Czytaj książkę: «Заметки из хижины «Великое в малом»»
© Перевод, текст. О. Фишман, наследники, 2025
© Перевод, стихи. А. Левинтон, наследники, 2025
© ООО «Издательство АСТ», 2025
* * *
Сборник первый. Записи, сделанные летом в Луаньяне
Предисловие к сборнику «Записи, сделанные летом в Луаньяне»
Летом года цзи-ю правления императора под девизом Цянь-лун1 меня послали в Луаньян проверять книги, вошедшие в императорскую библиотеку. Работа моя была завершена, и я лишь наблюдал за чиновниками, надписывавшими на обложках заглавия книг. Дни без дела тянулись долго, и я стал записывать то, что когда-либо видел и слышал, без особого порядка занося на бумагу все, что всплывало в памяти.
Чиновники, в древности собиравшие уличные толки, не принадлежали к разряду сочинителей. «Беседы на улицах и разговоры в переулках могут оказаться полезными для моральных оценок»1.
Закончив записи, я вручил их писцу, чтобы он сделал на них надпись: «Записи, сделанные летом в Луаньяне».
Часть первая
(1.)2 Цензор Ху Му-тин1 рассказывал:
«В одной деревушке жил человек, у которого была свинья. Стоило ей увидеть старика соседа, как она приходила в ярость, начинала визжать, гналась за ним и норовила укусить; при виде других людей ничего подобного с ней не происходило.
Старик сосед сначала из себя выходил от злости. Он уже стал подумывать о том, чтобы купить эту свинью, [заколоть ее и]3 зажарить, как вдруг прозрел, все понял и сказал:
– Уж не кровный ли она враг2, о котором идет речь в буддийском каноне? Однако нет в мире такой вражды, с которой нельзя было бы покончить.
И вот за хорошую цену он выкупил свинью у соседа и отдал ее в буддийский монастырь3, чтобы она стала, как говорится, «свиньей вечной жизни».
Прошло некоторое время. Когда свинья вновь увидела старика, она прижала уши и вообще повела себя совсем иначе, чем прежде».
Как-то мне довелось видеть картину Сун Чжуна, на которой был изображен буддийский архан4, сидящий на коленопреклоненной тигрице. Надпись в стихах, сделанная неким Ли Янем из Баси, гласила:
Ты можешь, Истину познав,
С враждой и яростью бороться,
Ты можешь, тигра оседлав,
Взнуздать его, как иноходца.
Но если зверь теперь пуглив,
Узды признает власть и крепость,
Пред ликом Истины смирив
Свою природную свирепость,
Тогда меж небом и землей
Для всех, кто мыслит и страдает,
Возможны благо и покой,
Пусть только верностью одной
Живет и дышит род людской,
А страх и зависть угасают4.
Это может кое-что объяснить в нашей истории.
(2.) У цзюйжэня1 Лю Ши-юя из Цанчжоу в кабинете завелась лиса. Среди бела дня она вступала в разговоры с людьми, кидалась в них черепицей и камнями, но на глаза не показывалась.
Был честный сановник Дун Сы-жэнь, правитель округа Пинъюань. Прослышав об этой лисе, он решил сам поехать и посмотреть, что там делается. Только начали было рассказывать ему про лису, как у карниза крыши послышался голос:
– Господин сановник любит народ и не берет взяток, поэтому я не осмелюсь швырять в него всякой дрянью. Однако народ-то вы любите из любви к своему доброму имени, а взяток не берете из страха, как бы чего не вышло. Так что и щадить вас мне тоже нет особой причины. Шли бы вы отсюда без лишних слов, а то как бы вам не попасть в трудное положение!
Дун Сы-жэнь в смущении удалился, а потом несколько дней все охал да ахал, очень был расстроен случившимся.
В доме этого Лю была служанка, здоровая глупая девка. Она единственная не боялась лисы, и одну ее лиса не трогала. Кто-то спросил лису про эту служанку.
– Хоть она и простая служанка, но по-настоящему почтительна к старшим, – ответила лиса. – Даже духи, видя это, избегают с ней встреч. А уж наша порода и подавно!
Тогда Лю приказал этой служанке поселиться в кабинете. В тот же день лиса исчезла.
