Уалий

Какое-то время мы шли молча. Украдкой я разглядел свою спутницу. В первые секунды она показалась мне бродяжкой, коих с каждым годом на улицах становилось все больше. Но затем я переменил мнение. Одежда на женщине была хотя и сильно поношенной, но опрятной и аккуратно выглаженной. На ней были старая вязаная кофта и длинная шерстяная юбка. Из-под юбки виднелись заостренные носки туфель со сношенными каблуками. Голову женщины покрывал платок. Несколько прядей седых волос выбились из-под него, упав на высокий лоб, испещренный глубокими морщинами. Лицо женщины было сосредоточенным. Она как будто была взволнована чем-то. То и дело она оглядывалась назад, словно опасалась, что нас могут преследовать.

Мы миновали еловый сквер и спустились к реке. Вскоре мы подошли к калитке одного из домов. Ставни на окнах были заколочены. Тропинка к крыльцу заросла сорняком. Во дворе стояла раскидистая яблоня, и вся земля под ней усыпана была плодами, но их никто не собирал и они гнили на холодной влажной земле. Ощущение было такое, что в доме давно никто не живет. И от этого почему-то сделалось жутко. Отворив калитку, женщина направилась к дому. Я последовал за ней. Вокруг было ни души. Признаюсь, я начал жалеть, что вызвался помочь. Мне хотелось поскорее убраться оттуда.

Подойдя к двери дома, женщина настороженно обернулась и некоторое время вглядывалась в темноту. Только убедившись, что за нами никто не следит, она отперла тяжелый замок, и мы вошли в дом. В нос мне ударил запах сырости. В доме было холодно. Женщина зажгла керосиновую лампу. Слабый свет озарил небольшой коридор и часть гостиной. К моему удивлению внутри дома царили чистота и порядок. На стенах висели картины в металлических рамах. Небольшой круглый столик в прихожей был накрыт светлой кружевной скатертью. В углу гостиной я разглядел обеденный стол, а на нем – высокую хрустальную вазу с букетом засушенных полевых цветов. Рядом стояла пара кресел с красивыми декоративными подушками. И все же из-за холода и сырости уютным жилище не было.

– Можешь поставить корзину сюда, – произнесла женщина, указав рукой на деревянную скамью для обуви.

Я сделал, как она велела. Выпрямившись, я поежился и сказал с улыбкой:

– Прохладно у вас. Не мешало бы растопить камин.

– Нет … нет, – неожиданно громко и резко вскрикнула женщина, словно я предложил ей сделать нечто преступное, и замотала головой.

Я с изумлением уставился на нее. Ее реакция была странной. Впрочем, она и сама поняла это. Смутившись, она быстро проговорила:

– Спасибо за помощь, Уалий. Наверное, тебе пора идти. Уже поздно и твои родители будут волноваться.

– Да, я пойду, – ответил я. – Доброй ночи.

Кивнув в знак прощания, я вышел за дверь.

– Знаешь, а ведь когда-то я была учителем в школе, – вдруг произнесла женщина мне вслед.

Я обернулся.

– Да … да, – быстро сказала она. – Я работала в школе здесь неподалеку. Учила детей. До сих пор помню имена всех своих учеников. Они у меня были славные. Разумеется, всякое бывало. Озорничали иногда, куда ж без этого. Но все-таки хорошие были дети. И учились хорошо …

Стоя на пороге в свете керосиновой лампы, она задумчиво поглядела куда-то в темноту. Лицо ее озарилось слабой улыбкой. Я молчал, не спуская с нее глаз.

– Потом школу закрыли, – сказала женщина. – Меня пригласили давать частные уроки для племянника одного состоятельного человека. Мальчика зовут Тирр. Я случайно видела его недавно … издалека. Он повзрослел. Вытянулся. Очень способный мальчик. У него сложный характер, но доброе сердце. Мне кажется, нам удалось найти с ним общий язык. А потом … Потом однажды вечером в дверь моего дома постучали. На пороге стоял незнакомец. У него был шрам на левой щеке. Это был агент тайной полиции наместника. Он сказал, что в интересах государства я должна немедленно покинуть город и никогда не возвращаться. А если я вздумаю ослушаться или расскажу об этом кому-нибудь … То он … то он расправится со мной как с отступницей.

