Йага

Глава 5
Девичьи радости

Дочь леса и помыслить не смела, чтобы матушку ослушаться! Нет, за нею не следили, за ногу к избе не привязывали. Но раз, загулявшись в роще, она застала Зорку напуганной и заплаканной: решила, что увели кровиночку злые люди. Тогда-то матушка и рассказала, что от больших селений не жди добра, что ведьм не слишком-то жалуют, пока помощь не понадобится, что всякий обидеть может. Йага не верила. Она-то видела, как славно девки водят по березнячку танки², как малые дети играют, как милуются возлюбленные, прячась от чужих глаз. Но видела она также и охотников, ставящих капканы, и озлённых тёток, умоляющих ведьму дать такое средство, чтобы недруг дух испустил. И пообещала из лесу не выходить. Глупая была, юная совсем…

А давши слово – держи. И далее, чем до опушки Йага не забредала ни разу.

Но вот пришёл этот рыжий, и забылся зарок. И вот уже, ругая себя последними словами, Йага чесала спутанные волосы, искала тулупчик, завязывала покрасивше фартук.

Право, ну с ним же лучше, чем одной! А любопытство из года в год меньше не становится…

Поначалу шло гладко. Оставались позади знакомые ёлки, желали доброго пути осины, кланялись голые берёзки. Но едва чаща начала редеть, дочь леса повернула вспять.

– Нет, всё ж я лучше ворочусь… Матушка напугается…

– Родичи вечно пугаются, что ж теперь, вечно у неё под юбкой сидеть?

– Расстроится…

– Для того детей и рожают, им положено матерей расстраивать.

Йага позволила взять себя под руку и повести дальше, но через версту вновь остановилась.

– Нет, нехорошо. Давай мы до опушки только и будет.

– До опушки дойдём, а там сама скажешь, – пообещал Рьян.

– А носят такие фартуки в городе-то?

Фартук и в самом деле был диковинный. Чёрный, с алой нарядной вышивкой. Да только руны на нём были не те, что знакомы каждому Срединнику сызмальства, а какие-то странные, самую малость с буквицами схожие. Но грамотных тут днём с огнём не сыщешь, так что примут за обычный узор.

– В городе – нет, а у вас носят.

Рьяну смешно было, когда селение звали городом. Звалось оно Чернобором, видно потому, что с одной стороны сразу после него начинался непроходимый лес, где и жили ведьмы. И впрямь было крупным: не всякого соседа по имени знаешь. Но чтоб город… Знавал Рьян города, знавал, как бывает, когда на ярмарках не протолкнуться. Такие города отгораживались от пустырей высокими каменными стенами, а не деревянным плетнём, как здесь. В таких городах детей грамоте учат, монеты свои чеканят, законы пишут собственные. А Чернобор что? Тьфу! Плюнуть и растереть!

Но Йага всего этого не знала. Йага робела от предстоящего, страшилась и с тем вместе страстно желала наконец поглядеть, как живут люди в селении, которого так не любила матушка Зорка.

Рощицу она ещё прошла спокойно, но на опушке встала как вкопанная. Молодец не упорствовал. Уселся на траву, подставил бледное лицо солнцу. Осеннее светило играло на его золотых серьгах, гладило рыжие кудри.

– Ну что, обратно?

Она прислонила ко лбу козырёк ладони. В прозрачном холодном воздухе далеко было видать, аж до самой селянской стены. Ворота её были распахнуты, туда-сюда сновали маленькие точки на ножках. А там, за стеною, поднимался к небу ровными столбиками дымок. Ветер донёс петушиный крик, и от него внутри что-то перевернулось.

– Матушке донесёшь, волков на тебя натравлю! – пообещала ведьма и только тем, кто хорошо знал дочь леса, стало бы ясно: не шутит.

Рыжий легко согласился:

– Да хоть белок!

Плавно перетёк на ноги, стиснул руку Йаги своей и пошёл с холма вниз. И, кабы не держал её крепко, ведьма точно стремглав кинулась бы назад, то того сердечко трепетало!

По утоптанной широкой дороге шагать было странно: не пружинил мягкий мох, не ловили за щиколотки травы. Да и попутчики странные. Шумят, песни горланят. В лесу такой гомон только весной стоит. Йага с любопытством рассматривала всех, кто входил в ворота, кто выходил. Иные на лошадях ехали, и колдовка нутром чуяла усталую гордость животных. Она ждала, что их со Рьяном остановят, спросят, кто такие, но никому до путников и дела не было. Идут себе и идут, не мешают же никому.

