Дочь полка. Часть 3

– Что это значит? – как можно спокойнее произнесла девочка и подобрала ноги. – Я не понимаю тебя совсем.

– Ты и не поймёшь, – отмахнулся от неё тот.

– Я попытаюсь, – смотрела на разрастающееся пламя Катя. Всё-таки затихло оно вовсе не из-за сочувствия или удивления, а из-за простого голода. Девочка продолжила. – Всё-таки ты не один воспитанник в полку. Может я пойму тебя, – она сделала паузу, пытаясь правильно составить диалог. – Просто сейчас я даже не могу представить о чём ты говоришь.

Мальчик, молча, поднял голову с руки и бросил взгляд на пляшущий и ликующий от большой трапезы огонь. Катя долго наблюдала за напарником, но потом тоже отвернулась к буржуйке. «Может не стоит его допрашивать?» – думала она. – «Мне же тоже было больно говорить о доме». Гриша сидел, сжимая и разжимая пальцы здоровой руки. Во взгляде его читалось что-то непонятное. Вроде он не хмурился, но в глазах застыло горе. Наконец, мальчик сжал кулак и проговорил:

– Когда отец уходил на фронт, он с меня взял одно обещание. Одно, за всю мою жизнь! – он облизал губы и продолжил. – И я не сдержал его. Он просил меня, как единственного мужчину в семье, беречь и защищать маму с сестрой, – Гриша нахмурился, его глаза заблестели. – Я не уберёг.

Девочка печально посмотрела на пол:

– Но, – сказала она, – но их же погубили фашисты. Не ты! Винить себя в этом…

– Их погубили не только фашисты, – прервал её тот. – Их погубила моя безответственность! Их погубило то, что я не думаю перед тем как делать! – он замолчал и снова вздохнул, собираясь с мыслями.

Было видно, что Гриша злится, и злится на себя. Это одно из самых мучительных в жизни явлений – когда винишь не постороннего человека, не явление природы или обстоятельства, а того, кто отражается в твоём зеркале. Ярость распирает изнутри, обжигает, пытается вырваться наружу да так, что тело начинает потряхивать. И никуда не можешь деться. Катя молчала, боясь даже лишний раз шелохнуться. «Так вот почему, он себя так не жалеет», – догадалась она. – «Ему всё равно, что с ним будет». Тем временем мальчик продолжил:

– Немцы часто скидывали снаряды на Севастополь. Но мы всё равно продолжали жить. Хоть как-то. Мать тогда отправила нас с сестрой за хлебом. Она всё просила… – его голос прервался. – Просила же не отходить от Соньки! – он медленно разжал, а затем, снова сжал обветрившиеся пальцы в кулак. – А я отпустил её. Далеко отпустил от себя. Думал, ничего не будет, – Гриша опять затих. Было видно, что рассказывать свою историю ему было очень нелегко. – Как оказалось, очень даже будет. В небе показались проклятые немецкие мессеры. Я не успел добежать до сестры– эти мрази скинули снаряд. Меня отбросило в траншею, поэтому и выжил. А Сонька… Сонька моя не уцелела.

Снова повисла тишина. Только радостный огонь плясал в печи, набирая силу и размеры. Не понимал он ничего, вот и плясал себе, радуясь короткой жизни. Катя очень сочувствовала товарищу. Она понимала его, как никто другой. Тема младших братьев и сестёр ей была близка. Девочка знала, каково это, когда сердце пронзают осколки боли и горя за такого маленького родного человечка. Она взялась машинально за волосы. Только вместо аккуратной, привычной ей косы, в руках были испачканные в грязи и спутанные, словно моток перетёртой шерсти пряди:

– А с мамой что случилось? – осторожно спросила Катя.

– Она сошла с ума, – пустым голосом ответил тот. – Когда мама увидела сестру… Точнее, то, что от неё осталось, она не стала плакать, – он съёжился, будто сзади на него подул холодный ветер, – она расхохоталась. Я никогда этого не забуду. Тогда не понял, что вместе с Сонькой я уже потерял мать. Она стала странно себя вести, часто говорила какие-то несвязные вещи, могла прийти посреди ночи ко мне и простоять так надо мной до утра. Но я надеялся, что это всё пройдёт, как только война закончится. Но нет, я не смог уберечь и её.