Голос женщины дрогнул. Она тихо всхлипнула. Достав носовой платок, она вытерла им глаза и высморкалась.

– Но идти мне некуда. Этот дом … это все, что у меня есть …

Она протянула руку и осторожно коснулась моего плеча, поглядев мне прямо в глаза.

– Пообещай, что никому не расскажешь обо мне. Никто не должен знать, что я здесь. Ты обещаешь?

Я молча кивнул.

– Пообещай, – повторила она взволновано.

– Обещаю, – ответил я.

Со вздохом облегчения она опустила руки. Лицо ее вновь просветлилось. Она поглядела на меня с печальной улыбкой и медленно закрыла дверь.

В темноте холодной ночи я остался один. Мыслей в голове не было. Постояв немного, я повернулся и зашагал домой. Я почти привык, что в последнее время со мной происходят события, таящие в себе столько странного, что о них никому невозможно рассказать. Случившееся сегодня проливало свет на внезапное бегство из поместья госпожи Широкой, бывшей учительницы Тирра и доброй знакомой Йошека. По воле случая мне открылась причина, по которой эта женщина вдруг оставила работу и бесследно исчезла, никому ничего не объяснив. Но что это могло означать? Причем тут агент тайной полиции? И зачем ему понадобилось угрожать беззащитной пожилой женщине? Как всегда, вопросов было слишком много и все они не имели ответов.

Глава XII. Укрощение Базилика

В то утро Тирр проснулся в дурном настроении. Началось с того, что во время перерыва между уроками он заметил на своей рубашке бледное пятно, оставшееся после стирки. Вызвав горничную, круглолицую смешливую женщину в белом фартуке и с чепчиком на голове, он потребовал у нее объяснений. Та в ответ заявила, что подобные пятна с одежды не выводятся и если Тирру так дорога его рубашка, то следовало подумать об этом прежде, чем кушать в ней ягодное варенье. Возможно, в другой день бойкая горничная и заставила бы Тирра отступиться, но на этот раз она лишь вывела его из себя.

– Вам платят за чистые воротнички, а не за глупые советы, – произнес Тирр сквозь зубы. – Если не нравится, предлагаю подыскать другую работу.

Испугавшись, горничная поспешила извиниться и обещала, что через день рубашка будет белой как первый снег.

Сразу после этого досталось Йошеку. Тирр обвинил дворецкого в том, что он недостаточно строг с прислугой, из-за чего те совершенно обнаглели.

– Некоторые настолько распоясались, что не только плохо выполняют свою работу, но и смеют хамить хозяевам, – раздраженно сказал Тирр.

Когда Йошек постарался выяснить, о ком именно идет речь, Тирр ответил, что в последнее время недоволен всеми, а в первую очередь самим Йошеком.

– Я все больше убеждаюсь в том, что ты не ценишь доверие моего дяди, – заключил Тирр с досадой в голосе. – Я даю тебе шанс исправиться. Но помни, что мое терпение не безгранично.

Накрутив себя таким образом, Тирр решил устроить ревизию и за пару часов обошел все поместье и всю территорию вокруг него, кроме старого сада. Все обнаруженные упущения и провинности были записаны им в блокнот, и к концу обхода их набралось на несколько страниц. Я не сопровождал Тирра, но мне мельком удалось заглянуть в его записи, где я разглядел: «Сорняки в цветочных клумбах. Пыль на шкафах в библиотеке. Скрип паркетной доски в прихожей … ». Там было еще много всего. Под каждой строкой этого списка грехов Тирр вписал имя виновника и запланировал после обеда вызывать каждого по очереди в гостиную для проведения воспитательной беседы.

Как назло в кухне что-то приключилось и обед задерживался. Желая как-то убить время, голодный и в дурном настроении, Тирр отправился в конюшню. Я пошел вместе с ним.

– По-моему, это все пустяки, – сказал я по дороге.

– Что именно? – спросил Тирр.

– Пыль, сорняки . . . Да и все остальное. Не стоит обращать на это столько внимания. Есть вещи и поважнее.

