Ну что за глупый вопрос? Зачем ещё мужчина придёт ночью к девушке, с букетом роз в руках? Поговорить о жизни? Или, быть может, посмотреть фильм? Оба сидели за этим столом, притворяясь друг перед дружкой недотрогами, которых надо заслужить. Но на деле же это маски, скрывающие безумную похоть и страсть, которые всё равно скоро раскроются. Мария понимала это, но хотела чуть растянуть предвкушение. Кто из женщин не любит прелюдия?

– Маш… – Он выдержал небольшую паузу, глядя ей прямо в глаза. – Ты же не против, если я буду называть тебя Машей?

Её пальцы вновь сомкнулись на бокале и поднесли его к губам. Через несколько секунд она заговорила мягким голосом, произнося слова медленно, будто пробовала каждое на вкус:

– Знаешь, Рома, иногда я мечтала, чтобы ты меня так называл. Так что, думаю, да, я не против. Буду для тебя просто Машей, а не секретаршей. – Сердце со всей силы било по груди, желая поскорее вырваться наружу из-под этого чёртового халата.

Только сейчас Маша поняла, что ей безумно жарко.

– Вчера ты мне кое в чём призналась.

– В том, что люблю тебя.

– Да, – его взгляд скользнул с её бокала на бутылку и вновь на бокал. После карие глаза поднялись. – Должен сказать, это был очень смелый поступок. Не каждый на такое способен. Но вместе с тем это был и очень глупый поступок. Ты же понимаешь? Работа – не лучшее место для секса.

– Но там же никого не было.

– В любой момент могла зайти Настя.

Он серьёзно посмотрел на неё. Скулы заполнила краска, а ключицы ещё чётче подчеркнули переход к груди. Как же жарко в этом грёбанном халате! Как хочется снять его и отдать тепло другому телу, одновременно впервые познав его!

Маша не заметила, как закусила нижнюю губу и издала слабый, еле слышный стон.

– Весь день я вспоминал наш поцелуй.

– Я тоже. – Чёрт, почему у неё дрожат ноги?

– Я не мог сосредоточиться на работе и всё время возвращался к тебе. К твоей смелости. К твоему голосу. Я подумал, если б ангелы выпускали песни, они бы пели твоим голосом.

Ловко, подумала она. Хороший комплимент.

– Мы сейчас у тебя дома, на часах уже полночь. Каждый из нас уже взрослый человек, способный сам принимать решения. И знаешь, я уверен, что…

Маша смотрела на него вцепившимся взглядом, но не слушала. Зачем так усложнять, когда всё предельно просто? И почему люди вообще имеют привычку всегда всё усложнять? Если вы вдвоём хотите секса – можно сказать, встретились ради этого, – к чему эти притворства и откладывание на потом? Зачем разыгрывать какой-то спектакль, если всем уже известна концовка? Два сердца жаждут как можно скорее приблизиться друг к другу, но их хозяева-дураки решают поплясать вокруг да около.

К чёрту ваши пляски. Если мы хотим – берём.

Маша поднялась из-за стола, подошла к Роме, перекинула через него ногу и села на пах. Мгновенно почувствовала под собой движение. Обвила руками шею и, прежде чем Рома попытался встать, прижала его лицо к груди, выдохнув горячий воздух. Чужие губы коснулись ложбинки меж грудей, но скорее случайно, чем специально. Руки легли на талию и вроде ы попытались отодвинуть её, но скоро сдались и просто легли на бёдра.

– Ты этого хотел? – Она двинула бёдрами вперёд и медленно-медленно откатила назад, чувствуя снизу колоссальное давление. – Этого хотел, дорогой?

Маша подняла его голову и вцепилась в губы, пустив внутрь язык. Он прошёлся по нёбу и вскоре получил ответное касание. Белые стринги намокли, потеплели. Пояс развязался, и халат тут же слез с плеч, упав на пол. Бёдра задвигались быстрее, пока женские и мужские стоны разносились по затихшей квартире. Чужие ладони накрыли грудь и мягко сжали её, отчего Маша пронзительно застонала и выпрямила спину.