Ведьма и не заметила, что уже сама со всей силы вцепилась в руку северянина. А как тут не вцепишься, когда столько народу вокруг! Она столько за всю жизнь не встречала. Зазеваешься – мигом заплутаешь. Тут же все дома одинаковые, повороты один с другим схож. Не то что в лесу, где каждое деревце особенное.

Да ещё и улицу – вот же невидаль! – брёвнами мостили. Стучали по ним весело каблучки, падала и со звоном билась посуда. Со всех сторон крики, смех да ругань. Люди вокруг нарядные, весёлые! Неужто в селе всегда так?

– Ой, ты что это?

Девка испуганно шарахнулась от мальца с лотком пряников, спряталась за спину Рьяна. Но малец обежал рыжего кругом и снова полез к девице.

Был он долговяз и сив, одет по-простому, в небелёную рубаху с заплатами. Оттопыренные уши того и гляди затрепыхались бы, как крылья, поднимая в воздух тощее тельце.

– Купи гостинец, красавица! Себе не хочешь, так ребёночку возьми!

– Нету у меня ребёночка, – растерялась Йага. – А что, надо?

– Ну как же? – Малец выпятил грудь и расправил острые плечи, изо всех сил стараясь выглядеть крупнее. – Как это такая красавица да без ребёночка? Неужто замуж никто не берёт?

– Да я как-то…

Рьян, не мудрствуя, дал пареньку подзатыльник. Он такую шпану знал куда лучше лесной жительницы: сделают вид, что продают что-то, а сами кошель срежут. Но мальчишка ловко увернулся – привычен был.

– А ты что, господин, руки распускаешь? Лучше купи девице гостинец, авось она тогда и замуж за тебя пойдёт!

– Мне такого счастья и даром не надо, – прыснул Рьян.

Йага заливисто рассмеялась.

– Да ну его! Замуж ещё…

Мальчишка победоносно вскинул брови.

– Не замужем, стало быть, красавица? Ну тогда бери так. – Протянул самый румяный пряник. – От меня гостинец будет.

И нырнул обратно в людской поток, тут же в нём и потонув. Дочь леса бережно подняла лакомство к глазам, проследила пальцем сахарный узор, надкусила. Вкусно!

И едва не выронила пряник, потому что рыжий нахал вонзил в него зубы с другой стороны.

– Эй!

– А фто, тефе фалко?

Вообще-то и впрямь было жалко. Это ж ей подарили, не Рьяну! Но Йага смолчала. Только аккуратно завернула в платок угощение да спрятала в карман передника. Проклятый того, вроде, и не заметил, уже тянул её куда-то.

– Туда пошли.

Послушалась. Ну ровно козочка на привязи! Не потеряться бы, и то хорошо. А прохожие, словно нарочно задевали её кто плечом, кто корзиной – всем места не хватало.

Вырвалась да отстала Йага только раз – увидала диво. И вот какое. Мощёная улочка была в городке главной. Сору на ней почти не водилось, а участки перед входами в лавки ещё и мели сами хозяева. Мёл и усатый харчевник. Лесовка знала его, частенько к матушке захаживал за отваром от кишечной хвори. Едва усач вычистил порог, как у дверей встали двое – приземистый рябой паренёк да девка в высоком кокошнике. И принялись грызть орехи, бросая скорлупки под ноги.

– Уважаемый! Уважаемый! – Парень то ли не сразу смекнул, что усач обращается к нему, то ли нарочно глухим притворялся. – Уважаемый! Вы, когда орехи грызёте, шкорлупки с сорную кучу кидайте. Вон туда.

Рябой окинул харчевника брезгливым взглядом, но всё же нехотя согласился:

– Ладно.

И отвернулся. Но харчевнику того показалось мало.

– Не ладно, а прямо сейчас, ты! Подыми да выкинь!

– А ежели не подымет? – влезла девка, уперев руки в бока.

– Так я ж и заставить могу!

– А ты заставь!