– Например?

– Например, учеба. Ирис начала сегодня новую тему, пока ты заглядывал в каждый угол поместья.

– Ты не понимаешь, – ответил Тирр. – Это дело принципа. Нельзя позволять прислуге расслабляться. Сегодня они забудут сменить скатерти, а завтра начнут воровать столовое серебро.

   Едва мы переступили порог конюшни, в нос пахнуло сеном и конским навозом. За несколько месяцев я привык к этому запаху, и он уже не казался мне противным как в первое время. Я даже почти не замечал его. А конюх Якша и вовсе говорил, что любит запах конюшни больше аромата самых изысканных цветов. Как обычно, при звуке наших шагов лошади высунули свои морды из стойла и с любопытством принялись таращиться на нас, мотая головой и растопыривая уши.

– Якша, – крикнул Тирр. – Где ты есть?

Появился Якша. Прихрамывая и улыбаясь во все зубы, он приблизился к нам.

– Запрягай Базилика, – приказал Тирр. – У меня хорошее предчувствие. Сегодня я объезжу его.

– Слушаюсь, – ответил Якша и живо заковылял на улицу, где Базилик в загоне щипал траву.

Мне не нравились эти упорные попытки Тирра укротить Базилика. Ничего хорошего в них не было. Даже не знаю, кого было жальче – Тирра, раз за разом больно ударявшегося о землю, или Базилика, который при одном виде своего мучителя начинал пятиться и раздувать ноздри. Конь был силен и строптив. А Тирр был упертым и не знал страха. И оба не собирались уступать.

Вслед за Якшей мы с Тирром вышли на улицу с обратной стороны конюшни. Завидев Тирра, конь фыркнул и забил копытом. Якше стоило огромных трудов закрепить седло на его спине. Я знал Базилика уже несколько месяцев, приходя навестить его почти каждый день. Вообще-то у него был спокойный и дружелюбный характер. Мне кажется я нравился ему. Он позволял мне гладить себя и кормить морковью и яблоками. Временами я рассказывал ему что-нибудь и тогда он поднимал уши торчком и внимательно слушал. Но при виде Тирра он делался нервным и своенравным. Так было и сейчас. Взяв Базилика за уздечку, Якша подвел его ближе к нам. Конь с опаской покосился на Тирра, стараясь не выпускать его из виду.

– Ну, посмотрим, кто кого, – сказал Тирр, засучив рукава. – Якша, давай!

Якша резко и неожиданно свистнул, отвлекая внимание коня. Одновременно Тирр подскочил к Базилику сбоку и ловко запрыгнул на спину, крепко обхватив ногами. Базилик рванулся с места, встал на дыбы, заржал и понесся прочь, выгибаясь и прыгая. Тирра как ватную куклу болтало из стороны в сторону, но он держался. Цепко ухватившись за седло, Тирр старался двигаться в такт коню, чтобы слиться с ним в единое целое. Тирр то приседал, то выпрямлялся. Надо сказать, он здорово наловчился держаться в седле. Он словно прилип к Базилику. Так продолжалось больше минуты. Конь хрипел и отчаянно брыкался. Он носился по кругу, неожиданно начинал прыгать из стороны в сторону и закидывал круп, пытаясь сбросить Тирра с себя. Казалось, это никогда не закончится. Но вот Тирр пошатнулся и стал крениться в сторону. Его руки начали слабеть. В этой ожесточенный схватке силы покидали его первым. И Базилик почувствовал это. Конь закрутился из стороны в сторону. Затем несколько раз прыгнул вверх, выгибая спину, и сбросил Тирра на землю. Тирр покатился по траве. Якша бросился ловить Базилика, а я побежал к Тирру.

– Все в порядке? – спросил я его, помогая подняться.

Тирр не ответил. Никогда я не видел его таким. Губы его были сжаты. Глаза налиты кровью. Волосы растрепались. Взгляд был наполнен решимостью и бешенством. Он отстранился от меня и молча направился в сторону Базилика, которого Якша исхитрился поймать за уздечку и теперь пытался успокоить.

– Уйди в сторону, – сказал Тирр Якше.

