И малое станет большим, и большое – малым

Слезы, вопреки законам физики, не покатались вниз, а застыли в глазах. Продолжая молчать, я смотрела на него сквозь пелену и думала о нем, о нас с мужем, о родителях. За секунды своих раздумий я перебирала варианты рокировок и партий своей судьбы, но получался из всего этого только «Армагеддон».

Судьба послала мне жестокое испытание, поставив перед сложным выбором: между любовью и обязательствами, между сердцем и разумом, между прошлым и настоящим. Слабое женское сердце выбирало Махмуда, суровая совесть не позволяла жестоко поступить с мужем, который любил и доверял мне. Разум твердил, что родителям из-за меня придется пережить страшный позор, который подорвет их здоровье…

В прочитанных мною романах отношения между мужчиной и женщиной представляются сложными, жертвенными и мучительными. Влюбленные терзают себя, идут на муки и ухищрения, страдают. Некоторые недолго наслаждаются счастьем, а потом и вовсе умирают… После нашего расставания я так и считала, что могу умереть без него, сходила с ума, не спала ночами, рыдала.

Я устала страдать и повзрослела. Мои мысли холодно раскладывались по полочкам. Махмуд держал меня за руки и смотрел в глаза. Он пытался понять: люблю ли его я, как прежде, какое решение принимаю в этот момент, откажу вновь или поеду с ним. Во время этих раздумий он нащупал обручальное кольцо на моем безымянном пальце.

Увидев в его глазах удивление, я испуганно освободила руки и сказала:

– Махмуд, я всегда тебя любила и ждала, но месяц назад вышла замуж, а теперь не могу предать мужа, прости!

Совесть и разум победили любовь и сердце. В результате этой борьбы внутри меня стало пусто и холодно. Из-за хлынувших слез, которые уже теперь было не удержать, я не видела ни его глаз, ни лица, лишь только то, как он понуро опустил голову. Не поднимая головы, Махмуд тихо спросил:

– А ты думаешь, что эта встреча случайна? Может быть, кто-то там, наверху, хочет, чтобы мы исправили ошибку, были вместе и обрели свое счастье?

Мне показалось, что он тоже плачет.

Больших душевных мук стоило мне принятие этого решения, от которого сердце рвалось на куски. Уходила я от Махмуда, не оглядываясь, не видя перед собой пути. Туманная пелена моих слез поглощала всё: аэропорт, людей и мою самую большую любовь.

Однажды, после одной из ссор с мужем, я рассказала Тамаре о своей первой любви, об этой нечаянной встрече, о том, что принесла в жертву, оставшись с тем, кто меня не оценил. Конечно, потом я пожалела о сказанном…

В самой неприглядной форме родственница мужа исказила эту историю, сдобрив ее своими грязными домыслами.

Будто по старинной русской традиции, она «мазала» густым черным дегтем ворота «порочной» женщины, выставив меня такой перед всей деревней.

Снова стук колес, до боли родной с детства и юности. Он откликался в моем сердце взволнованным сердцебиением. Школьниками мы много путешествовали по Советскому Союзу. В институте нам была предоставлена возможность посетить Азию. На четвертом курсе я поехала на практику по маршруту: «Оренбург – Алма-Ата – Фрунзе – Пржевальск». Перед поездкой по этому маршруту к нам пришел человек из КГБ, который инструктировал нас перед дальним путешествием. Мы жили в области, которая в советское время была стратегически важным регионом. Там находились оборонные предприятия, ракетные точки, поэтому нас нужно было научить «держать рот на замке».

И Алма-Ата, и Фрунзе были городами-столицами, куда приезжали иностранцы. К встрече с ними нас готовили «ответственные работники». Выслушав вполуха одетого в строгий костюм дяденьку, «приняв к сведению» все, что он сказал, мы побежали собирать чемоданы.

