Даджаль. Том 2. День как год

Посвящение

Старики, как когда-то понял Максим, – не такая уж бесполезная социальная группа. Минимум два раза в год с них он получал весьма кучерявого барашка в бумажке – на Новый год и день рождения, взамен одаривая парой коротких звонков. А поскольку других внуков и внучек в семье не имелось, то из всех четырёх источников поступали регулярные вливания. Да и завещания на квартиры – тоже не последняя вещь.

С другой стороны, те старики, которые не приносили дохода, вызывали как минимум отвращение, а чаще всего бешенство. Мерзкий запах: смесь мочи, нафталина, лекарств и пожухлой травы – заставлял в транспорте уступать место, лишь бы оказаться от него подальше. Заторможенные речь и мышление доводили до исступления. А уж за бессмысленные очереди в поликлинике или в магазине Максим лично готов был отправлять эту рухлядь в газовые камеры.

Поэтому первое, что он ощутил, очнувшись, – тот самый запах старости и тлена. Понял, что сидит в кресле, и попытался снять маску. Но тихий голос Грабчака одёрнул:

– Сиди тихо, даже не дыши.

Легко сказать – не дыши. Миазмы словно проникали внутрь, въедаясь в кожу, а в желудке ощущалось бурление, будто с утра наелся тухлой рыбы. Уже подступили рвотные позывы, но внезапно где-то рядом заскрипела дверь и послышались голоса. Один был булькающий, старческий:

– Ещё раз прошу простить, Милосердный, что пришлось потратить ваше время на мою скромную персону.

– Бог простит, Александр Семёнович, – не то закаркал, не то засмеялся собеседник и захлопнул дверь.

Максим почувствовал, как тот подошёл к нему и присел рядом – заскрипело что-то кожаное. Названый Милосердным поинтересовался:

– Новичок?

Ответа не последовало, зато внезапно маску сорвали с лица, и в полутьме перед собой Максим увидел глаза. Он не мог понять: то ли они серо-голубые, то ли цвета стали, то ли вообще не пойми какие. От их пронзительного взгляда ещё сильнее закружилась голова и затошнило. Максиму отвесили смачную оплеуху, и сразу полегчало.

– Не тот пошёл зверь. Хлипкий, – с разочарованием констатировал Милосердный, поднимаясь.

Комната, в которой они сидели, выглядела, будто бы её на машине времени перенесли откуда-то из шестидесятых. Совковые кресла и шкафы, куча книг, старый телевизор, потёртый паркет под ногами и люстра а-ля мечта начальника обкома. Спиной к Максиму теперь стоял невысокий мужчина в чёрном кожаном плаще с длинными седыми волосами, перед которым, склонившись в почтительном поклоне, виновато отчитывался ректор:

– Что поделать, мой господин: титаны духа давно уже вымерли. Работаем с тем, что имеется. Если бы нам отдавали их годовалыми…

– Помню. Проводился такой эксперимент, – перебил его Милосердный. – Закончился плохо. Ты просто не в курсе. Ладно, работай, ректор. Работай. Расчёты прислать к понедельнику.

– Всё уже готово, мой господин, – зачастил Грабчак вслед уходящему, – я только сам перепроверю и…

Внезапно Милосердный словно растворился в воздухе, а Леонид Георгиевич закончил потухшим голосом:

– …пришлю вам.

Через мгновение его взгляд упал на Максима, но тот предусмотрительно изобразил из себя слепоглухонемой манекен. Выпрямившись, ректор подошёл к двери и постучал. Ответа не последовало. Удовлетворённо кивнув чему-то, он жестом разрешил Максиму встать и проследовать за ним.

Внутри оказалось неожиданно свежо: видимо, какие-то очистители воздуха работали на полную мощность. На кровати, под капельницей, лежал ещё крепкий старик. Максим действительно узнал его: знаменитого разведчика, легенду эпохи холодной войны, и подумал: «Ему ведь уже лет под сто должно быть…»

– Пока ещё девяносто три, – раздалось с подушки. – Не делай такое лицо, словно тебе Нобелевку дали за открытие бутылки пива. Лёня по дороге объяснил же: я на половину джинн, а джинны легко читают мысли, если ты, конечно, не чист душой. Не маячь, сядь рядом, на табуретку.

