Пашня. Альманах. Выпуск 4

***

До прибытия электрички оставалось около получаса. Обычно Мишаня добирался до станции за десять минут на маршрутке, но сейчас они уже не ходили, а на такси не было денег, поэтому он пошел пешком по короткой дороге – вдоль рельсов.

Треть пути была позади, когда Мишаня решил купить Олесе шоколадку в круглосуточном продуктовом на другой стороне железной дороги.

Переходя рельсы, Мишаня увлеченно писал ей сообщение, не особо смотря под ноги. Внезапно что-то металлическое с визгом сдвинулось, капканом вонзившись в правую ступню. Он повалился, взвыв от боли. Теплая, отвратительно липкая кровь мгновенно заполнила ботинок. Весь мир вокруг – бесконечный бетонный забор, безжизненный ангар, ледяные рельсы, отстраненные гудки паровозов, строки недописанного сообщения – все резко сжалось в жесткий комок боли. Он потерял сознание.

***

Таак-с, начнем-с, – Олеся достала учебник по немецкому языку и стала делать записи в блочной тетради. Затем она, словно потеряв ценную вещь, начала так бурно рыться в сумочке, что лежавшая на тетради ручка скатилась в ноги незнакомцу.

Ха! Идеальное попадание!

Молодой человек поднял ручку и передал ее Олесе с приторно учтивой улыбкой.

– Спасибо, Вы очень любезны, – заглядывая ему в глаза, промурлыкала она.

«Любезны»… ну ты загнула… ничего, пусть знает интеллигенцию.

– Не за что, – отозвался молодой человек.

Какие глаза необычные. Карие вроде, но с желтоватыми пигментами, прям как у змеи.

– Не боитесь одна ездить в такое время? – продолжил он.

– Куда деваться, приходится. На учебе просто поздно заканчиваю. Да и кого бояться?

– Всякие здесь встречаются. Вы до какой станции едете?

– А вы с какой целью интересуетесь? – игриво и скорее риторически уточнила Олеся. – Я до Силикатной, а вы?

– О, мы соседи! Я на Щербинке выхожу. Можно, кстати, на «ты». Арсений, – протянув руку, сказал он.

***

Придя в себя, Мишаня огляделся сквозь застилавшую глаза дымку пульсирующей боли.

Нога-а! Почему не чувствую! Ногу! Что за?!. – заговорил в нем сгусток панической боли.

Его взгляд судорожно бегал, пока не наткнулся на кровавое месиво на месте ступни.

Нет-нет-нет! Только не это! Только не это! Афу-афу-афу-афу. Дыши ровно! Афу-афу. Ровно, я сказал! Афу-афууу-афуууу-афууууу.

На мгновение собравшись с силами, он попытался высвободиться из тисков, отталкиваясь свободной ногой, но эта слабая попытка отдалась такой нестерпимой мукой, что он в отчаянии опустил голову на рельсы.

В ушах звенело. Сердце тошнотворно колотилось.

– Э-эй! Помоги-ите! Кто-нибу-удь! Э-эээй! Эээээээй! Помогите! Я здесь! Ээээээй! – он кричал, что было сил, пока совершенно не потерял голос.

– Помогите! Пожалуйста, – уже сиплым шепотом молил он окутавшую его тишину. К горлу подступал комок рыданий. Еще не хватало плакать! Он зарычал от ярости на себя и осмотрелся. Телефон! Он дотянулся до валявшегося рядом мобильного. На экране светились цифры «01:46». Через пять-десять минут электричка из Москвы! Проедет прям здесь… Лихорадочный мандраж пробежал по всему телу и ударил в голову волной адреналина. Олеся! Точняк! Надо позвонить Олесе! Нажмет на стоп-кран!

***

– Можно, кстати, на «ты». Арсений, – протянув руку, сказал он.

Арсений… Красивое имя… Арсеньевич, Арсеньевна… недурно… так, о чем ты думаешь вообще?! – пресекла Олеся поплывшие мечтания.

В этот момент в ее сумочке зазвенел телефон. Она посмотрела на экран, едва заметно закатила глаза от раздражения, переключила мобильный на беззвучный режим и бросила его назад.

– Я… Меня зовут Олеся. Очень приятно, – растерянно затараторила она, словно пытаясь переменить тему своих мыслей.

Интересно, что он подумает о неотвеченном вызове? Чего трезвонить! Раньше никогда не звонил, а тут на тебе! Наверно, снова встретить не сможет. Ну и черт с ним!

– Тебя кто-нибудь встречает? Если хочешь, могу проводить.