(3.) Господин Ай Тан рассказывал:
«Слышал я об одном старом начетчике, который шел куда-то ночью и по дороге повстречал своего покойного друга. Начетчик был человеком честным, твердого характера и не из робких, вот он и спросил друга, куда тот держит путь.
– Я служу в Царстве мертвых, – ответил тот, – сейчас направляюсь в Наньцунь, чтобы схватить там кое-кого. Так что нам по пути.
Дальше они пошли вместе. Дошли до какой-то полуразрушенной хижины, и тут дух сказал:
– Это жилище писателя.
– Откуда вы знаете? – удивился начетчик.
– Обычно днем люди суетятся, занимаются всякими делами, иссушают свои мозги. Только во сне они ни о чем не думают, тогда их изначальная энергия чиста; все накопившиеся в памяти книги, слово за словом, в виде сияния выходят наружу через все поры тела. Вид у этого сияния неразличимо-туманный, бесформенно-хаотичный или блестящий, словно парча. У великих ученых вроде Чжэна1 и Куна2, у писателей вроде Цюя3, Суна4, Баня5 или Ма6 сияние озаряет весь небосклон, соперничает со светом луны и звезд; у тех, кто шел следом за ними, – сияние окружностью в несколько чжанов, а у тех, что за этими, – в несколько чи; постепенно сияние сходит на нет, так что у совсем посредственных это мерцающий огонек, подобный тусклому светильнику, отраженному в окне. Людям не дано видеть сияние, а духи могут. Так вот, над этой хижиной я вижу сияние высотой в семь или восемь чи, поэтому и знаю, что это – обиталище писателя.
– Я всю свою жизнь учился, – сказал начетчик. – Какое же от меня исходит сияние?
Дух долго мялся и наконец сказал:
– Вчера днем я проходил мимо вашего дома, вы как раз прилегли вздремнуть, и я увидел, как все заученные вами толкования [классиков], пятьсот-шестьсот экзаменационных эссе, семьдесят-восемьдесят классических текстов, тридцать-сорок исторических сочинений – все это слово за словом превращалось в черный дым, который устилал все помещение, и сквозь него, словно через плотные облака, пробивался ваш голос, скандирующий отдельные слова. А вот сияния – не решусь солгать – никакого и не было!
Начетчик в ярости начал браниться. Тогда дух захохотал и исчез».
(4.) Господин Ли Ю-дань из Дунгуана попал как-то в заброшенный сад в Юаньпине, принадлежавший первому министру. Там он увидел на галерее два стихотворения. Первое гласило:
А западный ветер свистит да свистит,
В окно задувает, в траве шелестит,
Двором пробежится, и буйный и шалый,
Где месяц скользит над стрехой обветшалой,
И мох озаряет в пустой немоте,
Оставивши контур окна в темноте.
Второе стихотворение было такое:
Далекие звезды мерцают, мерцают,
Как светлые точки. Вдали проплывают
На Млечном Пути облака, как ветрила,
А я засиделся, склонясь на перила,
И слушаю башню; ночным барабаном
Там пятую стражу1 пробьют горожанам.
Следы туши были бледны, а почерк, пожалуй, не был похож на то, как пишут люди.
[5. Человеку снится вещий сон.]
(6.) Цзюйжэнь Ван Чжи-сянь из Пиндина как-то сопровождал своего отца, следовавшего на новую должность в Юйлинь. Ночь они провели в заброшенном храме. Неожиданно наверху послышалось монотонное бормотание, словно кто-то читал стихи. Удивились: откуда бы тут взяться ученым? Начали прислушиваться, но голоса были приглушенными. Потом стало слышнее, словно говорившие спустились вниз, уже стали различимы отдельные слова.
Один голос сказал:
– У Тан Янь-цяня1 поэтический стиль не очень высок, но хороши строки:
На границе колосья кровавы,
Не собрать с полей урожая.
Весною вымерзнут травы;
Лишь битва гремит, не смолкая.
– А я когда-то написал такие стихи, – послышался второй голос:
Яростно над пустыней
Взвиваются клубы песка.
Слепит раскаленное солнце
Сквозь желтые облака.
