Северный Кавказ. Модернизационный вызов

2.3. Северный Кавказ: два диагноза, две модернизации

Рекомендации Стратегии социально-экономического развития Северо-Кавказского федерального округа основываются на анализе сложившегося положения дел в округе. Основной вывод этого анализа сводится к тому, что в макрорегионе имеются благоприятные условия для развития многих отраслей экономики: агропромышленного комплекса, туризма, санаторно-курортной сферы, энергетики, добывающих и обрабатывающих отраслей промышленности, а также транзитных функций. Однако до сих пор эти преимущества остаются нереализованными, поскольку округ не обладает инвестиционной привлекательностью в силу нестабильности экономической и социально-политической обстановки. Многие входящие в округ субъекты Федерации характеризуются низким уровнем развития экономики и социальной сферы, высокой степенью безработицы, сложной криминогенной обстановкой и напряженной этнополитической ситуацией.

В качестве подтверждения подобного диагноза приводятся следующие показатели:

• реальный сектор экономики макрорегиона развит слабо, основной вклад – до 55 % – в региональный продукт вносят сектор государственного управления и сфера социальных услуг (по Российской Федерации – 16 %);

• безработица в округе держится на крайне высокой отметке, ее официальный уровень варьируется от 8 до 55 %; по методологии МОТ доля безработных в округе составляет 18 % экономически активного населения (в среднем по России -8,2 %), особенно остро стоит проблема безработицы в сельской местности;

• высока занятость в низкооплачиваемых секторах экономики (при этом анализ доходов населения в Стратегии отсутствует);

• показатели производительности труда ниже средних по Российской Федерации;

• показатели качества жизни низки;

• в макрорегионе наиболее низкий в Российской Федерации уровень инвестиций на душу населения;

• доля безвозмездных поступлений в структуре доходов консолидированных бюджетов субъектов Федерации, входящих в округ (за исключением Ставропольского края), превышает 50 %, по отдельным республикам достигая 90 %-ного уровня.

В Стратегии отсутствует детальный анализ причин подобной ситуации. Однако с точки зрения политики федерального центра основной недостаток видится в том, что средства федерального бюджета направляются в основном на поддержание социальной сферы и в значительно меньшей степени – на стимулирование реального сектора экономики. Соответственно целевая направленность Стратегии связана с переходом северокавказских регионов от политики стабилизации к политике форсированного роста, в рамках которой ключевыми направлениями государственной поддержки станут инвестиции в развитие экономики для постепенного обеспечения самодостаточного существования данных регионов, а также их интеграцию в национальную и мировую экономику.

В рамках оптимального сценария развития Северо-Кавказского федерального округа к 2025 г. планируется, в частности:

• создать не менее 400 тыс. рабочих мест, сократить уровень безработицы до 5 %;

• достичь ежегодных темпов роста валового регионального продукта в 7,7 %, темпов роста промышленности – в 10,1 %;

• повысить в четыре раза доходы консолидированных региональных бюджетов на душу населения;

• увеличить среднюю заработную плату с 9,6 тыс. до 23,8 тыс. руб. в месяц;

• сократить долю населения с доходами ниже прожиточного минимума с 16,5 до 9,2 %.

В то же время выделяемые в Стратегии факторы, способствующие обострению этнополитической ситуации, далеко не сводятся к экономическим. Эти факторы делятся на внешние и внутренние, при этом к внутренним факторам авторы Стратегии относят следующие:

• широкое распространение коррупции;

• проявление этнополитического и религиозно-политического экстремизма;

• неурегулированность земельных отношений, порождающая большинство межнациональных конфликтов, в том числе на бытовом уровне;

• межэтническая напряженность на фоне слабой общегражданской идентичности;

• популяризация экстремистской идеологии в силу высокого уровня безработицы и социальной необустроенности населения;

• продолжающийся отток русского населения.