– Не стоит, благодарю. Меня встречает папа, – на ходу сообразила она.

Ну вот, теперь подумает, что я ботаничка, живу с родителями. Что ты несешь? Соберись.

– Что читаешь? – спросила она.

– Сагу о космическом волке, – демонстрируя обложку, ответил Арсений.

Космический волк? Серьезно? Вот мужики, – язвительно усмехнулась про себя Олеся.

– Ух ты! А о чем она?

Арсений принялся с энтузиазмом рассказывал про капитана звездолета, у которого заклинил ремень безопасности во время падения. В этот момент сумочка Олеси снова завибрировала.

Да он угомонится или нет! – не подавая виду, почти в бешенстве подумала Олеся. Удерживая внимательный взгляд на губах собеседника, она незаметно сбросила входящий вызов и выключила телефон.

Следующая станция. Щербинка.

– Ой, мне на следующей выходить… – сказал Арсений и умолк на несколько неловких минут.

Когда электричка начала сбавлять ход, Арсений очнулся:

– Мне пора. Очень приятно было познакомиться. Амм, ты знаешь, я был бы рад увидеться снова, если ты, конечно, не против.

Затем он написал что-то на книжной закладке, вручил ее Олесе и поспешил в тамбур.

***

Гудки тянулись мучительно долго, будто Мишаня пытался дозвониться до небес. Вдруг звонок сбросили. Мишаня снова нажал задубевшими от холода пальцами на кнопку звонка, но из трубки послышался приговор: «Абонент временно недосту…». Он не дослушал, швырнул телефон в сторону и лихорадочно рассмеялся.

Совсем недавно с пеной у рта доказывал Олесе, что у человека всегда есть выбор. Отличный выбор: отрезать себе ногу или голову! Просто класс! Перед глазами всплыла картина, как он просыпается в больничной палате. Одеяло подымается только над одной ногой… Перед кроватью стоят родители, его пацаны, Олеся… и все с такими лицами… Эти сочувственные взгляды хуже всего!

В этот момент на железнодорожном светофоре загорелся зеленый свет, прорезав сквозь толщу черного воздуха изумрудный тоннель.

Щеку и подбородок защекотали стекавшие капли холодного пота. Спустя мгновения рельсы зашипели зловещим чугунным шепотом.

Железная дорога стала заливаться светом, как при первых предрассветных лучах. На горизонте появились очертания белесого шара, разраставшегося с каждой секундой. Взгляд Мишани упал на бетонный забор, с беспомощной неловкостью наблюдавший происходящее. Забор был повсеместно изрисован баллончиками рьяных художников и изгажен дерьмом. В щелях виднелись смятые жестяные банки из-под пива и неубиваемые упаковки от чипсов. Забор. Справа и слева. Забор. А ведь через такой забор Мишаня не раз перелезал, когда ездил зайцем на электричке в школу. Он удивительно отчетливо вспомнил, как спрыгивал с него. Как со шлепком отбивались пятки, а в поясницу ударялся портфель с учебниками. Как со спины, – его лицо просветлело от живой улыбки, – как со спины доносились матюки взбешенной билетной контролерши. Аха! Выкуси, толстожопая!

***

Олеся снова и снова прокручивала в голове свежие романтичные кадры, нежно держа бумажку с номером телефона.

Неужели я встретила его!? А-а-а-а, какой он классный! Глаза просто волшебные, а говорит как… И пальто от Кензо. Явно при деньжатах.

Вдруг поезд так резко затормозил, что она чуть не ударилась головой о сиденье напротив.

Наверно, какой-то дебил дернул стоп-кран, – пронеслось в ее голове.

Сейчас машинист будет материться… Какие же волшебные глаза. Надо ему написать! Не сразу, конечно. Хи-хи. Ой, я ж мобильник выключила. Интересно, где там Мишаня? Пусть только попробует опоздать, прибью.

Зинаида Татаринова

В активном поиске

– И давно ты не ешь мясо? – с недоверием спросила она Ладова.

Под его рубашкой проступал скульптурный рельеф мышц, и он совсем не был похож на вегетарианца.

– Недавно, – доедая суп из чечевицы, спокойно ответил Ладов.

Несмотря на внешнюю невозмутимость, он мысленно ругал себя за этот ответ. Но возможность продолжить разговор и быть интересным этой женщине победила всё, чем он жил последние пару лет. Начав заниматься спортом просто так, он втянулся и вскоре стал тратить свою небольшую зарплату на спортивное питание, на одежду для тренировок, на обучение у более опытных коллег. Даже пару раз заказывал фотосессию. Мясо – это белок, а белок – это материал для роста мышц. И вот так, просто в разговоре, отказаться от строительства мышечной массы было каким-то безумием.