Комната-палата разительно отличалась от приёмной. Здесь царствовал хай-тек. Всё утопало в свете, на белоснежных стенах висели плазменные телевизоры последних моделей и всевозможных размеров, беззвучно демонстрировавшие широчайший спектр контента на любой вкус: от новостей BBC до какого-то особо извращённого порно. Кровать Апостола, стойка капельницы и гостевой стул были сделаны из серебристого металла явно одним дизайнером. Особо выделялось окно в полную стену: мимо него проплывали облака, и казалось, открой его – они заползут внутрь. Позади облаков иногда проступало небо того удивительно голубого оттенка, которой можно увидеть только из иллюминатора самолёта. Заметив интерес Максима, старик пояснил:

– К сожалению, это тоже экран, но картинка идёт в реальном времени со специального аэростата. Ладно, давай к делу. Мне бы хотелось, чтобы для начала ты сформулировал чётко и ясно собственную конечную цель.

– Простите за дерзость, Апостол, но разве вы сами не можете прочитать это в моей голове?

Аристарх пригрозил тому пальцем:

– Не хитри со мной, мальчик. Если я задаю тебе вопрос, то значит, хочу услышать ответ именно от тебя, даже если уже знаю его сам.

Ненадолго задумавшись, чтобы тщательно подобрать слова, Максим продекларировал:

– Я мечтаю о глобальном геноциде нового типа, когда человек не ждёт в концлагере скучной очереди на расстрел, а испытывает суеверный ужас от неизвестности и неизбежности надвигающейся смерти.

– Интересно, – ухмыльнулся Апостол. – А вот в твоём личном деле эти дураки из спецслужб пишут, что, мол, ты мечтаешь возродить Золотую Орду и стать новым Чингисханом. Именно поэтому я и не доверяю никаким докладам. Что ж, это крайне интересно, я бы даже сказал, свежо. Скажи, ты слышал когда-нибудь про экоцид?

Максим отрицательно покачал головой.

– Мы пока только примеряемся к этому: новое время – новые технологии. Например, освоение целины при Советах, когда массово уничтожались заповедники и непродуктивно использовались земельные ресурсы и химикаты, результатом чего стали эрозия почвы, пылевые бури, массовая гибель животных и нарушение экологического равновесия. Но это был лишь первый опыт. Затем последовал эксперимент во время вьетнамской войны, когда Штаты массово распыляли дефолианты. Тут уже гибли и люди, и природа. Ну и, наконец, война в Персидском заливе. После «Маяка» и Чернобыля с ядерным заражением стало более-менее и так всё ясно – даже не пришлось самим стараться. А тут мы опробовали глобальное уничтожение скважин и нефтепродуктов. Ты бы видел эти чёрные дожди и муки людей!.. О таком надо писать поэмы. М-да, прости старика: нахлынули воспоминания. Так вот, к чему я веду. Это всё были, так сказать, цветочки. Явно рукотворные явления с конкретными виновниками. А теперь для начала реши такую задачку. Дано: крупный город, скажем, тысяч сто-двести рыл, построенный на вечной мерзлоте с учётом местной геологии. Кругом тайга. Вопрос: как его уничтожить без явного человеческого вмешательства?

– Лесные пожары зачастую имеют естественную форму: скажем, молния ударила в сухостой и дальше само пошло, а заметили поздно, – не задумываясь, словно заранее просчитав подобный вариант, ответил молодой учёный. – Начнётся таяние ледника, и по всему городу фундаменты, выстроенные с учётом вечной мерзлоты, сложатся как карточный домик. Не сразу, конечно, но тут зависит от интенсивности самого пожара и ряда других факторов. К тому же, обычно в подобных местах добывают нефть и газ, а в каком состоянии эти хранилища, я сам наблюдал не раз и не два: там устроить глобальный катаклизм, так сказать, проще пареной репы.

Старик захлопал в ладоши, искренне улыбнувшись посетителю.

– Браво, мой мальчик, брависсимо! Значит, мы не ошиблись. Теперь ты знаешь, сколь великий фронт работы предстоит впереди и какую огромную придётся принять ответственность. Но это позже. Для себя делай наброски, прикидывай планы. Пока же провернёшь дельце не столь масштабное, но не менее приятное. Надо убедиться в том, что ты хорош и на практике. А то знаешь, бывает, как у Стругацких: «Если бы Матвею Матвеевичу хоть раз в жизни довелось бы воплотить в реальность хоть один из своих страшных лозунгов, он перепугался бы до икоты, а может быть, и совсем бы умер от огорчения, что так нехорошо получилось».

