Палево
Я с Диманом с детского сада тусую. Я ему шнурки завязывал, внатуре, когда он не смекал ещё, как. И с Ежом тогда ж, да, вот. Он в параллельке был. На выпасе тусили все вместе. А в школу нас вообще в один класс всех турнули: и меня, и Димана, и Ёжа и Катюху… До девятого мы так… Потом я, короче, в шарагу ушёл.
Помню в девятом с Диманом свалили с черчения. Хотели из школы потеряться, у меня дома в соньку порубать, но дальше урок у классухи – палево.
Короче, мы решили посмолить в раздевалке рядом со спортзалом. Спортзал у нас во втором корпусе, через кишку на втором. Там нет никого никогда и всегда дым. Место лафа, беспалевное.
Попёхали туда после звонка.
Минут десять протупили. Потом посмолили. И тут мне на мобилу звонок. Ёж. Поднимаю. Он что-то бормочет, никак не всеку, а я – слух – это ж голос классухи (она у нас фюрер реальный). Шухер! Мы сразу подорвались. Слетаем с лестницы, через кишку бегом. «Давай-давай!» – кричу Диману, – «Братан, не тормозуй!» Лётаем. Уже на этаже. Шух – в дверь, а там классуха ярится зло. Громная, чёрная, муршрует у доски. «Вы где, рейтузы, были, совсем совесть потеряли, короче, говорит такая и как заорёт: – Дневники!» У-у-у, язви б её б… куда положено. Ссыкотно! Мы вытащили дневники. А она стоит, таращится. И прямо в душу зырит. Забрала дневник, села за стол строчить, как из пулемёта – только буквами. «Стоять у доски, оба», – приказала. Стоим. А училка по черчению сама перетрухала, стоит у доски вместе с нами третья, руки по швам. Кто ж не боится нашу маму, Оксану Рудольфовну? Он ж такая баба, козырная, может и втетерить. Закончился трактат про нас писаться, Рудольфовна командует: «Правую руку подняли оба». Я заржал: «От сердца к солнцу, что ли?» В общем, чё, я правой курю, Рудольфовна сразу запалила меня, а Диману фартануло – он левша. «В следующий раз буду нюхать и левую», – дала раскладку и ушла. Мы поржали, чё. Хорошо, нам Ёж подсобил всё-таки, а то лажа б вышла.
Жаль, Диман с Ёжом никогда не корешили. Ну, здесь трабла об Катюху ломится. Вся эта бадяга с её пацаном из 223-ей школы, Вано этим. Этот акробат просёк, Катюха встречается с Ежом и решил Ежа подбакланить. Нам с Диманом пришлось впрягаться. Но всё без несчастья кончилось.
А в последнее время, да, Ёж дома всё шкерился. На хате тусует, книжки читает. Заваливай, говорю, потусим, в соньку зарубим. А он – не, дела.
По лету, в одиннадцатом, он поступал. Юмал что-то себе своё. Вроде, работать записался, но инфа не стопудовая. Катюха даже не пронюхала. Совсем Ежаку не слыхать было: мобилу не берёт, в инете не отвечает.
Я на домашний звякнул. Подошла мать его. Попросил Ежа. Мать пошла, походу, в его комнату, он там бесится: «Шли всех их». А она и репрогнула: «Он сейчас занят».
Кто ж знал…
Покупка
После школы Дима пришёл домой. Он поставил греться суп на плиту и пошёл в дедову комнату. Пепельница, стоявшая на табуретке, всегда полная окурков, теперь перекочевала на тумбу рядом с телевизором. Чистая и уже чуть-чуть пыльная. Дедова кровать, скрипучая до невозможности. Непривычно видеть её заправленной, чтобы покрывало так ровно лежало. Мама постаралась. Подушки взбила, они теперь лежат, сколько времени их никто трогать не будет… Надо, наверное, выкинуть матрас, новый положить. Кому она теперь нужна?.. Пахнет едва-едва табаком. Здесь всё впитало в себя никотин от «Явы» деда: ковер, который висит на стене на кроватью, подушки и одеяло, тряпки, лежащие в шкафу, и книжки на верхней полке, дубовое кресло, обитое тканью дедовыми грубыми руками, салфетки и бинты в тумбах…
Почти всегда дверь в комнату деда была открыта, а когда его не стало, Диме, когда он приходил домой после учёбы, становилось не по себе. Ему всё время чудилось, что в дедовой комнате кто-то есть, закашливается, ох, этот кашель курильщика, который курит с шести лет.