КГБист знал, что встречи с иностранцами возможны. Одна такая встреча состоялась в Алма-Ате. Я хотела съездить к родственникам, в пригородный поселок под названием ГРЭС. Автовокзал находился недалеко от ЦУМа, а я не могла пройти мимо него и зашла побродить. Глазея на прилавки, я не заметила идущего мне навстречу человека и воткнулась ему в живот. Это было странно, в нашем степном краю таких высоких людей было очень мало. Даже я, со своим ростом метр семьдесят, считалась высокой. Когда я подняла голову, на меня смотрел симпатичный смуглый парень с ослепительной белозубой улыбкой.

– Сейчас начнет вербовать, – мелькнула догадка, подсказанная КГБшником.

Я сорвалась с места и пошла ускоренным шагом, прочь от него. Он шел, не спеша, рядом со мной и улыбался. Я прибавила шаг, чтобы от него оторваться, но не получалось. Я уже почти выбежала из ЦУМа и помчалась к переговорному пункту напротив и села на лавку. Он присел рядом и продолжал улыбаться.

– Что вам от меня нужно? – спросила я.

– Вы мне понравились, и я хочу познакомиться. Как Вас зовут? – спросил он.

– Дана. А Вас? – ответила я вопросом на вопрос.

– Меня зовут Карлос Перес Эррера, – ответил он.

– Перес это отчество? – поинтересовалась я.

– Нет, у нас две фамилии. Перес – фамилия отца, Эррера – фамилия матери, – ответил он мне.

– Откуда ты и что делаешь в Алма-Ате? – спросила я.

– Я приехал из кубинского города Санта-Клара, учусь здесь в политехническом институте, хочу стать гидрогеологом. А ты? – спросил Карлос.

– Кубинцы – наши друзья, – подумала я и рассказала ему, что учусь в Оренбурге, а сейчас приехала на практику.

Мы с Карлосом стали друзьями. Позже он писал мне в Оренбург об Алма-Ате, о своей студенческой жизни и планах на будущее.

Многое в моей жизни, удивительным образом, пересекалось с историей моей семьи. В Алма-Ате (тогда этот город назывался Верным) училась моя бабушка Кукен. Город Пржевальск назван в честь знакомого моего прадеда, Николая Михайловича Пржевальского.

Я стояла у его могилы и думала о том, что этот ученый когда-то проходил с экспедицией по нашим степям и познакомился с моим прапрадедом Беркимбаем Бутбаевым, зажиточным баем. Узнав, что по его землям проходит с экспедицией известный исследователь, прапрадед пригласил Пржевальского и его спутников в свой дом и потчевал их у себя. В то время великий русский путешественник, географ и исследователь Центральной Азии Николай Пржевальский ехал в Ташкент через Оренбург. До нынешней Кызылорды в течение 22 дней посреди зимы вызвался сопровождать экспедицию сын Беркимбая, мой прадед – Дербисалы Беркимбаев, он был тогда еще юнцом. В своем письме генерал-губернатору Оренбурга Н. Крыжановскому Пржевальский хвалил молодого казахского парня. За эти и другие заслуги ему вскоре вручили орден Станислава III степени.

Вскоре он стал руководить нынешней восточной частью Оренбургской области, Орским уездом (в то время все эти земли были тургайскими!). В своем двухэтажном доме ему довелось принимать молодого цесаревича Николая II, который отправился изучать территории империи. Сотни метров до самого имения, где стояли два больших двухэтажных дома бая Дербысалы, цесаревич ехал по голой и кажущейся безлюдной степи. Ехал он по персидским коврам, которые расстелили будущему царю, чтобы показать, как живут казахи. Николай II был удивлен такой встрече, он подружился с молодым казахским баем и частенько приглашал его к себе, когда стал царем. В знак этой дружбы и уважения Дербысалы получил в подарок от Николая II его перстень. Согласно казахской пословице, которая звучит как «малое становится большим», – возмужал и вырос в глазах народа молодой бай. К 60-ти годам у него был внушительный список орденов, медалей, ценных подарков и благодарностей, а в 1876 году ему было присвоено звание «Почетного дворянина Российской империи». Не стало деда Дербисалы незадолго до революции, после которой наступил для его потомков период, к которому подошла вторая часть пословицы. А именно: «Большое стало малым». Ушли «по этапу», в Сибирь, и сгинули по дороге его сыновья Барлык и Лайык, погибли его внуки. В один миг революция, грохотавшая в далеком Петербурге, лишила эту семью крова и огромного состояния в виде 1500 породистых лошадей, несметного поголовья овец и коров. Его мавзолей, покрытый сусальным золотом изнутри и расписанный сюжетами из казахских былин, был снесен с лица земли. Так, чтобы ничто не напоминало новым людям, пришедшим к власти, об этом человеке. Табун элитных лошадей, которых он с любовью разводил, стал обычным советским конезаводом. От большой, богатой и счастливой семьи остались две девочки, которые не могли быть продолжателями славного рода, и на них он оборвался.