– Снаряд? – теребила волосы девочка.

– Хуже, – не поворачиваясь к ней, произнёс Гриша. – Она повесилась.

Катя вздрогнула и медленно поднесла ладони к губам. «Боже, да как же так?» – думала она.

– Мама хотела забрать меня с собой, – продолжал тот, не сводя глаз с пламени. – Говорила, что мы больше не будем чувствовать боль, что снова будем вместе с Сонькой. Я отказался, но её не смог остановить. Мама заперлась в другой комнате. У нас дом тогда ещё цел был. И вместо того, чтобы выламывать дверь, я побежал за помощью к соседке, – он ударил себя кулаком по лбу. – Я не додумался даже сам её остановить! Не отнял у неё этот шнур! Думал, соседка вразумит её, поможет, – он остановился и продолжил тише. – А когда мы с тётей Тоней дверь открыли, – мальчик кивнул наверх и прикусил губу, – мать уже под потолком висела. Вот так… До конца июля я ещё прожил в городе, а потом, тётя Тоня посадила меня на корабль и меня эвакуировали вместе с другими жителями города. Потом меня по чистой случайности нашёл дядя и забрал к себе. От него я и узнал, что отца моего тоже уже нет в живых, – Гриша подкинул ветку в буржуйку. – И даже тебя я чуть не угробил! Потащил через эту реку на свою дурную голову. Я не заслужил даже товарищей! Ничего не заслужил!

– Это не так, – помотала головой девочка.

– Всё так! – возразил тот. – Я во всём виноват! Не…

– Ты был ребёнком! – перебила на этот раз его Катя. – Мы оба были детьми! Беззащитными, напуганными и слабыми! – она отвела взгляд и продолжила чуть спокойнее. – Мою семью тоже фашисты убили. Они сожгли всех жителей в амбаре. Меня тогда в селе не было, поэтому и уцелела. И, в отличие от тебя, я этого кошмара не видела, – тут девочка почувствовала, как стало сильно щемить в груди, как воздух вокруг начинает уменьшаться. Ей всё ещё тяжело говорить об этом. – Просто пришла домой, а там уже ни оккупантов, ни людей, никого. А проклятый амбар я открыть так и не смогла, – девочка закрыла глаза. – Знаешь, я всё думала, что было бы, если бы я была тогда там. Всё представляла, что смогла бы защитить своих братьев, дать отпор этим гадам. А сейчас понимаю, что сидела бы я вместе с ними в амбаре и задыхалась от дыма. Что я могла бы тогда сделать, если даже наши женщины не смогли защитить своих детей? Ничего изменить нельзя. И наша цель сейчас – сделать всё возможное для того, чтобы таких как мы было меньше. На то мы и бойцы, – Катя посмотрела на товарища. – Мы же бойцы?

– Бойцы, – угрюмо ответил мальчик.

Они ещё немного помолчали, погрузившись каждый в свои мысли. Наконец, девочка встала и обернулась Грише:

– Давай поедим и будем отдыхать, тебе особенно сейчас это нужно. Через несколько часов нам выдвигаться, – она взяла мешок с картошкой, который всё это время лежал на нарах. – И ты здесь не останешься. Даже думать об этом забудь.

Глава 14

«Последний рывок»

Большой, чёрный теневой человечек растянулся на полу. Длинные его ручки тихонько шевелились, растрёпанная голова была опущена. Катя сидела на жёстких голых нарах и тревожным взглядом смотрела в пол. Рядом спал в полубреду Гриша, время от времени похрипывая. Глаза девочки слипались от усталости, веки с каждым морганием становились всё тяжелее и тяжелее. Но она не имела права на сон. Нужно было сидеть и караулить. Караулить не только луну, но и товарища, который, казалось уже не спал, а лежал без сознания. Тут мальчик запрокинул голову и невнятно пробормотал:

– Надо бежать… Стреляй! Стреляй!

Катя резко обернулась на напарника и положила руку ему на горячее запястье:

– Гриш? – прошептала она, но тот не отозвался. – Чем тебе помочь? Чем же тебе помочь?!