Суп вскипел. Дима налил его в тарелку, вытащил из хлебницы буханку, сделал бутерброды с колбасой.
Сегодня голова гудела. Страшно гудела. Как будто на голову надели шар, и голова в нём внезапно стала, как на шарнирах, болтаться, биться о стенки.
Катя. Она попросила зайти к ней. Она знает, что хочет, и я знаю, что хочу и что будет. Деда вчера проводили. Лучше, может, дома посидеть?..
Суп остыл. Дима съел бутерброды, а суп, к которому он едва притронулся, вылил в туалет. Плевать, что врёт она. Я же тут ни при чём. Она сама хочет, не я так хочу. Дима пошёл в свою комнату, захватив с собой заряжавшийся на базе домашний радиотелефон и позвонил Яше:
– Здоров. Пойдём погуляем?
– А чего так рано?.. Ладно, приезжай тогда.
Дима накинул джинсовку, надел кеды. Выйдя на улицу, он пошёл к автобусной остановке. Дима только закурил, и вдалеке показался автобус. Всё, как всегда, верное заклинание.
Через двадцать минут Дима стоял у Яшиного подъезда и звонил в домофон:
– Здоров. Выходи.
– Ща.
Через две минуты Яша вышел и сходу:
– Шпацирка есть?
– Есть, на, – Дима протянул Яше зажигалку.
Закурили. Говорили о том, чего это Яша школу всё прогуливает и чего это Дима туда постоянно ходит, намазано, что ли. Будет ли в этом году перед Новым годом дискач и как там новая француженка.
Яша выглядел старше Димы. В детстве Яше качелями на полном лету заехали в нос. Нос его навсегда превратился в римский, что сделало его похожим на гладиатора, и весь детский сад и школу Яша соответствовал образу: постоянно грубил, дрался, дерзил и ничего не боялся. Но при всей внешней грубости Яша был добрым парнем. Доброту выдавали глаза. Когда малознакомый человек вдруг разглядывал её, в Яше просыпался воинствующий гладиатор, ненавидящий люто. Яша, характеризуя сам себя, постоянно припоминал, как одна девочка сказала ему: «Такое ощущение, что за тобой смерть гонится. Да, именно, гонится. Идущий на смерть приветствует всех вас!» И откуда только Яша знал эту фразу…
Быстрым шагом Яша и Дима прогуливались мимо ларьков и магазинов. Дима всё волновался, не знал, как начать, как сказать, как попросить, поэтому не говорил ничего.
На втором заходе вокруг магазинов Яша не выдержал:
– Хорош сиськи мять. Нужно чё?
– Нужно. В аптеке.
– Так сгонцай.
– Я не могу вот так просто…
– Гондоны, что ли, надо? – рассмеялся Яша.
Дима ничего не ответил. Яша усмехнулся и хлопнул его по плечу:
– Ты чего, резину никогда не брал?
– Никогда. Они были и были.
– Были и были?
– Ну, ты давал.
– Ладно, не ссы, Капустин. Всё будет ровно. Стартуй.
– А мы можем зайти туда вдвоём? Ты типа недалеко постоишь. Мне так спокойнее будет.
– Два пацана пришли такие «не вместе», один покупает гондоны. А потом – хопа – оба съё.
– И?
– Ты тупой?
– Нет, просто…
– Короче, хрен с тобой, золотая рыбка. Я схожу.
Яша, звякнув дверью, зашёл в аптеку, а Дима остался ждать при входе. Закурил. Светивший над аптекой фонарь гудел, потрескивая. Мимо торопливо шли люди. Блин, ещё увидит кто, будет совсем нехорошо. Дима выбросил сигарету, убрал руки в карман. Возможно, когда-нибудь я умру от сигарет. Буду курить долго, а потом рак. Рак лёгких или горла. Говорят, в табаке сигарет если попадается много веток мелких, то рак получается быстрее. Врут, наверное. Или нет врут? Где там вообще Яша? Ладно, спокойно… Но всё равно стрёмно курить, надо бросить.