– Тот, кто сам не бывал на границе, не знает такого пейзажа, – добавил он.
Первый голос ответил:
– У меня тоже были похожие строки:
В дальних горах на границе
Воздух безжалостно синий,
Трещит мороз над рекою,
Про осень напомнил иней.
Должен сказать, что они довольно верно воспроизводят картину заката солнца на границе.
И долго еще читали они друг другу стихи.
Но вот ударил монастырский колокол, и воцарилась мертвая тишина. Когда рассвело, отец с сыном пошли поглядеть: все замки покрыты пылью и заперты.
Стихи «В дальних горах на границе» они нашли потом в черновиках, оставшихся после покойного полководца Жэня. Имя полководца было Цзюй, во время мятежа племен в годы Кан-си2 он выступил в поход и погиб в бою. Узнать, кто написал стихи «Яростно над пустыней…», так и не удалось. Ясно только, что стихи эти заслуживали увековечения и были написаны соратником Жэня, а не духом какого-нибудь простого смертного.
(7.) В прибрежной деревушке к югу от Цанчжоу жил некий Люй-сы, человек без стыда и совести, способный на любые подлости. Местные жители боялись его, как дикого зверя.
Как-то вечером он с несколькими приятелями, такими же негодяями, как и он сам, отправился прогуляться за пределами деревни. Внезапно потемнело, раздался гром, поднялся ветер, полил дождь. Вдали появилась какая-то фигура, похожая на молодую женщину. В старом храме, стоявшем на берегу реки, она искала укрытия от грозы.
– А не побаловаться ли нам с ней? – предложил Люй приятелям.
Уже наступила ночь, затянутое тучами небо было черным-черно. Люй вбежал в храм и зажал женщине рот, приятели его стали сбрасывать одежды, спеша овладеть женщиной. Вдруг сверкнула молния, и при ее свете Люй увидел, что женщина – вылитая его жена. Он разжал руки, заговорил с нею, – оказалось: она! Люй пришел в ярость и хотел бросить жену в реку, но она закричала:
– Хотел обесчестить чужую, и чуть не дошло до того, что меня обесчестили, – да Небо спасло! За что же меня-то убивать?
Люй ничего не мог сказать, стал искать одежду, но в это время порывом ветра снесло его рубаху и штаны в реку. Он растерялся, не знал, что ему делать, но был он человек наглый и решил идти домой голым. А тут облака рассеялись, вышла ясная луна, вся деревня покатывалась от хохота, все расспрашивали, что случилось. Люй не мог заткнуть соседям рты и в конце концов бросился в реку.
Жена его, гостившая у своих родителей, должна была вернуться домой только через месяц с лишним, но так как дом ее родителей сгорел, ей некуда было деться, и она вернулась раньше срока. Люй об этом не знал, поэтому-то все так получилось.
Через некоторое время Люй явился к своей жене во сне и сказал ей:
– Я совершил тяжкий грех и был навсегда обречен пребывать в Нараке1. Но так как при жизни своей я был почтительным сыном, то судья Царства мертвых внес изменение в списки, и в своем следующем перерождении я должен пребывать в теле змеи. Это уже произошло. Скоро ты вновь выйдешь замуж, служи хорошенько новой свекрови. Непочтение к старшим – самое тяжкое преступление. Смотри, как бы не пришлось тебе кипеть в адском котле!
В тот день, когда жена Люя вторично вышла замуж, в углу комнаты появилась змея, которая, опустив голову, смотрела вниз, словно в глубоком раздумье. Жена вспомнила свой сон, подошла к змее, приподняла ее голову и стала расспрашивать. За дверью послышалась музыка, змея несколько раз подпрыгнула и исчезла.
[8. Лиса испытывает любовь к человеку, с которым более двадцати лет живет в супружеском согласье.]
(9.) Мин Чэнь, уроженец Мишаня, был начальником в Сяньсяне, как-то раз он задумал обелить человека, несправедливо обвиненного в уголовном преступлении, но, боясь, что начальство этого не позволит, все колебался и никак не мог принять решения. Был там некий Ван Бань-сянь, слуга в училище, друживший с лисом, который часто говаривал, что человек проверяется в беде, а не в счастье. Ван по просьбе Мин Чэня пошел посоветоваться с лисом.