Девочка повернулась назад и опустила взгляд на колени, на которых лежал немецкий автомат. Тут оружие стало двоиться, а затем вовсе расплываться. Это на глаза наворачивались слёзы. Слёзы усталости и бессилия. Катю трясло, плач застрял у неё в горле. Она прижала трясущуюся ладонь у потрескавшимся губам и сглотнула подошедший к горлу ком. «Как мы пойдём сейчас?» – не давал покоя вопрос у неё в голове. – «Как Гришу поднять? Неужели нам, и правда, суждено помереть здесь? Господи, я не хочу!» Тут девочка убрала ладонь от лица и, прерывисто выдохнув, вытерла слёзы, попутно размазывая грязь по щекам. Она дрожащими пальцами залезла в тонкий карман рубахи и вытащила поломанный крестик. Катя разложила его на ладони и с обидой проговорила:

– Что мне нужно сделать для того, чтобы ты меня наконец услышал? – она всхлипнула и проговорила чуть громче. – Как часто мне нужно молиться?! Как часто нужно было молиться моей матери?! – девочка опустила голову на грудь и закрыла глаза. На проклятое оружие упало две крупные слезы. – Но ты не помогаешь. Ты на самом деле не помогаешь! Ты не слышишь меня, не видишь. Не видишь столько страдающих людей! Мы тут умираем, а ты не отзываешься на наши молитвы! – Катя вцепилась рукой в седые волосы. В голове вспыхнула страшная картина расстрелянных женщин и детей на опушке в лесу. Вспомнилась и девушка с прострелянной головой, рядом с которой ей пришлось лежать, вспомнилась бабушка, которая спасла их ценой своей жизни. – Ты не видел их. Столько женщин, детей, стариков погибло, а ты даже не заметил! Я всю жизнь надеялась на тебя… А надеяться нужно было на себя. Правы были бойцы и тётя Василиса тоже была права.

Девочка крепко сжала колкие обломки в ладони. Столько лет они имели для неё огромное значение, столько лет вера для неё была неотъемлемой частью жизни. С самого рождения религия была с ней. Сколько Катя помнила себя, она всю жизнь боялась разозлить Бога, ставила его в пример. И так разочароваться. Девочка со злостью кинула обломки креста об пол, и они разлетелись в разные стороны:

– Тебя нет! – с трудом сдержала крик она и проговорила чуть тише. – Прости, мам. За всё прости.

Катя, нахмурившись, резко вытерла влажные глаза. На улице подул ветер и стал шевелить ветви сваленных деревьев. Девочка взялась за автомат и вскочила с лавки. Руки тряслись вместе с оружием. От сильной усталости и напряжения каждый шорох воспринимался ей, как опасность. Поняв, что ничего страшного нет, девочка облегчённо выдохнула и опустила ствол. Она положила оружие на место и обернулась на Гришу. Даже визуально было видно, что ему не становится лучше. Катя, не сводя глаз с мальчика, схватилась за рукав рубахи и потянула его вниз. Одежда натянулась, затем затрещала. Дождавшись нужного момента, она резко дёрнула за рукав, и он стал отходить по швам. К счастью, материал был уже старым и рвался легко. Наконец, он слез с руки. Теперь одежда девочки совсем не напоминала рубаху: оборвана внизу, один рукав отсутствует. Но чего только не сделаешь, ради товарища. Катя разделила рукав ещё на две части. Она взяла флягу, и открыв её, вымочила в водке тряпку. Девочка подошла к напарнику и положила её ему на лоб:

– Пожалуйста, Гриш, – просила она, – пожалуйста, оклемайся до ночи. Хоть чуточку!

Тут мальчик резко повернул голову влево так, что мокрая тряпка слетела в его головы:

– Дядь Ром, пусти меня в окопы!

– Да какие тебе сейчас окопы? – положила обрывок рукава назад ему на лоб та. Катя тяжело вздохнула и положила голову на руки. – Нет, ты не оклемаешься… – она выпрямилась и снова повернулась к Грише. – Но я тебя здесь не оставлю. Слышишь? Мы дойдём! Обязательно дойдём!

Девочка съёжилась и надела телогрейку, лежащую на нарах. Она подошла к буржуйке и подкинула внутрь веток. Пламя вспыхнуло с новой силой, красный свет от него упал на обломок крестика, который несколько минут назад силой кинули. Катя даже не повернулась в его сторону. Она снова взяла в руки и крепко сжала немецкий автомат. «Мы дойдём», – повторила сама себе она, наблюдая за пламенем.