– На! – Дима и не заметил, как Яша вернулся. – Ультратонкие, плейжур макс.
– Спасибо.
– За что, за гондоны-то? – громко, торжествующе спросил Яша, проходившие мимо люди, стали оборачиваться. – Да не за что, ковбой, пользуйся резинками на здоровье!
– Ну чё ты, блин, разорался. Тихо ты.
Яша захохотал и вложил пачку презервативов в руку Димы:
– Вам бы уже стопорнуть с палевом. Не в жилу, брат.
– Знаю.
– Приколись, когда-нибудь она и тебе рога будет тоже так…
– Ой, да завали ты.
Дима убрал презервативы в карман куртки, где лежали сигареты. Вместе с Яшей они дошли до перекрёстка, где обычно прощаются, пожали друг другу руки, и Дима направился к дому Кати.
***
Ваня приставал ко мне с семи лет.
Наши семьи дружили. Мы ходили друг к другу в гости постоянно. Я приходила, он иногда меня за волосы дёргал, разве что ещё щипался-кусался.
В последний раз, когда мы с мамой пришли в гости к его семье, в начале этого года. Я зашла, как всегда, в его комнату. Мы смотрели какой-то мультик. Он вдруг полез целоваться, а когда я попыталась вырваться, он схватил меня за горло и пригрозил, что потом зарежет, если я не дамся ему. Он шептал, прижимаясь ко мне сильнее: «Дай волосы понюхать». Я сделала ему больно, ударила его, и он отстал. Но ненадолго.
Он придумал причину – деньги.
Стрелка
Шли втроём: Дима, Яша и Ёж.
Почти восемь часов вечера. Стемнело, фонари зажглись.
– Слушайте, ребят, я что-то совсем плохо… может, лучше всё-таки не пойдём? – спросил Ёж.
– Да не ссы в компот, там повар ноги моет. Идём и всё тут, – строго ответил Яша.
Они подходили к школьному двору.
У школы на ограде сидели двое: Ваня и ещё один. Первый ощерился, сидел коршуном, вминаясь в куртку. Второй, толстый, с тупым безразличным лицом.
Увидев троицу, Ваня громко свистнул. Из-за угла школы высыпалась толпа. Они гоготали, кричали, матерились.
– Я… я не пойду. Я не могу, – бормотал Ёж, остановившись.
– Идём, – отрезал Яша. – На вот, закинься.
Яша вытащил из рюкзака маленькую круглую коробочку и протянул её Ване.
– Что это?
– Просто открой и вдохни.
Дима шёл и старался думать о чём-то хорошем, но в голове всё об одном крутилось. Сколько их там вообще? Трое против пятнадцати, наверное. Нас убьют. Ладно, может, удастся просто поговорить они ведь не совсем отбитые идиоты или отбитые вот если бы мы один на один не честно всё. Всё. Тормози. Нормально всё будет.
– Может, всё-таки свернём, пока не поздно? – прошептал Ёж, когда уже было совсем поздно.
Троица встала перед Ваней. Толпа обступила троицу сзади.
– Ну чё, как тебе наша прошлая встреча, чёрт гашеный? – рассмеялся Ваня, глядя Ежу прямо в глаза. – И вас только трое будет?
Ёж ничего не ответил.
Дима глядел под ноги и краем глаза наблюдал за трясущимся Ежом и гордо выпрямившемся Яшей.
– Ты так и будешь базаришь? – спросил Яша.
– А ты у них старший, что ли?
– Да. Короче.
– Ты что-то больно дерзкий. Не боишься, что мы вас тут просто поломаем? Мне бабки нужны. Его баба мне должна. Она не хочет ничего отдавать, так он за неё впрягся, как я понял, к нему все и предъявы.
– Ты гонишь, что ли, что за порожняк ты мне втираешь? Выйдем за линию?..
– А чё, при пацанах дрефишь?
– А ты?
– Я – нет.
– Ну так пошли. Или зассал?
Ваня молчал, Яша смотрел на него неотрывно. В конце концов Ваня хмыкнул:
– Отойдём.
