Именно в этот момент Катя перестала обращать внимание на собственные слёзы. В груди разлилось тёплое предвкушение того, ради чего и затевался этот разговор. Никогда в жизни её не охватывали такие странные чувства. Такие волшебные, загадочные чувства…
– Я очнулся, когда увидел вас с Женей. И сразу вспомнил дочку. Вы очень похожи на мою дочку, Катя. И внешне, и внутренне – я вижу это в вас. А Женя напомнил мне того парня, которого я так и не осмелился принять в семью. Вы оба так красиво смотрелись, когда к вам приближался этот гадёныш Алексей: ваш мужчина прижимал вас к себе и заслонял собой, а вы обняли его в ответ, и ваш дерзкий взгляд…совсем как у Гаечки. Я сразу увидел вокруг вас крепкую ауру, ауру любви, хоть у вас такая разница в возрасте. Вы созданы друг для друга. Судьба свела вас в самый важный для каждого из вас момент. Свела для того, чтобы вы помогали друг другу.
Руки Кати вновь задрожали. Она сцепила пальцы в замок и всеми силами старалась не замечать ту жгучую жидкость, что разливалась из груди по всему телу. Что-то тёплое, неприятное и приятное одновременно, напоминающее о том утре в номере гостиницы, когда всё вокруг сияло и казалось таким дружелюбным. Женя… Как хочется почувствовать его ладонь на своей талии.
– Вы поссорились с ним, причём сильно. Об этом не сказал только ленивый. Когда влюблённые резко перестают общаться друг с другом, это сразу становится видно. Я слышал, многие девчонки рады тому, что вы наконец отпали с радара Жени, но судя по рассказам, он никого из женщин и близко к себе не подпустил.
– Вы собираете сплетни?
– Нет. – Иван Васильевич ответил честно – об этом говорили его глаза. – Я просто вижу вас, Катя, и видел пару раз Женю. Мне больно смотреть на вас порознь. Так не должно быть. Без вас мир точно разрушится, и я не преувеличиваю. Он уже трещит по швам, а у вас есть иголка с нитками. Вот только иголка у вас, а нитки у вашего мужчины.
Краем глаза Катя заметила какое-то движение. Она повернула голову и увидела, что меж рядами пустых столов (надо же, все уже поели) к ней бежал маленький мальчик да с такой скоростью, что его длинные кучерявые волосы не успевали даже прикоснуться к плечам. Застёжки на его красной курточке мелодично звенели, пока по этой части столовой проносился беззаботный детский смех. И почему-то Катя улыбнулась. Услышала детский смех и улыбнулась, не зная причины веселья. Ребёнок радовался, и, наверное, именно поэтому внутри стало ещё теплее, ведь как сладко смеются дети! Смеются искренне, от всей души, от всей незапачканной жизнью души.
Наконец мальчик подбежал к столу, и только когда его дыхание обдало Катю жаром, она заметила, что глаза над красивыми пухленькими губами голубые. Ярко-голубые как ясное небо в солнечный день где-нибудь у моря. Такие яркие и голубые, какие бывают у златовласых принцев из девчачьих книжек со сказками. Такие яркие и такие голубые как…у Ивана Васильевича, только совсем молодые и не впадшие.
Мальчик посмотрел на стол, на сидящего рядом старичка и перевёл взгляд на женщину, к которой и нёсся с оглушительным смехом. Вот только сейчас он смотрел серьёзно, без тени улыбки на лице, отчего выглядел ещё забавнее. Катя даже забыла про текущие по щекам слёзы и расхохоталась – не могла не расхохотаться. Она положила ладонь на голову парнишке и спросила:
– Чего тебе, зайчик?
Он ей тут же ответил, будто заранее готовил ответ, дабы не облажаться.
– Я хочу попросить у вас яйцо. Я вижу, вы его не кушаете, а мне мама сказала, что от яиц растут мышцы, ну и я… можно взять ваше яйцо? Я просто хочу быть сильным.
И снова её проняло на улыбку. Лёгкую, но в то же время и тяжёлую улыбку – носик мальчика был очень похож на носик Миши, а их губы являлись точной копией друг друга.
Хватит думать об этом. Ты и так выплакала всё что можно.