Однако в отношении этих процессов в Стратегии не предусмотрена какая-либо внятная программа действий. Более того, создается впечатление, что авторы Стратегии рассматривают подобные факторы как экзогенные (так, в рамках базового сценария предполагается, что проблемы обеспечения безопасности, тесно связанные с этнополитической ситуацией, могут быть решены в течение ближайших 5-10 лет, однако не раскрывается, за счет чего это произойдет). В результате во многом получается замкнутый круг:

• межэтническая напряженность, «высокие террористические и криминальные риски, межэтнические и межрелигиозные конфликты» являются одним из ключевых факторов инвестиционной непривлекательности рассматриваемых регионов;

• для ускорения экономического развития необходимо повысить инвестиционную привлекательность;

• для повышения инвестиционной привлекательности нужно решить проблему безработицы и обеспечить изменение институциональных условий;

• для решения этих задач не предлагается иных инструментов, кроме стимулирования экономического развития.

Нельзя сказать, что авторы Стратегии совсем не видят данной проблемы. Так, реализация Стратегии предполагается в два этапа. В рамках первого этапа (2010–2012 гг.) опора в основном будет идти на государственные инвестиции и меры государственной поддержки. Будет также действовать Агентство по трудовой миграции, облегчающее выезд избыточного населения на работу в другие регионы. В рамках второго этапа предполагается активное привлечение частных инвестиций, включая иностранные, в модернизацию существующих производств и создание новых рабочих мест.

Маловероятно, что авторами Стратегии предполагается ликвидировать за ближайшие два года основные препятствия к созданию благоприятного инвестиционного климата в округе. Мероприятия первого этапа включают в себя улучшение инвестиционного климата, к ним относится формирование законодательной базы и создание финансовых стимулов. Однако очевидно, что с помощью данных мер этнополитическая ситуация не может быть урегулирована настолько, чтобы не оказывать существенного негативного влияния на процессы инвестирования. Альтернативный вариант, на который, судя по всему, и ориентировались авторы Стратегии, – это компенсация инвесторам дополнительных рисков в округе за счет средств государственной поддержки (скромно называемых в Стратегии инвестиционными стимулами). Однако такой вариант может рассматриваться как операциональный только в том случае, если считать, что по мере экономического роста вопросы этнополитической напряженности и криминогенности автоматически будут терять свою актуальность, причем в достаточно краткосрочной перспективе. Иначе финансовая компенсация рисков будет создавать для инвесторов существенные искаженные стимулы, в том числе:

• для тех инвесторов, которые и так были готовы вкладывать в экономику Северного Кавказа, – это стимулы переключиться с реализации проектов на поиск доступа к государственной поддержке, что в лучшем случае может задержать процессы инвестирования, а в худшем – снизить их эффективность;

• для инвесторов, которые не собирались вкладывать в экономику северокавказских регионов, государственная поддержка является нестабильным источником компенсации рисков (политика в данном вопросе в любой момент может измениться, что российская власть демонстрировала уже не раз), а это порождает ориентацию на краткосрочные вложения и рентоориентированное поведение;

• вложение значительных бюджетных средств для поддержки частных инвестиций, в том числе выдаваемые без обеспечения государственные гарантии, могут оказаться привлекательными для недобросовестных инвесторов, способны усиливать коррупцию и вести к необоснованным преференциям, причем вряд ли выведение институтов развития на уровень округа способно полностью нивелировать этот риск.

При этом никакого анализа воздействия предлагаемых в Стратегии мер на этнополитическую напряженность на Северном Кавказе документ не содержит. А между тем данный фактор является определяющим не только с точки зрения инвестиционного климата. Он критичен для развития туристско-рекреационного сектора, поскольку вопросы безопасности в решающей степени будут определять спрос на подобные услуги в Северокавказском регионе. Тем самым в целом ставится под вопрос достижение тех ориентиров, которые содержатся в Стратегии. Таким образом, первый риск реализации Стратегии социально-экономического развития СевероКавказского федерального округа связан с некомплексностью предлагаемых мер – стратегия не дает ответа на ряд ключевых вызовов, связанных со сложившейся в этом федеральном округе ситуацией.