Художественной литературы Максим не читал, но аналогия оказалась доходчивой.

– Так что после защиты кандидатской, свадьбы и медового месяца отправишься на стажировку. Только не в спецназ ФСИН, как наши тупицы тут предлагали, – резюмировал Апостол. – Говорили, мол, маловато жестокости в Максиме. А вот я вижу, что жестокости в тебе через край: только успевай за руку хватать, чтобы не свёл поголовье баранов к нулю. Нет, проблема здесь кроется в иной области.

Некоторое время он молчал, будто совещался с кем-то невидимым. А потом закончил мысль:

– Да, в августе идеальное время. Усама, – тихо позвал Аристарх.

Из-за спины Максима возник тот самый странный чеченец, что передал ему знак братства в ресторане.

– Станешь курировать нового Послушника. Для начала отправишь его к патриотам.

Фюрер

Русские плохо знают собственную историю, и речь здесь даже не о тайнах древности. В двадцатом веке, казалось, появились тысячи возможностей фиксировать те или иные события: фотография, киносъёмка, затем Интернет. Но так ли уж это помогло в объективации данных?

Скажем, георгиевская ленточка, которую миллионы каждое девятое мая повязывают куда только можно. Какое она имеет отношение ко Дню Победы? Её использовали в царской армии, а затем в армии Власова. Почему пропагандисты не назвали её гвардейской, раз такая действительно была на некоторых орденах героев Второй мировой?

Или флаг России – нынешний триколор. Знамя торгашей, всё той же РОА и общества «Память».

Максим видел в этих символах возрождение дорогого его сердцу нацизма и фашистского олигархата. Осталось переименовать милицию в полицию, сделать форму, похожую на эсэсовскую, и возвести храм богам войны, где выставить главной святыней останки великого Адольфа, по слухам, хранящиеся на Лубянке.

Ну и, конечно же, поставить на место черножопую мразь.

Пока же всё шло буднично и размеренно. Максима приняли на работу, где единственное, чем он занимался – разглядывал самые свежие атласы, делая шифрованные пометки, периодически запрашивая дополнительные сведения. Защиты научных работ и у него, и у жены прошла идеально. Идеальными были и свадьба: только богатые родственники и высокопоставленные знакомые; и медовый месяц: по итогам выдохнул спокойно, узнав, что Таня не беременна; и первые несколько недель по возвращении.

Он уже начал надеяться, что под отправкой к патриотам и подразумевалась его непыльная работа по планированию экоцида, пока однажды вечером, выходя из дверей офиса, не увидел Усаму рядом с блестящим чёрным Mercedes-Benz 770. Эту машину Максим узнал бы из тысячи ретро-кабриолетов. Такая была у Гитлера, у Франко и у императора Хирохито.

Как ни странно, никто не обращал на чудо техники внимания, будто подобные раритеты ежедневно стояли на парковке пачками. Максим подумал: «Но ведь меня же самого при приёме на работу заставляли подписывать бумагу, в которой чёрным по белому жёстко предписано делать вид, что ничего не происходит на территории научного комплекса, даже если рядом взорвётся ядерная бомба».

Усама и на этот раз не подал руки. Только услужливо отворил дверь к месту рядом с водительским. Некоторое время ехали молча по пустующей трассе в сторону области: августовский вторник, четыре часа дня – прекрасное время для автомобильной прогулки без пробок, с ветерком. Наконец, Усама заговорил:

– По дороге заедем в один наш магазин: тебе требуется переодеться для предстоящего мероприятия.

– Что за мероприятие? – поинтересовался Максим.

– Второй раз повторять не намерен: надеюсь, запомнишь с первого, – холодно заявил Усама. – Послушник не задаёт вопросов, а выполняет то, что ему приказывают. Разве Апостол Аристарх не объяснял? Или ты туп, как и остальные люди?

Максим покраснел. Но не от стыда, а от гнева, ощутив огромное желание вцепиться в это ненавистное лицо чёрной макаки и выдавить ей глаза. Пересилив ярость, ответил как можно спокойней:

– Если я не буду задавать уточняющих вопросов, то вряд ли стану эффективным исполнителем. Лучше всё уточнять заранее, поскольку импровизация – не мой конёк.

Неожиданно Усама рассмеялся и похлопал его по плечу.