– Бери яйцо, конечно. Хочешь, можешь взять ещё и чай, я всё равно его не буду.
– Да не, мне только яичко нужно. – Мальчик чуть наклонился над столом, взял то, зачем пришёл, и вроде бы уже собрался уйти, но остановился. Он замер тогда, когда их с Катей взгляды пересеклись – ясное небо встретилось с серым морем. В этой части столовой царствовала тишина, и поэтому так хорошо было слышно тяжёлое детское дыхание. Красная курточка поднималась и опускалась вместе с хрупкими плечиками мальчика. Его кучерявые волосы ластились по круглому личику, которое было буквально пропитано серьёзностью и…
…искренним недоумением.
– Тётенька, а почему вы плачете? Вы же такая красивая!
Катя рассмеялась, и смех напомнил ей, что такое удовольствие. Она потрепала мальчишку по голове, украдкой взглянула на Ивана Васильевича (от его доброй улыбки на душе стало ещё теплее) и сказала:
– Спасибо, красавчик, ты тоже ничего. – Мальчик тут же улыбнулся, и от одного этого жеста он стал ещё милее. – Я плачу, потому что устала, вот почему. Просто взрослые иногда тоже делают ошибки, понимаешь? А потом осознают, что они сделали ошибку, и плачут.
– Моя мама говорила, что ошибки нужно исправлять или так и останешься двоечником.
Иван Васильевич молчал. Лишь сердце, больно бьющее по рёбрам, разбавляло тишину.
– Что ещё говорила твоя мама?
– Что человеку нужен человек. Ну, она сказала это перед той ночью… – Голубые глаза слегка заблестели. Катя увидела, как чуть затряслась нижняя губа мальчика. – Она это сказала не мне, а папе, по телефону. Они сильно поссорились, и она решила попросить прощения. Мама говорила, говорила, я уже не помню про что. Но я помню, как она сказала, что женщине нужен мужчина, а мужчине – женщина, и вообще человеку нужен человек, вроде так. Она плакала, как и вы сейчас. Плакала из-за любви. Я не знаю, как можно плакать из-за любви, но мама могла. Она сказала мне, что если человек хочет, то он делает. Наверное, это было про папу, но я так и не понял. В общем, я запомнил фразу: «Кто теперь будет впитывать мои слёзы?» Моя мама тоже красивая и тоже плакала. Тётенька, – мальчик подошёл ближе, взял ладонь Кати – ту, которой она трепала его волосы – и сжал её в своих ручках, – если вы плачете из-за любви, то не надо. Это, ну, бесполезно, наверное. Если вы любите, то любите, но не плачьте. Любовь же должна приносить счастье, да?
Да, подумала Катя. Должна приносить, малыш, должна, но в жизни всё устроено куда сложнее: вместе с любовью в человеке вскипают другие чувства, и все вместе они сливаются в просто адскую смесь. Не успеваешь заметить, как его влюблённый взгляд вдруг сменяется ненавистным. Если б всё было так просто, как ты говоришь…
– Моя мама любила папу, и я его люблю, он сейчас забоится обо мне. Но знаете, что ещё говорила моя мама? Она всегда говорила, что если хочешь – делай, а если ты не делаешь, значит, не так уж сильно этого хочешь. Так что если вы хотите любить – любите! И не будете плакать!
Какой-то мужчина окликнул мальчика. Несколько секунд Катя смотрела прямо перед собой, пытаясь понять, что только что услышала. Одно слово, два слога и целая жизнь. Господи… мальчика звали Миша.
Он быстро посмотрел на Катю и затараторил:
– Меня папа зовёт, простите. Я сейчас буду кушать яйцо и становиться сильным! Вы меня завтра не узнаете!
Мальчик в красной курточку, которого звали Миша (можешь ударить меня, но сына тебе это не вернёт), развернулся и побежал меж рядов пустых столов; побежал к тонкому силуэту в тёмно-зелёном свитере, к своему папе. Папе… У некоторых детей ещё остались отцы. В последнее время у большинства из них появилась привычка рушить семьи.