И с этими словами Тирр вытащил из-за пояса кожаную плеть. Взгляд его был устремлен на Базилика. Казалось, никто и ничто другое в этот миг для него не существовало. Я хорошо знал Тирр. Он готов был на все. Он готов был пустить в ход плеть, расшибиться об землю, но объездить Базилика. Любой ценой.

– Прошу, не надо, – ответил Якша. – Довольно на сегодня.

– Уйди в сторону, – повторил Тирр.

– Вам надо успокоиться. И Базилику тоже. Это до добра не доведет, – продолжал уговаривать Якша.

Упорство Яшки окончательно вывело Тирра из себя. В негодовании он замахнулся плетью. Якша согнулся, защищая лицо руками, а Базилик отпрянул назад.

– Что ты делаешь? – закричал я Тирру. – Погляди, на кого ты похож!

Тирр обернулся и опустил плеть.

– На кого же? – спросил он меня.

– Ты стал хуже цепного пса. Держишь в страхе весь дом. На всех бросаешься. Тебя боятся и люди, и даже животные. Все шарахаются от тебя. Почему нужно непременно кричать и размахивать плетью? Почему нельзя добиваться своего по-хорошему?

Тирр выслушал меня со странным спокойствием.

– По-хорошему никто не понимает, – произнес Тирр тихо.

Бешенство внезапно сменилось в нем безразличием. Он выглядел усталым и опустошенным. Взгляд сделался рассеянным и был устремлен куда-то вдаль. Руки безжизненно повисли вдоль туловища. Плечи сутуло опустились вперед.

– Но ты никогда и не пробовал, – ответил я.

– Получить свое можно только силой, – сказал Тирр.

– Все можно получить, завоевав доверие, – ответил я.

– Это бесполезный разговор, – сказал Тирр. – Каждый из нас все равно останется при своем.

Безумная мысль внезапно посетила меня. Я поглядел на Базилика, наблюдавшего за нами с Тирром так, словно он понимал, о чем мы говорили. После бешеной езды конь глубоко дышал, широко раздувая ноздри. Сильная шея была напряжена, а красивая морда гордо поднята. Весь его вид излучал неукротимость и прыть. Казалось, не было на свете силы, способной сломать его. Но я вдруг ясно почувствовал, что могу оседлать Базилика. И для этого мне не нужна будет плеть.

– Я докажу свою правоту, – сказал я Тирру.

Сев на траву, я развязал шнурки, разулся и снял носки. Босиком я подошел по траве к Базилику.

– Дай мне поводья, – обратился я конюху.

Якша непонимающе глядел на меня, моргая глазами. Но поводья отдал.

Встав так, чтобы Базилик хорошо видел меня, я осторожно прикоснулся ладонью к его шее. Конь вздрогнул, но не отстранился. Я осторожно погладил его, а затем прошептал на ухо:

«Не бойся, я не причину тебе зла».

Я провел рукой по гриве коня. Он стоял неподвижно, внимательно глядя на меня. Тогда я медленно поставил ногу в стремя и взобрался в седло. Базилик затоптался на месте и замотал головой.

«Тише, тише … », – сказал я, наклонившись к нему.

И он успокоился.

Подобрав поводья, я слегка коснулся ногами боков коня, и он пошел. Сердце мое билось. Я чуть взмахнул поводьями и Базилик перешел на рысь. Мы скакали с ним вдоль деревянной ограды загона, и я чувствовал себе совершенно счастливым! Солнце приятно слепило мне глаза. На какой-то миг я позабыл обо всем на свете. Передо мной были только небо и облака, а в ушах – лишь ветер и топот копыт. Вдруг я увидел Тирра, и улыбка сразу исчезла с моих губ. Лицо Тирра было бледным. В пронзительном взгляде смешались боль и обида. Плеть выскользнула из его рук и упала на землю. Еще мгновение Тирр глядел мне прямо в глаза, затем повернулся и быстро пошел прочь.

*   *   *

За обедом Тирр не появился. Не пришел он и на вечерние занятия по истории. Когда по окончанию уроков я стал собираться домой, начался сильный дождь. Он не прекращался несколько часов, и лишь около полуночи небо прояснилось, и на нем замерцали звезды. Возвращаться домой было слишком поздно. Я решил заночевать в поместье, где у меня была своя комната.