Ой, что началось! Лаялись, точно старухи! И родню приплетали, и до самого посадника клялись дойти. Вот этой-то распри Йага и не стерпела. Высвободила осторожно руку из ладони Рьяна, тихонько подошла, взяла у порога метёлку и всё прибрала. Опосля, так же молча, повернулась и побежала к обратно, тут же выбросив случившееся из головы. И только харчевник с рябым молодцем долго смотрели ей вослед и, сказать по правде, ещё и весь следующий день думали…

Вёл её Рьян к ряду столов, выстроившихся вдоль мостовой. Да только на столах тех не угощения разложили, а девкину радость – кольца, бусы, платки, вязаные копытца. Йага никогда столько богатств разом не видала!

– Что встала? Сюда иди!

– И верно, ходи, ходи сюда, красавица! – засуетилась толстая торговка, оттесняя ведьму от товарок. – Выбирай что глянется!

– Нет, спасибо…

Своих денег у Йаги отродясь не водилось, а брать из матушкиного сундука она нипочём бы не стала. Поэтому могла только любоваться. Но Рьян подтянул её поближе.

– Выбирай. Отдарок тебе будет.

Выбирать?! Вот прямо так?!

– За что отдарок-то?

– Ну как? Ты ж диво какая мастерица у печи, – приподнял брови молодец. – А мне за твоё мастерство отплатить надобно.

Такое ведьма понимала. И правда, её чародейство рыжего от утопницы спасло. Можно и принять благодарность. Она осторожно коснулась мизинцем самого махонького невзрачного колечка, но Рьян на него и не взглянул. Цокнул языком и взял серьги с алыми каменьями.

– На.

Йага рот разинула. Дорогие же наверняка – вон как сверкают! Она на них не наколдовала!

Торговка же свою выгоду быстрее всех смекнула:

– Ах, как хороша в них девка будет! В целом свете другой такой чаровницы не сыскать! За эдакую драгоценность никаких денег не жалко! Пять серебрух!

Ждала, верно, что торг начнётся. Кто ж за стекляшки серебром платит? Сама она за них медь отдала, так что на рынке две серебрухи – красная цена. Но Рьян молча развязал кошель и отсчитал монеты. Соседки купчихи загомонили, подзывая парочку к себе: такой покупатель важный, денег не считает! Но рыжий их не слушал, ведь уже купил, за чем пришёл. Отныне за ним долга перед ведьмой нету.

Торговки обступили их, пихали в лица обрезы ткани, очелья, рубахи… Не вырваться из такого окружения! Хуже волков голодных!

А Йага стояла растерянная, держала в чашечках ладоней серьги с алыми каменьями и счастью своему не верила!

Но счастье, как водится, надолго в одном месте не задерживается. Мигом мудрые боги отправляют его к кому-то другому. Вспорхнуло невесомое наваждение и на этот раз, растворяясь в голубом небе. А теснящихся баб грозным криком распугал возница.

В селении все ходили пешком. Некуда так спешить было, чтобы седлать коня. Но один гордец всё ж нашёлся: ехал не просто на лошадях, а сразу на тройке, с трудом умещающейся на улочке. Оглобли то и дело чиркали по стенам домов. Хомуты ярко выкрашены, расписаны дорогой краской, колокольчики привешены, чтоб издали слыхали – важный человек едет! Однако ж нерасторопные всё равно находились. Возница то и дело освистывал зазевавшихся прохожих, угрожающе щёлкал кнутом. Кинулись врассыпную и торговки, одна Йага не двинулась с места.

А наперерез тройке выскочил малец-лоточник. Пряники посыпались с поддона, превратились в крошево, лошади забили копытами, суровый возница едва удержал их. Свистнул хлыст, малец закричал…

– Уби-и-и-и-л! – завизжали бабы, особливо те, что стояли подальше и не застали произошедшего.

Йага же, не думая, подскочила к лоточнику. Тот лежал ни жив ни мёртв, закатив глаза. Но ведьма сразу поняла – с испугу, а не от боли. Хлыст ударил рядом, всего-навсего отгоняя лопоухого, но тот на всякий случай уже успел со Светом проститься и стонал как умирающий.

– Выживешь! – весело пообещала ему Йага и поцеловала в лоб для убедительности. Малец разом сел. С такой наградой взаправду умирать грешно!

Но ведьма на второй поцелуй размениваться не стала. Она припустила за повозкой и грозно гаркнула:

– Ты что же это, скотина, делаешь?! – Прежде дочь леса ни на кого не кричала. Не ругалась и подавно. С кем ссориться, когда все звери друзья? Но тут злость вскипела в ней подобно бурлящему на огне отвару. – Стой, кому сказала! Стой!

