Первый раз я столкнулся с ней, после одного странного события. Толпа людей внизу несли продолговатый ящик, похожий на шкаф, или сундук. Некоторые из них плакали, я тогда подумал, что люди очень любили этот ящик, но, видимо, вынуждены были с ним расстаться, и теперь упивались своим несчастьем, чем они зачастую и любили заниматься. Некоторые из них раскидывали на асфальте цветы, в основном розы, на длинных шипастых стеблях. Большую часть роз после отправили на корм утренним железным животным, но те, что были не на асфальте, а оказались у тротуара, на траве, остались. Они молчали, даже когда люди ушли, даже когда наступила ночь. Я подумал, что это очень застенчивый тип цветка, несмотря на экстравагантную внешность, либо им просто нечего было рассказать. Однако на следующий день я стал замечать, что происходит. Влага покидала их плоть, забирала с собой цвет и аромат бутонов, те сворачивались, ссыхаясь, становились хрустящими, умирали. Прохладными ночами можно было слышать их сдавленное дыхание, переходящее в стон, пытающееся утолить жажду из воздуха, но это им мало помогало. Дни всегда забирали больше, чем дарила ночь. Через четыре дня умерла первая роза. На пятый день умерло чуть меньше половины. На шестой день осталось две штуки. На следующее утро навечно замолчали и они. Их сухие тельца разложились, стали плоскими и безвкусными, ни на что негодными, превращающимися в пыль. Мы смотрели на это с тихим ужасом, замерев и стараясь не дышать, будто наблюдали за чем-то таинственным, интимным, подглядывали за процессом, который не должны были видеть. Но тогда, для каждого стало очевидно, что подобная участь может коснуться и нас. Дерево хранило молчание, оно наказало нашей ветке пресекать любые разговоры об этом, отвлекать нас внезапно возросшей необходимостью преобразовывать солнечный свет. Через несколько недель началось Падение.
Иногда я вспоминаю шёпот ветров, их рассказы о далёких местах, неоновых витринах, угольных океанах. Ветра мчались порой мимо, заставляя меня трепетать, с немыслимой скоростью, роняя обрывки фраз, что угасали, отдаляясь от дерева, на котором я рос. Эти обрывки никогда не складывались в цельный рассказ, но каждый раз в штиль, когда солнце, мучаясь от жажды, выдавливало влагу из моей плоти, и от асфальтовой дороги внизу поднимался еле видимый жар, я мечтал услышать от порывов хоть слово, хотя бы несколько рваных букв. Но они не приходили, видимо копили истории.
Некоторые из нас падали и раньше, особенно в грозу или ураганы, но это не воспринималось как трагедия – нас было слишком много. Мы считали, что, возможно, это нелепая случайность, будто что-то в системе вдруг пошло неправильно, но это лишь исключение, как часто бывает. Некоторые придавали чужим падениям мистическое значение, будто бы это жертва кому-то или чему-то. Некоторые считали что те, кто смогли улететь – избранные, особенно учитывая, что лишь единицы падали вниз, остальных подбирали путешественники-ветра и забирали с собой. Упавшие вниз прятались в пышных кустах или зарослях высокой травы, об их судьбе мы ничего не знали, и они быстро забывались. Когда пришли холода, растительность внизу начала редеть, мы начали замечать как много внизу тел падших, изъеденных, сухих, потрескавшихся, и, возможно, от этого зрелища, мы почувствовали недомогание, начали отливать похожей желтизной и покашливать, и затем Падение продемонстрировало нам на нашем собственном примере, что случается с оторвавшимися листьями.
Всё чаще мне снятся далёкие облака, наливающиеся тьмой, раскалывающиеся на части, вспыхивающими трещинами, рыдающие громом от боли, проливающие свою кровь на землю, до полного истощения. Капли дождя всегда кричали в полёте, их предназначением было разбиться, и части их аморфных тел сливались с чужими, впитывались корнями моего дерева или травы рядом, испарялись и возвращались к небу, поднимаясь невидимыми крошечными каплями вверх. Возможно, поэтому они мало что могли рассказать даже когда собирались на моей поверхности, затекали в прожилки. Бесконечные метаморфозы их формы и состояния, смешение частей и воспоминаний, они изредка говорили что-то, но речь их была сбивчива и не согласована, будто одновременно говорила толпа, и все участники её о разном. Под тяжёлым слоем снега, прижатый к холодной земле, я разлагаюсь, теряю нити памяти, гнию, прислушиваясь к зычному зову земли, и теперь могу отчасти понять дождевые капли. Подобно им, часть меня пойдёт на пропитание почвы, а часть останется здесь даже с приходом весны, пока последние крупицы жизни не покинут моё ссохшееся хрустящее тельце. Здесь, в ледяной темноте, в тишине, изредка прерываемой скрипом шагов на поверхности, я вижу сны о металлических фигурах, со скрежетом бьющихся при столкновении друг с другом, выпускающие снопы искр при ударах полированных глянцевых корпусов, деформирующихся под собственной тяжестью и следуя собственной первертной воли. Я видел аварию однажды, блестящие вмятины, всполохи едкого маслянистого дыма, сияющий красный всплеск, сгущающийся, чернеющий в прожилках паутины трещин на лобовом стекле. Но сейчас и это поразительное зрелище медленно тонет в моем распаде. Последнее время мне все чаще снятся трагедии.
Сегодня я вспомнил свое рождение. Самое начало бытия, соединения в целостность разнородных элементов, стремящихся к жизни, кричащих до существования, объединяющиеся в форму, способную на дыхание, форму, что по итогу станет мной. Я поднимался от самых корней, вверх, вбирая в себя все, что могло помочь мне стать чем-то существующим, заявить о себе вселенной, вверх по стволу, предвосхищая источник жизни, и ощущая его приближение с каждым импульсом стремящейся вверх влаги. Я вспоминаю, как путь мой отправил меня в одну из сотен ветвей, я сразу понял, что она моя, каналы моей судьбы вели меня именно сюда, на подготовленное место, на то место, которое мне и следовало занимать в этом мире. Я вспоминаю яркую вспышку света, первые лучи солнца, которую я смог воспринять, распустившись достаточно для того, чтобы принять его дары, его неописуемое тепло, насыщающее тебя жизнью, превращающее тебя самого в жизнь, цельную в собственном естестве. Тогда я не мог подумать, что вся эта сила, безумно нежная и воодушевляющая энергия, сияющие лучи, свежесть воздуха и трепет пульсирующих сил во мне и в том, чему я принадлежал, может меня покинуть. Я совсем не думал тогда, что могу умереть.
В моем вневременном заточении, кажется, что все это было бесконечно давно, но вместе с тем, эта бесконечность ощущается как одно мгновение, будто это случилось только что, будто это все ещё продолжается, происходит одновременно с моей смертью, будто время – это лишь один из многих способов восприятия происходящего.