– Господин Мин заботится о народе, как любящий отец, – начал торжественно лис, – но речь должна идти о том, виновен данный человек или на него возвели напраслину, а совсем не о том, позволит его освободить начальство или запретит. Разве забыты слова главы областной управы господина Ли Вэя1?
Когда Ван повторил Мин Чэню слова лиса, тот сильно испугался.
– Когда господин Ли Вэй еще не достиг высоких чинов, – сказал он, – ему пришлось как-то вместе с одним даосским монахом переправляться через реку, а тут кто-то разругался с лодочником. Монах громко вздохнул и сказал:
– Рок настигнет через мгновение, так стоит ли спорить из-за гроша!
И вдруг основанием паруса лодочника сбросило за борт, и он камнем пошел ко дну. Ли Вэй был поражен. Джонку несло по течению, поднялся сильный ветер и чуть не перевернул ее, но даосский монах сделал несколько шагов походкой Юя2 и начал читать заклинания. Ветер тотчас улегся. Ли Вэй начал благодарить спасшего его монаха, но тот ответил:
– То, что лодочник упал в реку, это судьба, его я не мог спасти; вы, знатный человек, попав в беду, получаете поддержку, и это тоже судьба, вас я не мог не спасти. За что тут благодарить?
Вновь поклонившись монаху, господин Ли сказал:
– Благодаря вашим наставлениям я всю жизнь буду доволен своей судьбой.
– И это не совсем так, – возразил даос. – Тот, кто всю жизнь преуспевает, доволен своей судьбой. Недовольный судьбой мечется, бьется, ни перед чем не останавливается. Он не знает, что Ли Линь-фу3 и Цинь Гуй4 были министрами, а сколько вреда причинили они хорошим людям, сколько преступлений совершили. Когда приносят вред государству и народу, нельзя ссылаться на судьбу! Рожденные Небом и Землей таланты, поставленные двором чиновники должны помогать судьбе. А если стоящий у власти опускает руки и все валит на судьбу, то зачем Небу и Земле такие таланты, зачем двору такие чиновники?5 Когда-то страж у городских ворот сказал: «Знает, что времена неподходящие, и все-таки действует»6. Чжугэ У-хоу7 говорил: «Все силы отдай служению родине, перед лицом смерти не изменяй своим принципам, а успешен исход дела или нет – заранее не угадаешь». Вам известно учение этих мудрецов о судьбе!
Выслушав это поучение, Ли Вэй с поклоном спросил даоса, как его зовут.
– Если скажу, вы еще, пожалуй, испугаетесь, – ответил даос, сошел с джонки, сделал несколько десятков шагов и вдруг исчез.
Как-то, находясь в Гуйчэне, господин Ли рассказал об этом случае, но откуда об этом узнал лис – ума не приложу!
(10.) Чжэнь Су-сяню из Бэйцуня как-то приснилось, что он попал в подземное царство и увидел, как Яньло-ван1 допрашивает доставляемых к нему людей. Когда перед Яньло предстала старуха – односельчанка Чжэня, Яньло даже в лице изменился, приветствовал ее низким поклоном, поднес ей чай и велел писцу немедленно препроводить старуху в рай, где ей будет даровано новое рождение.
– Каковы же заслуги этой деревенской старухи? – спросил с недоумением Чжэнь, отвешивая низкий поклон писцу.
– За всю свою жизнь, – ответил писец, – она никому не причинила вреда ради личной выгоды, а ведь корысть движет всеми, даже мудрецами и вельможами. Но те, кто преследует личную выгоду, обязательно приносят вред другим людям: они живут всяческими хитростями, творят всяческие подлости, и дурной запах от их поступков остается в веках, отравляя страну и принося все новый вред людям. Да ведь этой деревенской старухи, которая так умеет обуздывать свои корыстные побуждения, могли бы устыдиться многие ученые-конфуцианцы! Что же удивительного в том, что наш Владыка отнесся к ней с уважением?
Чжэнь был человеком понятливым, и это объяснение повергло его в такое смятение, что он сразу проснулся.
