– Понял, славная госпожа, – вежливо кивнул он отряхивая пену с раструба перчатки.
– К завтрашнему вечеру ты доскакал до самых границ феода в паре с какой-то барышней, – еще более жестко продолжила Элиза.
– Я не оставлю вас здесь, славная госпожа, – вздрогнул он, – позвольте я…
– Конечно, – согласилась Элиза, – все это случится чуть позже, когда здесь со всем будет покончено. А пока мне было бы интересно посмотреть, как именно устроен этот… как его назвать… алтарь. Думаю, я смогу уговорить господина барона помочь мне в этом деле!
Николя выдохнул.
– Почему вы не уволите меня, госпожа? – дрогнувшим голосом спросила служанка.
– Вы прошли проверку, – шепнул Николя отвязывая Матти, – славная госпожа теперь никогда не уволит вас.
– Слишком много на себя берешь, – холодно сказала Элиза, хотя ее мысли были уже заняты другим – она подходила все ближе к алтарю. Впереди была чужая игрушка, с которой можно было делать все, что угодно, во имя добра и справедливости. Проводить любые эксперименты! Ведь эта вещица существовала не ради какого-то банального принесения в жертву во славу каких-то полувымышленных существ. Этот опыт непременно пригодится!
И в этом Элиза не ошиблась.
Поняв, что сделала в еретической пещере уже все, что можно было сделать бесшумно, она тихо двинулась наружу, накинув позаимствованный коврик. На стены изогнутого коридора падало солнце.
Хоть она и старалась вести себя как можно тише, чтобы расслышать чье-либо приближение, хоть она и была готова увидеть кого угодно, но отчего-то вздрогнула выходя. Перед ней предстал вовсе никакой не служитель культа, способный к квалифицированным обвинениям, и не одичавшие селяне. Вместо этого путь преградил латный воин. Он двигался неторопливо, разворачиваясь к ней.
Элиза наклонила голову, оглядывая пейзаж позади него – большой уютный пруд, подходивший вплотную ко входу в пещеру.
Воин вел себя странно. Откуда-то из глубин посеребренных идеально чистых доспехов донесся угрожающий утробный вой. Взмахнув копьем, он вдруг рухнул на колени. Оружие, устремленное в ее сторону, в отличие от доспеха, было вполне современным. Кажется, какая-то разновидность алебарды.
– Ай, что ж такое творится?! Что за кошмар?! – пропищало что-то на языке духов.
Чеканный растительный узор на ногах и наколенниках латника со скрежетом устремился вниз, упираясь множеством оживших побегов и лоз в землю. Воин медленно поднимался над землей на этих импровизированных лапах, собирающихся из серебряных сплетений.
– Как это прогнать-то вообще?! – продолжилось едва уловимое пищание с перерывами на бьющий по ушам рев.
Лицо Элизы чуть перекосило от сдерживаемого смеха. По всей видимости, сильфид считал, что ей слышен лишь притворный рев, а не его собственный голос.
– Это древняя мкалу из тех, что жили здесь раньше! – донесся всполошенный голосок из пруда, – истреби быстрее!
– Сам ты обезьяна! – посерьезнела Элиза. Подобных оскорблений она не желала слушать:
– Фрамме аль саф… Гнос гим хет… да что с вас взять… – разрушила она недостроенную цепочку заклинания человеческими словами, – не видишь, что ли, что мне следует предложить одежду и тепло?
– Истреби ее, пока он не вылез! Это точно мкалу! Просто проткни! – не унимался водяной сильфид.
Тот, что проживал внутри доспеха, не спешил внимать. Элиза расплылась в почтительной улыбке.
Алебарда упала к ногам Элизы.
Сочленения доспеха начали расходиться.
– Умолкни, – ответил наконец сильф внутри, – она прошла устье святилища и осталась жива.
– Устье? Это там, где плющ? – холодно спросила Элиза, – да. Но вы что-то в корне неверно понимаете. Я требую официальной аудиенции. И, в конце концов! Мне нужно облачить свою плоть!
