Троянский кот

– Куда? – спросил Франс.

– Добывать деньги. Но знай, куда бы ты ни направился – ты окажешься в своем городе. Твое время отныне – ночь, потому что днем господин с черной повязкой прячется. И куда бы ты ни пошел, когда погаснут фонари, окажешься здесь. Ибо есть пространство между жизнью и смертью для таких, как ты, и для тех, кто гораздо лучше тебя…

Боцман обвел взглядом побережье. Он увидел дюны, и хижину под соснами, и сарайчик, и распяленные на кустах сети, и старую лодку на берегу. А пока он разглядывал мир, в который поместила его Стелла Марис, она исчезла – и звать ее было уже бесполезно.

И вот он приходит, и слоняется по кабачкам, и, присев на корточки, заглядывает в низкие окна – не пьют ли матросы и не высматривает ли среди них простака его враг. А в кулаке у него зажаты заветные монеты. Но господин с черной повязкой никак не попадается ему, зато приходит заспанный фонарщик и идет вдоль узкой улицы, гася свои фонари. И Франс прячет пять талеров в карман до следующего вечера.

Но, когда он опять собирается на охоту за господином с черной повязкой, выясняется, что часть денег пропала – ведь в кармане большая дыра, а зашить ее нечем. Козий рог с иголками и моточками ниток Франс утратил в тот же вечер, когда пропил якорь. И он клянет себя, и ворчит, и идет добывать деньги.

Если непонятным образом лепешки смолы на палубе, которые собирались отскрести утром, за ночь пропали, или поправлены и понову прошиты марки на концах пеньковых тросов и переобтянуты бензеля на рангоуте, – знай, это работа Франса. Это он потрудился, чтобы опять собрать деньги и выкупить якорь. Он надеется на тебя – так не скупись, оставь ему несколько шиллингов или даже талер! Ведь однажды он встретит своего смертельного врага, и швырнет ему в лицо пять талеров, и взвоет господин с черной повязкой, чье лицо монеты прожгут насквозь!

Но если ты пожалеешь денег на то, чтобы спасти команду «Габриэля Шторма», – берегись! Запах жадности, которого человеческому носу не уловить, достигнет ноздрей господина с черной повязкой, и зловеще усмехнется этот господин, и поспешит, словно на зов, и однажды вечером сядет перед тобой в пивном погребке, улыбаясь, и заговорит, потворствуя твоему пьянству и заманивая в ловушку.

Оставь монету там, где потрудился боцман Франс, – и пусть спасутся матросы, и старый капитан, и помощник Габриэль, и его преданная невеста.

Богадельня строгого режима

– Вон, вон он, петух, – показал дядюшка Сарво на еле видную искорку в небе. – Когда идешь проливом, при начале заката сразу высматривай его и с ним сверяйся. Береговым огням веры нет – эти сукины дети как-то, помнится, плавучий маяк соорудили, так и таскали его вдоль берега. А церковь – дело надежное, куда она денется? И петух со шпиля не улетит. По нему всегда определяйся.

– Он весь целиком медный? – спросил маленький Ганс.

– Я думаю, из медных листов склепан. Если целиком – сколько бы он весил? Шпиль бы под ним подломился. Понял насчет петуха? Учись, пока я жив. Теперь иди, лови Вредителя. Чтобы до темноты сидел в клетке!

Сплетенная из прутьев собственноручно дядюшкой Сарво клетка стояла тут же, на палубе. Высотой она была старому боцману по пояс. Вредитель, здоровенный попугай, купленный на Кренхольме у очень сомнительных ребят, шедших с запада на потрепанном галиоте, как всегда, взлетел на рей и умащивался там на ночлег. Снять оттуда драчливую птицу можно было только при помощи мешка, внезапно и ловко на нее накинутого.

Флейт «Варау» возвращался с юга домой, в Аннерглим, с заходом в Герден. Впереди оставалось только одно недоразумение – две длинные мели. Первая начиналась там, откуда виден был маяк, установленный бароном Вентерном. Но с маяком случались недоразумения. Дурные люди гасили его огонь, зато зажигали свой, да так правильно выбирали место, что судно, считаясь с фальшивым маяком, как раз садилось брюхом на мель, тут-то и налетали на рыбацких лодках удалые молодцы с замазанными сажей лицами.