Второй риск – финансовый. На поддержку реализации Стратегии предполагается потратить 600 млрд руб. При таких объемах финансовых вливаний риски неэффективного использования средств и недостижения поставленных целей имеют очень большую «цену». Между тем, как показывает, в частности, международный опыт, масштабные финансовые вложения в аналогичных ситуациях далеко не всегда давали позитивный результат. И здесь можно сослаться не только на уже упоминавшуюся ранее книгу У. Истерли «В поисках роста: приключения и злоключения экономистов в тропиках», но и на не менее актуальный в данном случае опыт модернизации Юга Италии^[48] – наиболее отсталого региона страны, показатели развития которого качественно отличаются от показателей Севера и Центра. Так, показатель подушевого ВВП в этом регионе составляет лишь около 60 % от уровня этого показателя в остальной части страны. Юг характеризуется также высоким уровнем бедности, беспрецедентными масштабами молодежной безработицы, существенно более низким качеством жизни.

Начиная с 1950-х гг. Италия осуществила четыре волны «чрезвычайного» воздействия на экономику Юга, разные как с концептуальных, так и с инструментальных точек зрения: инвестиции в сельское хозяйство; финансирование стратегии «полюсов развития» (строительства крупных предприятий базовых отраслей промышленности); стимулирование развития машиностроения силами крупных итальянских компаний; усиленное развитие инфраструктуры. В 1950–1993 гг. функционировало особое министерство – Касса Юга, через которое прошли огромные суммы (за первые 12 лет – 11,8 трлн лир). Кроме того, для предприятий государственного сектора действовало требование о размещении 40 % новых производственных мощностей на Юге.

Нельзя сказать, что эти меры не дали никакого результата. Так, за время действия Кассы Юга ВВП на душу населения в регионе вырос более чем в 4 раза. Произошла радикальная модернизация сельского хозяйства, сопровождавшаяся резким снижением доли занятых в данном секторе (с 65 до 15 %). К концу 1990-х гг. Юг Италии поставлял в два раза больше сельскохозяйственной продукции на рынки Европейского союза, чем Греция. В обрабатывающей промышленности доля занятых осталась прежней, при этом произошло укрупнение размеров предприятий, существенно повысилась производительность труда. В то же время создание крупных промышленных комплексов в некоторых районах Юга обернулось болезненной ломкой традиционной социальной структуры и подавлением местного мелкого производства. Более успешно прижилась практика промышленных округов, на середину 2000-х гг. на Юге их насчитывалось около пятидесяти^[49]. Осуществлялось развитие коммунальной и социальной инфраструктуры.

В то же время все эти усилия не позволили снизить разрыв в показателях развития Севера и Центра, с одной стороны, и Юга, с другой стороны. Этот разрыв «не только велик, но и устойчив»^[50]. Промышленность в южном регионе носит многоотраслевой и многоукладный характер и состоит из гигантов базовых производств, в основном относящихся к госсектору, современных машиностроительных предприятий частных фирм, достаточно развитой «окружной» промышленности и, одновременно, миллиардов мелких и мельчайших заведений, использующих допотопные средства производства и действующих в «тени». При этом системный, сверхсуммативный эффект не достигается, «многообразие так и остается пестротой». В результате, по мнению экспертов, на Юге Италии «… никак не заработает собственный, автономный двигатель роста. Поведение экономики Юга по-прежнему определяется в основном внешними факторами, не переходит из экзогенного в эндогенное»^[51].

В 1993 г. политика «чрезвычайных мер» в отношении южных регионов Италии была прекращена. Израсходовав огромные финансовые средства, страна так и не смогла осуществить качественный скачок в развитии этого региона. Один из выводов, к которому по данному вопросу пришли итальянские эксперты (причем гораздо раньше, чем итальянские политики), звучит следующим образом: «Было бы опасной иллюзией считать, что Юг можно изменить извне, несмотря на существующую политико-экономико-социальную структуру»^[52]. Этот международный опыт требует по меньшей мере серьезного осмысления.