Возница, а тем паче тот, что ехал в повозке, укрывшись меховым, не по погоде, одеялом, и не обернулись. А Йага, вне себя от ярости, помчалась следом.

Выбежала она на площадь, в которую упиралась деревянная мостовая, – тулупчик расстёгнут, грудь высоко вздымается, волосы растрёпаны. И глаза… Глазища жёлтые сверкают по-звериному! Невольно Щура в защитники призовёшь!

Ведьма схватила главную лошадь за сбрую, и та, хоть прежде слыла на диво норовистой с чужими, послушно встала.

Возница замахнулся плетью.

– Куда лезешь, дура?

– Я куда лезу?! А разве не ты добрых людей мало не задавил! Кто тебе такое право дал, отвечай!

– Пошла вон, оборванка! Да батюшка Боров всего города кормилец, посадников побратим! Нашла на кого вякать!

Имена, как известно, никому зазря не дают. Не зазря получил его и тот, кто сидел в повозке. Он поднялся, и иначе как Боровом никто его назвать не решился бы. Толстощёкий, лоснящийся, с туго натянувшим камзол пузом. Он неспеша вытащил из кошеля гребешок и пригладил им редкие волоски на плешивой башке. Убрал на место и тогда только заговорил:

– Пропусти-ка её, Бдарь.

Возница аж задохнулся от возмущения. Вцепился в седую бороду, едва не выдрав.

– Да где ж это видано, батюшка?! Неужто к тебе всякая неумойка по первому же требованию…

– Пропусти, сказал.

Сказал вроде негромко, а старик сразу втянул голову в плечи и спорить поостерёгся. Боров между тем поставил красный сапог с загнутым носком на приступку и тяжело вывалился из повозки.

– Ну иди сюда, что встала, – поманил толстым пальцем с тремя перстнями он.

Зеваки вокруг ахнули – не к добру. Так запросто батюшка Боров ни с кем не балакает, к нему в особый день очередь стоять надо!

Йага же сощурилась и бесстрашно подошла.

– Ты что же это, – сказала она, – как у себя дома тут ездишь? Людей пугаешь, мальца едва не убил!

Холоп всё же вырвал клок из бороды: вот сейчас ка-а-а-ак даст батюшка девке затрещину! Но Боров повернулся к нему:

– И верно, Бдарь. Что это ты расшумелся? Хлыстом так и хлещешь. Сам хлыста захотел?

Возница упал на колени:

– Помилуй, батюшка!

– Цыц! – И обратился уже к Йаге: – Что ещё?

Больше ничего от важного человека Йаге было не надобно, но она подумала и добавила:

– И мог бы не в повозке гоголем ехать, а ногами дойти. Небось не развалился бы!

Боров захохотал точно в бочку, пузо затряслось в такт.

– Ладно, отныне стану пешком ходить. Ещё чего хочешь?

Йага развела руками, с удивлением обнаружив в стиснутом кулаке серьги. Убрала их в передник к прянику и докончила:

– И вообще добрее к людям надо быть. Вот.

– Ну как прикажешь, горлица. Вот с тебя и начну. Полезай в повозку, отвезу в хоромы, угощу сладким мёдом.

– Нет, спасибо, – мотнула головой девка и собралась уже уйти, да не пустили.

Пальцы Борова были хоть и толсты, а сила в ник скрывалась недюжинная. Эти-то пальцы и стиснули загорелое запястье ведьмы.

– Сама вылезла, хвостом повертела, так теперь и ответ держи. Залазь, кому сказал!

– Не перечь, девонька! Слушайся! – взмолился Бдарь. Он-то точно знал, на ком Боров сорвёт злость, чуть что.

– Да не полезу я. Вот ещё!

– Полезешь, ещё как полезешь, – пообещал батюшка. – А я тебе опосля перстенёк дам, не обижу.

Бдарь подбежал, упёрся ей в спину, подталкивая.

– Полезай, полезай, дочка! Никого ещё батюшка не обделил!

– Да вы никак белены объелись? Пустите! – Йага рванулась раз, другой – крепко держат. – Пустите! – потребовала она уже всерьёз.

Да не станут же её неволить? День белый на дворе, людей вон сколько вокруг…

Станут. И люди стыдливо отворачивались, и Боров хватку не ослаблял.