Потом, от Гердена до Аннерглима, идти было совсем просто – не теряя из виду берега. До осенних штормов оставалось еще месяца полтора, солнце грело, но не припекало, так что эту часть пути матросы считали самой приятной – тем более, что в Гердене брали свежую воду, зелень, овощи, свежее и копченое мясо вместо надоевшей солонины, и пять дней блаженствовали, как на райском облаке.

Для Ганса это было первое плаванье. Мальчишку отдала на флейт его мать, вдова капитана Сельтера. Она привела его, когда стояли в Виннидау, ожидая груза. Капитан Гросс был, видимо, предупрежден и принял Ганса без долгих разговоров. А команда побожилась, что никто его не обидит.

Сельтера помнили и уважали. Владелец «Варау», арматор Эрнст Схуттен, был в каком-то давнем загадочном долгу перед Сельтером – то ли капитан его самого спас, то ли кого-то из родни. Экипаж понимал – если не вернуть такой долг сыну покойного, то прощай арматорская репутация.

– Придем в Герден – возьмем тебя в гости к старому Ансу Ансену, и к Фрицу Альтшулеру, и к Матти Унденсену, – пообещал дядюшка Сарво, когда Ганс притащил мешок с трепыхающимся и вопящим попугаем. – Это – настоящие морские ястребы. Вот пусть они тебя благословят на морское дело. Всякий раз, заходя в Герден, будешь их навещать. У нас на «Варау» так заведено – хоть кто-то к ним приходит, рассказывает новости, передает подарки. Я-то уже сам скоро к ним в кубрик переберусь. Вот только в Вердинген схожу, с сестрой и племянниками повидаюсь. А потом – все, на вечный прикол.

К ним подошел Георг Брюс, молодой помощник капитана.

– Ну что, дядюшка Сарво, завтра – к нашим старичкам? – спросил он.

– Сколько раз тебе повторять – на воде нет «завтра», а если есть – то с оглядкой на Стеллу Марис. Когда Стелла Марис доведет до гавани – вот так говори.

И боцман посмотрел на небо, словно оказывая этим уважение незримо парящей над волнами Стелле Марис, Звезде Морей, раскинувшей над охраняемым ею флейтом синее покрывало – того древнего синего цвета, который красильщикам не дается, хоть тресни.

– Когда Стелла Марис доведет до гавани, – послушно повторил Георг. И как не согласиться с человеком, который выучил тебя, совсем желторотого юнгу, вязать морские узлы за спиной?

В Гердене были три высоких колокольни, и с той, что ближе к берегу, прозванной «Длинной Мартой», обычно следили за побережьем и окоемом зоркие мальчишки. На рассвете они издали высмотрели и узнали «Варау». Когда флейт неторопливо приближался к гавани, навстречу уже вышли лодки с таможенниками и береговой охраной. Судно встало на рейд, капитан Гросс уладил все формальности, а на берегу уже ждали купцы, носильщики и сам Эрнст Схуттен.

После полудня Георг, дядюшка Сарво и маленький Ганс сошли на берег. Ганс все имущество оставил в кубрике, и ему доверили нести клетку с Вредителем. Полное имя попугая было «Утти-Вредитель-который-шкодит-под-палубой», но звать по имени Утти было опасно – бесенок, являвшийся в виде большой крысы с мохнатым, как у белки, хвостом, мог устроить пакость. Говорили, что раз в одиннадцать лет он находит себе любимчика и помогает ему, как умеет. Фриц Альтшулер рассказывал надежным людям, что, когда «Дева Гольда» затонула и матросы спасались вплавь, он видел Утти – тот плыл на пустом ящике и показывал дорогу к отмели; отмель была далеко от берега, но, если знать приметы, можно было выйти на сушу пешком, всего лишь по грудь в воде.

Попугай тоже был шкодлив, но на «Варау» решили, что для стариков в богадельне такой подарочек – в самый раз, пусть они там с Вредителем ссорятся и мирятся, лишь бы не скучали. Тем более, что старики уже как-то намекали – неплохо бы завести такое развлечение, а уж они найдут, чему птичку научить.