Наконец, третий существенный риск – это неполная адекватность самого диагноза и тем самым – неправильный «рецепт» лечения болезни. В Стратегии не указаны информационные источники, которыми пользовались ее авторы. В ее тексте ссылки в основном идут на официальную статистику. Между тем экспертами неоднократно отмечалось, что многие статистические данные по Северному Кавказу неадекватны. Соответствующие выводы сделаны в первой главе настоящего исследования. Однако и другие специалисты согласны с подобными оценками^[53]. Так, искажение в численности населения в республиках Северного Кавказа в ходе предыдущей переписи оценивалось в 1 млн чел. Соответственно это сказывалось на достоверности всех подушевых показателей экономического и социального развития. Под вопрос ставилась и адекватность показателей безработицы, особенно по Республике Ингушетии и Чеченской Республике. Оценки экономического развития напрямую зависят от того, насколько полно в статистике учтена теневая экономика, значительная доля которой, в т. ч. и в легальных секторах (сельское хозяйство, легкая промышленность, пищевая промышленность, туризм), признается в Стратегии.

В то же время исследования, проводимые в северокавказских республиках, демонстрируют, что представления о слабой экономической базе, тотальной безработице и чрезвычайно низком уровне доходов населения являются по меньшей мере существенным упрощением ситуации, если не представляют собой комплекс мифов. В обобщенном виде результаты исследований фактического положения дел в северокавказских республиках можно свести к следующему набору положений.

1. Неформальная экономика играет принципиально важную роль в экономическом развитии региона. По имеющимся оценкам, доходы от приусадебного хозяйства в Кабардино-Балкарии по масштабам сопоставимы с доходами бюджета республики. Объемы производства мелких, находящихся в тени обувщиков в Махачкале, судя по всему, практически на порядок превышают официальную продукцию относительно крупных предприятий (часть производства которых также носит теневой характер).

2. Масштабы, технический уровень производства, генерируемые им доходы чрезвычайно неоднородны. По оценкам респондентов, домохозяйства за сезон получают от приусадебного участка от 50 тыс. до 1 млн руб. (крупные хозяйства в расчет не берутся). Технический уровень различен: от использования волов в качестве тягловой силы до применения достижений аграрной науки в высокоинтенсивных хозяйствах. Даже в небольших хозяйствах есть случаи проведения анализов почвы в столичных лабораториях для улучшения севооборота. То же можно сказать и о качестве человеческого капитала: два села в Дагестане, находящиеся на расстоянии трех часов езды на автомобиле, с этой точки зрения могут различаться радикально. В первом – одна из лучших школ в Дагестане, практически стопроцентное поступление в вузы и рекордное число кандидатов и докторов наук среди выходцев из этого села, которые, даже будучи разбросаны по разным уголкам страны и мира, продолжают контактировать друг с другом. Во втором – замкнутое местное сообщество, где образование не рассматривается как ценность, из села почти никто не уезжает, в ВУЗы поступают единицы.

3. Представления об остроте проблемы безработицы на Северном Кавказе явно не отражают реальной картины. Люди, относящие себя к безработным, могут выполнять не меньший объем работы в рамках неформальной экономики и получать не меньшие доходы, чем формально занятые (хотя и не иметь аналогичных социальных гарантий)^[54]. Психологические особенности в ряде северо-кавказских республик приводят к тому, что занятость воспринимается в первую очередь как работа в государственном секторе. По оценкам экспертов, реально безработица концентрируется в двух сегментах населения: городская молодежь и женщины^[55].

4. Оценка расходов домохозяйств северокавказских республик демонстрирует, что их доходы не столь малы. Приоритетную роль играют такие «капитальные» статьи затрат, как поступление детей в высшие учебные заведения и поддержка их во время учебы, оплата места работы и должности, свадьбы детей, приобретение и строительство недвижимости. При этом поступление в вузы, по информации большинства респондентов, стоит от 300 до 600 тыс. руб. (в совсем непрестижные – от 100 тыс.), за устройство на работу также необходимо заплатить. Расходы на свадьбы формируют основу целого «свадебного кластера», характеристика которого представлена ниже. Минимальные затраты на проведение свадьбы – 300–500 тыс. руб. Достаточно крупная свадьба стоит 1 млн руб. и выше. При этом во многих селах распространена традиция, в соответствии с которой родители жениха строят дом для молодых, а родители невесты его обставляют (полностью либо частично). С учетом того, что в части северокавказских республик до сих пор распространены большие семьи, а в Дагестане 5–6 детей в семье не является редкостью, масштаб связанных с этим расходов достаточно впечатляющ. Кроме того, сельские жители часто покупают землю либо строят жилье в городах. При этом стоимость земли в той же Махачкале за участок под строительство дома (на местном жаргоне – «план») колеблется от 500–600 тыс. руб. до миллиона и выше.