Сегодня она действительно изо всех сил превозмогала себя – холодная вода в коридоре была крайне неприятна. Да и укус дурацкой змеи не добавлял радости. Путешествие требовало самоконтроля, хоть и совсем не в той степени, как на светском рауте. Но, кажется, сейчас ей предоставилась прекрасная возможность. Ведь все сверхъестественные штучки в мавзолее были на редкость податливы.
Элиза мечтательно подняла глаза к небу. Возможно, с этим помог ее воздыхатель. Ей захотелось приподнять незримую крышку в своей душе, под которую был загнан спрут. Снять чугунные засовы, поднять створку, улыбнуться ему и… покормить что ли? Что обычно в таких случаях делают с воздыхателями?
Она ощутила какое-то приятное волнение. Правда, на другой чаше весов разжигалось какое-то подобие ревности и зависти к Селин. Кажется, что-то такое понемногу воплощалось и в ее собственной жизни. Но…
Конечно, она могла открыть крышку к своему воздыхателю, но не была уверена, что это именно крышка. Если судить трезво, это была и задвижка на двери ее тюремной камеры – посмотреть на него, пока он медленно и неуклонно пытается найти решение, решает ее судьбу.
– Милая неопределенность, – прошептала она, – кстати…
В голове Элизы вспыхнула идея.
– Что ты возишься! Она же замыслила что-то чудовищное! – разразился водяной сильфид, – нашел время свое железо подгонять!
– Нет, – отмахнулась Элиза, – я думала вовсе не про вас. Как мне следует вас звать, о защитник святилища?
– Не отвечай! – завопил водный сильф.
– Будете Луи, – кивнула Элиза разросшемуся до неприличных масштабов латнику и огляделась (имя Луи всегда ей нравилось), – мне нужен рыцарь. О! Это ваш плащ на случай дождя? А ваша броня разве способна заржаветь?
– На что… На что ты надеешься? – пропищал Луи.
– Пока ни на что, – удивилась Элиза, – убейте меня, если хотите. Да, внутри меня заключено проклятие. И да, я оставила его материальный символ в вашем святилище. Но, я могла ошибиться. Я, разумеется, не проверяла. Да… Проклятье. Ведь оно непременно должно обречь меня на самую ужасную участь, хуже, чем смерть. Как знать, вдруг началом этой участи дóлжно стать именно одному из ваших серебряных серпов, которые вы так осмотрительно отрастили.
– Ты… безумна? – осторожно предположил сильфид, – я не чувствую лжи в твоих словах…
– Нет, – Элиза оглядела остатки своей левой руки. Зрелище было отвратительным, поэтому она старалась его не замечать. Посиневший воспаленный остаток предплечия, переходящий в одеревенелые щепки, мироточащие каким-то маслом или сукровицей, прямо как обломанная неувядающая ветвь, – у меня есть предположение насчет того, что можно, а что нельзя класть на алтарь в вашем святилище.
– Продолжай.
Луи успел полностью перекрыть выход.
– У вашей замечательной хозяйки есть привычка – превращать малозначимых слуг в мебель. Давать им эдакую перверсивную вечную жизнь. Я заметила, что оная живая мебель почти не изнашивается. Чего ни отвалится – все живое, все прирастет на место. Но это только одна сторона, одна особенность.
Элиза не была до конца уверена в своем выводе о том, что нельзя приносить в жертву ведьме то, чему ее собственное волшебство подарило подобие вечной жизни. С другой стороны, одеревеневший обрубок ее руки с торчащими из него щепками. Те хоть и были по-растительному живыми, но Элиза не была полностью уверена, что это то же заклятие, что поддерживало несчастный воротник. Однако сейчас было важнее не быть правой, а смутить охранника и добиться его помощи.
– Здесь таких слуг нет. Эту участь Владычица уготовила только для отступников из королевской резиденции, – ответил сильф.