Ваня поднялся и пошёл вместе с Яшей за школу. Когда Яша проходил мимо Димы, тот пытался ему сказать: «Ты чего делаешь? Нас же…» Яша обернулся и подмигнул ему. Через минуту Яша и Ваня скрылись в темноте.
Диму сзади кто-то толкнул, и он резко развернулся, увидел троих парней: они напрыгивали друг на друга и скалились на него. Сука, вот если бы один на один… Они выкрикивали: «А ты кто такой, мы не видели тебя здесь никогда, неместный, что ли? Братан, никакой ты не братан! Ха-ха-ха-ха-ха!»
Ёжа трясло. К нему подошёл какой-то длинный парень.
– Ты знаешь, я против тебя ничего не имел, но когда узнал, что ты про Ирку Макарову сказал, я понял, что ты не пацан.
– А что я сказал? Мы же с ней одноклассники, я ничего про неё не говорил.
– Но ты же её картавой назвал?
– Я?
– Да, ты. Что, не было, что ли, хочешь сказать?
Ёж молчал. Её же все называют Картавой. Никто не говорит про неё Ира просто, все говорят Ирка Картавая. Он смотрел на парня. Ему хотелось сказать всё, что угодно, лишь бы как можно быстрее уйти. Чтобы никто ничего ему не говорил, чтобы никто его не трогал, никто его не бил больше никогда. Лишь бы отпустили. Я не плохой же человек, серьёзно, я что, очень плохо себя повёл, почему они со мной так? Я просто хочу домой. Просто, чтобы они отстали от меня и от Кати. Правда, отстаньте. Я не хочу ничего с вами общего иметь. Толпа прижимала Диму и Ежа.
Вокруг темно, шумно и душно.
Толстяк, сидевший до этого рядом с Ваней, достал из кармана нож. Ежу очень хотелось домой, Диме очень хотелось домой. Дима чувствовал, что тоже начинает дрожать, руки, мокрые и холодные, в карманах, кажется дрожали, и Дима всё пытался сжать их крепко, чтобы они перестали. Начала стучать челюсть. Его всего потряхивало. Блин, что за ерунда со мной. Спокойно. Всё будет хорошо. Блин, наверное, мы сейчас с Ежом выглядим, как настоящие ссыкуны. Блин, блин… Справа, за домами, шумела дорога. У Димы зазвенело в левом ухе.
Вдруг на Ежа и Диму навалились отовсюду. Начали бить, душить, рвать.
Ежа держали двое за руки, он подпрыгивал высоко, чтобы высвободиться, кидался из стороны в сторону. Когда ему ударили коленом в живот, он почувствовал, что не может вдохнуть.
На Диму полез парень с ножом. Дима зарычал и ударил парня по руке, нож звякнул об асфальт. Потом Дима ударил по лицу, и парень перевалился через ограду и упал. Сзади на Диму кто-то набросился и повалил на землю. Диму били беспощадно и куда придётся: в голову, которую безуспешно он пытался закрыть, руки, грудь, живот, ноги.
Д-д-д-д-д-д Всётрещитчтопроисходит Так сконцентрируйся, Дима, смотри вперёд… Надо встать. Надо. Давай, ты сможешь, вставай. Левое ухо вместо голосов, криков, теперь: «у-у-с-с-с-с-у-у-с-с-с». Что за фигня? Д-д-д-д-д-д. Это челюсть трясётся. Вставай, давай, Дима, блин, отбивайся от них, вставай, ну! Что-то хлопнуло за школой. Сработала сигнализация на одной из припаркованных рядом со школой машин.
Толпа замолчала.
Из-за угла выбежал Яша, он бежал на толпу и кричал, и крик его был очень похож на что-то вроде боевого клича, громового, буревого, злого, такого мощного, что, кажется, стрясся воздух:
– Ну-ка валите на хрен! Всех перестреляю!
Яша выстрелил в воздух. Все побежали врассыпную.
Руки, державшие Ежа клещами, на мгновение ослабли, и тогда он рванул во дворы и бежал долго, пока не зажгло грудь настолько, что ему едва удавалось дышать. Но он всё равно не останавливался, шёл, чтобы идти, куда-нибудь, туда, где людно, чтобы до него не добрались, ему всё мерещилось, что за ним кто-то ещё бежит, но уже давно никого не было.