Масштабы «свадебного кластера» в Махачкале

В Махачкале играется около двух десятков тысяч свадеб в год. Всего в городе более 70 свадебных салонов вместимостью от 300 до 1500 мест. Расходы на свадебное платье и прическу невесты, по мнению экспертов, можно оценить в среднем в 50 тыс. руб. Исходя из этого объем рынка только салонов, магазинов и прокатов свадебного платья достигает 1 млрд руб. Кроме того, «свадебная индустрия» порождает потребность в собственном шоу-бизнесе. На свадьбы приглашают артистов – как танцоров, так и вокалистов. На каждую свадьбу нужен профессиональный ведущий. Приобретший популярность (обычно посредством телевидения) артист может зарабатывать до 200 тыс. руб. в месяц. Тем самым, даже по достаточно скромным оценкам, объем «свадебного кластера» составляет до 10 млрд руб. в год.

 

5. Низкий уровень потребительской модернизации в ряде северокавказских сельских местностей связан, в первую очередь, не с недостатком финансовых средств, а со сложившимися стандартами потребления. Нередки истории, когда родители отказываются переезжать в благоустроенный дом, построенный детьми, поскольку им привычнее в старом жилище без воды и канализации. В то же время появление в селе городских жителей (например, в результате замужества) сразу же оказывает влияние на распространение городских потребительских стандартов. При этом наблюдаются и случаи демонстративного потребления: несколько джакузи в доме сельского фермера, пожалуй, является наиболее ярким примером.

Сделанные выше выводы безусловно не означают, что проблем безработицы и низких доходов населения не существует вообще. И социальная, и территориальная дифференциация по данным показателям, судя по всему, достаточно высока. Однако очевидно, что и представления о тотальной незанятости и нищете местного населения не соответствуют действительности.

Возникает вопрос: почему достаточно крупные финансовые средства, генерируемые неформальной экономикой, расходуются на потребительские нужды, иногда даже на демонстративное потребление, а не вкладываются в бизнес? Более того, по имеющейся информации, кредиты, формально берущиеся на производственные потребности, также часто используются не по назначению, а на организацию тех же свадеб и похорон.

Для ответа на этот вопрос нелишне вспомнить об институциональных предпосылках, обусловливающих начало экономического роста, которые рассматривались в предшествующем параграфе.

Ключевыми из них являлись две – гарантии прав собственности и принуждение к исполнению контрактов. Без них модернизация не получала того исходного толчка, который затем приводил к комплексной трансформации общества. Очевидно, что в северокавказских республиках подобные предпосылки во многом отсутствуют, причем эта проблема стоит еще более остро, чем по России в целом. В чем конкретно проявляется отсутствие институциональных условий экономического роста? Можно отметить по меньшей мере три ключевых последствия подобной ситуации^[56].

Во-первых, это незаинтересованность в долгосрочных вложениях. Поскольку права собственности не гарантируются и бизнес может быть либо отобран, либо поставлен в условия, когда его выживание невозможно, вкладывать в него средства сверх необходимого минимума оказывается невыгодно. В условиях невысоких потребительских стандартов этот минимум находится на достаточно низком уровне. Важность фактора гарантий прав собственности подтверждается и тем, что представители северокавказских республик при наличии возможности часто покупают недвижимость в других регионах (например, в Ставропольском крае), где собственность более защищена. Таким образом, взамен диагноза «на Кавказе нет внутренних источников накоплений, поэтому не существует альтернативы инвестициям извне» получаем другой диагноз – накопления есть, нет стимулов к их производительному использованию.