Чувство голода заставило меня спуститься в столовую. Там я застал Йошека, соскребавшего воск с подсвечников. По моей просьбе он принес из кухни хлеб, паштет и немного сыра с виноградным соком. На вопрос, не видел ли он Тирра, Йошек ответил, что Тирр заперся у себя в комнате и никого не желает видеть.

Я поужинал в одиночестве и вернулся в спальню. Сна не было ни в одном глазу. Я пытался читать, но мысли мои были заняты другим, и после нескольких неудачных попыток сосредоточиться на книге я отложил ее в сторону.

Сев на подоконник, я принялся размышлять об исчезновении профессора Кварца. По словам Ирис профессор исчез на следующий день после доклада в академии наук. Люди думали, что это небесные тени похитили профессора. И я единственный знал, что небесные тени тут не причем. Профессора похитил консул. Но зачем? И как похищение было связано с докладом?

Вдруг я увидел сквозь окно темную фигуру, закутанную в плащ. То был консул. Быстрым шагом он направлялся по дорожке в сторону старого сада. В руке у него была корзина, накрытая куском белой ткани. Спустя мгновенье он исчез в темноте. Я почувствовал непреодолимое желание последовать за ним. Я знал, что это нехорошо. Но желание было так велико, что я не мог ничего с собой поделать. Схватив куртку, я выбежал из комнаты.

После недавнего дождя на улице было холодно и сыро. Я понесся по дорожке, шлепая ногами по лужам. Ближе к старому саду я перешел на шаг, желая отдышаться и не создавать много шума. До моего слуха донесся леденящий кровь вой, который невозможно было ни с чем спутать. То был черный пес. Но не прошло и нескольких мгновений, как ужасный вой сменился на лай, переходящий в радостный визг. Преодолев последний поворот, я нырнул в густой кустарник, осторожно раздвинул ветки и выглянул из своего укрытия.

Я увидел огромного черного пса, который упал на спину и, скуля, принялся кататься по земле. Склонившись над ним, консул снисходительно трепал пса за ухо и гладил по брюху. Затем консул запер ворота изнутри.

«Что консул там делает?» – спросил я себя. – «Неужели каждый день дрессирует пса?»

Я знал, что у консула было так много работы, что временами он по несколько дней не видел Тирра и спал не более четырех часов в сутки. И все же он каждую ночь находил время наведаться в старый сад. Это было очень странно. И я не мог поверить в то, что черного пса консул любил больше своего племянника. Кормить пса тоже не было необходимости. Эту обязанность выполнял дворецкий. Как бы там ни было, я решил непременно докопаться до правды. Для этого нужно было проникнуть в старый сад.

Оглядевшись вокруг, я увидел дерево, которое росло так близко к стене сада, что ветви его свисали по ту сторону. Не теряя времени, я взобрался на дерево, а оттуда и на стену. Усевшись сверху и свесив ноги, я принялся раздумывать, что делать дальше. Из-за густой растительности с моего наблюдательного пункта невозможно было увидеть, что делается в глубине старого сада. Но и прыгать со стены на землю я тоже не спешил.

Оттуда, где я сидел, открывался вид на небольшую поляну в нескольких десятках метров от меня. Она была залита серебряным светом звезд, и я отчетливо мог различить каждый кустик на другой ее стороне. Но консула там не было. А ведь поляна была отличным местом для дрессировки пса. Вероятно, консул приходил в старый сад не ради него. Тогда что же?

Сидя на месте, я не приближался к ответу на этот вопрос. Нужно было действовать, и я решил спрыгнуть вниз и двинуться вглубь старого сада. К моему великому счастью я нечаянно заметил, что шнурок развязался на моем левом ботинке. Это заставило меня задержаться на стене и спасло мне жизнь. Едва я принялся завязывать шнурок, как внезапно раздался оглушительный треск кустов и прямо из темноты на меня выскочил черный пес. Разинув пасть, он прыгнул, пытаясь достать меня и лишь чудом я успел подтянуть ноги. Страшные челюсти черного пса с лязгом сомкнулись в каких-то сантиметрах от моего ботинка. Приземлившись на землю, пес принялся бросаться на камену стену. Он свирепо рычал и лаял. Опомнившись от испуга, я бросился обратно на дерево и через миг уже со всех ног бежал прочь от старого сада.

