– А ведь сейчас ночь, – радостно повторила Элиза.
Требовательным голосом она заявила:
– Кровь? У кого-нибудь есть кровь?… Да, у меня-то есть, – огрызнулась она на скалящегося прохожего, – но я предпочла бы вашу.
К сожалению, риск был слишком велик, поэтому пришлось воспользоваться почти затянувшейся ранкой от орудия Луиса. Ударив по ней, Элиза раз за разом промакивала палец в стекающих каплях и наспех чертила на брусчатке символы отбегая после каждого назад.
После того, как оно проглотило щепку, из пасти ползущего за ней чудища сочилось что-то вроде крови или темной слизи. Она, в свою очередь, должна была вскоре соединиться с наспех начертанными каракулями Элизы. Разумеется, в точности вспомнить и записать настоящее заклинание она не планировала. Но орудие Луиса смогло частично извлечь ее болезнь. Болезнь перестала иметь определенного адресата, но продолжала действовать. Как письмо с повелением о казни – если накарябать на испорченном конверте оного возмутительную белиберду, можно получить внезапное свидание с разгневанным отправителем. А если отправитель спит – так еще лучше! Если не считать Бернарда, спящие люди до смешного ослабляют бдительность!
* * *
Остановившись, Элиза в удивлении посмотрела на «призванного». Молодой человек в дорогой одежде, лет двадцать назад вышедшей из имперской моды. Он сидел на брусчатке моста, хватая ртом воздух, глядя на приближающееся чудище, и что-то бормоча. Башенка с факелом прекрасно освещала его лицо, но Элиза не могла вспомнить никого похожего. Как назло, при нем не имелось никаких украшений с геральдическими символами. Она заглянула под длинную колеблющуюся тень, которую отбрасывал его подбородок и разглядела значок советника. В этот момент призванный заметил не только чудовище, но и ее, и заорал во весь голос. Элиза тоже отпрянула.
В принципе, советники не носили даже фамильных цветов, не то что украшений. Но вряд ли она бы упустила факт существования неизвестного и такого молодого советника. Элиза по себе знала, что молодым людям сложно удержаться от озорства, какими бы воспитанными они ни были. То, что он смог скрываться, было странно.
– Я приглашаю вас прогуляться, – чуть склонила голову Элиза, стоя между ним и факелом, – в тот промежуток времени, пока вас не съели.
Окровавленным пальцем она указала на толпящихся в отдалении жителей.
– Или расплющили. Тогда вас, скорее слижут с камней, чем съедят.
Она указала на дубину ее преследователя и удовлетворенно выдохнула: кажется, призванный был пока не в состоянии проснуться.
Элиза двинулась в сторону собора:
– У меня нет права отпустить ваши грехи, но мне было бы очень любопытно выслушать самые новые сплетни.
26
Где-то плакал ребенок. Элиза поняла, что проснулась. Чувствовать себя так сносно, и при этом бодрствуя, она уже долгое время не помышляла. Но, тем не менее, болезнь не ушла до конца.
Было почти утро и было холодно. Элиза с трудом встала и прошлась к щели окна. Тело сильно затекло. Она разглядела кусочек стареющего месяца. Кажется, она проспала целые сутки с визита Луиса.
Тщедушный, практически старик, Гилберт. По нынешним, далеко не сказочным, меркам, могущественный маг. Все же удивительно, что он явился ей в образе поры своей юности и все равно не нашел сил сопротивляться или даже вырваться из мира снов ведьмы. Наверняка он просто начал уже выживать из ума – умолял, говорил, что без него начнется гражданская война. Чепуха. По правилам Элиза была верна императору, стало быть, и ее вассалы. Но ее земли захватил Буше сотоварищи, заручившись верностью мелких, в прошлом мятежных, родов, что были скреплены браками с дочерями Бенуа в былые времена. Что это, если не уже начавшаяся гражданская война? Император якобы одобрил разгром Бенуа. (Элиза не поверила этим заявлениям.) Якобы, раз просто так развеять влияние ее семьи не удалось, пришлось закрыть глаза на притязания Буше? Нонсенс. Неужели недостаточно того, что написано прямо-таки в изначальном повелении о жаловании баронского титула основоположнику Бенуа?