Во-вторых, это невозможность превращения накоплений в капитал. Этот фактор применительно к странам третьего мира подробно проанализирован в работах Эрнандо де Сото. Проведенные им исследования показали, что даже в беднейших странах у населения накоплены огромные ресурсы, несопоставимо большие, чем те объемы финансовой помощи, которые этим странам предоставляют. «Беда, что их ресурсы имеют ущербную форму: дома построены на земле, права собственности на которую оформлены неадекватно; обязательства предприятий не определены, а сами они не инкорпорированы; производства размещены в зонах, где ни финансисты, ни инвесторы не могут их контролировать. Поскольку права собственности на эти активы не задокументированы надлежащим образом, их нельзя продать никому, кроме небольшого числа местных, знакомых между собой и доверяющих друг другу людей, их нельзя использовать как обеспечение кредита или предложить инвесторам для долевого участия. Иными словами, их не удается обратить в капитал»^[57].

Совершенно аналогичная ситуация существует, например, в тех северокавказских республиках, где был объявлен мораторий на приватизацию земли. Фактически земля находится в собственности домохозяйств, ее границы закреплены неформальными правилами, с ней осуществляются сделки, которые в рамках данного сообщества носят легитимный характер. Однако, не будучи оформлена официально, она не может продаваться на открытом рынке либо выступать залогом. Опять же, корень проблемы – не в отсутствии материальной базы для развития, а в отсутствии институциональных условий.

В-третьих, отсутствие универсального механизма действенной судебной защиты приводит к тому, что подобная защита обеспечивается другими методами и носит не универсальный характер, а осуществляется в рамках отдельных корпораций – религиозных, клановых и т. п. Именно таким путем происходит снижение трансакционных издержек^[58] в странах, где рыночные институты работают с существенными изъянами. Так, один из способов для представителя национального меньшинства защитить свой бизнес – это брак с членом крупного клана, принадлежащего к «титульной нации». Более универсальным механизмом является объединение по религиозному принципу – исламская община часто выступает в том числе и своеобразным «бизнес-клубом», где решаются возникающие проблемы и обеспечивается защита «своих» от «чужих». Например, договоры купли-продажи земельных участков, собственность на которые не закреплена, могут гарантироваться двумя мечетями – из села продавца и из села покупателя, – печати которых стоят на договоре. Нельзя сказать, что распространение ислама в северокавказских республиках напрямую связано с недостаточными гарантиями прав собственности и недостаточной защитой бизнеса, однако представляется неправильным вообще сбрасывать этот фактор со счетов.

Но даже механизмы корпоративной защиты не всегда вызывают доверие. Так, одним из очевидных факторов, ограничивающих возможности эффективного сбыта сельскохозяйственной продукции, является стремление каждого производителя самому заниматься реализацией, даже если речь идет о незначительных товарных излишках, по сути натурального хозяйства. Лишь в отдельных случаях члены одного клана (например, одного тухума в дагестанском селе) объединяются для выполнения данной функции. Исключения из данного правила есть. Например, специализирована функция крупномасштабной закупки скота для снабжения свежим мясом российских столиц. Однако они немногочисленны. Очевидно, отсутствие разделения сбытовых и производственных функций приводит к потерям от недостатка масштаба, ограничениям на реализацию за рамками местных рынков, значительным временным издержкам. Подобная ситуация имеет много причин, среди которых большое место занимают финансовые и организационные, однако незащищенность контрактов, судя по всему, играет не последнюю роль^[59].

Попробуем теперь посмотреть на проблему модернизации на Северном Кавказе с другой точки зрения. Нельзя сказать, что модернизационные проекты на Северном Кавказе вообще не осуществлялись. Для этого региона характерна очаговая модернизация, не носящая массового характера. Однако исключать подобные процессы из экономического ландшафта было бы принципиально неправильно. Приведем несколько примеров. Гипсовый завод в Карачаево-Черкесии, закупающий оборудование на мировом рынке и в кризис, при сжимающемся объеме рынка, увеличивший свою долю, на текущий год ставит задачу двукратного повышения производительности труда за счет рационализации производства при его одновременном расширении. Махачкалинские обувщики выставляют продукцию на международных выставках. Реализация обуви осуществляется с активным использованием интернет-технологий, причем один из крупнейших дилеров (совсем по Тофлеру) живет в горном аварском селе и каждый месяц продает через Интернет на несколько миллионов рублей обуви по всей России – в Новосибирск, Москву, Санкт-Петербург. Крупные животноводческие комплексы в Кабардино-Балкарии стремятся вывести производство кормов на уровень мировых стандартов и для этого привлекают специалистов из Европы. Перечень можно продолжать.