– Молодец, парень. Всегда бей логикой: это твоя сильная сторона. Ладно, слушай сюда. Предстоит небольшое театральное представление. Зачем – вот тут уже не твоего ума дело. Задача: представить себя новым фюрером и произнести вдохновляющую речь перед сторонниками. Главное – искренняя подача, чтобы миллионы, услышав тебя, закричали «Зиг хайль».

– Честно говоря, я стесняюсь выступать перед большой толпой. Институтская аудитория – это мой потолок, – смущённо признался Максим, – хотя и там я испытываю определённый дискомфорт.

Разочаровано вздохнув, Усама притормозил у обочины.

– Ты точно тупой, – констатировал он. – Неужели после встречи с Апостолом тебе кажется, что мы можем чего-то не знать о тебе? Выходи из машины.

Максим угрюмо сидел и молчал.

– Я сказал, выходи из машины! – рявкнул Усама. – Вали к своей жене и забудь всё, что видел и слышал. Правда, с такими мозгами странно, что ты не забываешь собственное имя каждые пять секунд.

– Прошу прощения, куратор, – наконец, выдавил Максим сквозь зубы. – Я неверно сформулировал мысль, вернее, ответил быстрее, чем подумал, и потому сказал глупость. Нет мощи сильнее и мудрости глубже, чем у Великого Иблиса, да благословит его Тьма и приветствует. Я просто…

Его перебил дикий хохот Усамы. Он смеялся так, что слёзы лились из глаз.

– Да благословит его Тьма… о чёрт… ха-ха-ха-ха-ха… да благословит его Тьма и приветствует… ха-ха-ха-ха-ха…

Он стучал руками по дверце машины, по рулю и всё никак не мог успокоиться. Сквозь смех поинтересовался:

– Признайся, ты специально… ха-ха-ха-ха-ха… специально это придумал?

– Ну, я, пока был в отпуске, почитал Коран и хадисы, как рекомендовал мне ректор. Плюс несколько книг наиболее влиятельных имамов. Поэтому и решил, что, как говорится, если после имени Пророка произносят салават¹⁰ «да благословит его Аллах и приветствует», то после имени Тёмного Повелителя…

– Ладно, не нуди, я понял, – махнул рукой Усама и, заведя мотор, резко стартовал с места. – У нас просто принято говорить: «Альфа и Омега бытия» или «Архивариус Мироздания». Но то, что ты придумал, оригинально – я передам наверх, там оценят. Так, шутки в сторону: мы почти приехали. Пока будут одевать, размышляй над речью. Представь, что экоцид уже сегодня и толпы сторонников замерли в ожидании.

Это был небольшой магазинчик в Нижних Мнёвниках на территории байк-центра, насквозь пропахший спермой и перегаром. Двое бородатых похмельных продавцов, низко поклонившись Усаме, быстро сняли с Максима мерки и ринулись в подсобку. Через несколько минут он уже примерял весьма странный наряд.

Коричневые кожаные трусы, с дыркой в районе ануса и гульфиком, свисающим до колен, застёгнутым на молнию, дополнялись подвязкой с чулками. Правый оказался из мягкой леопардовой ткани с портретом Юлии Латыниной, левый же представлял собой имитацию колючей проволоки, сделанной, по-видимому, из силикона, поскольку никакого дискомфорта не доставлял и легко растягивался.

К майке-алкоголичке с искусно сымитированным пятном от рвоты прилагалась чёрная бархатная бабочка с рунами СС, выполненная стразами Swarovski. Принесли латексный плащ цветов «георгиевской ленты» с накладными руками посредине, показывающими средний палец, пояснив, что правая накладная кисть со специально встроенным прибором всегда направлена в сторону Вашингтона, а левая – в сторону Мекки. Но это одеяние жало в подмышках, и бородачи умчались за размером побольше. Максим же примерил фуражку из странной коробки с кучей печатей и подписей.

Лишь только он надел её на голову, нечто снизошло, а вернее, вырвалось из глубин ада и поглотило его. Некоторое время всё виделось, словно в тумане. Что-то говорили продавцы, провожая из магазина, а затем Усама посадил в машину и рванул куда-то по Новорижскому шоссе, но ни на секунду не прекращали звучать миллионы злых голосов, захвативших сознание.

Наконец, свернули на просёлочную дорогу и, проехав через небольшой лес, остановились посреди картофельного поля. Здесь Усама снял фуражку с Максима и постучал ему по голове:

– Алло, ты ещё здесь?