И все для чего? Гилберт точно выжил из ума… Все, чтобы выделить политическую автономию магам – создать совет, сотрудничающий с инквизицией и обладающий правом вето. Для горстки фокусников! И, главное, отдать особые полномочия магам в объединенных восточных владениях (включавших ее земли), чтобы отбивать наплыв зачарованных животных из Запретных Земель. Причем оные бои удерживать не дальше разграбленных и ослабленных земель Бенуа. А чтобы наплыв случился, собственно, и создали Луиса, а ее подтолкнули к экспедиции, чтобы убить двух зайцев разом. В довершение ко всему, Гилберт планировал открыть регулярный торговый путь в Запретные Земли, чей барьер оказался бы разрушен после исполнения предназначения Луиса. Всего-то ради «варенья», которое он называл каким-то иностранным варварским словом. И верил, что с этим снадобьем маги смогут обрести еще больше сил и расширить свое влияние.
Элиза не знала, плакать, кричать или смеяться в голос. Луис, конечно, был силен. Но даже после всего, что она ему скормила, ему было бы непросто совладать даже с бесчисленными стражами леса, не говоря уж о всем множестве высших сильфидов, проживавших там. Не говоря уж о великой ведьме. Луис, в его изначальном состоянии, исчез бы без следа от одного косого взгляда золотистого созданьица, вместе со своим предназначением, и с самой Элизой.
В одном, правда, подручным Гильберта удалось перехитрить и ее, и Луиса. «Грамота» была не главным ключом, который, по задумке, должен был заставить Луиса разрушить барьер Запретных Земель и убить ее. Первый ключ заранее ждал на месте. Поэтому рыбак-пчеловод был заранее эвакуирован. Но среди всех нападающих мелких сильфов, сломленных чар и хаоса, устроенного ведьмой, Луис, видимо, просто не заметил то, что, по замыслу, должно было его уничтожить. Довольно сложно посреди жестокой битвы разглядеть отравленную мышеловку, даже если она действительно опасна. Но на Элизе это сказалось. Видимо, Луис не мог и представить, что он был способен стать причиной какого бы то ни было вреда ей, кроме как того, в чем заключалось его предназначение.
Как ни старалась, Элиза не понимала, как со всем этим быть.
Она прошлась по землянке, разминая затекшее тело.
Запершийся в соборе, отмаливающий свои ошибки, Гилберт вряд ли бы скоро вернулся в сознание в реальности. Заговор был разрушен. Но большие заговоры всегда разрушены с самого начала. Иногда к добру, иногда к худу. В принципе, ей, как Элизе Бенуа, следовало бы срочно заняться и прекращением гражданской войны, в которую были вероломно втянуты ее земли. Но шесть слов…
В изначальном повелении был определен и размер дружины Бенуа. Смехотворный по нынешним временам. Это было не так уж плохо в ее положении. Элиза попыталась решительно сложить веер в левой руке – ведь в правой его не было.
Придя в себя, она огляделась.
Она стояла посреди затхлой землянки, почти упираясь головой в не струганный потолок, в прелых, потерявших форму, сапожках и увядшем подобии платья.
Кто-то не стучался, не покашливал, не шаркал вежливо по паркету за высокими толстыми дверями, а кряхтя без спроса дергал перекошенную не запертую низенькую створку ее жилища.
Кажется, все было в порядке. Кажется, ее никто даже не узнавал.
Что напишут в истории ее рода?
Элиза села на кровать, спокойно взяла с ящика кувшин, открыла крышку и, по-варварски, отпила прямо так.
Дверь, наконец, поддалась. И в нее, воровато озираясь, вошла какая-то селянка. Кажется, из новоприбывших. Раньше Элиза не видела ее.
– Входите, – тихо сказала Элиза.
– Ой, так ты и не спишь уже, – вздрогнула она, вглядываясь в предутреннюю темноту.