Медленно восстанавливая дыхание, Катя перевела взгляд на Ивана Васильевича (как же у них похожи глаза!) и увидела то, что никак не ожидала увидеть в глазах незнакомца – понимание. Он смотрел на неё так, будто вместе с ней прочувствовал пробежавшую по телу дрожь и страх, что зазвенел в каждой нервной клетке. Не только прочувствовал, но и разделил этот страх, вызванный одним простым словом, двумя простыми слогами и миллионами воспоминаний.
– Если вы хотите любить – любите. – Иван Васильевич еле слышно проговорил эти слова себе под ном, но Катя услышала их чётко, слишком хорошо, чтобы просто отмахнуться от них. – Этот паренёк сейчас только что сказал то, до чего не доходят многие взрослые…и то, что вам хотел сказать я.
Повисла тишина. Сквозь неё еле-еле просачивалось дыхание Ивана Васильевича. Его руки, всё ещё дрожащие, опустились под стол и через несколько секунд поднялись, только теперь пальцы правой руки переливались яркими бликами. Их обняла серебряная цепочка, образованная маленькими, держащими друг друга колечками. Казалось, они не имели цвета. Они были цветом – цветом серого моря, серого льда, что медленно тает от огня тёмных зрачков.
– Это что?
Ива Васильевич разжал ладонь, и из неё тут же вылетел медальон. Он бы, наверное, со стуком врезался в стол, если б его не спасла крепкая цепочка. Увидев это, Катя невольно подумала: «Медальон и цепь – единое целое. Их невозможно разделить».
– После вашего знакомства с Алексеем – когда Женя вас так красиво прижимал к себе – я загорелся желанием сделать вам подарок. Вам обоим. А после известия о том, что вы серьёзно поссорились, огонь внутри меня перерос в пожар. Внезапно я понял две вещи. Первая: из-за вашей ссоры мир останется без помощи. Вторая: я делаю подарок Гаечке, я извиняюсь перед ней, если, конечно, ещё могу. – Медальон по невидимой дуге, будто двигался сам, осматривался вокруг, гипнотизируя Катю. – Сорок лет я проработал на заводе ювелирных украшений, так что научился создавать такое один, тем более здесь есть всё необходимое оборудование. Вы вдохновили меня, Катя. Вы и Женя, ваш странный союз. Примите мой подарок, я его сделал для вас.
Ива Васильевич протянул ей медальон. Милый старичок со снежной бородой под чистыми голубыми глазами протянул ей вещь, на создание которой он потратил больше месяца, увидев одну-единственную пару: шестнадцатилетнего парня и тридцатидвухлетнюю женщину. Катя знала, что об их отношениях по Чистилище ходит немало слухов (стоило признать, что были и те девочки, которые уже присмотрели себе Женю), но она предпочитала просто закрывать на это глаза. Всё кончилось в комнате, в тот самый момент, когда его кулак врезался в стену, лишь каким-то чудом не задев живот. Трещины могли затянуться, и Катя способствовала этому: у клетки Рэнджа, на лестнице. Наверное, на лестнице она даже приблизилась к примирению, но вот его слова… мы нормально поговорим только тогда, когда ты перестанешь мне врать… разрушили последние надежды на примирение.
Может, так и кончаются истории любви? Всё начинается с ярких противоречивых чувств, при взгляде в его тёмные глаза твоё тело перестаёт подчиняться тебе, а сама ты уже пылаешь, хотя всем своим видом стараешься не выдавать этого. От его прикосновений хочется стонать как девочка-подросток и да… ты уже действительно девочка-подросток – молодая, юная, полная чувств и энергии. Тебе кажется, что он – тот самый; тот, с кем тебе будет хорошо даже в самые плохие дни, кто никогда не предаст, чья любовь чиста как никого другого. И это правда. Ты веришь в неё не сомневаясь, как истинный буддист верит в Будду, а истинный мусульманин – в Аллаха. Твоя любовь похожа на веру, только здесь ты получаешь обратную связь и чувствуешь, что Бог отвечает тебе: говорит на ухо добрые, нежные слова, покрывает шею десятками поцелуев и дарит оргазмы, от которых хочется кричать на весь мир. Это любовь, и ты счастлива ощущать её, любить и быть любимой.