Они сидели в кафе йога-центра, куда Ладова направили для выполнения очередного заказа по установке кондиционеров в новые помещения. Расширение площадей было связано с закрытием небольшого продуктового магазина, располагавшегося за стенкой. Магазин ушел с рынка, не выдержав конкуренции с сетевым гигантом, распахнувшим свои скидочные ловушки в новом доме на соседней улице.

Катя была тут волонтером, четыре дня в неделю она помогала администратору справляться с потоком посетителей: складывала коврики после занятий, раздавала и собирала анкеты у новеньких, помогала им освоиться. Их было особенно много в последнее время, менеджмент запустил в интернете какую-то акцию в преддверии расширения своих площадей. Платой за эту нехитрую подработку было безлимитное посещение занятий остальные три дня в неделю.

Ладову хватило нескольких минут общения с Катей, пока она провожала его в кабинет менеджера, чтобы понять: он найдет способ встретиться с ней снова и попытается хотя бы что-то выдавить из себя, чтобы получить надежду на продолжительное знакомство. Встреться они где-нибудь в парке или в кафе, Ладов завел бы разговор на спортивную тему, которая стала настолько популярна, что иногда можно просто назвать какой-нибудь фитнес-проект или марафон, как собеседница сразу откликнется, ну а дальше, что называется, как повезет. Но в месте, где люди ищут медитативный покой и предаются расслаблению в асанах, разговор о фитнес-проектах показался Ладову не к месту, а терпкий запах благовоний под неторопливый голос Кати одурманил его до онемения.

Катя находилась в поисках любви и заодно смысла жизни. Эти поиски привели ее в не менее модное течение: она стала вегетарианкой, день начинала с медитаций, размещала на страничке в социальной сети цитаты просветленных учителей, знала все вегетарианские кафе в городе и периодически заказывала витамины для сохранения аминокислотного баланса.

Катя смотрела на Ладова. То, с каким удовольствием он ел чечевичный суп, развеяло ее сомнения, и она с радостью поделилась своими находками по освоению вегетарианства: сайтами, где можно вдохновиться примерами других людей, найти быстрые рецепты. Если все же он почувствует, что растительного белка недостаточно, Катя скинет ему список баночек, которые помогают ей восстановить баланс необходимых организму веществ.

Следующие полгода они практически не расставались. Катя уже не волонтерила и, подарив Ладову коврик для йоги, сказала, что теперь они могут практиковать и медитировать в любом месте. Но медитировал Ладов все больше один.

Ознакомившись с постами начинающих вегетарианцев (некоторые довольно агрессивно порицали куртки и ботинки из кожи), Ладов уже взахлеб читал о духовном развитии. Затем он купил заинтересовавшие его труды просветленных учителей, чтобы выбрать свой путь, и вскоре значительно обогнал Катю в вопросах эволюции духа и души, гармонии формы и содержания. Изменение образа жизни Ладова, теперь предпочитавшего протеиновому батончику овощной смузи, было настолько стремительным, будто только ради открытия двери в этот новый мир Ладов прежде и жил, или «спал до пробуждения», согласно одной из изученных им новых практик.

Этот многодневный ретрит в Индию они запланировали вместе. Но за пару месяцев до отъезда Катя познакомилась в парке с мужчиной атлетического телосложения и увлеклась тренировками на открытом воздухе. Увидев фото атлета на страничке Кати в социальной сети, Ладов отметил, что он и сам при знакомстве с ней был таким же.

Он еще раз пролистнул новостную ленту, внес изменения в свой профиль, указав, что находится «в активном поиске», и пошел собирать рюкзак. Ладов уже давно понял, что Кате не важен был ответ на вопрос о мясе и вообще не было важно, вегетарианец ли он, она просто была в поиске. Но обретенный Ладовым путь стоил того, чтобы сперва обмануться в Кате, а потом ее потерять. Ему даже не хотелось думать, какой бы была его жизнь сейчас, если бы не тот чечевичный суп.

Вероника Чибис

Пишите в директ

На бордюре фонтана Треви сидела нарядная загорелая девушка. Инфантильное черное платье в белый горошек было в стиле а-ля шестидесятые. Ее фотографировала крупная женщина, похожая на скульптуру «Родина-мать» с воздетым айфоном вместо меча. То и дело в кадр совался кто-нибудь из группы взбудораженных китайцев. Женщина вытерла рукой лицо, задела очки и оставила на стеклах размазанный след от пота. Сзади ее подпирала очередь других туристов. Нимфа, напряженно державшая спину, наконец расклеила густо накрашенные губы:

– Мам, ты точно «портрет» включила?