Кто-то из старух посоветовал:

– Не противься, дочка! Поехала бы…

– Отстаньте!

Йага пустила в ход зубы. Боров разжал одну руку, но тут же вцепился другой – уже в лиф сарафана.

– Давненько я таких норовистых кобылок не объезжал! – ухмыльнулся он. – Добре!

Слюнявый рот, растянувшийся в улыбке, был совсем рядом. Крошки пирогов собрались в уголках толстых губ. Девку замутило. Земля поплыла из-под ног, но почти сразу знакомый звенящий от ярости голос вернул её на место.

– А по зубам ли лакомство, друг? Точно прожуёшь всё, что откусил?

И кулак ударил аккурат в те самые зубы. Выбил. Как и обещал.

Боров заорал, плюясь кровью, а Рьян отдёрнул от него Йагу, завёл себе за спину и добавил батюшке Борову промеж ног.

Холоп попытался было вступиться за хозяина, но к нему подоспел давешний лоточник, ударил под коленом и был таков.

– Вот тебе! – крикнула Йага, точно это она отлупила нахала, а не добрый молодец.

– Молчала бы лучше, – процедил Рьян. – Был он ещё бледнее обычного, словно не победителем в драке вышел, а сам получил на орехи. Крепко зажмурился, втянул голову в плечи. – Пошли отсюда. Живо.

Девка вцепилась в его локоть, но и двух шагов не прошла, как проклятый почти повис на ней, тяжело дыша.

– Уведи меня. Скорее.

Запахло зверем. Что-то страшное поднималось из живота молодца, что-то, с чем он никак сам не мог справиться. Не чаяла Йага ещё раз увидеть, как проклятье Рьяна выползает наружу, ан пришлось. Она перекинула его руку через шею, поднатужилась… Нет, никак им не поспеть из города выйти. Ещё и шум позади нарастал – кто лез выслужиться перед Боровом и тянул ему подобранный с мостовой зуб, кто, напротив, злорадствовал.

Йага сумела только нырнуть в закоулок позади торга, куда заметали всякий сор. Почти доволокла Рьяна до кучи прелых листьев, и проклятье хлынуло из берегов.

Глава 6
Зверь

Чернота…

Она хлынула в глотку, в глаза, в самый рассудок. Рьян кашлял, захлёбывался, пытался вдохнуть, но вокруг была только тёмная, вязкая, липкая… Она смолой налипала на кожу, жгла раскалённым железом. Он срывал ей вместе с мясом, обнажая кости, но она заливала его снова.

«Не хочу! Не могу больше!»

Он пытался вынырнуть из этой полноводной кипящей реки, но проклятье тянуло на дно. Оно отнимало воздух и давило на голову: подчинись! Растворись! Забудься! Нет тебя! Нет и не было никогда! Был только зверь!

«Я здесь! Я настоящий! Я жил! Я буду жить!»

Но в горле клокотала одна лишь тьма. Не слова, а рык рвался из нутра. Уже и не понять, о чём кричит молодец… Да и некому понимать. Он один в этом бурлящем потоке, нет ни острова, ни корабля. Никого рядом нет, да и не было с самого его детства.

Один. Всегда один. И только Проклятье следует за ним по пятам.

Искру разума захлестнуло волною. Зашипело, угасая, сознание. Боль прорезала губы, изломила суставы. Не спрятаться от неё, не скрыться. Лучше уж и вовсе не противиться, пусть скорее всё кончится.

Вспыхнувший огонёк помстился насмешкой. Нет в этой реке света, Рьян то точно знал. Но огонёк не пропадал. Он держался совсем близко – руку протяни и коснёшься. Молодец барахтался в проклятье, снова и снова терял пламень из виду, но тот ждал. Оставался рядом.

«Помоги мне!»

Чёрная жижа морщилась, отступала от света.

«Вытащи меня!»

Крошечный пламень… нет, не пламень. Листок дубовый. Сияющий каждой жилкой, плывущий по неспокойной смоляной реке супротив течения, он не тонул. И показался вдруг не листом – настоящей лодкой, плотом спасительным!

Рьян потянулся к нему, а проклятье, почуяв, что добыча вот-вот вырвется, схватило его за ноги. Ещё маленько! Ещё самую капельку!

Когда кончики пальцев коснулись пламени, стало невыносимо светло. Чёрная река вскипела, силясь выплюнуть жертву.