А потом…всё рушится. Рушатся твои иллюзии, рушатся твои чувства, рушатся ваши отношения; одним словом – всё. Внезапно ты начинаешь видеть рядом с собой не прекрасного полубога, от одних слов которого сносило крышу, а такого же самозванца, выдающего себя за мужчину, как и другие. И всё из-за поступков – только они по-настоящему раскрывают мужчину и показывают женщине, с кем она связалась. Это больно – осознавать, что твой муж всё время врал тебе, кувыркаясь в постели с твоей же подругой, но ещё больнее смотреть в глаза человеку, которому ты доверилась после таких переживаний, и гадать: ударит или нет? Ударит он меня или врежет кулаком в стену, но всё равно напугает меня? Самым страшным в этом то, что от одного удара любовь никуда не исчезнет. Она начнёт медленно гнить внутри тебя, и вот тогда отношения с любимым человеком превратятся в кошмар.
Но он же не ударил меня, подумала Катя. Даже в самые напряжённые моменты между нами он контролировал себя. В аптеке, например, он мне больно сжал запястье, но я чувствовала, что он не хочет этого делать. Женя всегда…
– Катя? Вы здесь?
Она непонимающе посмотрела на Ивана Васильевича и только через несколько секунд поняла (иногда и мне хотелось тебя убить), что его рука всё ещё протянута к ней, держа качающийся медальон. Кате потребовалось время, чтобы прийти в себя. Мысли и образы мелькали в голове с сумасшедшей скоростью, так что единственным способом отвлечься от них оставалось перенести внимание на что-то другое.
Например, на загадочный медальон, покрытый цветом Катиных глаз.
– Я делал его чуть меньше месяца, но успел вложить всю свою душу. Каждый вечер, когда я принимался за работу, я видел вас с Женей. Вы не похожи на другие пары, вашей любви не найти подобной. Ваша история… я уверен, она станет великой, я это чувствую. Две таких разных судьбы просто так не сплетаются.
Он взял медальон в другую ладонь – с большой аккуратностью, будто обращался с дочерью. Пальцы прошлись по рельефному рисунку, а глаза не могли оторваться от того, что сделали руки. Казалось, Иван Васильевич полностью ушёл в себя, но после минуты тишины он вновь посмотрел на Катю.
– Я много раз ошибался в жизни, иногда так сильно, что до сих пор корю себя за это. Я ошибался и в людях, и в их поступках, но только не в вас. Я не знаю, что вас ждёт. Я уверен в одном: вы должны держаться вместе, потому что дополняете друг друга, зализываете друг другу раны – это всё я увидел в вашем взгляде, когда вы смотрели на Женю. Мне всё рассказали ваши объятия в центре столовой. Зачастую жесты людей показывают намного больше правды, чем её выдают язык и рот. Катя, я прошу вас, примите от меня этот подарок.
Иван Васильевич протянул ей медальон, но Катя тут же отпрянула назад и сказала:
– Нет, я его не возьму, я не…
– Послушайте, – в голосе милого старичка со снежной бородой появилась твёрдость, – не взяв медальон, вы сильно обидите меня. Я дарю его вам в знак признания моей неправоты перед Гаечкой. Вы на неё очень сильно похожи. Пусть у вас с Женей всё будет хорошо, пусть ваша любовь цветёт, пусть вы не будете скрывать свои чувства друг от друга. Я облажался тогда, не хочу облажаться сейчас. Катенька, – он снял очки, попытавшись вытереть слёзы, и вроде бы у него даже получилось, но из глаз тут же хлынули новые, – позвольте мне заслужить прощение дочери. Возьмите медальон и будьте счастливы.
Он вновь протянул ей медальон, держа его двумя руками, не позволяя цепочке коснуться стола.
Если я коснусь его, он обожжёт меня. Накинется на шею и задушит, потому что почувствует, что я слишком грязна.
Но медальон не обжёг её. Он лишь отдавал теплом, переданным от рук Ивана Васильевича, и, наверное, именно это тепло убедило Катю в безопасности медальона. Она бережно взяла его и поднесла к глазам.