– Трахни меня, – её дыхание полностью сбилось, ведь дышала она страстью, повисшей в воздухе.

– Я трахну тебя, – Рома провёл пальцами у самых сосков, вызвав ещё один стон. – Но сначала сделай приятно мне.

В поцелуе её губы разошлись в улыбке. Она начала медленно сползать вниз, смакуя его слюну у себя во рту. Наконец встала на колени, взялась за ремень, расстегнула его.

И в тот момент, когда она потянулась к ширинке, Рома взял бутылку и разбил об её голову.

24

Он чуть не сорвался.

Вашу мать, он чуть не сорвался! Как близок был тот момент, когда его воля дала бы слабину и позволила войти в это потрясающее тело, наслаждаясь каждым его изгибом? Ещё бы пара секунд, и он бы точно познал её язык не только своим языком. То, как она сидела на нём…двигалась…дышала прямо в ухо…чёрт, это был бы лучший секс за всю историю человечества. Но как только женское тело с грохотом ударилось об пол, к Роме вернулись ясность ума и трезвость рассудка. Хотя трезвым его сейчас вряд ли можно было назвать.

Он с трудом поднялся со стула и чуть не наступил на лицо Марии. Или Маши? В голове всё смешалось одной кашей, и лишь одно слово чётко выделялось на фоне всего этого: «ДОКУМЕНТЫ».

Она хранит оригиналы у себя дома. Значит, в каком-то из шкафчиков должна быть кипа бумаг, содержащая компроматы и прочее дерьмо, которым совсем недавно пугал Женя. И, вероятнее всего, только в кабинете могло найтись что-то подобное.

А в кабинете была Сяма. Кошка, чьи когти запросто выцарапают глаза нежеланного гостя.

Рома проглотил слюну и дал себе пощёчину. Шлепок громом разразился по всей комнате и эхом вернулся обратно, будто раздался в пещере. Ноги слегка подогнулись, но тут же выпрямились. Стол, вроде как, захотел уплыть, и Рома не стал ему мешать – пусть плывёт. Сам он нагнулся, поднял халат и укрыл им тело своей секретарши (какая же у неё грудь!).

Когда он увидел её влажные белые трусики, в голове проскочила мысль: «А может, всё-таки трахнуть её? Пока она без сознания. Никто не узнает. Где ты ещё найдёшь такие бёдра? Только посмотри…»

– Заткнись! – Пустая комната не ответила на крик и продолжала молчать. – Мы пришли за документами, а не за сексом. У тебя есть Настя. – Последнее слово он процедил сквозь зубы и повторил: – Настя! Не забывай об этом!

Рома спрятал под халатом все обнажённые места Маши и поднялся, как ему показалось, со дна Марианской впадины. Стена напротив захотела упасть, но резко передумала и осталась на месте. Где-то вдали мяукала кошка, и, долго не думая, Рома пошёл на этот звук, выставив перед собой руки. Когда наткнулся на дверь, открыл е и увидел, как мимо пробежал комок светлой шерсти. Он приблизился к выглядывающим из-под халата ногам и, свернувшись, лёг возле них.

Рома отвернулся и вошёл в кабинет.

Время потеряло своё значение. Оно превратилось во что-то непонятное, недоступное сознанию. Луна перемещалась по небу, но она могла и обманывать, ведь так? Все могли обманывать. Весь чёртов мир мог обманывать. Правду говорили лишь документы. Документы… Грёбанные документы. Чёрт, да где же они?!

Рома вытаскивал ящики стола один за другим, очищал полки шкафчиков и яростно кричал на тишину, когда находил лишь сплошные квитанции. Господи, ну что за бред? Почему он здесь? Где Настя? Почему так болит правый глаз? Что? Как? Какой халат?