Оказавшись на безопасном расстоянии, я повалился среди кустов прямо на мокрую траву и долго лежал, уткнувшись носом в землю. Сердце мое бешено колотилось. Во всем теле была слабость, какая овладевает человеком после пережитого сильного страха. А со стороны старого сада до меня все еще доносился неистовый лай пса. Я мог погибнуть в его лапах. Это чудовище в миг способно было разорвать человека. Ужасно было думать об этом. Мне стоило больших трудов взять себя в руки и успокоиться. Но постепенно трезвость ума вернулась ко мне. Я даже сделал попытку побороть страх перед псом. Я нарочно принялся вспоминать, как пес катался по земле подле консула, скулил и поджимал хвост.

«Каким бы огромным и страшным он не казался, это всего лишь пес» – сказал я себе. – «Наверняка, у него есть своя конура и он любить грызть кость. А еще страдает от блох. Подает лапу и приносит палку. Ну и разумеется, гоняется за кошками. В общем, обычный пес».

Внезапно меня как молнией поразило! Мне вспомнился кот нашей горничной, пропавший несколько месяцев назад. Со слов горничной ее кот исчез в ночь Ветра перемен. Именно в ту ночь черный пес сбежал из старого сада и напал на меня на улице, когда я возвращался поздно вечером домой. Я хорошо помнил это, потому что на следующее утро началась оттепель и весна пришла на смену долгой зиме. А спустя несколько недель Гозэ нашел пропавшего кота на дереве недалеко об городского базара, что всего в двух улицах от места, где пес подкараулил меня. После этого несчастный кот стал шипеть и бросаться наутек даже от безобидной местной дворняги, вместе с которой вырос под одним крыльцом. Все сходилось. И если я был прав, то это могло означать только одно. Кто-то и в самом деле пытался проникнуть в старый сад в ночь Ветра перемен. Незнакомец сумел открыть ворота и бросил в старый сад кота. Пес почувствовал кота и погнался, оставив старый сад без охраны. Пес так увлекся погоней, что оказался далеко в городе. Вероятно, в какой-то момент черный пес потерял кота из виду и принялся рыскать по улицам, ища другую жертву. И ему на пути попался я. Но кому понадобилось проникнуть в старый сад? И зачем? Я вспомнил слова дворецкого о том, что ключ от ворот старого сада был только у двух человек – один у него, другой у консула. Свой ключ дворецкий всегда держал при себе, храня в кармане пиджака. Но за день до того, как все случилось, Ирис нечаянно пролила кофе дворецкому на пиджак и на время уносила его, чтобы застирать пятно. Этого было достаточно для того, чтобы сделать слепок. Ирис? Но это было невозможно. Ирис была так добра, улыбчива и красива, что не могла пойти на такое. И я поспешил выбросить эту мысль из головы.

   Размышляя обо всем этом, я потерял счет времени. Вдруг я услышал шаги, и вскоре на дорожке показался консул. Он возвращался из старого сада в поместье. Я затаился в высокой траве. Консул прошел в нескольких метрах, не заметив меня. Корзина в его руке была уже пуста. В другой руке он нес сверток пергаментных листов. Внезапно консул споткнулся в темноте и едва не упал, взмахнув руками, чтобы сохранить равновесие. Корзина упала на дорожку, а пергаментные листы разлетелись во все стороны. Консул принялся собирать их, но один из листов не заметил. Порыв ветра подхватил его и отнес в сторону дальше остальных. Вскоре консул скрылся за поворотом. Когда его шаги стихли, я выбрался из своего укрытия и подбежал к тому месту, куда ветер отнес пергаментный лист.