Моя бабушка никогда не рассказывала нам о своей семье. О ней я знаю с того момента, когда они с сестрой в голодные годы оказались в Алма-Ате. Ее, грамотную девочку, взяли на курсы женсовета, где было общежитие и платили стипендию, на которую она могла кормить сестренку Райсу.

Будучи одной из лучших студенток, она вернулась в Оренбург, где на рабфаке получила профессию счетовода-бухгалтера. До этого Кукен сестренку не бросала, но в Оренбурге с соседками по общежитию ей повезло меньше. Девушки возмущались тем, что Райса жила с ними в одной комнате и считали ее «лишним ртом».

Старшая сестра была вынуждена отдать младшую на какое-то время в детский дом. На рабфаке она прилежно училась, была активной студенткой. В составе лучших студентов ее делегировали в Москву, где она встречалась с М. И. Калининым. После окончания учебы студенты поехали по распределению в села области. Так моя бабушка оказалась в том же селе, куда был направлен другой счетовод и тоже рабфаковец. Им был мой дедушка.

Кукен поселили в семью Батыргалиевых. Они приняли ее, как родную дочь. У казахов в то время не принято было открыто ухаживать за девушкой. Только знаками, или во время коротких случайных встреч, парень мог признаться в своих чувствах. Таких ухажеров было двое: один – кудрявый красавец, второй парень всегда ходил в лисьей шапке или тюбетейке.

Местные девушки подружились с девушкой-счетоводом. Заметив взгляды «женихов», одна из них шепнула Кукен, чтобы та выбрала умного и красивого Нурахмета, но моя бабушка только улыбнулась в ответ.

Уже давно, еще на рабфаке, она приметила этого красавца, да и он тогда еще поглядывал на нее. Через некоторое время Нурахмет прислал сватов. Молодые поженились, эту любовь им удалось пронести через всю жизнь.

Выйдя замуж, Кукен с мужем пытались найти Райсу, но тщетно – детский дом не выдал им никакой информации о ней. Пережив это горе, она находила утешение в своей семье.

До последних своих дней дедушка писал стихи о своей любимой жене, а она посвящала свои песни детям и внукам. Рядом с ними было тепло всем.

Я еще девочкой, наблюдая за ними, мечтала встретить такого же мужчину, как дед, и стать такой же бабушкой, как моя аже Кукен.

Сейчас это смешно вспоминать: нормальные девочки мечтают стать принцессами, некоторые – сразу королевами, а я хотела быть счастливой старушкой. Наверное, не было в природе другой такой же, мягко говоря, странной девочки. Скрывая от всех и даже от близких людей свое знатное происхождение, Кукен не могла быть незаметной в толпе. Осанка, манера говорить, стиль речи выдавали ее с «потрохами».

Жизнь свела ее навсегда с одной девушкой, с которой они дружили всю жизнь. У той было очень редкое имя – Дора. Черноволосая статная красавица была женой директора совхоза Пронского Максима Михайловича, а мой дедушка работал секретарем партийной организации. Две подружки работали вместе в магазине, Дора Ивановна была директором, а бабушка продавцом.

Спустя годы эта дружба передавалась следующим поколениям, и теперь мы с Пронскими считаем друг друга не просто друзьями, а родными людьми. Дора Ивановна была немкой, а Максим Михайлович имел польские корни. С бабы Доры и ее сестры Эрны началась моя любовь и глубокое уважение к немцам, к немецкому языку и культуре. Моя бабушка Кукен и бабушка Дора тянулись друг к другу.