Боже…

Почему они говорят? Где грёбанные документы? Где грёбанная медуза?! Медуза? Медуза…лежала на столе. Да вот же она! Она? Нет, это Настя. Да, Настя. Настя? Что ты здесь делаешь? Я лишь по делам пришёл, мне нужно решить вопрос. Да, я всегда решаю вопросы, милая. Тебе плохо? Выглядишь плохо, я могу помочь? Конечно, я рядом, не переживай. Просто я…я…очень хочу спать. Рядом с тобой, дорогая. Всё ради тебя, ты знаешь это. Я живу ради тебя, Настюш, так что, пожалуйста, не будь медузой.

Я боюсь медуз.

Я боюсь всего.

Рома достал три зелёных папки и спустя пару минут разрыдался, ведь нашёл эти грёбанные документы. Достал все листы и кинул в раковину, пустив на них поток воды, после чего уселся в угол перевёрнутой вверх дном комнаты.

Он обхватил пальцами нижнюю губу и захотел её оторвать. Потянул со всей силы, но эта сука осталась на месте! Пришлось вцепиться в неё зубами, чтобы сделать ей больно. Почти сразу же на поверхность выступила кровь, как всегда сопровождаемая привкусом меди. Теперь зубы вцепились в кожу на ладони и чуть ли не оторвали целый кусок. Это был неправильный мир. Какой-то неправильный мир. Неправильный день.

Где моя Настя?

Рома еле встал на ноги и дошёл до раковины. Закрыл кран и порвал, истязал все бумаги, не оставив от них ничего, кроме жалких мелких комков. Кровь медленно, будто крадясь, ползла к подбородку, выходя из искусанной губы. Кто-то крепко обнимал правый глаз и явно собирался в скором времени трахнуть его. Конечно! В этом мире все желают трахнуть твои глаза! Трахнуть их обманом и заставить тебя поверить в то, что видишь, хоть это чёртова ложь!

Рома добрался до лежащего тела и упал рядом с ним на колени. Сбросил халат и дал себе мощную пощёчину, когда руки потянулись к промежности. Он отвернулся и поднял Марию, прижав руками к себе и пыхтя при каждом движении. Весила она не меньше тонны. Пока Рома тащил её до выхода из квартиры, стены вокруг водили хоровод и пытались плясать, но у них это плохо получалось, потому что кого-то из них постоянно шатало. Кто-то упал. Кто-то шептался и хихикал. А кто-то и вовсе превратился в потолок и пол одновременно.

Как во сне Рома одну за другой перебирал ступеньки, неся на себе мешок с титаном. Он спускался с четвёртого этажа около десяти лет, когда, наконец, добрался до дверцы парадной и вышел на улицу. Свежий воздух ударил в голову, но не смог расплавить залитый в руки свинец. Рома не помнил, как открыл машину и бросил тело на заднее сидение. Последним фрагментом памяти той ночью стало то, как он уселся за руль и, прошептав «Настя», заснул.

25

Когда мир появился, первым показался значок «Мерседеса».

Затем где-то чирикнула птичка, а за ней ещё одна. Рома увидел свои руки, положенные на руль, и пошевелил пальцами, убедившись, что это его тело. Голова неприятно гудела, правый глаз ныл слабой болью, но в целом самочувствие было неплохим. Особенно после такого количества алкоголя.

Всё тело будто пронзила тысяча мелких иголок, которые при любом движении впивались всё глубже и глубже. Рома размял затёкшую шею, несколько раз ударил себя по прессу и, вроде как, проснулся.

Часы показывали десять утра, и ясное в небе солнце лишь подтверждало это. Прохожие мчались по своим делам, не обращая внимания ни на что вокруг. Надо же, как легко можно пропустить мимо себя машину, на заднем сидении которой мешками лежат два человеческих тела. Люди проходили мимо, лишь изредка бросая взгляд на чёрный «мерседес». Солнечные лучи нагрели приборную панель и начали поджаривать вокруг воздух, превращая салон автомобиля в печку. И перед тем, как открыть окно для проветривания, Рома решил осмотреть пассажиров и повернулся.