– Вот-вот! – кивнула Элиза и продемонстрировала остатки своей левой руки, – что будет, если кто-то из околдованных вашей хозяйкой решит искренне преподнести свою плоть на алтарь в вашем святилище? Можно начать с одной щепки. Когда я умру, жертвоприношение вступит в силу ради ведьмы. А она ведь запретила околдованным даже думать о том, чтобы прервать свою извращенную до неузнаваемости жизнь, и тут такое! Два основополагающих заклинания ваших земель придут в противоречие.
Тон Элизы сменился на холодный и беспрекословный:
– Приказываю, если не хочешь проверить, отдели мою жизнь от этой дряни.
Она зашипела от боли – с десяток тонких серебряных то ли лезвий, то ли побегов воткнулись в обломок левого предплечья. Луи клюнул. Он не решился проткнуть ее насквозь, но все же попытался вырезать последствия от шкатулки ведьмы.
– Ш-шучу… – проговорила она корчась. Лицо сохранить все же не удалось. Она хотела расхохотаться ему в лицо, но лишь рухнула на белый пол и совершенно неподобающим образом завыла.
Она каталась по земле, рыдая и сжимая поросший блестящими серебристыми побегами обрубок левой руки, хотя болело вообще все, не только там. Все пошло насмарку, хоть часть задумки и удалась. Она не думала, что будет так больно. Когда она хватала шкатулку не было такой боли!
Элиза почувствовала удар древка алебарды.
– Отвечай! – пророкотал латник, – в мире людей появились такие жуткие маги? Отвечай! Я видел, их пятеро! Этой потерянной рукой ты пыталась написать что-то, чтобы приблизиться к ним!
– Нет… – прошипела Элиза сквозь зубы.
– Не лги! Ты явилась в наши земли, только чтобы произвести какой-то человеческий ритуал для них! Что за ритуал?
– Какие, к черту, маги?! – завопила Элиза.
– Кто еще бы смог подчинить такого мкалу, как ты? – жестко сказал он, – я разобрал их имена, что ты писала… Николас, Берно, Совен… нет…
– Это просто мои слуги, – холодно прервала Элиза, собравшись с духом, – обычные инструменты, к тому же закопанные в безымянных могилах. Я здесь ради чести моей семьи. И только.
– Не лги! На тебе проклятье огромнее всего, что я видел! Тебя заставили притащить его сюда? Так?!
– Как с вами сложно, – пытаясь отдышаться, безразлично сказала Элиза. Она поднялась на ноги, заворачиваясь в коврик. В голове все плыло после внезапной вспышки боли, слова путались, – проклятия он боится… Кто я по-твоему? Оно должно сперва доказать, что достойно меня… И оно… мой… тогда, может быть, если он будет достаточно убедителен, я соглашусь на его…
– Твоя попытка осквернить алтарь провалилась, – пророкотал Луи, – этой рукой ты пыталась выкрасть дар Владычицы, но я лишил тебя его! Он тебе больше не принадлежит. Никакие грязные трюки тебя больше не защитят. Сдайся на милость Владычицы.
– Нет, – тяжело выдавила Элиза, качая головой.
– Не надейся. Я вижу, что тебя нельзя убить, не выпустив проклятия. Но я…
– Последние слова, – перебила она, – мне позволены последние слова.
– Хорошо.
– Когда ты падешь, станешь служить мне, Луи.
Раздался неразборчивый гомон сильфидов, но Элиза не могла ничего поделать. Она поняла, что снова лежит на выбеленном полу у выхода из святилища. Из нее будто выпало что-то важное, как будто рассыпалась плотина на внезапно обмелевшем озере.