То, что роднило эти две души, стало понятным только по прошествии многих лет, когда уже не стало двух подруг. Незадолго до своей смерти баба Дора спросила у меня:

– Кто по происхождению Кукен?

Я рассказала ей о своем предке Дербысалы, Почетном дворянине Российской Империи, о том, что пришлось пережить ее семье. Внимательно выслушав эту историю, Дора Ивановна пошла заниматься своими делами. Я поняла, что она тоже что-то скрывает, и у нее есть своя непростая история. Тогда Дора Ивановна так и не решилась мне рассказать о своей семье. Об этом я узнала позже, от ее внучки Натальи.

Отец Доры был из прибалтийских немцев, звали его барон Иоганн фон Циглер, мать – польская княжна Франческа Корбут-Воронецкая, а настоящее имя моей бабы Доры было Теодора Иоганновна Циглер. Самое грустное, что баба Дора и сама в молодости ничего не знала о своих корнях. Ее матери удалось после ареста мужа в 1930-е годы изменить свое имя и фамилию. Елене Воронецкой легче потеряться с пятью детьми, уйти от «всевидящего ока» сначала НКВД, а потом КГБ. Уже когда бабе Лене было 90 лет, дочери нашли документы семьи. Они задали вопрос: помнит ли она, что является польской княжной Франческой. Баба Лена посмотрела испуганно и отрицательно замотала головой. Господи, сколько же пришлось пережить несчастной женщине, если даже перед смертью своим родным дочерям она боялась сказать правду!

В одном маленьком уральском селе судьбой было определено встретиться двум моим дворянкам, принцессам. Там они доили коров, растили телят, овец, кур, гусей, сажали огород. Две милые аристократические особы пекли очень даже пролетарские пирожки со щавелем, пасленом, капустой.

В годы Великой Отечественной войны мой дедушка Нурахмет руководил районом. Как инвалид детства он не был годен к воинской службе, но добросовестно трудился в тылу. Нурахмет был очень грамотным человеком, имел организаторские способности, за это ему и доверили столь высокий пост. Будучи человеком предельно честным, он отправил отчет по заготовке кормов на зиму с реальными показателями, у других они были выше.

Да и как они могли быть больше, если район был территорией рискованного земледелия, полупустыня не могла родить столько же зерна, сколько черноземная почва?! Дедушку вызвали на бюро обкома.

– Нурахмет Култаевич, Вы заготовили кормов меньше всех, это – преступление! В условиях военного времени вы подрываете боеспособность армии, так поступают только враги народа! Мы призовем вас к ответу за это! – кричал первый секретарь обкома партии.

Когда он выговорился и сел на свое место, поднялся руководитель одного из передовых районов области Гаязов Насибулла и сказал:

– Легче всего сейчас заклеймить человека и расстрелять, но кто тогда возглавит этот район? У нас мало грамотных кадров осталось в селе, все ушли на фронт. Я предлагаю, Нурахмета Култаевича оставить пока на своем месте. Пусть «выведет» поголовье из зимы без потерь. Весной, по результатам, мы и спросим с него!

Члены обкома и руководители других районов поддержали коллегу и дали моему дедушке шанс на жизнь. Когда он приехал из Оренбурга, они с бабушкой поняли, если бы в области узнали о дворянском происхождении его жены, этого шанса у него бы не было. За ту зиму они впервые узнали, что значит – каждый день проживать как последний. Дедушка на санях лично объезжал каждое хозяйство, следил за расходованием кормов, состоянием животных.

Однажды Нурахмет задержался в дальних селах и за полночь возвращался домой. Он решил сократить путь, развернув сани на ледяную гладь реки Орь. Был уже конец марта, морозы ослабили свою силу. Лед под санями затрещал. Нурахмет поторопил лошадь плетью, она рванулась к другому берегу, раздался треск. Под полозьями саней появилась паутина трещин, которая стала расти и разрываться, сани провалились и утянули за собой лошадь.