В этих условиях возникает закономерный вопрос: почему такие проекты, тем не менее, носят очаговый характер? Почему не развиваются быстрее? Какие основные барьеры возникают на их пути? Скажем сразу – это не барьеры нехватки инвестиционных ресурсов. Ситуация гораздо сложнее.

В первом приближении все модернизационные проекты в северокавказских республиках можно разделить на две большие группы. Условно назовем их «модернизация снизу» и «модернизация сверху». В первом случае развитие производства осуществляется путем органической эволюции, постепенного накопления капитала, роста от мелкого к более крупному. Собственно, подобная модернизация повторяет опыт стран – пионеров, о котором шла речь в предыдущем параграфе. «Модернизация сверху» связана с приходом крупного инвестора, вкладывающего значительные средства в реализацию бизнес-проекта. И в том, и в другом случае процесс развития наталкивается на ограничения, имеющие в первую очередь институциональную природу, однако характер данных ограничений различен.

Первый, лежащий на поверхности барьер, с которым сталкивается «модернизация снизу», это барьер легализации. Мелкое производство может существовать во внелегальном секторе. По мере укрупнения это становится все сложнее. Фирма все больше теряет на ограничениях в рекламе, брендинге. Все больше трудностей возникает с организацией снабжения производства качественным сырьем, доступом к инвестициям, передовым технологиям. Что же мешает северокавказским предприятиям «выйти из тени»? Очень эмоционально на эту тему высказался один из представителей махачкалинского обувного бизнеса: «У меня мечта создать такую фирму, как Adidas, Puma, мы ведь тоже так можем. Я просто боюсь сделать вдох, потому что тут же хищники набегут». Еще одна, более приземленная характеристика последствий легализации: «Нам легализоваться нельзя. Писали про нас много, но чем больше пишут, тем больше нас обирают. Приходят налоговики и повышают таксы, больше ничего не происходит». По оценкам респондентов, полная легализация будет стоить около 30 руб. с пары обуви (себестоимость самой простой модели – 480 руб.). При этом неформальные поборы не изменятся, а бизнес станет более прозрачен, и, тем самым, более уязвим. Представляется, что основным препятствием к легализации является не усиление налоговой нагрузки как таковой, хотя респонденты часто трактуют ситуацию именно с этой точки зрения, а именно усиление уязвимости в условиях силового давления на бизнес, в том числе и со стороны налоговых органов. Особенно тяжелая ситуация возникает в условиях многосубъектности коррупции, когда предприниматели испытывают перекрестные требования со стороны различных властных (а иногда вдобавок и криминальных) структур^[60].

Каковы же масштабы коррупции и как она влияет на конкурентоспособность северокавказской продукции? Очевидно, здесь возможны лишь очень приблизительные оценки. Респонденты оценивали «коррупционную надбавку» в цене продукции от 15–20 до 40–45 %. Причем наряду с непосредственными поборами действуют и механизмы «социальной ответственности», когда для защиты своего бизнеса предприниматели вынуждены брать на себя внушительные объемы квази-бюджетных расходов: от строительства стадиона до содержания убыточного колхоза. Однако проблема не только в запредельном масштабе непроизводительных издержек. Не менее, а возможно и более важным является то, что в подобной системе практически все игроки заинтересованы в сохранении статус-кво, поскольку какое-либо существенное изменение может нарушить сложившийся баланс сил и структуру финансовых потоков. С этой точки зрения угрозой оказывается любой модернизационный фактор: приход инвестора^[61], выход на рынок нового поставщика качественного сырья (особенно если он «чужой», не встроенный в сложившиеся «правила игры»). В результате экономика остается теневой, фрагментированной, низкотехнологичной, а модернизационные усилия упираются в «потолок» властно-криминальной системы распределения финансовых потоков. В результате формирования подобной антимодернизационной коалиции система попадает в институциональную ловушку, когда краткосрочные интересы основных игроков совпадают на том варианте действий, который в долгосрочной перспективе является тупиковым^[62].