А еще Чжэнь рассказывал, что до того как появилась эта старуха, к Яньло гордо вошел какой-то чиновник в парадных одеждах. Обойдясь без слуг, он сам доложил о себе, выпил только чистой воды2 и вообще держал себя так, словно сам черт ему не брат.
Яньло с улыбкой сказал:
– Чиновников назначают для того, чтобы они управляли народом. Даже от самых низших вроде курьеров или прислуги в таможне – от каждого есть свой вред и своя польза. Однако если считать чиновника хорошим только по одному тому, что он не гонится за деньгами, тогда и деревянный болван, стоящий в зале, который даже и воды не пьет, окажется во много раз лучше вас, а?
– Хотя у меня нет заслуг, но нет и проступков, – возразил чиновник.
– Всю свою жизнь ты думал только о собственной шкуре, – сказал Яньло. – [Разве], расследуя какое-либо уголовное дело, уклониться и ничего не сказать о своих подозрениях – не значит причинить вред людям? Или, предпринимая какое-либо дело, испугаться его серьезности и сложить руки – не значит принести вред стране? Что ты сделал за три года, расследуя дела? Не иметь заслуг – это и значит иметь проступки!
Чиновник начал подобострастно отвешивать поклоны. Яньло окинул его взглядом, засмеялся и сказал:
– Ну что ты так суетишься! Давай рассуждать спокойно: если окажется, что ты хоть в чем-нибудь проявил себя хорошим чиновником, то и в будущем перерождении ты не лишишься чиновничьих шапки и пояса. – И тут же велел препроводить его к Чжуаньлунь-вану3.
Из двух этих историй видно, что как бы ни была темна и неясна душа человека, духи и бесы в ней все углядят; и мудрецу, если он думает лишь о своей личной выгоде, не избежать наказания. И не верно разве то, что говорится в «Поучении правителю»4?
(11.) Было это в год жэнь-цзы правления императора под девизом Юн-чжэн5. У сына одного чиновника была жена, женщина кроткая, никогда ни с кем не спорившая. Однажды в окно ее комнаты вдруг влетела молния, озарила все вокруг ярким светом, с грохотом вошла к ней в сердце и вышла, пробив отверстие в левом боку. Муж ее тоже был обожжен пламенем, так что спина и крестец его почернели, да и дыхания он чуть не лишился. Прошло много времени, прежде чем он очнулся. Глядя на труп жены, он сказал, заливаясь слезами:
– Характер у меня тяжелый, упрямый, даже со своей матерью и то, бывало, ссорился. Ты же только тихонько жаловалась да огорчалась, молилась да скрывала слезы. Так почему же молния сразила тебя?
Уж если замыслят что-нибудь, толком не разобравшись во всем, то тут что люди, что духи – одинаково [допустят ошибку].
(12.) Буддийский монах У-юнь – не знаю, из каких мест он был родом, – в середине годов под девизом Кан-си временно пребывал в монастыре Цзышэн в Хэцзяни. Целыми днями он сидел, не произнося ни слова, и, когда с ним заговаривали, не отвечал.
Однажды он вдруг поднялся с сиденья, ударил по столу и, не издав ни звука, исчез. Поглядели, а на столе лежит буддийский псалом, и в нем говорится:
Я голову обрил, забросил дом родной,
От суеты житейской отстранился,
Без сожаления порвал с семьей
И с бренным миром распростился.
Творить добро на благо всех людей,
Изведать мир душой любвеобильной
Способны только те, кто всех мудрей —
Кун-цзы да Чжоу-гун, – а мы бессильны.
Законы Будды близки к учению Мо-цзы2, а этот монах был ближе к Ян Чжу3.
(13.) Студент У из Нинбо любил совершать прогулки по «Северному селению»1, потом сошелся с лисой, часто тайно встречался с ней, но по-прежнему продолжал бывать в веселых домах. Однажды лиса предложила ему:
– Я владею искусством превращений. Могу принять облик любой красавицы, которая приглянется вам, стоит мне лишь разок на нее взглянуть. Подумайте об этом, почтеннейший, и если вы согласны, то так и сделаем: зачем вам тратить деньги на любовь!
Решили, и действительно лиса тотчас же приняла другой облик, так что ее не отличить было от той, что понравилась У. С тех пор он больше уже не ходил на сторону.