– Да, – кивнула Элиза, – зачем пришла?
– Ты ведь при деньгах? Я наговор один знаю. Тебе точно поможет. Совсем дешево. Ты ведь от мужа сбежала, говорят? Я и на несчастья ему заговор знаю, совсем не дорого. Все, чтобы тебе помочь.
– И принеси еды, – кивнула Элиза.
Намерения беженки были понятней некуда. Даже будь та придворной – даже скрытые за сотнями слоев пудры, шелков, кружев, этикета и любезностей, Элиза чаще всего была способна углядеть желания расправиться с ней. Чего уж говорить о крестьянах.
Зима в этом году грозилась наступить рано. Для беженцев спасительная землянка, к тому же занятая «чумной барышней» – был повод переступить через многие моральные вопросы.
* * *
Выйдя вслед за укутавшейся в большой шерстяной платок беженкой, Элиза удивилась произошедшим переменам. За домиком вероотступников успели натянуть несколько подобий палаток. Все еще спали, но атмосфера стала куда более людной.
Услышав шаги за кустами, Элиза обернулась и поманила какого-то сонного мальчонку, плетущегося с вязанкой хвороста. Когда тот подошел, Элиза наклонилась к его уху на пару-тройку секунд и указала на дом отступников. Затем на беженку и сказала шепотом:
– Только ей не говори.
– А что не говорить? – в тон ей спросил он.
– Вообще ничего, – подмигнула она.
Ничего не поняв, он было мотнул головой и решил идти прочь, но беженка строго подозвала его.
Некоторое время она вполголоса опасливо допытывалась, что именно Элиза просила передать главе. Элиза с трудом жевала черствый корж. Вряд ли, после задуманного устранения чумной, семейство, получавшее с нее «арендную плату», было бы так уж благодарно беженке.
Дождавшись провала допроса, Элиза последовала за будущей преступницей, стараясь не выбиваться из образа – повесив мешок со всем своим скарбом за спину и продолжая бороться с коржем прямо на ходу. В предутреннем лесу было тихо и хорошо. Все-таки, в будущем не следовало никого селить в охотничьих угодьях. Без людей было бы еще лучше.
Они остановились возле небольшой заводи.
– Вот тут… – дрожащим голосом сказала преступница, – тебе бы окунуться. И я прочитаю заговор. Хворь в миг уйдет.
Элиза молча принялась раздеваться, глядя на заводь. Ей и самой хотелось слегка освежиться.
– Кстати, ты одна? – Элиза поправила тряпки, в которые был замотан эфес торчащей из мешка рапиры и спустилась в воду.
– Нет, у меня двойня. Спят они, – ответила преступница.
– Вот как, – кивнула Элиза, зачерпывая пригоршню глинистого песка. Ничего другого, чтобы оттереть кожу, все равно не нашлось.
Дыхание перехватило от холода, но было приятно. Это была вода, текшая в ее собственных землях, кто бы что ни думал. Это была ее вода. Она не способна сковать холодными судорогами собственную владелицу. Это были ее пасмурные облака и ее воздух, что бы кто ни думал.
Элиза с трудом поднялась на берег, не чувствуя куда ступает, но зато она перестала ощущать себя навечно увязшей в грязи.
– Твой платок, пожалуй, – задумчиво сказала Элиза, против воли постукивая зубами, и без того нывшими после коржа.
– А наговор? – спохватилась беженка. Она все еще сжимала в руке подобранный с понятной целью камень.
– У меня не складываются отношения с ведьмами, – холодно сказала Элиза, – что еще ты можешь мне отдать? Или продать. Поищи монетку в оплату.
Демонстративно пнув свой мешок, Элиза кое-как напялила остатки сильфидового платья. Шаль ей была определенно нужна. Один лишь порванный походный плащ не годился.
– Тут камни! – чуть не взвизгнула беженка, уже успевшая нашарить в элизином мешке кошель.
– Вот как, – кивнула Элиза, – кстати, не смей трогать этот сверток!