Голоса собравшихся духов перекрывала истеричная отборная ругань какого-то мальчишки. Наверное, до пещеры добрался кто-то из служителей. Главное, весь блестящий арсенал латника больше не приблизился к ней. Элиза чувствовала боль от падения, но никаких новых ран, кажется, не было. Она снова попыталась встать, но что-то ударило ей в лицо – какая-то драная одежда. Внутри все похолодело – это была накидка из тех, что носили воспитанники сожженного приюта. Элиза прекрасно запомнила ее ткань и фасон, хотя во снах было вовсе не до того.
Мышеловка сработала раньше ее главного плана. Возможно, кто-то из сильфидов, а то и людей, успели опередить ее и проникнуть в святилище. Но все же, алтарь…
– Какой, к чертям собачьим, алтарь? – прорычал мальчишка, зыркнув на нее. Он сжимал окровавленной пятерней одно из сочленений латника, – прекрати усложнять мне жизнь! Хватило и того, что ты с драконьим наследством навертела, чудовище!
Элиза слегка опешила. Она не понимала, о чем он. Но одно было понятно точно – явившийся не был обычным сгоревшим сиротой-визитером из ее снов. Это была юная незамутненная ярость вовсе не заморенного послушного воспитанника – перед ней предстал некто иной. И он имел наглость противоречить ее личному плану. Впрочем, кем был он ни был, он был довольно силен.
Стиснув зубы Элиза в точности воспроизвела все движения, которые должны были поднять ее на ноги. Но так и не поднялась.
– Не суйся сюда! – рявкнул ей мальчишка и обернулся к латнику, успевшему проткнуть его в полудюжине мест, – скажи старейшине, или кто у вас там, чтобы давали деру отсюда немедленно!
Он говорил на чистейшем духовном языке. Раскатывая слоги только до второго регистра и занижая пред-оконечные согласные без намека на последующее придыхание, как будто и вовсе не имел необходимости дышать. Даже высшие сильфиды, прислуживающие ведьме, не имели подобного произношения.
Единственным пришедшим на ум объяснением было то, что среди сирот был отпрыск благородного рода, к тому же, чрезвычайно умелый маг. Это объяснение пришло слишком поздно, когда Элиза уже успела приказать мальчишке:
– Суюсь, куда захочу. Прочь с глаз моих!
Тот лишь охотно и как-то издевательски-саркастически закивал с видом «о да, ты суешься!»
Стоп. Где вообще она слышала подобный говор, такой акцент? И уж точно не от людей и не от сильфов. Последовательные, не слишком милосердные практики обучения заставили ее никогда не запоминать личности учителей и гувернанток, а только необходимые уроки. Оттого она не сразу узнала этот говор, даже когда невольным учителем стал ее приснопамятный «спрут».
Тем временем парень продолжал ругаться – он успел каким-то образом схватить подоспевшего сильфида огня и сообщал тому что-то донельзя неприятное прямо в его зажатое в кулаке тельце, не обращая внимания на объявшее его бушующее пламя.
Швырнув несчастного духа в озеро, он снова обернулся к Элизе. Она перевела взгляд по траектории сильфида, умчавшегося прочь из образовавшегося всполоха пара.
– Не суйся сюда, поняла? – сказал мальчишка по-человечески.
– Я не собираюсь убивать этих духов, – как могла ответила она, укутываясь в плащ.
– В этом и проблема. И не прибирай к рукам этого… как ты его назвала? Луи. И оставь в покое и хог.
Элиза отрицательно покачала головой. Вернее, была готова к этому движению, но пошатнулась.
«Хог»? Он имел в виду пещеру?
– Ляг на землю и усни. Ты помираешь, – приказал парень.
– Я не умру.
– А то я не знаю?! – взвился он, – в таком виде ты сделаешь черт знает что! Я знаю о твоем первом венчании!
– Пустые слухи. Ни одного свидетеля уже не осталось в живых, – как могла холодно сказала Элиза, но получилось как-то жалостно.
– Так, – схватился он за голову и продолжил как можно более спокойно, но сквозь стиснутые зубы, – просто усни. Ты же на одной силе воле держишься. Я договорился о кортеже назад в Мертвый город.