На её ладони, перекрывая линии судьбы, лежала небольшая серебряная луна. Может, она была сделана из металла, но металл бы блестел под светом флуоресцентных ламп, какие установили здесь, в столовой. А луна на ладони Кати не блестела. Казалось, она равнодушна к внешнему свету и не принимает его, будто…она из другого, не из этого мира. Луна светилась сама, но еле заметно, что скорее это чувствовалось сердцем, нежели виделось глазами. Проведя пальцем по поверхности луны, Катя ощутила, как маленькие неровности поздоровались с кожей. Кое-где проглядывали крупные кратеры. Весь мир потерял какое-либо значение, даже одно слово, состоящее из двух простых слогов, не смогло бы сейчас отвлечь Катю – она полностью отделилась от тела и погрузилась в атмосферу луны, согревающей ладонь своим теплом. Душу внутри заполнила та красота, какую можно увидеть в закате на берегу моря. Нечто прекрасное разливалось по венам подобно сладкому вину. И всё из-за этой луны, настоящей луны. В какой-то момент Катя не сомневалась, что теперь на звёздном небе не появится луна, потому что она будет висеть под ключицами волчицы, освещая ей дорогу даже в самые тёмные времена. Наверное, именно так Бог впервые оглядывал луну, только создав её и ещё не зная, сколько прекрасных шедевров создадут творцы, смотря на висящий в небе серебряный диск. И знал ли Бог, создавая луну, что однажды на свет появится девочка, чьи глаза будут точно такого же цвета, что и поверхность спутника Земли – яркого серого, слишком яркого, чтобы его не заметить?
– Откройте её. Луна раскроется перед вами, Катя.
Только сейчас она заметила тонкую, почти невидимую линию, проходящую по поверхности луны. Если бы Иван Васильевич не подсказал, она так бы и осталась незамеченной – настолько искусной была работа.
– Там снизу есть небольшая кнопочка. Надавите на неё, пожалуйста.
Катя так и сделала. Чуть дрожащими пальцами она нащупала маленький выступ прямо под луной и легонечко надавила на него. В медальоне что-то щёлкнуло, и теперь спутник Земли разделился на две части. Смотря на них, Катя невольно вспомнила японский символ инь-ян, хотя единственным, что его объединяло с этим медальоном, был волнообразный разрез посередине ровного круга. Но во всём остальном ни одно творение искусства (Катя была в этом непоколебимо уверена) не сравнится с лежащей на ладонью луне, и вряд ли в ближайшие сто лет появится что-нибудь, способное хоть чуточку приблизиться к этому медальону. Нет, такое не мог сделать человек. Бог – да, дьявол – может быть, но человек – нет. Слишком уж прекрасна луна.
Катя поддела ногтями две половинки и раскрыла их, раздвинув в разные стороны. Перед ней предстало тёмное металлическое полотно, на котором находился рисунок. Сначала глаза увидели лишь непонятные серебряные линии, выходящие друг из друга, но уже через несколько секунд Катя разглядела в этих линиях два силуэта. Один – тот, что был повыше и с широкими плечами – неприступно стоял и будто говорил своей выпяченной грудью, что никто не осмелится приблизиться к нему. Второй силуэт – более тонкий, изысканный, с грациозной женской округлостью – стоял чуть позади первого, но в серебряных линиях чувствовалось, что храбрость присутствует у каждого. Такая разная, но общая на двоих храбрость.
Катя сразу узнала людей в силуэтах: она и Женя. Это было видно в деталях: в её приподнятом подбородке, в его твёрдой стойке, в их общем доверии друг к другу. Тот, кто сделал медальон, наверняка продал дьяволу душу за такой талант.
– Я всего раз видел вас с Женей вместе, но и его мне хватило. Я изобразил тот момент, когда к вам подходил Алексей, помните? Именно тогда, глядя на вас, я подумал, что вы готовы умереть за Женю, а он – за вас. Я говорю правду, потому что искусство любит только правду. Была б ваша любовь ложью, Бог не позволил бы мне сделать этот медальон.
– Прекрасный медальон.