Позже я долго изучал свою находку через увеличительное стекло. На листе пергамента был нанесен сложный чертеж с цифрами и многочисленными приписками, в которых Эрудит узнал почерк профессора Кварца! Чертеж изображал нечто, отдаленно напоминавшее рыболовецкую лодку, но с многочисленными причудливыми деталями. Было и еще одно значительное различие. По обеим сторонам у лодки были крылья, делавшие ее похожей на огромную стрекозу. И хотя у меня не было ученых степеней, и я не состоял в академии наук, сомнений быть не могло – передо мной был чертеж летающего корабля!

Глава XIII. Три монеты

Печальные вести ждали меня по возвращению домой. Пока я был в поместье, полиция устроила обыски на нашей улице. Жителям было велено покинуть дома и ожидать снаружи. В это время полицейские с собаками обыскивали чердаки и подвалы, переворачивая все вверх дном. Обыски продолжались до позднего вечера. Когда пошел дождь, отец отдал свой плащ моей матери. Она укрылась им вместе с Мирой. А отец за несколько часов вымок до нитки и промерз до костей. Но ничего нельзя было поделать. Самовольно покинуть место оцепления означало совершить преступление, а с преступниками разговор был короткий. В лучшем случае человека бросали за решетку до выяснения обстоятельств и суда, а в худшем – объявляли отступником и ссылали на рудники, где даже самые стойкие не протягивали и года.

Поздно вечером, когда все закончилось, у отца начался жар. Мать всю ночь просидела у его кровати, пытаясь облегчить лихорадку. На утро состояние отца не улучшилось. Он впал в беспамятство и стал бредить. У него начался сильный озноб. Он был бледен и дрожал. Около полудня пришел доктор – человек с аккуратной седой бородкой, в поношенном костюме и маленьких круглых очках на умном лице. Осмотрев отца, он сказал, что его состояние крайне тяжелое. Доктор выписал лекарства и ушел, велев ни на шаг не отходить от отца, потому что от этого могла зависеть его жизнь. Не смыкая глаз, мать просидела рядом с отцом до следующего утра. Я сменил ее, насилу уговорив отдохнуть. Волнение и две бессонные ночи совершенно выбили ее из сил. Пока она спала, я ухаживал за больным отцом, давая ему лекарства и прикладывая ко лбу холодный компресс. К вечеру состояние отца как будто улучшилось. Он пришел в себя. Бледность кожи прошла, он стал разговаривать и даже сумел приподняться на кровати, когда мать кормила его похлебкой. Но затем отцу вновь сделалось хуже. Жар стал еще сильнее. Отец словно горел изнутри. Не помогали ни лекарства, ни холодный компресс. Я бросился за доктором. Несмотря на поздний час я принялся барабанить в дверь его дома, а когда мне открыли, я дал понять, что не уйду, если доктор не пойдет со мной.

Повторно осмотрев отца, доктор заключил, что его состояние ухудшилось и было критическим.

– Увы, мы не в силах ничего поделать, – сказал он моей матери. – Медицина здесь бессильна. Остается лишь надеется, что организм вашего мужа достаточно силен.

Последующие несколько суток прошли как в дурном сне. Мы с матерью и Мирой поочередно дежурили у постели отца, делая все возможное, чтобы сбить жар. Дни и ночи смешались. Мы мало спали, мало ели и почти не разговаривали друг с другом. Когда жар, наконец, спал и отец попросил оладья с вареньем, мать разрыдалась от счастья.

Еще несколько недель потребовалась на то, чтобы отец окреп и поднялся с постели. Болезнь отняла все его силы. Для восстановления нужны были деньги на лекарства, и я впервые за многие месяцы переступил порог мастерской. Меня встретило привычное слуху тиканье часов, которое я знал с первых дней своей жизни и которое всегда любил. Но вместо радости странное чувство тоски овладело мной. Словно, возвращаясь к ремеслу отца, я отказывался от мечты.