Он кинул взгляд в сторону вышвырнутого огненного сильфа и продолжил:
– Просто хоть на миг ослабь свою хватку и позволь себе уснуть. Обещаю, я…
– Чем отплатишь? – проронила Элиза.
– Я пообещал, – его глаза страшно сверкнули, – я был создан, чтобы низвергнуть тебя! Но я не всесилен. Если ты так полезешь в подбрюшье Запретных Земель, то мне… мне останется только наблюдать. Я признаю свою слабость. Не этого ли ты хотела?
– Нет, – тихо, но четко сказала Элиза. Она была в бешенстве. Вопящий, вылезший до предначертанной поры кошмарик не только ломал планы, но, судя по виду, мог и вовсе начать истреблять ее будущих вассалов из этого тайного закоулка. Вассалов преимущественно духовной природы. Было совершенно непохоже, чтобы он боялся их. Соответственно, и той силы, которую она могла бы присвоить себе.
В чем-то милый жест. (Если б он и вел себя подобающе.) Хоть и досадный.
Элиза решила.
Прищурившись, она пригляделась к противоположному берегу озерца, где уже собирались, собственно, люди, а не эта нечисть. Она умела читать настроение толпы. Неважно – страх, любовь или ненависть. Помимо всей этой шелухи, если в них можно различить сбрую надежды, она решилась бы последовать просьбе мальчишки.
Тот невольно тоже обернулся к людям.
– Ладно, – брезгливо проговорила Элиза, – и прекрати беситься. Не я ли пестовала тебя?
Она выпустила шипящий смешок и опустилась на пол:
– Если ты воистину мое проклятие, то не нарушишь данного слова и не отступишь от такой мелочи, как слабость.
Она сомкнула глаза.
18
Сильфиды ничего не смыслили в строительстве карет. Впрочем, возможно, они нарочно выдали ей самый неказистый экипаж. Элиза проснулась связанной в каком-то подобии колыбели или незакрытого гроба. Отчего-то, хотя она не злоупотребляла едой, невыносимо хотелось в туалет, потому она сосредоточилась на противоположном тяжком чувстве жажды.
Путы были, скорее, декоративными – как плетеные силки на мелкую дичь – шнурки со звонкими чеканными бляшками и камушками. В них чувствовались какие-то наскоро наложенные чары. Элиза оглядела свои пальцы, с которых мерзавцы все-таки сняли перчатку. На них еще виднелась грязь от рассыпавшейся кожаной подкладки. Впрочем, Сильфиды хотя бы расщедрились платьем.
Кажется, ее выдворение было уже завершено. Экипаж никак не двигался и стоял под небольшим наклоном. Снаружи не было слышно ничего. Следов спрута также не было. Ни внутри, ни снаружи. Правда, вес проклятия до сих пор чувствовался.
– Только и умеет, что планы рушить, – мрачно сказала она.
Все-таки, раньше, пристально наблюдая за его смутными движениями и поползновениями, ей было легче разбираться с магией. Сейчас она лишь могла констатировать, что чеканные бляшки раскачиваются слишком медленно для обычных материальных побрякушек, да то, что по ним изредка пробегают лишние блики – такое вряд ли возможно для тщательно наложенных чар – правильно сотканные заклинания не будут тратить свою силу на подобные проявления впустую растрачивающие силы.
Кое-как высвободившись из слабых пут, удерживавших ее руки и ноги возле колец в краях колыбели, Элиза с большим трудом дотянулась до ручки двери, надавила на нее, толкнула дверцу и тут же поспешно легла, скрывшись за бортиком своей люльки.
В предосторожностях вряд ли был толк. Но таковы уж правила. Кавалер или слуга обязаны подавать руку даме спускающейся из кареты. Не только из галантности. Если госпожу не разглядеть в окна экипажа, курок будет нажат именно в тот момент, когда она покажется снаружи, когда будет подтверждено, что это именно она. Подающий ей руку берет на себя всю ответственность за защиту не только от подобных досадных мелочей, но и за то, чтобы она не испачкала туфли или подол, спускаясь на незнакомую землю.