Шли торжественно – впереди Георг Брюс, красиво причесанный на прямой пробор и подвивший кончики русых волос, в лиловом бархатном кафтанчике и штанах, в дорогих сапогах из рыжей эспанской тисненой кожи, за ним вперевалочку боцман в кожаной куртке без воротника и в новых синих парусиновых штанах, заправленных в сапоги из тюленьей кожи, последним – Ганс в синей курточке юнги, с алым шейным платком, в коротких штанах и туфлях на босу ногу, ибо роскошь юнгам не полагается. Ганс держал на плече клетку, замотанную в парусину, и Вредитель время от времени оттуда орал скрипучим голосом. Польза от этого была такая, что прохожие шарахались и уступали морякам дорогу.

Дядюшка Сарво нес на плече скатку, в которой моряки часто таскают имущество. Он собирался оставить скатку в кабачке вдовы Менгден, с которой у него тридцать лет назад были какие-то причудливые отношения. А Георг взял с собой сундучок с подарками для всей семьи. Семья летом жила за городом, и он на пару часов оставил сундучок у той же вдовы. Она же, зная повадки дядюшки Сарво, быстро собрала корзину с провиантом – хорошо запеченной бужениной, мягкими булками, луковыми пирогами и прочей снедью, недоступной во время плаванья. Туда же старый боцман сунул две бутылки вина из своей скатки. Предполагалось, что всем этим он будет угощаться вместе со старыми товарищами.

– Теперь курс на богадельню, – сказал дядюшка Сарво. – Там нас уже заждались. Матти, поди, каждый день ходит к «Длинной Марте» узнавать новости.

Матросская богадельня была гордостью Гердена. Туда магистрат определял старых и не наживших семьи моряков. Обычно это были герденские жители, но случалось, что брали из Гольда, из Абенау, из Глейерфурта, если эти города оплачивали место. Опять же, арматоры пристраивали в богадельню своих людей, невзирая на происхождение. И те же арматоры строго следили за тем, чтобы стариков хорошо кормили, вовремя меняли простыни, при необходимости – звали к ним врачей. Всякий, кто нанимался, скажем, на судно к Схуттену, или к его троюродному брату Велле, или к их конкуренту Абелю Цумзее, мог быть уверен – помирать на старости лет от голода под забором не придется. Но не бывает ведра варенья без птичкиного подарка из поднебесья: в богадельне настрого было запрещено распитие хмельных напитков. За пьянство могли выгнать – и выгоняли. Слоняйся тогда по дорогам, ночуй в стогах, выкапывай на полях мерзлую репу и брюкву.

Еще выгоняли за воровство, если удавалось найти доказательства. И за злостное нарушение порядка. Богадельня просыпалась в шесть утра, в половине седьмого подавали завтрак, в полдень – обед, в четыре – простоквашу с хлебом, и в девять – ужин, а в постель следовало лечь в десять. Если опоздать раза два к столу – конечно, ничего не будет. Если опозданий накопится с десяток – смотритель, Карл Липрехт, отругает. Ругань не поможет – ступай, разгильдяй, искать ветра в поле! Но такой беды еще ни разу не случилось.

Богадельня занимала целый дом в том же квартале, что и «Длинная Марта». Это был квартал старинных каменных амбаров, и те из моряков, что покрепче, нанимались иногда дневными сторожами. Они знали всех, кто трудился при амбарах, и их все знали. Магистрат делал вид, будто не замечает этого крошечного противозаконного приработка.

Дом, где поселить моряков, купили у разорившегося купца Адельстрахта вместе с запасами постельного белья, кроватями и тюфяками. Только починили черепичную крышу и установили великолепный флюгер с вырезанным из жести трехмачтовым парусником – пусть все видят, что дом не простой.

Перед богадельней была маленькая мощеная площадь с фонтаном и большой каменной лоханью – поить лошадей. На краю лохани сидели двое мальчишек и пели песню, которой явно научились у старых моряков. Дядюшка Сарво и Георг узнали ребят – они кормились от богадельни: бегали с поручениями, помогали на кухне.