Катя не узнала собственный голос. Он донёсся откуда-то издалека, приглушённый сознанием. Значение имели лишь силуэты. Сотканные из тонких серебряных нитей, созданные на тёмном холсте из металла, они наполняли сердце странным теплом. При взгляде на девушку, что стояла позади своего мужчины, Катя вспомнила эмоции, захлестнувшие её с головой в тот день: страх, тревога, радость, ужас. Несколько ночей превращались в череду кошмаров, где больше всего пугала не тьма, а яркий свет флуоресцентных ламп столовой, что падал на каждую морщинку Алексея, пока тот говорил. Ты уверена, что можешь называть себя Екатериной, зная, что ты сделала? И что делали с тобой?
– Моё имя – Екатерина. Я как никто другой заслужила его носить.
Пальцы прошлись по половинкам луны и тут же почувствовали ответное тепло. В том, что этот медальон принадлежит Кате, сомневаться не приходилось.
Она посмотрела на мужской силуэт. Увидела в серебряных линиях руку на женской талии и вспомнила, как сильно Женя прижимал её к себе, стараясь дышать ровно, не выдавать волнение перед Алексеем. Всё-таки она его любит. Да, вот так пришло озарение – во время повисшей в столовой тишине, после того, как незнакомец протянул ей сделанный им же медальон. Несмотря на ту проклятую ссору, на его тон во время разговора на лестнице (как я тогда сдержалась?), на звук удара кулака об стену и на тревожный взгляд Рэнджа, Катя испытала сумасшедший прилив благодарности. Наверное, к Жене, но точно она сказать не могла. Её буквально переполняло желание расплыться в улыбке и тихо-претихо заплакать – просто потому, что мир слишком хорош. Сумасшествие? Однозначно. Но кто в этом мире остался в здравом уме?
– Как вы это сделали? – Катя подняла глаза, и чтобы увидеть Ивана Васильевича, ей пришлось несколько раз вытереть слёзы. – Это же невозможно. Меньше чем за месяц и такое… Вы явно продали душу дьяволу…
В ответ она услышала лишь старческий смех, который скоро перешёл в кашель. Вокруг стояли лишь пустые столы, время перевалило за полдень, так что даже слабое бормотание разносилось бы по воздуху на десятки метров. На какие-то мгновения Катя забыла, что находится на летающем корабле, на Чистилище, что рядом всегда может бродить Алексей и… да, на какие-то мгновения она забыла даже о Мише. Медальон перекрыл всё, затмив мысли сияньем луны.
Иван Васильевич перестал смеяться и заговорил:
– Не продавал душу я никакому дьяволу. Наоборот, это Бог помог мне. Ну, или какая-то сила вселенной, которая всегда помогает людям творить, когда они горят страстью.
– Зачем вы это сделали? Неужели ваша страсть была настолько сильной?
– Она была настолько сильной, что я чувствовал что-то похожее на искры на кончиках пальцев, пока рисовал вас с Женей. Ваши силуэты, вернее, но всё равно я представлял именно вас – стоящих под ярким светом ламп, прижимающихся друг к другу и заколдованных странной любовью. Многие здесь называют ваш роман фривольным, но я считаю, что вы, Катя, нашли того самого человека. А Женя нашёл ту, в которой так отчаянно нуждался. Вы многому научитесь друг у друга.
– Откуда такая уверенность? Почему мы для вас так важны?
– Я не могу сказать почему, потому что не знаю. Но я доверяю Богу, а он не мог просто так создать моими руками вашу луну. Если всевышний дарует такую силу, значит, ей будет применение. Мне кажется, у него на вас свои планы. Каждый из вас прошёл по своей тропе ада, и вдвоём вы так же будете шагать по аду, чтобы к нужному моменту ваша кожа справилась с финальным огнём. Дьявол и Бог…
– Стоп! – Катя мигом зажмурилась. Открыла глаза. Попыталась собраться с мыслями. – Замолчите, пожалуйста, иначе я окончательно свихнусь. Не надо все эти религиозные штучки сюда приплетать, они меня пугают. Просто ответьте нормально, по-человечески: почему для вас мы с Женей так важны?
– Потому что в тебе я вижу Гаечку, Катя. А в Жене – её парня, которого я не пустил за порог. Послушай. – Иван Васильевич засунул руку в карман брюк, несколько секунд провозился с ним и достал оттуда серебряную цепочку, держащую другой, совсем другой медальон.
– Это Женин. – Он протянул медальон Кате и аккуратно положил его в раскрытую ладонь. – Я сделал для обоих. Не мог не сделать.