Ошалело посмотрев на водителя, он кивнул.

– Эк тебя торкнуло-то, – хмыкнул чеченец. – Фуражечку эту нам в спецхране ФСБ одолжили. Вещица из личного гардероба Адольфа свет Алоизыча. Прежде её примеряли всего несколько человек, но такого сродства, как у вас, не видел никогда. Значит, не ошибся Апостол. Теперь слушай последнюю инструкцию. Не переживай за время, которое проведёшь у патриотов. Здесь никто не заметит твоего отсутствия. Ну, как ты там выразился, да благословит тебя Тьма и приветствует.

Внезапно лицо Усамы стало серьёзным и суровым, он вылез из машины и подошёл к пассажирской дверце. Щёлкнув каблуками, отчеканил:

– Прошу, мой фюрер.

Максим немного неуклюже вылез – мешали накладные руки. Почувствовав, что чего-то не хватает, заметил оставленную на сиденье фуражку. Как только она вновь оказалась на голове, всё встало на свои места. Он знал, что говорить и кто его будет слушать.

– Братва! – вскинув правую руку от сердца к Солнцу, начал Максим. – В 2005 году мы впервые на этом поле проводили собрание авторитетов и законников «Единой России». Двести тысяч воров собралось здесь. Они явились не только по зову их сердец, но и по зову их верности понятиям.

Ему почудился одобрительный гул.

– Бродяги пережили тяжёлые времена, и это вынудило нас бороться, сплотило воедино и оставило нас великими. Те, кто не понимает блатной души, никогда не поймут происходящего. Именно блатная душа, загадочная и таинственная, будет собирать воедино сотни тысяч и миллионы воров не только «Единой России», но и всего мира среди бедствий и волнений.

Над полем зарябил воздух – то ли от жары, то ли от усиливающегося гула.

– Остальные не смогут понять, что это не является приказом государства. Они вводят в заблуждение сами себя. Не государство приказывает нам! Мы приказываем государству! Не государство создаёт нас! Мы создаём государство! – всё больше распалялся Максим, яростно размахивая руками. – Нет, «Единая Россия» живёт, и её основа тверда как никогда. И до тех пор, пока хоть один из нас сможет воровать, он будет давать свою силу партии так же, как это было и в прошлом. Гламурный бой обнимется с гламурным боем, копрофаг прильнёт к дерьму копрофага, свингеры сольются в групповухе, губернаторы с бюджетом, депутаты языками с анусом Михал Иваныча, а разрозненные мужики станут дойной коровой партийной братвы.

Его речь прервала долгая овация, и он кожей ощутил мощнейший поток воздуха, словно порыв ураганного ветра ударил в лицо. Но Максим даже не моргнул, а лишь громче и отрывистей взревел:

– Было бы оскорбительным, если бы мы потеряли то, что наворовали с таким трудом, с такими мучениями, с такими жертвами и многими лишениями. Нельзя жить и отказаться от того, что является целью и смыслом жизни. Этого бы не случилось, если бы не основное предназначение. И не земная сила вручила нам это предназначение, а Иблис, наш Бог воров и убийц! Поэтому мы даём клятву каждый день, каждый час делать лишь то, что велит нам Иблис!

Подхваченный потоком эмоций, он порывисто сорвал фуражку, не глядя бросил её Усаме и двинулся в сторону поля, чеканя шаг. Сама природа бесновалась вокруг вместе с пламенем в душе Максима. И тогда он увидел Его. Огромный джинн высился над полем, раскинув руки – казалось, он впитывал в себя вселенную. Искусственные конечности костюма отяжелели, ноги Максима подкосились. Он рухнул на колени с пониманием того, что сила – там, глубоко под землёй. И всеми шестью лапами принялся рыть туннель к преисподней.

Жук

Максиму всегда было интересно, каким образом в голливудских фильмах ожившие мертвецы выбираются из могил. Оказалось, это не так уж и сложно, особенно если появилась лишняя пара рук, хотя пока они ощущались скорее протезами.

Наверху его ждали двое в таких же, как у него, «георгиевских» плащах. Один с короткой рыжей бородой, другой в татуировках и без половины зубов. Пока Максим вылезал и отряхивался от комьев земли, мужчины молча наблюдали за ним, попивая что-то из крохотных бутылочек. Наконец, он поднялся, и рыжеволосый незнакомец, поправив на носу очки, строго поинтересовался:

– Патгиот?