Гости обошли фонтан – и тут только заметили неладное. На каменных скамьях справа и слева от входа никто не сидел с мужским рукодельем – не резал деревянные игрушки, не плел сетки для рыбацких сачков. Окна богадельни были закрыты ставнями – это днем-то. А на двери висел большой замок.

– Эй, детки, что эта капридифолия значит? – спросил ребят дядюшка Сарво.

– А то и значит, что накрылась богадельня осиновым ушатом, – совсем по-морскому выразились детки. – Завелась в ней какая-то заразная хворь, и всех вывезли за город. Чтобы мы ее не подцепили.

– Что за хворь? – строго спросил старый боцман. – Как выглядит?

– Да никак не выглядит. Просто приходим мы утром, а дверь заперта. Нам сторож Черепахиного амбара сказал, там теперь ночным сторожем – Вильгельм Отто, который из береговой стражи, – объяснили ребята. – Он после заката заступает на вахту, но приходит раньше – сидит на тюках, болтает с грузчиками. Он видел, как наших старичков увозили. Теперь вот ждем – может, хворь кончилась и тех, кто жив, обратно привезут?

– Всех, выходит, увезли, – уточнил дядюшка Сарво. – И кастеляншу? И стряпуху? И старого зануду Липрехта?

– Всех, всех…

Черепахин амбар был сразу за Верблюжьим амбаром, напротив Змеиного амбара – названия им дали по большим каменным животным над воротами. Хозяин десять раз сменится, улице другое имя дадут, но никому и в голову не придет отковыривать каменную черепаху весом в триста фунтов.

К Змеиному амбару сбоку был пристроен кабачок «Люсинда» – там и сели, решив, что до заката вполне можно пообедать. В «Люсинде» кормили простой люд, но после сухарей и солонины ломоть свежеиспеченного хлеба с куском домашнего сыра – уже деликатес. Корзину с гостинцами решили пока не трогать – мало ли что выяснится; может, старички где-то неподалеку, так что можно будет добежать.

Простой люд, приходивший в «Люсинду» поесть каши со шкварками, ничего толком о богадельне не знал, разве что был благодарен магистрату, так решительно пресекшему заразу.

Вильгельма Отто прождали долго, и за это время дядюшка Сарво перебрал все известные ему заразные хвори, включая черную оспу, рябую оспу, бубонную чуму, горловую чуму и всю ту дрянь, которую можно подцепить у гулящих девок. Насчет девок Георг усомнился – хотя их в портовом городе больше двух сотен, но городскому врачу вменено в обязанность раз в месяц их осматривать. Другое дело – что девками занимаются его ученики и могут по неопытности проворонить важные приметы. Но Герден тем и славится, что портовые девки – относительно чистые. Они и сами о себе заботятся, подозрительного гостя могут спустить с лестницы. Иначе виновницы неприятностей будут пороты на городской площади и выкинуты из Гердена навеки.

– Нет, это не девки виноваты, – согласился дядюшка Сарво. – Но посуди сам, сынок, хворь прицепилась к одному-единственному дому во всем городе. Что-то тут неладно.

Вильгельм Отто, придя, подтвердил: да, неладно. Старых моряков увезли в закрытых повозках среди ночи. Сопровождала их особая стража – отряд помощников городского палача, которых имелось более двадцати человек. И не потому магистрат платил жалование такой ораве, что преступлений совершалось множество, а просто в их обязанности входил и вывоз всякого мусора, включая самый вонючий. Это было дурным знаком – значит, все-таки зараза…

– И что – молча позволили себя увезти? – спросил Георг.

– Сдается мне, уж до того были больны, что и голоса поднять не могли, – ответил Вильгельм Отто. – А вот кое-что проделали. Я как раз вышел на угол поглядеть, как повозки отходят, так из последней вылетел перстень и – звяк!

– Какой перстень?! – прямо зарычал дядюшка Сармо.

– Серебряный. Я его руками брать-то побоялся, а на палку поддел и в щели схоронил. Мало ли, какая зараза? Вот выяснится, что…

– Веди, показывай! – хором закричали Георг и дядюшка Сарво.