– Кать, еще учить будешь? Портрет, портрет. Сумочку разверни больше, не видно этой бляхи с буквами.

Катя послушно поправила маленькую сумку молодого российского бренда. Ее мать, раскачиваясь, расчищала своим большим телом пространство для них двоих и старательно выискивала ракурс без чужих рук и затылков в кадре. На фотографии застыла взрослая красотка с приоткрытым идеальным бедром на первом плане на фоне размытого палаццо Поли.

Вечером пряный воздух старого города немного поостыл. За столиком уличного кафе возвышалась Катина мама в ветровке. Ее ноги-колонны надежно удерживали равновесие, в отличие от шатающейся, резной ножки круглого стола. То, как она смотрела на город и как отпивала белое вино из бокала, словно запертая в большом теле блоковская незнакомка, как бы говорило: неизвестно, кто из нас более вечен, Рим или я. Катя еще ниже натянула капюшон легкого худи. За соседним столиком хохотала семейная пара. Полноватый благообразный мужчина и поджарая, с выбеленными волосами, супруга. По доносящимся обрывкам разговора было понятно, что они русские.

– Никуда от наших не деться, – вздохнула мама Кати. – Ты довольна каникулами, котенок?

– Да, очень, – не отрывая взгляда от бокала, сказала Катя. Она плохо слышала маму, в основном только стук своего сердца, отдававший в виски.

В небольшой комнате с икеевскими подушками и поддельной бронзой был косметологический кабинет на дому. Катя свернулась тихим калачиком на диване с двумя айфонами в руках. В этой аляповатом комнате, пока мама занималась клиентками, ей было тепло и спокойно. Сначала ей было неловко слушать, как мама ее расхваливает каждой посетительнице, но потом она приучила себя думать, что это не про нее, а про ту красивую девочку из ее аккаунта.

– У нее, Мариночка, уже почти девяносто тысяч подписчиков. Фолловеров, как они называются. Ой, я сначала понять не могла, что это за инстаграм такой. Вот эту руку в лампу. А сейчас, конечно, понимаю, что без соцсетей никуда. Вот и мои услуги Катька как-то туда выставляет.

Сорокалетняя Маринка бросила взгляд на Катю, получившийся из-за кокетливых стрелок на веках несколько двусмысленным. Катя все так же тихонько сидела на диване, поджав ноги, в окружении гаджетов.

– Да вижу, – усмехнулась клиентка. – Ну я-то к тебе, Наташ, и без всякого инстаграма буду ходить. Ты же знаешь.

Наташа знала это и всякий раз с удовольствием отмечала, что москвичка Маринка как работала в гостинице администратором пятнадцать лет назад, так и работает. А вот она, приехав из своего Замухосранска, с работы в занюханной парикмахерской поднялась до собственной трешки и домашнего кабинета. Но главное, конечно, Катя. Ни у одной из ее клиенток не было такой красавицы-дочери. А Наташа практически в одиночку ее подняла. Когда папаша ее скончался, Катьке и пяти лет не было. Спасибо, что хоть однушку Витька оставил после себя, было что менять потом. Наташа все на себе тянула. Катя всегда училась с детьми людей богаче и успешнее Наташи на голову, а то и на десять. Ну тут уж как. Не родился в семье миллионера – нарушил первое правило миллионера. Крутись, как хочешь. И языкам Катю обучила, и в МГИМО устроила. У других чада нахлебниками растут, а ее дочь деньги в телефоне зарабатывает. И даже там выглядит так, будто у нее мама не маникюрша, а успешная бизнес-вумен. Иногда такой Наташа себя и чувствовала. Быстрый ум, хватка. Правило «шести рукопожатий» ей не было нужно. Максимум три, и любая ее проблема в этом городе была решена.

– Я тут, Мариночка, приятелям помогла. Устроила их дочку в Большой театр петь. Вот ходили, слушали недавно. Другую руку в лампу. Сушим. Катенька у меня каждый месяц в театр, в оперу. Хотя, конечно, нагрузка большая в университете. Но развиваться-то надо, как без этого.

Катенька сидела в паре метров от них, совершенно не реагируя на происходящее. На ней были наушники, но звучала ли там музыка, понять было сложно. Марина поерзала на стуле и, между переменой рук, глотнула кофе.