Как-то раз У сказал лисе:
– Разнообразие действительно радует душу, но жаль, что превращения разлучают навеки.
– Неверно, – возразила лиса, – радость от песен и плясок мгновенна, как вспышка молнии или искра, высеченная из камня. Если я превращаюсь в другую женщину, то подвергается превращению и она. Если подвергается превращению другая, то превращаюсь и я. На протяжении тысячелетий знаменитые певички, прекраснейшие из женщин проходили через превращения. Есть ли хоть одно место среди тополей и зеленых трав, на желтой земле и в темных горах, которое с древности не служило бы сценой для песен и танцев? Чтобы оборвать любовную встречу, зарыть в землю нежный аромат, похоронить красавицу яшму, разлучить любящую пару – на все это нужно лишь одно мгновение! Двое становятся четой на краткий миг или на дни, на месяцы, даже на годы – и все равно наступает пора разлуки. А когда приходит пора разлуки, то и для тех, кто расстается, пробыв вместе несколько десятков лет, и для тех, кто встретился лишь на минуту, одинаково наступает момент, когда разжимаются объятия и в мгновение ока возникает пустота. Разве близость с любимой не похожа на весенний сон2? Как бы ни была глубока старинная привязанность, все равно наступает конец, исчезает цветущий лик и берет свое седина. Ведь человеческое тело не может принять прежнего облика. А если начать красить брови и белить щеки, нельзя ли это назвать превращением? Так разве со мною одной происходят превращения?
У понял то, что хотела сказать лиса.
Прошло несколько лет, и наступил день, когда лиса распрощалась с У и исчезла, а У покинул родные места и стал скитаться по свету.
(14.) Цзи Жу-ай из Цзяохэ и Чжан Вэнь-фу из Цинсяня были старыми начетчиками и имели учеников в Сянь. Как-то прогуливаясь при лунном свете, они оказались у заброшенного подворья. Все заросло кустарником, было темно, запущено, тихо…
Ощутив в сердце тревогу, Чжан предложил пуститься в обратный путь.
– В развалинах и у могил часто водятся бесы, – сказал он, – зачем нам здесь задерживаться?
Вдруг, откуда ни возьмись, появился какой-то старик, опирающийся на посох, и пригласил обоих присесть.
– Откуда бы в мире живых взяться бесам? – спросил он. – Разве вы не слыхали о рассуждениях Юань Чжаня1? Оба вы, достопочтенные, ученые-конфуцианцы, зачем же вы верите глупой болтовне буддистов о существовании нечисти!
И тут он стал объяснять им смысл учения братьев Чэн2 и Чжу Си3, приводить всяческие аргументы и доказательства, и все это в изысканных выражениях, плавно и красноречиво. Слушая его, оба начетчика согласно кивали головами, проникаясь истиной, содержащейся в учении сунских конфуцианцев. Угощаясь предложенным им вином, они даже забыли осведомиться об имени своего хозяина.
Но вот вдалеке послышался грохот проезжающих мимо больших телег и повозок4, зазвенели колокольчики коров. Оправив одежду, старик поспешно поднялся и сказал:
– Покоящиеся под Желтыми источниками5 люди обречены на вечное молчание. Если бы я не повел речей, отрицающих существование бесов, то не смог бы удержать вас здесь, почтеннейшие, и мне не довелось бы скоротать вечерок за беседой. Сейчас нам пора расстаться, и я почтительнейше прошу вас не сетовать на меня за шутку!
Мгновение – и старик исчез.
В этой местности ученых мужей было очень мало, только могила господина Дун Кун-жу находилась неподалеку. Может быть, это был его дух?
(15.) Студент Тан из Хэцзяни любил всякие шутки и розыгрыши. Еще и до сих пор местные жители передают рассказы о его проделках.
Был один учитель, который любил разглагольствовать о том, что бесов на свете не бывает. Как-то раз он сказал:
– Говорят, что Юань Чжаню повстречался бес, а было ли такое на самом деле? Может, это просто бредни буддистов?
Той же ночью Тан кинул мокрую землю в окно этого учителя и начал стучать в его дверь.
– Кто там? – дрожащим голосом спросил учитель.