Щель была между серым камнем амбарного фундамента и пурпурно-синим камнем брусчатки, которую магистрат закупил чуть ли не в Свенске. Послали Ганса за палочкой, с трудом выковыряли перстень, и дядюшка Сарво, разглядев его, сказал прямо:

– Сынок, дело неладно. Знаешь, что это?

– Нет, не знаю, – честно признался Георг.

– Это когда «Северную деву» выкинуло на Эрхольм, парни, что там две недели просидели, получая в день полкружки пресной воды и две галеты, как-то ненароком спасли сундук с золотой посудой. Арматором «Северной девы» был отец Абеля Цумзее, Гильберт Цумзее, тот еще пройдоха. Но он парней отблагодарил и всем, кто уцелел, подарил, кроме денег, еще серебряные перстни. Нарочно, чтобы помнили, на них велел носовую куклу «Северной девы» изобразить – ну так вот она. Матти как раз был на Эрхольме. У него и у Анса Ансена были такие перстни… нет, вру, еще Петер Шпее – Петер-толстяк, помнишь, он еще спьяну забрел на «Морского ангела» вместо «Доротеи» и потащился не в Вердинген, где его ждала невеста, а на юг, в Порту-Периш… – дядюшка Сарво задумался, вспоминая. – Впрочем, он и в Порту-Периш на ком-то чуть не женился… Вот он тоже носил такой перстень, а получил его от брата. Брата сожрала гнилая горячка на обратной дороге из Норскеншира… должна же быть хоть какая-то память…

Старый боцман загрустил было, но опомнился.

– Давно это было, сынок. Еще твой батюшка был в небесах безгрешной душенькой и приглядывался, в какое бабье чрево вселиться…

Георг с любопытством разглядывал толстый серебряный перстень, надетый на палочку. Узнать в причудливой загогулине женскую фигуру было мудрено. Он не сразу вспомнил, что «северными девами» в Абенау называют хвостатых сирен, а рисуют их так, что задранный раздвоенный хвост торчит у «девы» за спиной, образуя над плечами нечто вроде крылышек. Но дядюшка Сарво был прав – такой перстень уж ни с чем не спутаешь.

– Если так, то дядюшка Матти с этим сокровищем добровольно бы не расстался, – сказал Георг. – Он ведь даже не носил перстень, а где-то прятал.

– Поди поноси, когда пальцы распухли и стали хуже клешней, – возразил старый боцман. – У него эта болезнь завелась от сырости. Анс свой перстень тоже не носил, тоже прятал. Но он мне сказал как-то, что хочет лечь с этим перстнем в могилу. И надо же – уезжая, кто-то из них потерял такую памятную вещицу…

При этих словах дядюшка Сарво как-то туманно посмотрел на Георга.

– Да, мне тоже кажется, что перстень из повозки выбросили нарочно, – ответил на взгляд Георг. – Что-то этим наши старички хотели сказать.

– Давай думать, сынок. Но сперва заплати-ка пару грошей Вильгельму Отто. А перстень мы заберем.

– Как это – заберете?! – возмутился сторож.

– Очень просто, – дядюшка Сарво снял находку с палочки и с трудом надвинул на толстый палец. – Заразы в нем никакой нет. Это и мальку глупыша ясно. Потому его и выбросили, чтобы простак, вроде тебя, подобрал да по всему Гердену раззвонил. Рано или поздно про перстень бы услышали те, кто помнит его историю. Говоришь, в Северные ворота их увезли? И среди ночи ворота для повозок отворили?

– Да. А двух грошей мало, – заявил сторож.

– Дай ему, сынок, третий грош, и пусть угомонится.

Потом дядюшка Сарво взял курс на кабачок «Мешок ветра», велев Гансу идти следом с клеткой.

– Привыкай, детка, – так он сказал. – Сегодня я еще не дам тебе напиться, но однажды ты по-настоящему надерешься до свинского образа под моим бдительным руководством. Ты должен знать, что это такое. А господин Брюс должен знать, каков ты во хмелю. Потому что через два года капитан Гросс уступит место капитану Брюсу.

Георг улыбнулся – он не только дни, а даже часы считал до этой заветной минуты.

– Но я к тому времени буду уже в герденской богадельне. Ты будешь приходить ко мне, сынок?