Да, вот именно так и живут простые люди. Визит на какой-нибудь бал или прием всегда полон сложных механизмов и рычагов. Главное подгадать, как и за какой дернуть, чтобы сплелись новые связи или посыпались деньги, а не головы твоих подхалимов и союзников. А вот здесь ни один из личных рычагов не привязан ни к чему, кроме жалких жизней и быта окружающих. Все на что можно рассчитывать – подобие еды и уюта, а все, что можно потерять – всё.
Конечно, Элиза могла бы сейчас потратить время, покарать за кражу тех, кто успел вытащить ее деньги, пока она спала. Но, удивительное дело, это бы не помогло. Элиза вдруг поняла, что в округе нет ничего, что бы помогло пересечь границу с владениями императора. Расставаясь с Эриком, она думала, что сможет прийти в себя в безопасности, а затем как-то использовать остатки вероотступников. Но только сейчас осознала, что использовать здесь нечего. Все, на что она была здесь способна – только отсрочить или ускорить (и так довольно скорую) гибель этих людей.
Возможно, в этом была вина преступницы – матери двойни – во всем ее виде Элиза не видела ничего, кроме отчаяния и неспособности что-нибудь сделать. Да, именно так – преступники всегда виноваты. Забрав шаль и свой мешок, Элиза медленно пошла прочь. Если не видно обычного пути, чтобы пробиться вперед, можно сделать вид, что он есть. В таком случае, легко найти добрых людей, которые перегородят дорогу с криками «не сюда!» «сюда не положено!». Дорогу, которой изначально не было заметно. Нарушать эти запреты не обязательно. Можно просто помочь этим добрым людям.
27
За два дня пути солнце снова стало чуть теплее. Но Элиза этому вовсе не радовалась. Отчасти из-за тепла обоз источал еще более ужасный оглушительный букет запахов. Парадный марш гангрены. Элиза читала благодарственные молитвы над пассажирами. В первую очередь, касательно того, что звуков за время пути становилось все меньше. Никто из пациентов все равно не знал латыни. Впрочем, все произошедшее отчасти ей было даже приятно.
Можно было сказать, что Элизе нравилось полученное временное занятие. Она и раньше предполагала, что большинство медиков – шарлатаны. Николя так и вовсе божился, что полевые медики существуют лишь для того, чтобы не допускать увеличения требуемых объемов довольствия для раненой части человеческого состава. После пережитого за последние дни Элизе это заявление казалось более чем правдоподобным.
Словом, занятие ей пришлось по вкусу – в отличие от пыток пойманных наемных убийц, здесь не нужно было то и дело останавливаться, чтобы попытаться расслышать признания. Можно было иссекать омертвевшие части, методично вырывать впекшуюся дробь, прижигать и очищать раны ее врагов, нанося им самую настоящую боль. И при этом не брать на душу грех убийства – числу выживших удивлялись даже сами выжившие.
А ведь изначально у нее был другой план.
Как она впоследствии узнала от пациентов, сохранившиеся горстки дружин Бенуа перешли к тактике коротких внезапных вылазок. По крайней мере, число раненных на стороне врага росло непомерно. Элиза догадывалась, что одним из самых напряженных мест будут поля к северу. Там сбор урожая еще не думал заканчиваться. Сжигать посевы и сады Буше вряд ли бы решился, равно как и оставлять их без патрулей. Преимущественно оные патрули и становились жертвами внезапных атак, множа количество прикованных к койкам солдат.
Если не считать заранее раздобытого монашеского одеяния, перевоплощение Элизы случилось внезапно: ей просто было любопытно состояние вражеских войск. Однажды вечером она просто посетила коровник, переоборудованный под подобие госпиталя.
В самый неподходящий момент, вдруг загремели выстрелы и, в довершение, разразился пожар. Ей пришлось спасаться вместе со всей толпой. Элизу чуть не затоптали. С затянутой дымом земли ее, практически за шкирку, поднял какой-то разъяренный военный чин и принялся орать прямо в лицо что-то не членораздельное. Что-то про то, что у него такими темпами и вовсе армии не останется.