Яша подбежал к Диме:
– Диман, давай, валим! Валим!
У-у-у-с-с-с-сс-ууууу-у-с. Что?.. Тяжело.
Яша помог Диме встать и взвалил его на плечо. Шли, как показалось Диме, очень быстро. У него голова кружилась, тошнило. Яша усадил Диму на скамейку у себя во дворе.
– Где Ёж? У-у-у-с-сс-у-у-у-у-с. Где Серёга? – всё спрашивал Дима, оглядываясь по сторонам.
– Я не знаю. Убежал.
Убежал. Д-д-д-д-д-д…
– Слышь… это… чё с тобой? – спросил Яша.
– Чё?
– Челюсть.
– Холодно. Тошнит.
Дима закрыл глаза, ему очень хотелось спать, но голова, как будто череп начал сужаться и давить на лобную долю с такой силой, что слезились глаза. «Нгарн-нии-ги-го», – рядом с левой ногой Димы вертела головой ворона. Клюнуть, что ли, хочет? Дима топнул ногой. «Гир-гир!» – улетела.
– Откуда у тебя пистолет? – выдавил из себя Дима.
– Батя подарил.
– Когда?
– Когда умер.
Дима хмыкнул.
– Лох этот Ваня. Я свою бодягу только достал, а он, роняя кал, уже метнулся в поле. Такого стрекоча – дай Божа. Короче, вопрос закрыт.
Дима не слушал. Он вытянул руку и стал смотреть, как она трясётся.
Д-д-д-д-д-д…
***
– Алло, Катя?
– Да, здравствуйте. А кто это?
– Это тётя Марина, мама Серёжи. Ты не знаешь, где он может быть? Его уже второй день дома нет.
Ямки
Тот же лифт с прожжённой кнопкой, шумный, заплёванный лифт. Тот же девятый этаж с облупившейся краской. Звонок. Тишина. Кто-то там внизу шумит. Может, покурить в пролёт встать? А вдруг там у неё мама, а вдруг Ёж пришёл?.. Ещё звонок. Короткий, нервный.
Катя (в одной майке) открыла дверь и улыбнулась:
– Привет.
В её взгляде – огонь, самый прелестный на свете огонь. Так горят глаза самоубийцы в последние часы жизни: счастливо-печально, спокойно и вместе с тем таинственно безразлично.
– Привет, – улыбнулся Дима, заходя в Катину квартиру. И этот запах, вдо-о-ох и вы-ы-ы-ыдо-о-о-ох, такой уже родной и привычный. Сколько угодно дайте запахов – я точно скажу, какой из них – сицилийский мандарин. Никогда бы и не подумал, что есть что-то такое в этом запахе. Да и не было бы, если бы не она… В квартире не горел свет.
– Я просто спать очень хотела, – как бы предугадывая вопрос Димы, заметила Катя.
– И сейчас? Хочешь?..
– Да. Разувайся и проходи в дальнюю комнату. – Катя развернулась и медленно исчезла в темноте квартиры. Последнее, что в тот момент увидел Дима, пятка Катиной ступни. У неё очень красивые ноги, особый живописный подъём стопы. Дима снял куртку и положил её на стул рядом со входной дверью. Д-д-д… что-то холодно или мне кажется? В нагрудном кармане лежали презервативы. Нет, наверное, не надо так сразу их брать. А вдруг вообще ничего не будет? Вдруг я ничего не понял? Не прикасаясь больше к куртке, Дима вошёл в темноту большой комнаты и наощупь добрался до дальней.
Катя стояла у окна обнажённая, освещаемая сизым светом вечерней улицы. Едва заметно Дима подошёл к ней сзади, обнял, а потом взял за руку и развернул к себе. Одну её руку он положил себе на грудь, а вторую поднёс к губам и поцеловал.
Потом Дима и Катя упали на кровать и поцеловались.
– У меня есть. В куртке. Принести?
– Иди ко мне, – ответила небрежно Катя.
Её гибкую спину окутывал тихий свет комнаты.