Тан ответил:
– Я – врожденные способности сил Света и Тьмы1.
Испугавшись так, что руки и ноги у него задрожали, учитель заставил двух своих младших братьев остаться с ним до рассвета. Измученный бессонной ночью, он не поднялся на следующий день с постели и на расспросы друзей, пришедших проведать его, только отвечал со стоном:
– Нечистая сила одолела.
Те понимали, что это проделки Тана, и от души веселились. Однако с этих пор нечистая сила расходилась вовсю: стала швыряться камнями, черепицей, дергать двери и окна, не пропуская ни одной ночи. Вначале думали, что это снова приходит Тан, но потом проследили, и оказалось, что это действительно бес. Справиться с ним не было никакой возможности, и учителю пришлось покинуть свой дом.
После первого пережитого им страха учитель устыдился2, тут-то дух его совершенно ослаб, и нечисть, воспользовавшись этой слабостью, овладела учителем. Разве не в этом кроется секрет власти духов над человеком?
(16.) Некий цзюйжэнь1 родом из Тяньцзиня гулял как-то с друзьями в предместье. Bce это были люди молодые, ветреные. Заметив, что в тени деревьев верхом на осле едет молодая женщина, друзья воспользовались тем, что ее никто не сопровождает, и всей толпой увязались за ней следом, выкрикивая всякие шутки и оскорбительные словечки.
Женщина ни словом не отзывалась на их приставания и только нахлестывала своего ослика. Когда же двое или трое из этих молодцов забежали вперед, женщина неожиданно соскочила с осла и ласково заговорила с ними, словно радуясь этой встрече.
В это время подоспел и цзюйжэнь с остальными приятелями и узнал в ней свою жену. Но только жена его не ездила верхом и в тот день не была в предместье. В сомнении и гневе он подошел поближе и стал бранить женщину, а она по-прежнему весело смеялась. Тогда, охваченный яростью, он замахнулся, собираясь дать ей оплеуху, но она вдруг легко вскочила на спину осла, приняла другой облик и, указав хлыстом на цзюйжэня, сказала с упреком:
– Увидев чужую жену, начал оскорблять ее, а увидев свою, вон в какую ярость пришел. Книги древних мудрецов вы читали, но, видно, так и не поняли значения слова «прощать». Да разве выйдет из вас что-нибудь путное? – сказала и уехала.
А цзюйжэнь даже посерел весь, стоит как вкопанный и с места сдвинуться не может. Так он и не узнал, что это был за оборотень.
(17.) Тянь Бо-янь из Дэчжоу рассказывал:
«Губернатор Э, оказавшись в горах между провинциями Дянь и Цянь, увидел, как даосский монах, прижав к камню молодую красивую женщину, собирается вырезать у нее сердце. Красавица жалобно звала на помощь. Э галопом погнал своего скакуна и успел схватить даоса за руку. Красавица вскрикнула и, превратившись в пламя, улетела.
Топнув в ярости ногой, даос воскликнул:
– Она – оборотень! Своими чарами она довела до погибели уже более сотни людей, ее нужно было покарать, но так как она искусна и опытна в своем деле, то если ей отрубить голову, дух ее сумеет спастись, а чтобы она умерла, необходимо было вырезать ее сердце. Отпустив ее на волю, вы стали причиной нескончаемых бед [в грядущем]. Это все равно что пожалеть хищного тигра, не подумав о тех лосях и оленях, которых он растерзает, о тех жизнях, которые он отнимет!
Вложив кинжал в ножны, даос в досаде и огорчении перешел речку и скрылся из виду».
Рассказанная Бо-янем притча напоминает поговорку: «Пусть уж лучше один плачет, чем многие».
Тот, кто отнесся снисходительно к чиновнику-взяточнику, считает, что совершил доброе дело, да и другие называют его великодушным, но ведь о бедном-то люде, что продает своих сыновей и отдает своих жен в наложницы, он не подумал. Куда же годится такой сановник?
(18.) Сяньсяньский чиновник Ван (имени его я не знаю) работал писцом и поднаторел в вымогательствах. Но каждый раз, как у него накапливалось достаточно денег, он непременно тратил их на жертвоприношения в предместье.