И Рьян открыл глаза.

Голова покоилась на коленях у лесной ведьмы. Та тихонько что-то напевала и перебирала его волосы. А потом улыбнулась, и улыбка её будто бы ослепила молодца.

– Что не сбежала? – первым делом спросил Рьян.

– От чего бы?

– Ты же видела.

Йага пожала плечами.

– Я много чего повидала. И бегать приходилось нечасто.

Молодец осторожно сел. Тело возмущалось, ныло. Как и всегда, когда проклятье брало верх. Рубаху изорвало в клочья, но что-то из одежды ведьма, вроде, успела с него стянуть – вон, лежит рядом, аккуратно свёрнутая.

Пятно на щеке жглось уже от подбородка до брови. Плохо…

До их тёмного закуточка доносился шум с площади. Болтали люди, зазывали к себе торговцы, глашатай перекрикивал гомон. Но никто не спасался в ужасе, не голосил как резаный. Пахло прелыми листьями и гнилыми яблоками – не кровью. Неужто зверь сжалился и не учинил расправу? Да и как сама ведьма уцелела?

Рьян осторожно натянул на себя, что осталось из одежды. Порадовался, что сапоги вновь уцелели. Хотел было как-то объясниться. Перепугал же небось девку. Но та не требовала, вопросов не задавала. Когда же молодец устало опустился на землю и прислонился спиной к стене, коснулась его колена и сказала:

– Такое, значит, у тебя проклятье.

Не спрашивала, говорила спокойно и уверенно.

– Такое…

Теперь начнёт пытать: как угораздило, убивал ли, отчего в глухом лесу не схоронился, чтоб ненароком кому не навредить?

– Больно?

Рьян вздрогнул. Давно ему таких вопросов не задавали. Придумала тоже! Мамку, что ли, изображать станет?! Он досадливо дёрнул коленом, скидывая руку ведьмы.

– Не твоего ума дело.

– А зверем ты посговорчивее, чем человеком. – Злой румянец вспыхнул на загорелых щеках, и Рьян лишь теперь заметил тёмные пятна веснушек на них. – И поприятнее.

Она вскочила, и молодец за нею.

– А я к тебе в друзья и не набивался!

– А я и не взяла бы!

– Зато серьги ничего, взяла. Бабы!

Йага открыла рот ответить что-то обидное, но захлопнула его. Не глядя залезла в карман передника, достала подарок – серьги с алыми каменьями – и швырнула Рьяну. Тот поймал на лету, а прежде того успел пожалеть, что ляпнул. Но сказанного не воротишь, а дочь леса уже выскочила из переулочка на освещённую солнцем площадь, точно кипятком её облили.

А на площади начиналось действо. Отец-Небо успел перекатить огненное колесо к западу, и теперь оно обнимало красноватыми лучами лоточников, столы с товарами и толпу зевак, ставшую теснее прежнего. И только небольшое возвышение, обложенное хворостом, словно бы темнело в круге света.

Рьян мысленно застонал. Это надо же было именно сегодня вытянуть дикую девку из леса! Прислушайся он к усмарю, в доме которого жил, маленько лучше, понял бы, что за праздник готовят в Черноборе! А он услышал про торг, а дальше разбираться не стал. Вот дурень!

И Йага, как на зло, не отправилась восвояси. Ей, ясно, стало любопытно, для чего народ собирается! И она позволила толпе отнести себя ближе к возвышению, откуда продолжал вещать охрипший глашатай.

– Пожалуйте, гости дорогие, пожалуйте! Поклонимся отцу Небу за богатый урожай, накормим мать Землю за дары, коими она поделилась со своими чадами!

Рьян ломанулся вперёд, но не тут-то было! К подножию подходил старый-престарый дед. Борода его подметала землю. Но не оттого, что была дивно длинна, а оттого, что сам старик согнулся в поясе и едва двигался. За обе руки его поддерживали молодые нарядные парни – честь великая!

Каждый пытался хоть одежды старца коснуться, хоть на тень наступить. И до того плотно стояли, что не протолкнуться!

– Куда прёшь, рыжий?!

– Понаехали тут! Звал их кто…

Вслед северянину сыпались ругательства. И верно, не любили в Срединных землях таких, как он. Живы ещё были те, кто застал немирные времена между соседними царствиями. Да и, что уж греха таить, Рьян и сам любви к срединникам не питал по той же самой причине. Вот только его жизнь сломал мир между странами, а не немирье.