Из полыньи дедушка выбрался один. Промокший до нитки, он дошел до ближайшего села и лишь под утро приехал домой. Чудом мой в течение одной зимы дедушка ушел от смерти второй раз. Бабушка не уставала благодарить Всевышнего за спасение мужа. В те годы его другу Сергали не удалось избежать ареста, возможно, даже смерти..

В НКВД поступил донос, в котором кто-то писал, что Сергали вел «антисоветские разговоры»… После работы пятеро близких друзей задержались в одном из кабинетов райкома. Они обсуждали международное положение, рассказывали байки, анекдоты. Допив холодного чаю, мужчины разошлись по домам.

Утром Нурахмету сообщили, что среди ночи «черный воронок» приехал и забрал Сергали Бермухамедова, тот сам был чекистом. На руках его жены Марьям остались дочь Нуржамал, сын Атымтай, младшие братья мужа Магзум, Сапаргали и престарелый дядя Бейсембай, у который жил в семье племянника. У него других родственников не было.

Марьям была умной женщиной. Она сразу сообразила, что могут быть преследования и в ее отношении, как как работала редактором районной газеты. И тогда дети и немощный старик останутся одни. Что станет с ними?

В эту же ночь она снарядила сани и увезла родных за 400 километров, в Костанай, там жили родственники. Потом Марьям с семьей поехали в Алма-Ату. Для всех в районе стало загадкой, куда за ночь подевалась семья Бермухамедова. Никто не знал, что произошло с ними. У Нурахмета в голове крутилось сразу несколько вопросов:

– Что с семьей Сергали? Куда уехала Марьям? Кто на него донес? За чаем никого из чужих не было, все свои, и крамольного никто не говорил. Кого теперь опасаться?

В ту ночь в доме Бермухамедовых бушевали страсти. Сердце Марьям разрывалось от горя, когда чекисты увозили Сергали. Но что могла сделать женщина? Старый беспомощный Бейсембай рыдал в голос, но тоже ничего не мог изменить. Суровые чекисты, коллеги Сергали, сказали, что арестовывают «врага народа».

– Ну, какой же он враг? – спрашивала она у коллег мужа. Они не ответили ей, просто выполняли свое дело.

– Шутник, балагур, разве он мог замыслить что-то недоброе? Он был открытым человеком, жена знала все его мысли, не было в них злого умысла. Кто-то донес на него, наговорил. Зачем? За что? Кому он перешел дорогу? Кто захотел разорить их уютное гнездышко чужими руками? – крутилось в голове.

Эта сильная женщина не находила на них ответа. «Опускать руки – нельзя! Нужно уезжать немедленно!», – скомандовала она себе и пошла готовить сани. Вернув себе девичью фамилию Хакимжанова, она начала новую жизнь. Ради детей, ради близких своего мужа, для которых она стала главой семьи. Добравшись до Алма-Аты, Марьям сначала стала научным сотрудником Института языкознания и литературы, потом редактором газеты. Там проявился ее талант поэтессы. В годы Великой Отечественной войны стихи Марьям Хакимжановой публиковались на страницах фронтовых и республиканских газет, журналов. Именно благодаря стихам, мои дедушка и бабушка нашли ее через много лет. Прочитав проникновенные стихи о женской судьбе и ее фамилию под ними в одном журнале, они обрадовались, что она жива, что живы дети. Словно для них, со страниц журнала «Женщины Казахстана», подруга рассказывала о своей любви, о своей доле, о своей боли:

Я в этот день ловлю себя на том,

Что жду опять с утра кого-то в дом.

Дверь отворю и погляжу с порога,

Нет никого – безжизненна дорога.

И жизнь опять проходит предо мной,

Жизнь без тебя, мой милый, мой родной,

Я в смерть твою поверить не сумела,

Хоть и в иное верилось несмело —

Я бережно, как ночью вдоль села

Любви лучину чистую несла.

Я без тебя жила на белом свете,

Но не были в сиротстве наши дети.

(Марьям Хакимжанова)

Дедушка написал письмо в редакцию этого журнала на имя Марьям. Вскоре пришел ответ от нее самой. В нашей семье радости не было предела. Многое учит нас. Эти страшные времена научили народ скрывать свое прошлое, научили становиться одинаковыми, серыми, неприметными… Словом, «винтиками».