В храме духа – покровителя города1 был мальчик – даосский служка. Прогуливаясь как-то ночью по галерее храма, он заметил двоих в одежде мелких чиновников. Держа в руках счетную книгу, они что-то сверяли в ней.
– В нынешнем году он довольно много скопил, – сказал один из них, – но как бы его заставить все промотать?
Поразмыслив, второй ответил:
– Цуй Юнь вполне с этим справится, не стоит вам утруждать себя этой заботой.
В храме постоянно водились бесы, мальчик привык их видеть и не испугался, но он не знал, кто же эта Цуй Юнь и кого надо заставить промотать деньги.
Прошло некоторое время. В том городе появилась молоденькая певичка Цуй Юнь. Этот писец Ван страстно в нее влюбился и потратил на нее чуть ли не восемь-девять десятых всего, что скопил. Потом он заболел, и все, что оставалось, ушло на врачей и лекарства. Когда же поправился, оказалось, что он разорен начисто.
Люди подсчитали, что раньше у него было тысяч тридцать-сорок.
Позже он сошел с ума и скоропостижно скончался. На гроб2 и то денег не оставил.
[19. Человеку является красавица-оборотень.]
(20.) В доме цензора Е Люй-тина начались вдруг лисьи чудеса: то средь бела дня кто-то с кем-то разговаривает, то Е Люй-тина с места сгонят, повсюду устроят беспорядок, нашкодят, то вдруг рюмки и чашки в пляс пойдут, то мебель по комнатам начнет расхаживать… Е Люй-тин рассказал об этом Чжан Чжэнь-жэню, и тот послал за даосским монахом.
Сначала даос написал амулет, но кто-то сейчас же разорвал этот амулет в клочья. Тогда даос посоветовал устроить жертвоприношение в честь духа – хранителя города, но и это не помогло.
– Наверняка это проделки Небесной лисы1, – сказал даос, – без доклада Небу тут не обойтись.
Тогда воздвигли помост и начали семидневное служение. На третий день лиса все еще бранилась, но на четвертый она вдруг стала сама любезность и уступчивость. Е Люй-тин не хотел с ней ссориться и предложил кончить дело миром, но Чжан Чжэнь-жэнь возразил:
– Доклад ведь уже пошел на Небо, теперь не догонишь.
Наступил седьмой день. Внезапно послышался шум, грохот, окна и двери все нараспашку, до самого вечера не стихал шум.
Даос вызвал на подмогу других духов, и тогда только удалось схватить лису. Ее затолкали в глиняный сосуд с узким горлышком и закопали за воротами Гуаньцюймэнь2.
Как-то я спросил Чжан Чжэнь-жэня о том, как удается изгнать нечистую силу. Он ответил:
– Я тоже толком не знаю, как это происходит, но следую установленным правилам. В большинстве случаев духи и бесы подчиняются печати3, амулеты же находятся в ведении даосов. Постигший истину4 подобен сановнику, а даос – мелкому чиновнику, без даоса он не может составить амулет, а даос без постигшего истину не сможет поставить печать, амулет его не будет чудотворным. Что же до того, будет ли толк от этого или нет, так это похоже на официальные документы по судебным делам: либо они принимаются во внимание, либо оспариваются – раз на раз тут не приходится.
Рассуждение это показалось мне очень близким к истине. Я еще спросил:
– Допустим, что в заброшенном жилище или в глубоких горах вам повстречается вдруг нечистая сила, сумеете вы подчинить ее себе или нет?
– Возьмем в качестве примера сановника в пути, – ответил Чжан Чжэнь-жэнь, – разбойники, естественно, разбегаются и прячутся от него кто куда, а какой-нибудь из них не знает, что здесь проезжает сановник со свитой, продолжает себе разбойничать, и вдруг перед ним бунчуки и знамена. Сановник же, хотя у него есть все полномочия, все-таки не решится завербовать его на военную службу. Вот так обстоит и с тем, о чем вы спрашиваете.
Эти слова тоже очень верны. Но в таком случае, все разговоры о чудесах, которые творят духи, сильно преувеличены.
[21. Оценка Цзи Юнем конфуцианцев ханьской и сунской династий.]