Она посмотрела на ластившуюся по пальцам цепочку (такого же цвета, как мои глаза) и взглянула на то, что должно висеть на груди Жени, согревать её волшебным теплом. Это были металлические крылья – орлиные крылья, – прижатые друг к другу и образующие что-то наподобие вытянутого круга, заканчивающегося внизу острием перьев. Катя не заметила, как повесила собственный медальон себе на шею; теперь луну сменили крылья, резко распахнувшиеся на фоне серого диска. Крылья, созданные из тёмных перьев, раздвигались в стороны как и половинки луны, и там, внутри, был точно такой же рисунок: два сотканных серебряными нитями силуэта и плавающая вокруг них любовь. Катя задумчиво проводила большими пальцами по перьям, вглядываясь в уже знакомый рисунок. Кое-где он отличался от того, что был на её медальоне – рука мастера не повторяет творения точь в точь, – но различий всё равно было чертовски мало. Такое сделал человек, яростно желавший родить на свет нечто прекрасное.
И у него это получилось.
– На оборотной стороне надпись. На обоих медальонах.
Катя аккуратно сложила крылья и повернула их к столу, держа медальон двумя руками, позволяя цепочке болтаться внизу. На нём действительно была надпись. Два простых слова, выведенных красивым кругленьким почерком. Два простых слова, которые сразу же впились в мозг и накрепко засели в нём. Два простых слова, каждое из которых Катя больше не могла воспринимать отдельно – они существуют только в союзе, так что если есть первое слово, обязательно есть второе, и наоборот. Два простых слова, из-за которых улыбка появилась сама по себе.
– Вместе сильнее. – Катя не поняла, рыдает она или смеётся. Наверное, смеётся, раз так хорошо. Оказывается, два простых слова могут стать лекарством от самых тяжёлых ран. – Вместе сильнее… Господи, вы написали «Вместе сильнее»!
Иван Васильевич выглядел слегка озадаченным, но вполне довольным.
– Ну да. А что такое?
– Это ж правда! Твою мать, два грёбанных слова рассказали мне больше, чем тридцать два года жизни. Это ж надо! Я, похоже, действительно схожу с ума.
– Нет, Катенька, не сходишь. – Покрытые седыми волосками руки бережно сложили орлиные крылья и, взяв цепочку, аккуратно надели медальон Кате на шею. Перья поцеловали луну, и от этого мягкого металлического звука сердце полностью растаяло. – В сумасшедшем мире невозможно сойти с ума. Знаешь, я рад, что тебя тронули эти слова. Но ещё я хочу, чтобы ты послушала вот эти. – Иван Васильевич подался вперёд. Глаза его – яркие, голубые – перекрыли собой всё вокруг. – Подбежавший к нам парнишка сказал очень мудрую вещь: если хочешь любить – люби. Жизнь слишком коротка. Не ищи оправдания поступкам, которые хочешь совершить, даже если они кажутся безумными. Тем более сейчас, в этом дурдоме, нет смысла следовать каким-то правилам. Я понимаю, ваша с Женей любовь смущает вас обоих, но скажи-ка мне, Катя: разве человек должен отказываться от того, с кем ему так хорошо? Почему вдруг из-за каких-то глупых ссор рушатся отношения? Ваши отношения. Я не знаю, из-за чего вы поссорились, но уверен, что это такая херня! Она не смогла погасить ваши чувства.
Медальоны тихонько звякнули. Крылья вновь прильнули к луне.
– Ты уже не девочка, Катя, наверняка наглоталась дерьма за свою жизнь, прости за грубость. Подумай, пожалуйста: заслуживаешь ли ты хорошего мужчину рядом с собой? Если твой ответ положительный, то отправляйся прямиком к нему, возьми его за яйца и не отпускай, пока он не почувствует прилив любви. – Иван Васильевич рассмеялся, положив руку на внушительных размеров живот. Вытерев с краешков глаз слёзы, он успокоился и продолжил: – Послушай старика, ладно? В конце жизни ты будешь жалеть об упущенных возможностях. Так что тебе мешает делать то, что хочется? Кто тебе мешает? А я скажу кто – женщина в зеркале. Вот именно она сдерживает тебя настоящую. Не позволяй ей делать это. Наслаждайся чёртовой жизнью, даже если она похожа ну кусок помёта. Тебе никто не указ, слышишь? Ты, Катя, сама себе хозяйка, и если чувствуешь, что любишь, не бойся показывать этого. Ведь это же прекрасное чувство.