Максим утвердительно кивнул. Тот улыбнулся, протягивая ладонь:

– Я Виталька-педофил, а это, – кивнул он на спутника, – Димка-беляш. А тебя, мил-человек, как звать-величать?

Пожав сухую крепкую руку, Максим призадумался.

– Ну-у-у… можете звать меня просто и скромно: Великий и Любимый Вождь.

– Вождь мочился в дождь, – загоготал Димка, дыхнув гнильём изо рта. – Мы тут эта, все вожди, в натуре. Ты эта, не выёживайся, а имя скажи: братва сама погоняло даст.

– Максим.

– Макси-и-им, – протянул тот и его лицо, сморщенное от пьянства, как слива, перекосилось от подозрительности. – Не русское какое-то имя. Ты эта, из глистославных будешь?

– Шёл бы ты знаешь куда со своим глистославием, – злобно ощерился Максим. – Нет Бога, кроме Иблиса, и Даджаль – пророк его.

– Ах библи-и-иса, – ещё протяжней выдал Димка и, криво ухмыльнувшись, кивнул Витальке. – Хватай чуробеса – отведём Куда Следует!

Не успел Максим опомниться, как эта парочка ловко скрутила ему все четыре руки за спину и потащила по грязным колдобинам между огромных зелёных стволов, уходящих высоко в небо. У одного из них остановились, и Димка деликатно обозначил своё присутствие, громко рыгнув. Сверху спустилась крепкая липкая нить, на которую и толкнули пленника. Через несколько мгновений он оказался наверху, где ему сразу прилетел кулак в лицо.

– Лежать-бояться, вспышка с тыла, – засмеялся кто-то. – Сейчас, э-э-э, начальство подойдёт и, в общем-то, как бы, например, разберётся.

Когда перед глазами перестало всё плыть, Максим увидел, что над ним склонился кто-то знакомый, и недоверчиво спросил:

– Паша?..

В детстве они учились в одном классе, хотя, конечно же, особо не общались: парень был из скромной еврейской семьи и не отличался какими-то выдающимися навыками, кроме разве что умения пить, не пьянея, а посему выгоды от него никакой не предвиделось, впрочем, как и вреда. После школы Паша Марьямов, по слухам, ушёл то ли в педагогический, то ли в музыкальный институт – Максим не особо интересовался. И вдруг – такая встреча.

– А, новый Послушник на стажировку прибыл, – мягко улыбнулся Паша. – Ну и чем ты нашу братву так огорчил?

– Попутала твоя братва, – хмуро отозвался Максим. – Они тут в курсе вообще, что к чему? Иблис им, марамоям, не нравится.

Паша протянул руку, помог подняться бывшему однокласснику, усадив на табуретку возле огромного, похожего на золочённый трон, кресла, и уселся напротив. Закинув ногу на ногу, достал из кармана четырёхрукого плаща нижними конечностями зубочистку, ловко подкинул её в воздух и, поймав верхней правой рукой, стал ковыряться во рту.

– Видишь ли, Максим, – демонстративно-пренебрежительно цыкая зубом, с огорчением констатировал тот, – ты завалил испытание с первой же минуты. Куратор наверняка говорил, что предстоит отправиться к патриотам. Говорил?

– Ну говорил.

– А теперь расскажи мне, где существуют некие гипотетические российские патриоты, поклоняющиеся дьяволу, да ещё и мусульманскому?

– Затупил. Думал, имелись в виду, так сказать, патриоты ада и наши сторонники, – смиренно признал Максим, поставив в уме галочку рассчитаться при случае с Пашей за это унижение.

– Патриоты ада… да, как там говорил Горбатый? Складно звонишь. Только вот, дружочек, мы с тобой давно знакомы. Людей ты всегда за говно считал и никогда особо своего отношения к окружающим не скрывал. Будь ты малёхо поумней, допёр бы. Надо же сначала разведать обстановку, мнение окружающих по всем вопросам, а уж потом затирать свои мантры. Но нет, как же: его величество прибыло, оно тут командовать клитором будет. А так не бывает, дружочек, – наклонившись к Максиму, ядовито улыбнулся Паша. – Так не бывает просто потому, что кроме тебя о величии Максима Николаевича знает только сам Максим Николаевич. Ладно. Начнём от печки. Сергей Евгеньевич, на минуточку.