Жрец между тем влез к глашатаю. Где-то рядом мелькнула копна волос цвета дубового корня. Близко… Слишком близко! Не поспеть вытащить ведьму до обряда!

А обряды у срединников были – Рьян ведал, какие. Не всякий раз подобное случалось, но коль урожай собрали добрый, коль лето минуло жаркое да с дождями, коль есть, за что богов благодарить… Ох!

По мостовой ехала повозка. Запряжены в неё были дюжие молодцы, волокли – чуть не глаза из орбит вылезали! А как иначе-то, когда волокли не воз на колёсах, а лодчонку, доверху заполненную снопами золотого зерна. На снопах сверху сидела девка. Такие в Срединных землях писаными красавицами зовутся! Крепенькая, сытая, коса до пояса, румянец на щеках алый, лихорадочный. Вот только глаза… Глаза смотрели не перед собою. Не на везущих её молодцев, не на жреца. Смотрели они куда-то, куда смертным смотреть не дозволено. Но то смертным. Девка же сегодня – божий дар. Глазами всевидящих и глядела.

И сказал бы Рьян, что девица красива, да рот её был приоткрыт, а из уголков губ тянулись ниточки слюны. Видно, по своей воле на снопах бы не усидела…

А народ вокруг радовался! Потрясал пучками колосьев, славил отца Небо и мать Землю, славил Ладушку – так звали хорошуху, вызвавшуюся возглавить Праздник Урожая. Дурной обычай – играть в веселие, когда впору лить слёзы…

Вот подволокли лодчонку. Жрец кивнул, и молодцы выпряглись, дождались подмоги и все разом подняли дар богам на руки, переставили на хворост. Девка только качнулась, но боле не двигалась.

Старец мазнул бородой по деревянным доскам, взобрался по приступке на край лодки – сам, без помощников! – и встал. Разом поясницу разогнул, как молоденький. Не глядя протянул руку, и один из провожатых вложил в неё широкий нож.

Рьян рванулся вперёд. Пусть уж ругают, пусть поносят последними словами и плюют в спину, но ведьму надо уводить. Негоже, чтобы так её селение встретило…

– Светлый отец Небо! – Жрец осёкся, голос его стал болезненно высок, но быстро окреп. – Чёрная мать Земля! Вашей волею согрет урожай, вашей волею собраны плоды! – Старик коснулся щеки опоённой девицы, но та, словно на миг очнувшись, оттолкнула морщинистую ладонь.

Йага стояла совсем близко к жрецу, прижатая напирающими людьми. Те так и лезли – всем хотелось кинуть в воз, ожидающий дороги в небо, и свои колосья тоже. Ведь с ними вместе отправятся в мир иной беды и горести, грехи, что успели за год отяготить жителей Чернобора!

Рьян распихивал празднующих, но те пихались так же старательно. Нет, не поспеть!

– Вашими заботами не случится в нашем краю хворей, отступят… – голос вновь дрогнул, – отступят болезни, не сгниёт урожай, не поляжет скот! Вашими заботами солнышко взойдёт, а дождь умоет нас! Примите же, Боги, жертву добровольную! Отправляем в ваши объятия первую красавицу. Пусть напоит она вас, пусть накормит нашим угощением, пусть согреет постель отца Небо, пока мать Земля станет почивать под белым пологом!

Ещё не договорив, жрец собрал в кулак волосы Лады на затылке, запрокинул ей голову. Всхлипнул, точно с девкою вместе затухала часть его собственной души, и ножом чиркнул по горлу.

Хорош был нож, остёр. Девка и не вскрикнула.

Закричала другая. Йага закрыла ладонями вмиг побледневшее лицо, но даже так было видать несколько брызг, попавших на него.

Рьян успел только теперь. Преградившего ему путь мужика попросту снёс, схватил ведьму, силой повернул к себе и обнял. Ну и что тут скажешь?!

Плюнул на помост, одарив жреца таким взглядом, от которого у иных людей мороз по коже бежит. Старик ответил ему пустым безжизненным взглядом. Взял протянутое огниво, высек искры… Хорошо занялась пшеница! Так хорошо, что сразу потонуло в дыму недвижимое тело девки, при жизни звавшейся Ладой.