Время потихоньку близилось к сумеркам. Катя не знала какой сейчас час, знала только какие по счёту сутки пошли со времени начала их задания. Ровно третьи. Им осталась всего одна ночь, чтобы добраться до места встречи. Девочка потёрла слипающиеся от усталости веки и поднялась к выходу из землянки. Тело сразу же окотил противный и неприятный мороз. Она раздвинула ветки и увидела чёрное небо, усыпанное звёздами. Новая ночь настала. Катя очень надеялась, что она не будет такой жестокой, как предыдущая, иначе, им просто не выжить. Сил уже не оставалось, а впереди ждала нелёгкая дорога. Девочка спустилась вниз и подошла к товарищу:

– Гриш! – аккуратно толкнула мальчика она. – Надо выдвигаться!

Но тот никак не отреагировал на свою напарницу. Он продолжал лежать, закрыв глаза. Катя взяла его за ватник и встряхнула:

– Очнись! Нужно идти! – видя, что её товарищ никак не хочет просыпаться, она стала бить мальчика по щекам, как это делали иногда медсёстры, чтобы растормошить бойца.

Наконец, Гриша зажмурился и здоровой рукой закрыл лицо от девочки:

– Ты что? – сипло проговорил он. – Ты что делаешь?

– Нужно идти, – встала она на ноги и стала помогать товарищу подняться.

– Ну что ты за человек такой? – убрал волосы со лба тот. – Даже помереть мне нормально не дашь.

– Да, не дам, – взяла флягу Катя. – Давай руку перевяжем и пойдём, – она встряхнула посуду и поняла, что водки им осталось как раз на один заход. Почти всё они израсходовали. Она стала перевязывать рану. – Всё будет хорошо, – пыталась подбодрить товарища девочка. – Нас уже дома бойцы заждались. Выберемся мы отсюда, и не в такие передряги приходилось попадать.

Катя перевязывала рану и машинально, даже особо не думая, повторяла банальные, порой одинаковые фразы. Повторяла не только для напарника, но и для себя. Гриша сидел спокойно, иногда вздрагивая от боли. Но было видно, что ему ещё хуже, чем утром. Девочка знала, что так будет: она видела, что рана начала воспаляться, а это всегда плохо. Наконец, перевязав руку, потушив огонь в печи и взяв с собой оружие и карту, они двинулись на выход. Пустые мешок и флягу брать с собой не стали, чтобы не тащить с собой лишнего. Дети подошли к самодельной лестнице, которая и вела на улицу. Катя взглянула наверх. «Мы даже из землянки ещё не выбрались, а трудности уже начались», – подумала она и осторожно убрала с плеч здоровую руку напарника. Гриша пошатнулся и прислонился к стенке, тяжело дыша:

– Да оставь меня здесь! – с закрытыми глазами произнёс он. – Потом за мной разведчики вернутся.

– Разведчики сюда не пройдут! – обернулась на него девочка. – И какие гарантии, что они тебя найдут? Какие гарантии, что я их так скоро встречу? Нет, так не будет!

Она поднялась наверх и раздвинула ветки елей. Внутрь повеял морозный воздух. Катя слезла назад и взяла мальчика за плечи:

– Давай, ты первый, я тебя подстрахую.

– Ты меня подстрахуешь?! – вскинулся тот. – Мы вместе шваркнемся!

– Значит, шваркнемся вместе! – подтолкнула его в спину девочка. – Давай, другого выхода нет!

Гриша ухватился трясущийся рукой за лестницу и попытался подтянуться, но сил не хватило:

– Да чтоб тебя! – опустился назад на пол он.

– Ещё раз! – положила ему руку на спину Катя.

Подняться получилось далеко не с первого раза. Обычная лестница, которую они в прошлый раз преодолели за несколько секунд, заняла намного больше времени. Гриша уже не мог даже взяться с первой попытки за следующую ступень лестницы. В глазах у него всё двоилось, пальцы не хотели держаться. Поэтому, когда дети выбрались наружу, они были уже запыхавшиеся и уставшими. Они сели на колени, переводя дух. «Ну, землянка уже позади», – проговорила про себя Катя и встала на ноги. Она взглянула на товарища, который ещё сидел на коленях, опёршись на землю. Девочка помогла ему подняться. Она перекинула его здоровую руку через плечи:

– Пошли!