На заднем сидении был только Женя.

26

Дверь оказалась незапертой, и он тут же вошёл внутрь.

Ничего в квартире с его прошлого визита не изменилось: те же следы от обуви, те же выпотрошенные шкафы и тот же бардак кругом, что он оставил после себя. Прихожую и комнаты освещал лишь проникающий внутрь солнечный свет – такой ласковый, какой бывает только с утра. Он ложился на разбросанные по полу документы и отскакивал от зеркал, отражающих медленно бредущего по квартире мужчину. Осторожные шаги пытались пробить плотную тишину, но удавалось это лишь чирикающим птичкам. Телевизор не разговаривал сам с собой, не шумел утюг, и даже плита, эта утренняя домохозяйка, окунулась в полнейшее молчание – всё вокруг затихло, будто узнало, что в квартире есть кто-то ещё.

Рома прошёл прихожую и двигался по коридору, вспоминая, как тащил по нему обнажённое тело Марии. Вроде бы, один раз он случайно ударил его об косяк двери, но это могли быть происки воображения, так что доверять им не стоило. Совсем не стоило. Вдруг он оставил её здесь, а воспоминания – всего лишь выдумка? Где та грань между реальностью и сном? Что настоящее, а что – нет? Была ли тут медуза, щекочущая горло своими щупальцами, или это серо-голубое сияние исходило из его головы?

Рома остановился у зеркала и вгляделся в того незнакомца, чьи глаза казались глазами сумасшедшего. Под нижней губой к подбородку тянулись тёмные ручейки запёкшейся крови. Они напоминали мазки неумелого художника, только познающего, что такое краски. Концы ремня всё так же свободно свисали вниз, как и прошлым вечером, когда чужие ладони спускались ниже и ниже.

Рома затянул ремень, застегнул пуговицы рубашки все до одной (кроме, естественно, самой верхней) и вытер кровь с лица, постоянно смачивая ладонь слюной. Когда он закончил, то двинулся дальше по коридору.

– Маш? – Звук собственного голоса долетел откуда-то издалека и в то же время слишком громко раздался в голове. – Маш, ты здесь? Вчера…вышла неловкая ситуация, мы можем её обсудить. Только давай, пожалуйста, без пряток, хорошо?

Ему ответила тишина, разбавляемая лишь мерным жужжанием холодильника. В квартире гулял прохладный ветерок – окно на кухне открыли нараспашку. Двери во все комнаты были закрыты, чего точно не было раньше. Рома ясно помнил, как выпустил кошку из кабинета, как он возвращался за телом на кухню и как носился по всей квартире в поисках документов, пока не нашёл их. Нет, двери не могил быть закрыты. Даже богатое воображение не запутает здесь мозг. Единственным местом, куда Рома не заходил, была ванная.

И именно дверь туда чуть приоткрыли.

Утренние лучи освещали кафель, по которому ступали туфли, но боялись заглянуть в покрытую тьмой ванную, в эту узкую чёрную щель между стеной и дверью. Эта мгла дышала. Она что-то скрывала в себе, и казалось, ещё чуть-чуть – на ручку тут же лягут еле видимые пальцы и аккуратно закроют дверь.

Рома ждал, пока что-то выйдет из темноты. Ждал, когда там засияет что-то нереальное (медуза) или выдаст себя случайным звуком (кит). Но молчание продолжалось минуту, две, только кровь в висках разговаривала с миром, вдруг решившим заткнуться. Даже шум проезжающих под окном машин стих до минимума, будто пытался затаиться. Только одна темнота, эта узкая щель в ванную комнату, пыталась что-то сказать, но давилась собственной немотой, ведь мгла не может разговаривать.

До какого-то времени.

Рома начал медленно открывать дверь и шагнул внутрь сразу же, как лучи солнца скользнули в комнату.

То, что он увидел, сжало сердце.