Откуда-то сверху с той же толстой верёвки, на которой доставили Максима, свалился странный субъект. Его дегенеративное лицо обрамляла темно-русая аристократическая бородка, само же существо обладало восемью ногами, каждая из которых имела насаженные на щетинки различные газетные листы, словно в деревенском туалете. Некоторые были узнаваемы, вроде «Московского Комсомольца» или «Комсомольской правды». С первого взгляда газеты «Завтра» там обнаружить не удалось, зато на передней правой лапе виднелся «Русский порядок». Жирное волосатое чёрно-жёлто-белого цвета тело инвалида первой группы по онанизму омерзительно колыхалось при малейшем движении.

– Как бодрость духа? – гавкнул Сергей Евгеньевич.

– Будьте добры, унтерштурмфюрер, – не обратив внимания на странное приветствие, вежливо попросил Паша, – разъясните новичку, что значит быть патриотом.

Тот внимательно осмотрел клиента с ног до головы.

– Чё, будем дико пороться? – и, не удостоверившись, что клиент вошёл в разум, Сергей Евгеньевич без размаха, но с нечеловеческой силой ткнул Максима лапой в грудную клетку. Задохнувшись, тот согнулся, получил подсечку и уже на полу ощутил удары всех восьми лап.

– Оберштурмбанфюрер, ну в самом деле, что за зверства? – укоризненно воскликнул Паша. – Я ведь просил разъяснить, а не уродовать.

Лязгнув жвалами, Сергей Евгеньевич прекратил экзекуцию. Почесав лапой затылок, он поинтересовался:

– Допустим, чё там, разве эта, э-э-э, например, можно словами такое, э-э-э, объяснить? Патриотизм, например, можно только, э-э-э, на своей шкуре прочувствовать, например.

– Плохо, очень плохо, оберштурмбанфюрер, – саркастически пожурил паука Паша. – Неужели вы всегда так проводите разъяснительную работу с личным составом?

Тот несколько смутился.

– Та, вощем-та, ещё, например, э-э-э, часа на три связываю и вниз головой подвешиваю, – признался Сергей Евгеньевич.

– Нам с вами предстоит долгий и предметный разговор на эту тему, – пообещал Паша. – Свободны.

Паук метнул на этаж выше паутину и исчез из поля зрения. Максим приподнялся на локтях, сплюнул кровь и вытер рукавом разбитые губы. Потом поднялся, сел на табуретку и прокряхтел:

– Красивый спектакль, убедительный. Тебе бы в театре играть. Одна проблемка, маленькая такая. Я всё-таки не из контингента тупорылых баранов и про такие приёмчики слышал тысячу раз.

– У нас, к твоему сведению, ни единого барана здесь нет, – с притворной обидой заметил Паша, – Только насекомые.

– Кончай уже, а? И так голова болит после твоего этого обер-шмобера, – поморщился Максим, ощупывая разбитое, постепенно опухающее лицо. – Выкладывай, что надо, без, так сказать, психологических этюдов.

– Да мне-то как раз ничего и не надо, дружочек, – посерьёзнел Паша. – Это тебе надо пройти стажировку и проникнуться истинно русским духом. Поживёшь среди простого народа, присмотришься. Ну, отоварят наверняка не раз и не два, к гадалке не ходи. Но это тоже немаловажная составляющая часть русскости: мужик ведь слов не понимает и не любит особо много говорить. В любой непонятной ситуации ему проще дать по морде, чем пытаться разобраться, что к чему. А то, знаешь ли, гордыня – дело хорошее, когда за ней стоит что-то кроме раздутого самомнения. Ты у нас, конечно, почти что спортсмен, но в том и фокус с лишними руками.

Максиму действительно они крайне мешали – иначе бы он так просто не дался той паре алкашей. Долгие тренировки на татами приучили тело к определённому распределению веса, к особым движениям, а тут словно привязали два самодвижущихся бревна, с которыми толком и развернуться нельзя. Теперь стало ясно, зачем.

Паша встал и, подойдя, покровительственно похлопал по щеке бывшего одноклассника ладонью.

– Ладно, не бзди. Пообвыкнешься. Ещё увидимся. Свободен.

Нижними руками он резко выдернул из-под Максима скамейку и пнул его ногой. Обречённо закрыв глаза, тот полетел навстречу земле и судьбе.