– Я сам, – попытался отойти от напарницы мальчик, но Катя держала его за запястье крепко.

– Давай лучше со мной, – сказала она и пошагала вместе с ним к подъёму.

Дети аккуратно стали взбираться наверх. Это далось им гораздо легче, чем лестница в землянке партизан. Но, несмотря на это, маленькие разведчики поднимались осторожно и мелкими шажочками. Катя понимала, что, если они сейчас оступятся – её товарищ даже с ней никуда больше не пойдёт.

– Да оставь меня, я сам смогу! – снова попытался вырваться Гриша. – Ещё не хватало, чтобы меня девчонка на себе тащила!

– Ты же сам сказал, что я сильная, – взялась за его руку лучше та и задержала дыхание, чтобы подтянуть к себе мальчика.

– Я не то имел ввиду!

– Не спорь хоть сейчас! – нахмурилась Катя и сделала ещё рывок.

Она чувствовала, что уже вся вспотела внутри, волосы неприятно липли к горячему лбу. Гриша был тяжёлым и высоким, особенно, по сравнению с ней. Только сейчас девочка поняла, как трудно, на самом деле, приходится медсестрам. Тут товарищ только опирался на неё, а у Кати уже сбилось дыхание и кончились силы. А как приходится их врачам под постоянными обстрелами. Хрупкие на вид девушки не просто помогают раненным бойцам, они их тащат на себе через всё поле боя. А часто солдат вообще может быть без сознания, это ещё сильнее усложняет дело. Неудивительно теперь, почему после очередного трудного дня, медсёстры, жмурясь от боли, разминают руки. Зоя Мамонтова однажды так вообще растянула себе плечо, пока тащила высокого, тяжело раненного бойца. Неудивительно, что солдаты так высоко ценили и любили своих медиков.

Вот дети и забрались на вершину склона. Они оглянулись на канаву, которая столько раз спасала их за это короткое время.

– Надеюсь, что мы больше сюда не вернёмся, – тяжело дыша, проговорил Гриша.

Девочка ничего на это не ответила, всё её внимание сейчас было сосредоточенно на дыхании и на силах, которые очень быстро кончались. «Хорошо, что больше никуда подниматься не нужно будет», – подумала с облегчением она и двинулась дальше. И опять они бредут по лесу, и опять ноги по колено проваливаются в снег, отражающий голубой свет луны и звёзд. Только на этот раз не было ни направляющего, не прикрывающего. Маленькие разведчики шли в ряд, держась за друг друга. Иногда они останавливались, чтобы свериться с картой, и чтобы Катя смогла разогнуть свою затёкшую спину и вздохнуть полной грудью. Она чувствовала, что ей становилось всё жарче и жарче, ватник неприятно прилип к коже вместе с мокрой рубашкой. Даже холод зимы не мог остудить её. Гриша уже не спорил со своей напарницей. Пока Катя изучала карту, он сидел, прислонившись к дереву спиной и умывался снегом, чтобы хоть как-то оживить себя. Но ничего не помогало, и не поможет, кроме медикаментов, которых у них не было. Потом, после небольшого перерыва, дети снова продолжали свой путь. И каждый раз подниматься было всё труднее и труднее, Кате казалось, что её товарищ становился тяжелее почти с каждым шагом. Очень было страшно встретить немцев. В случае чего, дети не успеют от них скрыться. Да какой там скрыться? Девочка даже оружие в руки взять не успеет. Но вокруг было спокойно. И в этом спокойствии маленьким разведчикам снова мерещились чьи-то шаги, шорохи, треск деревьев. Девочке чудился шум из-за недосыпа и сильной усталости. А Грише мерещилось всё из-за высокой температуры. Он всё чаще начинал говорить напарнице о том, что на них кто-то смотрит:

– Я их вижу! – пытался вырвать руку мальчик. – Стреляй!

– Да нет тут никого! – пыталась удержать товарища та.