В наполненной кровью ванне лежала Мария. Её рука, окрашенная в тёмные реки венозной крови, свисала вниз. С кончиков пальцев всю ночь капала кровь, и теперь на белом кафеле образовалась огромная лужа, кажущаяся чёрной в обрамлении тьмы. Мария легла боком и положила голову на край ванной, уставившись на неприкрытую дверь. Веки были опущены, а губы расслабились в лёгкой, судя по всему, счастливой улыбке. Тёмные волосы облепили лицо, и даже так оно оставалось красивым – создавалось впечатление, что девушка просто заснула в наполненной водой ванне. Но правду говорили кровавые потёки, оставленные везде, до чего только могли добраться. Обнажённое бедро выглядывало из-за воды, и внезапно Рома понял, что теперь никто не сможет провести рукой по этой груди, кроме патологоанатома. Больше ни чьи губы не смогут пройтись по этой тоненькой шее, заставив её обладательницу судорожно вздохнуть. Этим телом будет наслаждаться лишь холодная земля, пока его не съедят червяки, оставив одни кости и, быть может, украшения.

Рома почувствовал, как его начинает шатать из стороны в сторону, и уже собрался выйти в коридор, когда заметил два прячущихся в темноте глаза.

Они были живыми. Зрачки следили за ним, не упускали из виду. Радужки переливались мутно-зелёным, болотным цветом. Чёрный круг медленно сузился до узкой щёлочки, и вместе с тем раздалось тихое, но звонкое урчание. Оно разносилось по молчаливым стенам и отражалось от них, эхом проникая в самую голову. Казалось, где-то далеко завёлся двигатель его «мерседеса» и за рулём сидел тот, кто хотел задавить хозяина этой чёртовой машины.

Пальцы нащупали выключатель и с силой надавили на него.

Свет превратил чёрную воду в разбавленную красную, а ручьи потёкшей туши – в ручьи потёкшей крови. Два глаза обрели вокруг себя тело, мирно сидящее у головы Марии. Светлая шерсть касалась тёмных волос, хвост лёг на затылок, как бы укрывая его. Сяма, свернувшись клубком, сидела у головы своей хозяйки и тихо урчала, смотря на забредшего гостя. Она не нападала, её шерсть не поднялась дыбом – она просто скорбела, по-своему, по-кошачьи.

Рома оторвал взгляд от мутно-зелёных глаз и посмотрел на стену, до этого скрываемую темнотой. На чистом белом холсте Мария нарисовала солнце. Совсем как ребёнок – один кружок и растущие из него палочки. В самом центре широкой дугой сияла улыбка, растянутая прямо под глазами-точками. И рисунок мог бы показаться очень милым, если бы не был написан кровью.

Солнце улыбалось над телом мёртвой женщины, и только тонкие подтёки у самых краёв рта портили счастливую улыбку.

Рома вжался в стену, но под его спиной ничего не оказалось, поэтому он упал, пытаясь поймать ртом воздух. Ноги медленно отползли от ванной комнаты, пока горло продолжало пульсировать. Застрявшее там сердце не позволяло нормально дышать. Рома пытался вдохнуть, но вместо этого лишь выдавливал стон, пока его не отпускали глаза-точечки. Тихое урчание становилось громче. Оно угрожало. Оно предупреждало. Всё вокруг предупреждало и говорило о том, что лучше уйти отсюда, оставить всё как есть. Иначе эти стены сожрут его, даже не подавившись.

Рома вскочил и рванул на кухню, после чего нагнулся над раковиной. Желудок опустел за пару секунд, чуть ли не выйдя из горла. Организм пытался выдавить что-то ещё, но добился лишь стонов и свисающих слюней. Рома вытер их дрожащими руками и только сейчас заметил, какие холодные у него пальцы.