– Я – Бенуа, – подавив кашель, смогла процедить ему в лицо Элиза.
Но, вопреки ожиданиям, он не оказался впечатлен, а потребовал оказать помощь раненным без возражений.
– Я – Элиза Бенуа, – повторила она, сдерживая кашель.
Наверное, она избрала очень недостойный способ.
Элиза попыталась вдохнуть налетевший порыв свежего ветра, но не успела.
Она поправила бинты, которыми к ее левой руке был примотан крюк (половинка от сломанных щипцов), и покачала головой промелькнувшей мысли: ей было приятно, что можно не бояться заражения собственных порезов, вскрывая крюком гноящиеся раны. Но это было возмутительно. Она вообще не должна была заниматься подобными делами.
С другой стороны, благодаря этому, она смогла перебраться через кордоны с обозом. Что бы теперь ни случилось, Луиса больше нельзя было подорвать в ее землях. И удалось всласть наслушаться криков своих врагов. Хоть они и были громкими, но такова уж устроена человеческая природа. Удивительно, как многое меняет одно лишь название стези и должности.
Но теперь следовало заняться настоящим делом.
– Ты… – полог позади нее приоткрылся, – ты только все-таки заезжай к нам. Как договаривались.
Элиза холодно посмотрела на говорившего. Она ни о чем не договаривалась. Якобы его жена пекла лучшие пироги или что-то вроде. Потому что «надо щечки-то отъесть, а то вишь – все мужики тебя сторонятся, а ведь миленькая». Кажется, у этого солдата просто не было чувства самосохранения. Элизу никак нельзя было назвать хирургом – просто, к примеру, в пытках нужно очень четко представлять, что именно может убить, а что лишь принесет боль. Кое-как спасенные ею старались избежать даже воспоминания о ее хирургии, но не этот мужичок. Как его звали? Не важно. Если бы Элиза приняла приглашение, его семья приютила бы опальную баронессу, а не святую сестру.
* * *
Как и было запланировано, она сошла в Мижане. Выданное ей поощрение и жалование составили «астрономическую» сумму в шесть золотых монет. Элиза не слишком ценила жизни своих врагов, но она едва не потеряла самообладание, принимая деньги. Дело было не в одной только скупости. Несколько десятков спасенных проедали провиант и не скоро могли вернуться в строй. С деньгами у командования становилось все хуже.
Чтобы ее не вздумали искать, Элиза оставила половину суммы с возвышенной запиской о том, что ей было видение о болезни ее брата. А также, что «полученные ею деньги даны за спасение жизней, которые принадлежат лишь Богу» и ее вклад ничтожен. И чтоб они отдали деньги на благие дела, прославляя оставшуюся жизнь – словом, такую записку, чтобы никто не заподозрил ее в здравомыслии.
Дождавшись утра, на оставшиеся деньги она сняла комнату и купила немного одежды и того, что у горожан называлось макияжем. Впрочем, использовать подобные сомнительные субстанции она так и не решилась. Даже ее отчаянности был предел.
Мижан был выбран не просто так. Пусть город был и захолустный, но именно в нем располагалось одно из лучших ателье империи. В отличие от столичных, ателье не отправляло знати счета через канцелярию по итогам года. Клиенты сами были должны вносить бюджет на ближайшие заказы. А иногда и (совсем уж неслыханное дело) доставлять требуемые для пошива материалы. Не многие были готовы мириться не только с такой манерой ведения дел, но и с названием – «Номер 7», вызывающим нисколько не возвышенные и не аристократические ассоциации. Но Элиза имела там счет. На оставшуюся там сумму можно было купить неплохой торговый корабль без экипажа. К тому же, это было одно из тех мест, вести о выводе денег из которого вряд ли дошли бы до имперской канцелярии.
Элиза думала обо всем этом лежа на, в целом, сносной кровати в своей комнатушке. Где-то пищали мыши. Ей снова было тяжело притронуться к успевшему остыть ужину. Последние дни ей и думалось как-то с трудом.
Она поднялась с кровати и оперлась о стол.