– Не говори глупостей, дядюшка Сарво, – одернул его Георг. – Всякий раз, заходя в Герден, буду приходить к тебе и звать тебя в «Мешок ветра». И диковины буду тебе привозить. Помнишь, как мы выменяли свенскую лодку из тюленьих шкур на бочонок пальмового вина?

– Не вздумай привозить пальмовое вино – оно мне не понравилось.

В «Мешке ветра» Георг взял себе и боцману по кружке пива, Гансу – портера, который даже невинным девицам пить дозволяется. На закуску спросили копченого угря, серого хлеба с тмином, горячих яичных лепешек.

Владелец кабачка, Эммерих Адсон, был когда-то судовым коком, но служил на военном судне и стряпал для господ офицеров. Про него рассказывали, что, когда его линейный корабль выходил из порта, на верхней палубе всякое свободное местечко бывало занято клетками с курами и гусями, а на носу он мог устроить загородку для поросят. Он знал дядюшку Сарво с незапамятных времен. Не то чтобы он уважал боцмана – не может человек из семьи южных Адсонов уважать варвара с островов. Скорее он покровительствовал дядюшке Сарво, как аристократ – добропорядочному плебею. А вот по отношению к Георгу Брюсу он сам был неумытым варваром – капитаны Брюсы уже лет двести командовали Адсонами на море и на суше. Поэтому приглашение Георга присесть к столу Эммерих принял поспешно и даже с той суетливостью, которую полагал признаком хорошего тона.

– Что знаете вы, любезный герр, о заразной хвори в матросской богадельне? – напрямую спросил Георг.

– Ее могли гости притащить. Незадолго до того приходил «Святой Андреас», доставил вино, сушеные фрукты, железо, медные листы. Мы тут всех перебрали – не иначе, оттуда кто-то в богадельню приходил. «Святой Андреас» всего два дня стоял у пирса. А вся эта курага, финики, инжир – с юга. Оттуда только и жди хвори.

– И куда делись курага и финики с инжиром? – спросил дядюшка Сармо.

– Роллинген все забрал. Это для него и привезли.

– Значит, Роллинген сейчас торгует заразой? – удивился Георг. – И никто во всем Гердене ее не подцепил?

– Вот потому и не подцепил, что у Роллингена отказались брать сушеные фрукты. Он весь груз и увез куда-то в сторону Зеберау.

– Вот мерзавец! – возмутился боцман. – Значит, только в богадельню заразу принесли. И что, скоро она проявилась?

– Сразу, – ответил кабатчик. – Днем я видел старого Матти. Он очень бодро шел по рынку. Он еще и бегает почище любого молодого.

– С чего это старый хрыч вздумал бегать?! – дядюшка Сармо не то чтобы просто удивился, а у него глаза на лоб полезли.

– Я так полагаю, не хотел с герром Горациусом встречаться. Я как раз выбирал в овощном ряду капусту и видел – Матти, заметив Горациуса, повернулся и поскакал, как молодой козел. Чего-то они, видно, не поделили. Может, Матти пытался выпросить у Горациуса, чтобы кормили лучше.

– Не тот он человек, чтобы ходить в магистрат попрошайничать, – возразил боцман.

– Но герр Горациус сам был в богадельне. Что-то он там проверял. Может, тогда и повздорили, – предположил Адсон. – Я только то знаю, что днем видел Матти, а ночью всех из богадельни увезли.

Кабатчик не рассказал бы всего этого, но он видел, что Георг Брюс не просто так молчит, а слушает очень внимательно – значит, дядюшка Сарво ведет расспросы по его приказанию.

Георг был еще очень молод – что такое двадцать лет для моряка? Он и помощником капитана служил всего полгода – родня уговорилась с Гроссом, чтобы тот готовил себе достойную смену, и хорошо заплатила: дочка Гросса и ее муж смогли купить домик, на который давно положили глаз, в рассрочку, с ничтожным процентом. Через два года в этом домике поселился бы и Гросс, нянчил внучат, баловался резьбой по дереву. Так что Георг Брюс и в силу молодости, и в силу приятной внешности, и в силу спокойного характера был общим любимчиком – и родня о нем заботилась, и капитан Гросс с ним возился, и даже дядюшка Сарво, которому нелегко было угодить, признал в нем будущего капитана. Правда, боцман собирался списаться на берег, вот только сходит в последний раз в Вердинген повидаться с сестрой, а из Вердингена – прямым ходом в герденскую богадельню. Но матросы с «Варау» слышали про эту затею еще года четыре назад, и ничего – как-то обходилось.