– Твою мать, – голос дрожал не меньше. Он скакал как у испуганного мальчишки, находящегося на грани истерики. – Твою мать, твою мать, твою мать…

Он кое-как добрался до ванной, стараясь не смотреть на кровавое солнце – последнее послание умирающей жизни. Сяма всё так же сидела у головы хозяйки, но теперь перестала урчать и лишь молча наблюдала за гостем. На полу, слегка заляпанный кровью, лежал розовый вибратор. Его отбросили как можно дальше, явно намереваясь разбить, потому что прямо над ним, на стене, проглядывала еле видимая вмятина.

Слишком ужасная картина, подумал Рома. Самоубийство с вибратором. Насколько же она была несчастной?

Он оглядел комнату, сам не зная, что ищет. Вокруг лежало столько вещей, напоминающих, что этот человек действительно существовал: фен, которым она сушила волосы, расчёски, которым она их причёсывала, тюбики, шампуни, гели для умывания и молочко для тела. Они потеряли свою владелицу и вскоре будут доживать последние деньки на помойке, ведь кому они теперь нужны? Мёртвые на заботятся о красоте.

Взгляд Ромы наткнулся на незакрытый блокнот, оставленный на стиральной машинке. Страницы заполнили чернила, вылитые на бумагу аккуратным, таким кругленьким женским почерком. Кое-где буквы расплылись из-за влаги солёных слёз, кое-где – из-за крови. Рома аккуратно взял блокнот в руки и, еле сдерживая трясущиеся губы, начал читать то, что посвящалось ему.

Тебе, мой дорогой обманщик

Раз ты читаешь это письмо, значит, уже успел испугаться, не обнаружив меня в машине. Знаешь, Рома, я вылезла из ванны только ради того, чтобы сказать тебе, что ты мудак. Писать я много не буду, потому что засыпаю. Оказывается, самое больное – лишь порез, представляешь? Но если стиснуть зубы, то и это можно стерпеть. Вот я стерпела.

Я надеюсь, твоя компания рухнет. Ты потерял двух заместителей. Я надеюсь, Настя узнает, кто ты такой на самом деле. Я к этому руку прикладывать не буду. Зачем оно мне нужно? Время всё расставит по своим местам.

Я ухожу из жизни и не хочу ни перед кем оправдываться, почему я так решила. Просто хочу. Мне никогда не везло с мужчинами, а жить в мире, где правят они, я больше не могу. Пошёл в жопу ты, Ромочка, и весь мужско род. Будьте вы прокляты.

Я не хочу никого винить в своей смерти, но немного подумав, решила, что ты заслужил угрызений совести. Желаю тебе поскорее сдохнуть.

Когда попадёшь в ад, попробуй найти там хоть одну женщину.

Они все в раю.

А вы, мужчины, продолжайте убивать друг друга и трахать чужих жён.

Вы мне противны.

Рома провёл пальцем по серым пятнам на белой бумаге, которые ещё совсем недавно были влажными. Последнее предложение Мария подчеркнула кровавой линией и поставила рядом восклицательный знак, вытекший из её вены. С каждым словом почерк становился хуже, будто пишущая рука теряла силы и медленно умирала.

Медленно умирала…

Три. На моём счету три жизни.

Рома положил блокнот обратно, старясь не выронить его из дрожащих рук. Закрыл. Выдохнул. Посмотрел на солнце. Попытался улыбнуться в ответ, но лишь почувствовал, как по щеке заскользила слеза.

Он смотрел на солнце несколько минут, окутанный полной тишиной, пока не развернулся и не вышел из ванной. Лишь в дверном проёме он почувствовал, как что-то коснулось его ноги и тут же отпрянуло. Рядом пробежало светлое пятно, и только когда оно добралось до кухни, Рома понял, что это Сяма. Он рванул к ней, но та уже успела забраться на подоконник. Через секунду все четыре лапы оказались в воздухе, без всякой опоры. Через две секунды послышался глухой шлепок.

Рома выглянул из окна и увидел небольшое тело кошки, под которым расплывалась увеличивающая лужа крови. Прохожие в ужасе подбегали к ней, но уже скоро понимали, что здесь ничем не помочь.

Четыре.