Потомкам Дербысалы можно было бы гордиться прошлым дедов, но никак не стесняться его. У Кукен-аже вылетали иногда замечания в мой адрес:

– Не ставь руки в бок, мы так не делаем! Громко не разговаривай, люди нашего сословия говорят тихо. Повышать тон – это неприлично и не принято в нашем обществе! Нельзя быть любопытной и пристально разглядывать людей, это плохая привычка.

Письма своим детям и мне она писала на латинице. Это удивляло моих однокурсниц. У некоторых бабушки не только не знали этот алфавит, но и вовсе были неграмотными. На ее замечания я спрашивала:

– Что значит «наше сословие»? Какое у нас сословие?

Бабушка переводила разговор на другую тему.

Бормотание и крики пьяного соседа по полке вернули меня в реальность. На одной из станций, уже за Самарой, крупного мужчину лет тридцати занесли и положили на полку провожавшие его друзья. Проводы дались на славу. Из обрывков его фраз, сказанных во сне, стало понятно, что он отдыхал в мужской компании. Кто-то погорячился, дело закончилось дракой в тот момент, когда он пинал невидимого противника. Он упал сначала на девушку, мирно спавшую на нижней полке, потом на пол.

Поднявшись с пола, качаясь, мужчина ушел в туалет. Вагон спал, вчерашний ФМСник тоже. Перепуганная насмерть девушка смотрела на меня. Она попросила посидеть с ней, пока сосед не ляжет спать. Я спустилась, чтобы успокоить ее. Представившись, спросила, как ее зовут и откуда она родом. Оказалось, что она оренбурженка, но сейчас студентка одного московского ВУЗа. Звали ее Аленой. Родители несколько лет работают в Москве. Год назад она забрали ее с собой.

Я рассказала, что 20 лет работала учителем, имею еще журналистское образование, владею немецким, а теперь еду на заработки в столицу. Я искренне делилась с незнакомой девочкой своими страхами. Например, что боюсь в 40 лет начинать жизнь с нуля. Хотя есть, на всякий случай, запасной вариант: работать журналистом в маленькой газете.

Рассказала ей о своей неуверенности в будущем: оставшись без квартиры, не знаю, смогу ли я заработать на покупку жилья. Моя уверенность была лишь в том, что в школу идти мне пока не хотелось! Я в первый раз делилась с незнакомым человеком тем, что меня больше всего тогда волновало.

Алена решила меня поддержать:

– Самое главное – не опускать руки! Будет трудно. Мы многим землякам помогали закрепиться в Москве, но не у всех это получается. Здесь характер нужен! Я слышала Ваш разговор с соседом, думаю, у вас он есть. У вас все получится!

– Спасибо, Алена! У тебя интересная внешность, вижу, есть черты разных национальностей, даже не пойму, кто ты…, – полюбопытствовала я.

Девушка засмеялась:

– Да, у нас так все смешалось: бабушка – цыганка, мама – татарка, папа и дедушка – русские.

Теперь уже улыбнулась я:

– Вот поэтому, ты – самая русская из всех! Получилось очень красиво! Забавно, женихов, наверное, куча?

Она, смущаясь, рассказывала мне:

– Ой, даже некогда о них подумать. Я же еще и подрабатываю, утром учусь, вечером работаю. Откуда женихи появятся при таком графике? Вот, у меня одноклассница тоже в Москве учится, уже нашла себе «папика», который ей квартиру снял, обещает даже ее купить. Подарки, рестораны, Мальдивы.

– Ты же понимаешь, что все это временно, не стоит ей завидовать. Сосед, вроде бы, лег спать, ложимся и мы. Спокойной ночи! – сказав это, я поднялась к себе.