Боцман знал Георга еще мальчишкой, вроде Ганса, и между ними как-то сложилось особое взаимопонимание. Боцман задавал именно те вопросы, которые приходили на ум Георгу, только он бы не выразил их словами столь кратко.

Георгу захотелось спросить, был ли герр Горациус в богадельне один, или его сопровождал кто-то из ратсманов. Дядюшка Сарво спросил, и оказалось, что с Горациусом был только его слуга Кристоф.

– Причудливое дело, – сказал боцман. – Одно слово – капридифолия.

– Пора нам на судно, – объявил, вставая, Георг. – Герр Отто, не хотите ли приютить нашего попугая? Деньги на корм мы оставим. Он ученый, знает десяток слов, вашим гостям понравится.

Попугай глядел сквозь прутья с таким видом, будто желал сказать: ни слова вы от меня в жизни не добьетесь.

Кабатчик знал, что попугая привезли в подарок старым матросам, и пообещал, когда странная история с заразной хворью кончится, отдать его в богадельню – если только в Гердене еще будет богадельня.

Когда Георг, дядюшка Сарво и Ганс вышли из «Мешка ветра», было уже темно.

– Отойдем подальше, – сказал боцман. – Этот Эммерих Адсон ненадежный человечишка. А потолковать надо…

– Да, – согласился Георг. – Но только где? Если ворота заперты, то на «Варау» мы уже не попадем.

– У моей вдовушки. Она, конечно, дура, но тридцать лет хочет за меня замуж. Может, и не выдаст. Ганс! Обо всем, что слышал и услышишь, молчи, как рыба сомус. Понял?

Насчет рыбы сомус никто не знал, существует ли она в природе, или боцман зачем-то ее выдумал, как непонятную капридифолию. Очевидно, рыба умела молчать покруче всех прочих рыб, но как ей это удавалось – матросы гадали уже по меньшей мере сорок лет.

Вдова Менгден уже спала, но услышала знакомый стук в окошко и впустила гостей. Более того – она дала им тюфяки и одеяла. А боцман милостиво позволил ей присутствовать при мужском разговоре.

– Такие перстни сами с пальца не скатываются и дырку в повозке не ищут, – сказал он. – Эти старые хитрецы в богадельне прекрасно знают, когда ждать «Варау», или «Белого ястреба», или ту же «Прекрасную Матильду». Когда их увозили, они сообразили, что вот-вот кто-то из нас придет к ним с гостинцами, станет доискиваться правды и расспрашивать соседей. Вот что они хотели нам сказать: мы в такую беду попали, что утрата заветного перстня по сравнению с ней – тьфу!

– В таком случае, где-то на дороге от Северных ворот они могут выбросить и второй перстень, и третий, – предположил Георг. – Ведь если кто-то из моряков догадается, что старики в беде, то станет их разыскивать и расспрашивать крестьян по обе стороны северной дороги.

– Что скажешь, Ганс? – спросил дядюшка Сарво мальчика. – У тебя взгляд свежий, голова старой рухлядью не забита. Ну? Говори?

– Хочешь сказать, что у меня голова забита старой рухлядью? – вдруг возмутилась вдова Менгден. – А вот спросил бы меня про богадельню! Я бы много чего порассказала!

– Эти бабы! – воскликнул боцман. – Ну, что ты такого можешь знать о Фрице Альтшулере? Или о Петере Шпее? То, что тебе расскажут стряпуха Грета или кастелянша Фике? Ты славная красотка, милочка, но в мужские дела тебе лучше не соваться.