Сейчас снаружи никто не ждал, поэтому захотелось проверить – точно ли она не услышит выстрел, показавшись в проеме двери. (Элиза не любила громкие звуки.)
Собравшись с мыслями, Элиза все же вышла из экипажа. Сматывая остатки пут, она оглядывалась, стоя на освященном солнцем черном пустыре. Вокруг плыла легкая дымка, но очертания каких-то крыш и знакомой башни были различимы. Как и было обещано, вокруг лежал Мертвый город.
Она оказалась с противоположной стороны от собора. Помимо этого, туман пытался скрыть застывшие силуэты людей, таких же черных, как и рассыпчатый грунт пустыря – они чуть колыхались или подергивались в зыбкой дымке. Элиза с удивлением отметила, что напяленные на ее не отмытые ноги сапожки из какой-то сильфовой материи были неимоверно удобны. А вот платье колокольчиком было просто отвратительно – невыносимо легкое, не стягивающее ничего, как если бы ей было чего стыдиться в своей внешности, не заставляющее держать спину прямее стрелы, не препятствующее ни одному лишнему жесту. Впрочем, это могло быть подобием монашеского облачения для этих еретиков.
Пройдя чуть дальше, Элиза поняла почему природа так и не отвоевала этот пустырь себе – место было подобием жутковатого мемориала. Шаг за шагом, прогуливаясь в направлении торчавшей над туманом башни, она восстанавливала хронологию событий. Судя по бормотанию обугленных людей, это был взятый штурмом «дом прошений». Устранившаяся или устраненная от дел ведьма, кажется, принимала здесь раньше просьбы подданных королевства. Будь Элиза на месте монаршей семьи, она бы также не пожелала иметь контр-силу в своих землях, решающую что-то по-своему в обход их политики – на момент катастрофы дом был уже долгое время закрыт. Тем не менее, из-за какой-то «северной беды» эти люди попытались силой возродить традицию просить и жаловаться, взяв штурмом легендарное заведение. Даже не слыша их шепота, этот факт был ясен – в руках многих из них были обугленные багры и молоты, но не мечи и ножи. Наверное, это стало последней каплей в чаше терпения ведьмы, и она сравняла с землей свой импровизированный храм.
Впрочем, могло статься, что августейшая семья сама попросила ведьму прекратить назревающий переворот и уничтожить свой недействующий храм. А этих людей ведьма оставила в условно-живом виде, только чтобы позже все же выслушать их прошения даже после выполнения монаршей просьбы. Эта версия лучше согласовалась с тем цирком, что ведьма устроила в загородном замке лорда. Да и было непохоже, что присутствующие тяготились ожогами. Видимо, огонь пришел сюда позже, когда начал гореть весь город.
Элиза шла, холодно улыбаясь и кивая обугленным статуям, заполонившим остатки «дома прошений». Ей было весело. Когда она слышала столько прошений, ей всегда было весело. Просящие люди никогда не приходят с пустыми руками, что бы им самим ни казалось. Они давали ей смысл жизни Элизы Бенуа. Они сами не замечали, как сами воздвигали ей пьедестал, как становились ее собственностью. И будь она нежна, они могли бы воспринять ее помощь, как что-то само собой разумеющееся. Расслабиться, требовать больше.
Она поглаживала прижившиеся тяжелые блестящие лепестки в левом предплечии. Одеревенение и омертвение не успело дойти до локтя. Элиза больше не переживала, что разница в весе рук скажется на осанке – сравнительной высоте плеч или ровности походки. А боль почти унялась – болели лишь кусочки латника, засевшие в руке. Они отчего-то не пытались отмереть после того, как выполнили свое предназначение и переварили распространяющееся дерево.
Хотя это были отговорки…