– Да, – она сжала в руке медальоны, – прекрасное чувство.
– Не иди сегодня к Жене, разберись сначала сама с собой, и, быть может, тебе в голову придёт хорошая идея. Вы обязаны помириться. Будь мудрее, сделай первый шаг, мир от этого не рухнет. Просто пойми одну вещь: искусство… оно не врёт. Если Бог моими руками сотворил луну и крылья, значит, он думает о вас. Знаю, тянет на бред, но я всегда доверял чутью творца. Просто так оно не возгорается, поверь мне. Если ты создаёшь нечто прекрасное, то оно точно предназначено для чего-то. А вы с Женей предназначены друг для друга, потому что Бог сделал вас прекрасными.
– Я не верю в бога после того, как он забрал моего ребёнка. У такого бога не должно быть сердца.
– Но оно есть у тебя – горячее, пылкое и полное надежд. Пока оно бьётся в твоей груди, позволяй ему любить хоты бы потому, что в нынешнем мире мало что теперь можно полюбить. Сумей сохранить в себе человека – вот о чём я говорю. Имей смелость открыться любви после той боли, которую ты испытала. Которую…
Катя кинулась в объятия. Она перегнулась через стол и обвила руками шею Ивана Васильевича, прижав голову к его белоснежным волосам. Несколько секунд она так и простояла, пока не ощутила на спине чуть дрожащие руки.
– Спасибо вам. Я передам Жене медальон и возьму его за яйца, пока он не почувствует прилив любви. Обещаю. У нас всё будет хорошо.
На последнем слове голос дрогнул, а из глаз лениво покатились последние слёзы.
В опустевшей от людей столовой, под ярким светом флуоресцентных ламп, перегнувшись через стол, плачущая женщина обнимала старика, пока не её груди луна целовала металлические крылья.
* * *
Катя посмотрела на часы, стоящие у стола соседки по комнате, и увидела выстроенные в ряд ноли. Что ж, здравствуй, второе июля! Принимай меня вдохновлённую и невыспавшуюся! Может быть, этот день принесёт нам кое-что интересное.
Если всё пойдёт как надо, следующую ночь я проведу не одна. Не знаю, где мы с Женей засядем, но нам уж точно не будет скучно.
Катя тут же улыбнулась этой мысли. Всё-таки приятно это делать – улыбаться. Не потому, что так надо или нужно, а потому, что просто так хочется. И ещё прекрасней тогда, когда расплывшуюся на лице улыбку целуют губы любимого мужчины – нежно, аккуратно, почти не касаясь. Но это только сначала. Потом он обхватывает рукой твою талию и прижимает к себе. Слабый ток возбуждения, и вот по вашей коже заскользила одежда. Бёдра начинают дышать. Распущенные волосы ластятся по обнажённой спине. Ты ощущаешь в его движениях еле сдерживаемую грубость, гадаешь, когда же она вырвется наружу, и будем честны – жаждешь этого. Только здесь, когда вы вдвоём, ты можешь ему позволить взять себя за горло и чуть придавить, чтобы когда мир поплыл перед глазами, внизу всё начало…
Соседка громко всхрапнула. Катя резко дёрнулась и почти выронила из пальцев ручку, но успела поймать её в последний момент. Благо, реакция не подвела, раз уж мы оторвались от реальности. Да и что в этом плохого? Для того, что собиралась сделать Катя, необходимо было оторваться от реальности – и чем убедительнее будут вымышленные образы, тем лучше. Спросите любого творца: «Классно ли на какое-то время терять связь с миром?», – и он вам согласно кивнёт. Вокруг нас есть невидимые глазу волны, но стоит нам включить воображение и начать творить, как разум отделяется от тела и настраивается на нужную волну, доступную абсолютно каждому, но к которой приходят лишь самые смелые. Творчество… Как странно думать об этом на тридцать третьем году жизни.