Георг с подозрением посмотрел на вдову Менгден. Вот уж кого он бы не назвал красоткой! Вдова была тоща, как вяленая селедка, и профиль имела какой-то селедочий. К тому же, она была на полголовы выше дядюшки Сарво. Георг имел свое понятие о союзе мужчины и женщины; одним из правил такого союза была разница в росте на те же полголовы, но в пользу мужчины. Он не понимал, как мужчина может затевать шашни с женщиной, которая выше его ростом: это ж и поцеловаться толком невозможно! Прыгать перед ней, что ли, пока случайно не коснешься губ?

– Я могу и помолчать, мой красавчик, – ответила вдова. – Но кто тебе тогда расскажет, какого страха натерпелась бедная Грета, когда этот жуткий гость ратсмана Горациуса шарил по всем углам. Вот на второй день после того, как Горациус его приводил, богадельню и прикрыли.

– Что еще за гость? – вместо боцмана спросил Георг.

– Ох, этого никто не знает. Он не здешний, – сказала вдова. – Я даже не представляю, какая земля плодит таких уродов. Штаны у него были, как у сапожника из Глейерфурта, с кожаными заплатками на ляжках. Чулки черные, как у этих сумасшедших братьев-обличителей, которые проповедуют, будто море высохнет, а дно загорится; вы таких еще не встречали? Да, главное забыла! Шляпа на нем была остроконечная – вроде тех, какие надевает братство мельников на осеннее шествие, только мельники повязывают зеленые и желтые ленточки…

– Что я тебе говорил, сынок?! – радостно заорал дядюшка Сарво. – Она только штаны и разглядела!

Как и следовало ожидать, вдова описала урода со слов стряпухи, а та действительно обратила внимание лишь на одежду – чего ей уродскую рожу разглядывать? Вспомнились еще длинные седые волосы – хоть косы из них плети, причем седина совсем старческая, желтоватая. Но кое-что путное вдова рассказала: гость ратсмана Горациуса так шарил по всей богадельне, словно искал что-то крошечное; не найдя, поссорился со старыми моряками и убежал жаловаться. На следующий день приходил сам ратсман, пытался чего-то от них добиться, толковал с каждым наедине. И уж тогда ночью богадельню вывезли.

– Может, из-за той загадочной хвори они спорили? – спросила вдова. – Может, этот урод все-таки доктор? Доктора, конечно, ходят туда, где заразная хворь, с красными носами… но кто его, урода, разберет…

– А что, неужели никто из герденских зубодралов и костоправов не приходил в богадельню с красным носом? – и вдова Менгден, и Георг имели в виду приметный головной убор врачей, зеленую шляпу с приделанной к ней маской, а из маски торчит на три гольдских дюйма алый носище с дырками, набитый изнутри всякими хитрыми благовониями, чтобы врач, втягивая воздух, ими дышал, а не заразой.

– Да не видели… Ах ты, Дева-Спасительница, Стелла Марис, неужто и Грета, и Фике теперь вместе с нашими стариками помрут? – запечалилась вдова. – Они и жизни-то хорошей не видали, бедняжки мои…

– Итак! – поспешно провозгласил боцман, чтобы не дать своей давней подружке разрыдаться. – Что мы имеем? Мы имеем урода, которого никто не сможет опознать, если у него хватит ума перерядиться, скажем, в штаны гольдского свинопаса, которые выше колена, и надеть матросскую кожаную шапку с назатыльником! И мы имеем ратсмана Горациуса, который наверняка что-то знает о стариках. И перстень. Это – все. Что скажешь, сынок?

– Скажу, что нужно пойти по следу повозок, – сразу решил Георг. – Наши старички не сапожной дратвой сшиты и не липовым лыком подбиты. Если они решили оставлять на пути знаки, то найдут способ!

– И это будут знаки, понятные только нам, морскому народцу, – согласился дядюшка Сарво. – Значит, нужно, как только откроют ворота, возвращаться на «Варау». Доложим капитану Гроссу – пусть снаряжает экспедицию. Нельзя своих в беде оставлять – Стелла Марис накажет.

– Дядюшка Сарво, – подал голос Ганс. – Я всюду залезу… я в самые узкие окошки лазил…

– В погреб за сметаной? – сразу догадался боцман. – Цыц. Экспедиция будет опасная, это не с мальчишками за яблоками…