Уйти с площади им никто не мешал. Люди всё больше стремились, наоборот, застать действо. Они пели и кричали, спеша закинуть в разгорающийся костёр колосья вместе со своими бедами. И ведать не ведали, что, избавляясь от старых грехов, повесили на себя новый, куда как страшнее.

***

Лесная ведьма походила на мертвянку. Ноги переставляла, сворачивала послушно, где надо, не противилась, когда Рьян её под локти придерживал. И не молвила ни слова. До тех самых пор, пока не показалась в чаще изба на курах и коровьи черепа на шестах, охраняющие её.

Тогда Йага открыла рот:

– Права была матушка. В городе и правда ничего хорошего. – Она высвободилась и пошла к дому. Тихо закончила: – Да и в людях тоже.

И так вдруг стало горько молодцу! Так не по себе!

– Постой!

Йага встала, но не обернулась.

Ну что тут скажешь?! Правда ведь лучше вовсе из леса носу не казать, чем на такое вот гуляние забрести! Он догнал ведьму и протянул ей сжатый кулак. Раскрыл пальцы.

– Вот, возьми. Я их тебе покупал.

Серьги сверкали алыми брызгами, почти такими же, как попали на лицо ведьме. Она покачала головой.

– Возьми!

Рьян сдвинул брови, упрямо подал серьги вдругорядь, а девка возьми да и хлопни его по ладони! Так и полетели сверкающие каменья в жухлую траву, там и сгинули.

– Уходи, – велела она.

– Вот ещё! Сам решу, когда приходить, а когда восвояси собираться!

С Йагой он бы, может, ещё поспорил. Авось и доспорился б до чего. Но перед избушкой вдруг возникла Зорка. Прямо из ниоткуда: только что пустой пятачок двора был, и вдруг глядь – стоит! И смотрела она поверх плеча дочери прямо на проклятого. Так смотрела, что хоть вешайся! Поняла…

– Ходи в избу, доченька, – ласково позвала она, и Йага послушалась.

Зорка ободряюще погладила её по волосам, когда та проходила мимо. Когда же закрылась за Йагой дверь, вновь повернулась к молодцу. И у того ажно во рту пересохло.

Воздух сгустился, потемнел. Старуха плыла по нему как неотвратимая тень. Седые взъерошенные космы торчали в стороны, ровно ветром их подняло, глаза смотрели не мигая. Чёрные глаза, нечеловеческие. С золотым зрачком, какой встречается у диких зверей.

Рьян не попятился. Не привык он пятиться. Грудью готовился встретить беду. И беда себя ждать не заставила.

Р-р-р-раз!

Свистнуло над ухом, мелькнуло что-то перед самым носом – и по лицу расплылась кровь. Три алые полосы разукрасили бледную кожу северянина. Рука Зорки, нечеловеческая рука, но и не звериная, осталась поднятой. Пальцы её были темны, словно бы перьями покрыты, когти остры, как у птицы хищной.

Рьян руду не стал утирать. Так и чуял горячие ручейки.

– Я оплошал, – процедил он сквозь зубы.

Что уж, взаправду он дел натворил, напугал девку. Но разве то его вина?! Нет уж, гнуть спину, кланяться, прощения просить, а тем паче пощады, он не станет!

– Оплошал? Оплошал?!

Она не кричала даже. Рычала так, что слов не разобрать. Опустила руку ещё раз, готовая располосовать поганую рожу северянина. Но дважды Рьян себя задеть не дал: увернулся.

– Оплошал, – повторил он. – Но зла не желал.

Зорка не то оскалилась, не то улыбнулась. И зубы её тоже мало общего с людскими имели.

– Не желал он зла, добрые боги! Он зла не желал! А принёс в наш дом Лихо! Приволок на закорках и на печь посадил!

– Я за ваши обычаи не в ответе. В ваших краях богам жертвы приносят, не в моих!

Седые тонкие волосы стояли дыбом. Точно саван похоронный из тончайшей невесомой ткани.

– Нету твоих и чужих краёв, чужак! Есть Людье и есть Безлюдье. И одно с другим мешать не след! Йаге не место в городе! Не место среди таких, как ты!

Она кинулась, но Рьян ловко кувыркнулся и ударил ведьму по ноге. Помнит ещё тело, как сражаться! Не всё из него выбили, как ни старались!

Старуха припала на колено, тяжело дыша. Не тот у неё возраст, да и сила не та, чтобы одним своим видом изгонять чужаков из леса.