Помню, как сев подле рабочего стола, я долго бессмысленно разглядывал свои руки. Неужели и в самом деле мое предназначение было стать часовых дел мастером? Неужели вся моя жизнь пройдет здесь, в этой самой мастерской? Я почувствовал, как начинаю задыхаться. Мне хотелось бежать прочь. Но какая-то сила удерживала меня на месте. Быть может, то был стыд. Мне было стыдно за свои мысли. Какое право имел я отвергать то, чем так дорожил мой отец? Почему я решил, что могу идти другим путем? Все мои мечты были несбыточны. Все устремления – туманны. Голова моя была забита фантазиями. Еще недавно я был счастлив работать в мастерской вместе с отцом, а теперь желал сбежать оттуда. Неужто жизнь в поместье консула и в самом деле изменила меня? Мне вспомнились слова отца о консуле и Тирре.

«Они люди из другого мира», – сказал отец.

Значение этих слов я понял лишь теперь.

Наши с Тирром веселые проделки, огромное поместье консула со всеми его тайнами, учеба, новые знакомства – все это так захватило меня, что в круговороте событий я поверил будто нашел новую жизнь. Но то была не моя жизнь, а жизнь Тирра. Я осознал это после нашей ссоры с ним. Мы с Тирром были слишком разными. Мы были людьми из разных миров. Наша ссора была не случайностью, а неизбежностью. Рано или поздно это должно было произойти. Я не винил Тирра, не винил и себя. Просто его место было в поместье, а мое здесь – в мастерской.

* * *

За несколько дней работы в мастерской мне удалось отремонтировать старые карманные часы на серебряной цепочке, которые отец давным-давно купил за бесценок в какой-то барахолке. Я почистил их и довольно выгодно продал на городском базаре одному пузатому мужчине в новеньком костюме и до блеска начищенных ботинках. Вырученных денег хватило на то, чтобы купить лекарства для отца, муки и молока.

* * *

Чтобы не скучать в одиночестве, вместе с собой в мастерскую я приносил Эрудита. Он наблюдал за моей работой с чрезвычайным любопытством и на второй день попросил взять из городской библиотеки книги по механике. Хотя безудержная тяга Эрудита к наукам и отвлекала меня – ведь я постоянно должен был переворачивать листы – она приносила и много полезного. Очень скоро Эрудит начал давать дельные советы, благодаря которым мне удалось наладить перезвон больших настенных часов и ровно в полдень они вновь стали заливать мастерскую звучной трелью.

По временам к нам присоединялась и Мира. Всякий раз она являлась со своей любимой куклой и коробкой, набитой пестрыми тряпками, украшениями и игрушечной посудой. Мирра устраивалась на другом краю стола, аккуратно раскладывала все свои ценности и начиналась игра. Все бы ничего, но главным героем в играх Миры неизменно оказывался Эрудит. Как правило, он становился мужем куклы. Не помню имени этой куклы, но хорошо помню ее ярко размалеванное лицо, круглые удивленные глаза, облезлые волосы и широко распахнутые руки. Мира наряжала куклу в костюм невесты, Эрудиту же доставалась украшенная ленточками шляпа жениха. Заканчивалось дело свадьбой, цветами и поцелуями. Эрудит был не в восторге, но противиться Мире не решался. Да это было и бесполезно.

* * *

Я работал в мастерской, когда снаружи послышался топот копыт и шум повозки. Решив, что приехал доктор, я продолжил заниматься своим делом. Спустя минуту до меня донесся голос матери. Я едва успел накрыть Эрудита куском старой ткани, когда дверь мастерской отворилась. На пороге стояла моя мать. Вид у нее был совершенно растерянный.

– Уалий, к тебе гость … – сказала она.

Не успел я что-либо сообразить, как в дверном проеме появился человек. Я не мог поверить своим глазам. То был консул!

– Приветствую тебя, Уалий, – обратился консул ко мне. – Могу я войти?

– Разумеется, – ответил я, поднимаясь ему навстречу.

Переступив порог, консул остановился и огляделся по сторонам. Неизменный серый китель. Гладко выбритый череп. Крепкие лобные кости, поражавшие причудливой анатомической формой. Руки неподвижно свисали вдоль туловища. Ничего не выражавшее лицо. Только во взгляде глубоко посаженных глаз читалась едва заметная теплая улыбка. Консул со вниманием разглядывал часы, висевшие на стенах, а я смотрел на него и не знал, что сказать. Так продолжалось почти целую минуту. Консул первым нарушил молчание.