Тут Гриша стал опускаться вниз, за ним следом потянуло и девочку. Дети завалились в мокрый снег. Катя поднялась на ноги:

– Да что с тобой? – потянула его за ватник она.

Но мальчик подниматься не собирался. Он, наоборот лёг на спину и закрыл глаза, хрипло дыша. Катя села рядом с ним на колени и схватила товарища за грудки:

– Гриша! – испугалась она. – Гриша! Не засыпай! Только не засыпай! Ты слышишь меня?!

Тут мальчик приоткрыл глаза и невнятно взглянул на напарницу:

– Тёть Ася, – улыбнулся криво он, – вы только дяде про окопы не говорите, а то меня не возьмут с ребятами. Я пока тут полежу.

Катя замерла и разжала пальцы на ватнике мальчика. «Всё, он отключается», – с ужасом подумала она. Девочка зачерпнула рукой снег и попыталась привести товарища в чувство, но его уносило всё дальше и дальше. Она уже была не только тётей Асей, но и дядей Юрой, братом Ильёй. В общем, Катя была кем угодно, но только не Катей. И с каждым словом речь Гриши становилась всё тише и непонятнее, пока не пропала вообще. Мальчик смолк, веки его закрылись. Девочка убрала руки от его куртки:

– Нет, – ударила его по щеке она. – Нет, нельзя спать! Нельзя! – Катя приподняла его за плечи. – Гриша! Ты издеваешься?! Да?! Ты думаешь, что, если ты тут ляжешь, я тебя оставлю, наконец? – девочка встала и, взяв товарища под мышки, поволокла его к дереву. – Нет, брат, я от тебя не отстану! Даже не думай мне! – она прислонила мальчика к дереву и выдохнула. – Мы дойдём с тобой вместе! Слышишь?

Тут подул ледяной ветер. Катя нахохлилась и села рядом с товарищем. «Или замёрзнем вместе», – пронеслась мысль у неё в голове. – «Но вместе!» Она положила немецкий автомат поперёк колен. Гул ветра перестал быть таким противным, наоборот, он стал убаюкивать, снег обвивал ноги, словно мягкая вата, пропадал мороз. Всё вокруг стало расплываться, веки слипались. Руки, лежащие на вражеском оружие, ослабили хватку. «Сейчас передохнём чуть-чуть и в путь», – подумала девочка и, опустив голову на грудь, заснула. Наконец, Катя познала покой. Не спать почти сутки было для неё настоящей пыткой. В последний раз такое с ней было тогда, когда она стояла на мине в Лесково. И после того, как её спасли от страшной смерти, девочка плавала в мире дрёмы очень долго, ничего не видя и не слыша. И сейчас, когда измученный организм сдался, она спала крепко, не ведая больше ни холода, ни шума ветра. Тут Катя почувствовала, как кто-то сильно трясёт её за плечи. Она приоткрыла глаза и увидела перед собой ту самую страшную старуху, которая пыталась забрать её, когда они с Гришей свалились в овраг. «Смерть!» – пробрала девочку душу леденящая мысль. – «Она пришла за мной!» Вблизи старуха была ещё безобразнее и страшнее: глаза были круглые, маленькие, вокруг них образовались чёрные круги, беззубые дёсны тоже были угольного цвета. Смерть трогала её своими длинными руками и что-то говорила, сладостно улыбаясь, но из-за отсутствия зубов, Катя ничего не могла понять. Но она отчётливо осознавала – её пришли забрать на тот свет. В отчаянии, она попыталась отмахнуться от страшной гостьи:

– Не трогай меня! Я не хочу! – просипела Катя и попыталась зарядить старухе по лицу, но та схватила её за запястья.

Ребёнок затрясся и прижал подбородок к груди:

– Нет! Я не хочу! Пожалуйста, нет!

– Катя! Ты слышишь меня? Катя! Посмотри на меня! – неожиданно раздался мужской голос.

Девочка открыла глаза и, наконец, подняла взгляд. Перед ней сидела не страшная старуха, а солдат в маскировочной, белой одежде:

– Что? – прошептала она.

Незнакомец ласково погладил её по плечу:

– Свои, – сказал он. – Разведка. Всё хорошо, всё теперь хорошо!

Катя не верила своим глазам. Их нашли. Нашли! Она повернулась к Грише, которым занимался другой разведчик:

– Он ранен! – сказала девочка. – Его посмотрите!