Почтовый бланк лежал нетронутым. В отличие от пары перевернутых бюллетеней, исчерканных каракулями.
Ей никак не удавалось повторить почерк Марии. Более того, она не вполне могла вспомнить этот почерк. Фрейлина умудрялась не только коверкать латынь, которую знала в совершенстве, но даже родной письменный язык выходил у нее с «акцентом» – у букв то и дело появлялись нервные зазубрины и разрывы. Однако графа Ламарка следовало вызвать как можно скорее, но при этом не допустить, чтобы он пустился на серьезные поиски дочурки. Даже если саму Марию ей не удастся вернуть. Раз все пошло под откос, в империи должны оставаться главы домов, способных усомниться в правильности разграбления наследия Бенуа. Среди их числа (равного двум) первым был граф Ламарк. Число было небольшим вовсе не потому, что Бенуа досаждали совершенно всем остальным, и не потому, что император давал какие-либо явные сигналы к выдворению ее рода с политической сцены. Просто большинство уже давно перезревших взаимных претензий при дворе было сложнее разрешить – для этого сперва бы потребовалось меряться степенью оказываемой императором благосклонности – вещи мимолетной и не закрепленной в бумагах. А вот фавора к Бенуа наблюдалось все меньше. Первопричиной этой медленно растущей проблемы стал еще ее дедушка.
Элиза положила перо, так и не нацарапав ни одной новой строчки – она забыла купить свечи. А день не забыл про закат. К тому же, если бы из скопленной оплаты трудов у нее оставались деньги на почтовую пошлину, этого все равно было мало, чтобы отправить все, что следовало. Деньги на дипломатический гриф требовались серьезные. Законным и анонимным образом его было не получить.
Ламарка следовало не только вернуть, но и создать подтверждение чистоты намерений самой Элизы. Для этого лучше всего подходила бы консульская служба – их пересылаемая корреспонденция строго нумеровалась. Достаточно было просто составить какое-нибудь зловеще-витиевато-иносказательное письмо какому-нибудь дикарскому эмиру из краев, где ныне прозябал Ламарк. Все, чтобы при досмотре (которого официально не может происходить с корреспонденцией зарубежным официальным лицам) письмо бесследно пропало. Такое изредка случалось. И эту особенность можно было прекрасно использовать.
Стало совсем темно. Собравшись с силами и спрятав под платок замотанную рапиру, чтобы не украли, Элиза вышла из комнаты. Ее знобило. В тайне она все же надеялась, что по возвращении снова найдет возле оставленной «дома» шкатулки переплетенные деревяшки, получившиеся из очередных воров – не пришлось бы мучаться с углем. Но дверь, тем не менее, она заперла. Владелец подобрал много лестных эпитетов замку ее комнатушки. Похоже, это была действительно одна из самых дорогих вещей в домишке.
Спустившись на улицу по лестнице между деревянных свай, поддерживающих выпирающую часть второго этажа, она посмотрела наверх, но не смогла разглядеть щелей в полу, сквозь которые в ее комнатке тянуло уличной вонью.
Некоторое время она скиталась по темным улицам, пытаясь разглядеть в полумраке в накарябанных на стенах непристойностях знаки филиала предприятия Косого, но безуспешно. Она не могла отложить поиски – недомогание вряд ли оставляло достаточно времени. Все следовало решить до того, как она вновь окажется прикованной к постели. Но, с другой стороны, блуждания ни к чему не приводили и становились все рискованней. Ночные улицы даже в Мижане были не самым безопасным местом.
Поплутав еще немного, Элиза вернулась «домой». Правда, она не слишком надеялась уснуть. Купленные на почте бюллетени, хоть и имели пригодную для письма обратную сторону, но на их лицевой стороне располагалась отпечатанная краткая сводка дел в столице. Продолжающимся последствиям «мятежа» барона Бенуа были посвящены только две строчки. Каким бы недальновидным человеком ни был Буше, он вряд ли казнил ее семью. По крайней мере, на его месте она бы не стала так поступать. Строчки бюллетени лгали!
Но сон все равно приходил с трудом.