– И Вам спокойной ночи, тетя Дана! – пожелала мне девушка. Я лежала, отвернувшись от реального мира, вновь уходя в мир воспоминаний. Эта черноглазая девочка напомнила мою дочь, по которой я безумно скучала. В детстве Лаура была озорной девочкой, она внимательно слушала, о чем говорили старшие, многое старалась понять. Это не было праздным любопытством, в ее маленькой голове рождались интересные выводы. Мне вспомнился один из таких случаев, который мы с отцом вспоминали позже со смехом. К бабушке Лиде, живущей по соседству, приехала внучка Оля, которая подружилась с Лаурой. Обеим девочкам было по пять лет, они играли на куче песка у соседского забора. Рядом стояла скамейка, на которой сидели Олина бабушка, ее соседка Шура и дед Сеня. Они обсуждали соседку, жившую напротив них, неугомонную Севостьяниху. Так называли в селе шестидесятилетнюю женщину по фамилии Севостьянова, которая каждый год после смерти мужа выходила замуж. На нашей памяти это был, наверное, уже шестой ее избранник. Моя дочь из разговора бабушек уловила «ценную информацию», решила поделиться со мной и прибежала, запыхавшаяся, домой. Я в это время гладила белье в комнате.

– Мама, Севостьяниха вышла замуж! – с порога кричала дочь.

– Это она тебе сказала? – спросила я.

– Нет, баба Лида и баба Шура говорили… – растерянно проговорила моя дочь.

– Сплетничать – нехорошо. Запомни, никогда не слушай разговоры взрослых и не повторяй, пожалуйста, то, что слышишь. Это некрасиво! – заметила я.

– Я просто хотела у тебя спросить. Что, она теперь старого ребенка родит? – пытливо заглядывало в глаза, ожидая ответа, мое маленькое солнце.

Мне трудно было сдерживать смех, но я еле выдавила из себя:

– По-че-му?

Мой ребенок начал логически излагать свои мысли:

– Она выходит замуж. У всех, кто вышел замуж, рождаются дети, а так как она старая, то ребенок должен получиться старым.

Хватаясь за живот от смеха, я отвечала:

– Солнышко, у старых женщин, даже если они выходят замуж, дети уже не родятся.

Наконец наступило утро, проснулись пассажиры. Я все еще лежала на своей полке. Сосед с нижней полки, который вчера ругался со мной, пошел в туалет и вернулся. Не находя себе места, он опять ушел в тамбур вагона. Через некоторое время, вероятно, покурив, вернулся. Лицо у него было озабоченное, обеспокоенное. Лежа на спине, боковым зрением я наблюдала за его метаниями.

Подойдя к своей полке, он не сел, а посмотрел на меня. Мужчина молчал. О чем-то думал. Наконец, не зная, как ко мне обратиться, он решил дотронуться до моего плеча. Не поворачиваясь к нему, я резко спросила его:

– В чем дело? Что вы хотели? Опять ФМС вызываете? Превратившись в мягкого и пушистого, виновато улыбаясь, словно заискивая, он сказал:

– Доброе утро! Не могли бы вы спуститься? Я хотел бы с вами поговорить. – Мы вчера «любезно потрещали», мне этого хватило. Тем более, что с националистами мне говорить не о чем! – огрызнулась я. – Простите меня, пожалуйста, был пьян, и наговорил лишнего. Я – не националист, родился и вырос в Орске, всегда дружил с казахами, не знаю, что на меня нашло. Просто, мне показалось, что вы – узбечка… – мямлил вчерашний герой. – Странно, а какая разница? Вы не уважаете нас одинаково. Я действительно знакома лично с вашим руководством, это не было враньем, но не позорьтесь и не унижайтесь! Не в моих правилах, «стучать» на кого бы то ни было. Не теряйте своего лица – жалкое зрелище! Вы же сейчас не искренне раскаиваетесь, а боитесь за свой зад. Противно на это смотреть! Простите, вы – неприятный человек, я не хочу с Вами разговаривать… Неоднократно произнесенные слова «вы», «вами», «ваши», как пощечины, хлестали его по щекам, заставляя опускать глаза. Спустившись со своей полки, гордо подняв голову, я пошла умываться. Это была моя маленькая победа. Я не могу изменить мир, но могу перевоспитать хотя бы одного человека. Пусть это станет началом хороших перемен!