– Не волнуйся, он жив, – сказал тот, застёгивая ватник мальчика.

Девочка снова взглянула солдата, которого сначала приняла за старуху:

– Свои! – повторила она и обняла бойца. – Мы вас так ждали! Я верила! Я знала!

Солдат взял её на руки и поднялся с земли:

– Тихо, – произнёс он, – всё хорошо, – он поудобнее перехватил Катю и повернулся к своему напарнику. – Бери его, Мить, и давай уходить отсюда!

ЭПИЛОГ

«Привет, тётя Агафья и Васька. Если моё письмо слушают, как в тот раз, и другие жители Малиновки, тоже передаю им привет. Извините за кривой почерк, руки меня сейчас совсем не слушаются. Я и так очень рискую получить от медсестёр за то, что пишу сейчас вам. Помнишь, ты мне жаловалась о том, что я тебе мало о себе пишу? Теперь писать есть о чём. Меня на днях посылали в разведку в тыл к немцам. Я была не одна на этот раз. Со мной отправили мальчика, его зовут Гриша. Он такой же воспитанник, как и я. Я до этого не знала, что в полку есть ещё дети. Теперь у меня есть товарищ. Думаю, мы с ним часто будем пересекаться теперь. Он хороший человек и друг. Про разведку особо писать не буду, слишком нелегко всё это. Скажу только одно – мы спаслись чудом. Я не ранена, просто заболела от холода. Но вы за это не волнуйтесь, пожалуйста. Сейчас уже лучше. Обо мне тут заботятся. Наш повар – дядя Максим, сказал, что пока меня не откормит до прежнего состояния, не отстанет. Но я рада, что снова в родном батальоне. Сведенья полковнику мы доставили, два дня назад наши бойцы разгромили тыл этим гнидам. Мирных жителей освободили, всё теперь у них будет спокойно…»

Карандаш остановился на помятом листе бумаги. Катя ещё раз прочитала, слегка съехавшие строки, и пустым взглядом посмотрела вдаль на входную дверь землянки. Письмо получалось такое простое, можно сказать оптимистичное. Только на душе было так тоскливо и больно. Девочка ещё раз прочитала последнее слово. «Спокойно», – подумала она и сжала карандаш. – «Спокойно…» Сколько же останется неизвестным для наивной тёти Агафьи и Васьки? Очень много. Не узнают они о расстрелянных детях и женщинах, не узнают о убитой бабушке, не узнают о том, что в том селе, в котором немцы разместили свои танки, давно никого не осталось. Теперь Катя понимала почему солдаты в батальоне в своих письмах очень многое не освещают, даже в некоторых моментах привирают, описывая, что с ними всё хорошо. Всегда задавалась девочка этим вопросом, а сейчас сама нашла на него ответ. Да, чтобы там, в далёком для них доме не знали, что за ужас творится здесь, чтобы на душе у них было спокойно за родного человека и за судьбу соотечественников. Катя закрыла глаза и упёрлась лбом в забинтованную ладонь. «Сколько людей погибло», – вздохнула она. – «Сколько людей!» Когда бойцы Красной армии вошли в единственное освобождённое село, где ещё оставались люди, их вышли встречать почти одни старики. Редко где попадались женщины детьми. И ни одного ребёнка старше пяти-шести лет не было. Все жители были с порядочным количеством седины в волосах и сильно измождённые. Измученные фашистским пленом, они глядели прям в душу своим освободителям. На лицах их не было радости. Только горе или просто усталое безразличие ко всему. Бездушные оккупанты сделали из них живых мертвецов. Бойцы долго потом не могли прийти в себя после всего этого. И Катя тоже не могла. Особенно, когда лежишь на нарах одна в землянке в окружении тишины и своих безумных мыслей, подталкиваемых температурой. Даже Пулю не пускали. Бедняга вся извелась под дверью. Но все прекрасно понимали, что, если сейчас позволить собаке войти внутрь, она всё разнесёт и будет только мешать хозяйке выздоравливать. Про своё состояние девочка тоже многое не дописала. После того, как задание было закончено, накрыло и её. Видимо, организм понял, что теперь он в безопасности и геройствовать больше не нужно. Вот она уже четвёртый день валялась в землянке с больным горлом и жаром. Ладони, содранные до мяса, были плотно перебинтованы. Правую руку Катя постоянно разматывала, чтобы написать в Малиновку письмо. Медсёстры, конечно, этому факту были недовольны и заматывали ещё сильнее. Но девочка всё равно находила способ снять их с себя, хоть и понимала, что это неправильно. Про то, что Гриша был ранен, она тоже не упомянула. Катя очень переживала всё это время за товарища. Но, как передали ей бойцы, ему было уже лучше, даже успел очередной раз поссориться с дядей. В общем и целом, мальчик шёл на поправку. Она ещё раз пробежалась по тексту взглядом и убрала аккуратно заплетённую Зоей Мамонтовой косу. Теперь волосы её были похожи на волосы, а не на мочалку, как это было раньше. Жалко, правда, что ленточка, которая была заплетена тогда в локоны, так и осталась где-то там в лесу. Не сберегла. Катя вздохнула и, ещё раз оглядев тусклую землянку, снова положила карандаш на листок. Она было собралась писать дальше, как вдруг за дверью послышался голос Алёны Маренко. Девочка, уже привычным жестом, быстро убрала бумагу и карандаш под подушку и легла сверху. Успела. Тут дверь приоткрылась и внутрь зашли вместе с холодом две фигуры – сама Василиса и кто-то ещё. Катя, пока не могла разглядеть:

– Не спит, – закрыла дверь медсестра, глядя на ребёнка.

– Не спит? – снял заснеженную шапку вошедший.

Тут девочка узнала Резанцева. «Товарищ командир?» – удивлённо подумала она. Девочка села на нарах и поздоровалась. Александр обернулся и улыбнулся:

– Здравствуй, боец. Скучаешь тут?

– Скучает, – ответила за Катю Алёна. Она подошла к ней и потрогала лоб. – Нет, уже лучше ей.

Тут медсестра перевела взгляд на правую руку девочки, которую та старательно пыталась скрыть. Но от внимательного взора врачей ничего не упрячешь, даже размотанную ладонь. Девочка, понимая, что сейчас будет, вжала голову в плечи и зажмурилась. Медсестра вздохнула и скрестила руки на груди:

– Катя, – строго сказала она, – я ругаться сейчас буду.

– Ну, тёть Алён, – тихо проговорила та.

– Я Марии Фёдоровне всё скажу, – стала быстро перевязывать ладонь девушка. – В медпункте будешь долечиваться. Сколько разматывать можно бинты? Это же издевательство!

Катя мельком взглянула на Александра. Ей было так неудобно за то, что товарищу командиру приходилось наблюдать за этой сценой. Она думала, что он тоже сейчас будет сердиться, как и уставшая десять раз перевязывать одну и ту же руку Маренко. Но на лице Резанцева не было заметно никакой строгости. Он посмотрел на девочку и, улыбнувшись, кивнул. От этого ей, наоборот, стало ещё больше стыдно. Наконец, медсестра закончила с бинтами:

– Прошу прощения, товарищ командир, – повернулась к Александру та. – Ну правда, уже невозможно.

– Я всё понимаю, – серьёзно сказал тот. – Врачебное дело обсуждению не подлежит.

Алёна обернулась к Кате и подняла указательный палец вверх, обращая её внимание на то, что даже командир не спорит с медициной. На этой ноте они простились, и Алёна вышла на улицу, напоследок бросив очередной укоризненный взгляд на ребёнка. Она точно ещё не всё сказала. Как только дверь захлопнулась и в землянке осталось только двое, серьёзность сразу же спала с лица Резанцева. Он мягко обратился к девочке:

– Ну что ты медсестёр злишь? – сел на нары солдат. – Даже я к ним не лезу лишний раз.

Катя смущённо опустила голову:

– Понимаете, товарищ командир, – сказала она, – я письмо уже второй день дописать не могу.

– Письмо? – переспросил тот, подняв брови.

– В Малиновку, – уточнила девочка. – Сегодня же почта? Или завтра? Я слышала про это говорили что-то.

– Ни сегодня, ни, наверное, завтра, – покачал головой Резанцев. – Опять перебои.

– Задерживается? – грустно вздохнула та.