– Почему МГИМО? Женихов на бэшках ловить? Иняз же лучший в МГУ.

– Нет. Давно не лучший, я справки наводила. Катя у меня и в школе языковой училась. Одна из первых, а знаний ее только на месяц хватило в МГИМО. Потом слезы над учебниками, репетиторов брали. Ну ничего, сейчас справляется. А про женихов вообще не думает.

– Мам, я все запостила. Тебе там в директ написали насчет ботокса, ты посмотри потом, внеси в свое расписание. Я пойду, курьер должен приехать скоро.

– Давай, котенок.

Когда за Катей закрылась дверь, «Маринка из Савоя», так она была записана в телефоне Наташи, наклонилась над столом и понизила голос.

– Слушай, ей двадцать лет. О чем же еще думать? Может, она тебе просто не говорит?

– Она мне все говорит. Большой суши. Отдельно. Я вообще ее не трогаю на эту тему. Как-то попробовала, она мне: «Мам, мне это вообще пока не интересно». Ну, я и отстала.

Наташа, заговорщически покосившись на дверь, придвинулась ближе к Марине.

– Девочка она еще. Не было никого.

– Да ладно? Наташ, ну это совсем как-то…

Марина недоверчиво смотрела на Наташу. Та припечатала о стол флакон с маслом для кутикул.

– Как? Нормально это. Сейчас обе ручки в лампу положи, и давай подольше посушим. Ты не смотри, что она в инстаграме постоянно в ресторанах и барах. Это работа такая. А то мне тут позвонила знакомая, говорит, что это твоя Катя постоянно в дорогих местах? Появился кто-то, выгуливает? Как зятек? Пришлось объяснять.

– Ну, это-то я понимаю. Главное, просто чтоб счастье свое не упустила.

Незамужняя и бездетная Маринка, потратившая десять лет на женатика, не то чтобы завидовала, просто уже ничему не верила.

– А мама на что? Вот когда появится достойный мужчина, конечно, помогу ей сориентироваться. И свадьбу сыграем, как надо. Всегда мечтала, чтобы обручальные кольца от Тиффани были, ну и вообще все как у людей. Все, дорогая закончили. Когда на Сбербанк будешь переводить, напиши, что долг.

Засыпая, Катя всегда знала, что будет дальше. И сегодня все повторилось. Мама тихонько открыла дверь и, проверив комплекты одежды на вешалках, поправила на ней одеяло. Так же тихо вышла. Катя приоткрыла один глаз. Ее телефона на тумбочке не было. Она вздохнула и перевернулась на другой бок. Казалось, вместе с ней вздохнули на стенах все карандашные портреты с угловатыми скулами и подбородками.

Несмотря на то, что кухня была просторная, Наташа занимала собой почти все пространство. Даже бытовые приборы теснились по стеночкам, и, несмотря на приоткрытое окно, висела духота. Палец с длинным, острым ногтем заправски тапал по смартфону. Привычно заглянув в сообщения и пролистав новые фотографии, Наташа открыла Катин инстаграм. Она читала комментарии и переходила на страницы аккаунтов. Так, известный кинопродюсер лайкает все фото, но у него девушка. Ресторатор – женат. Мелкий бизнесмен – слишком мелкий. Бокал с вином пустел. Образы потенциальных женихов мелькали отсветами на стене между телевизором и картиной какой-то ее клиентки. Наташа все глубже погружалась в этот красивый мир отфильтрованных фотографий, и все больше ей казалось, что пишут ей. Оставалась ее любимая рубрика – проверить Катин директ и заблокировать молодых недоносков, присылающих фотографии своих половых органов. Делала она это не торопясь, смакуя акционное Мерло. Осенние бесчинства среди золотой листвы постепенно вытеснялись в ленте радостью от первого снега, от второго снега, и наконец, нытьем из-за долгой зимы. В декоре ресторанов на заднем плане Катиных фотографий появилось рождественское убранство.

«Зачеты сданы, встречаем католическое рождество», – и много несмешных и популярных хештегов. Катя запостила фотографию, где она в красном платье среди друзей на фоне огромной елки в холле особняка. А тем временем сама она, в брючном костюме и с рюкзаком, входила в лифт помпезной гостиницы в центре города. Ей было страшно и весело одновременно. Увидев свое лицо в зеркале кабины, Катя принялась дразнить отражение смешными гримасами. Двери раскрылись на рожице «обиженная узкоглазая собачка», и она в секунду вернула привычное, немного недовольное выражение лица. Лифт ожидала компания мужчин в превосходных костюмах. Катя томно прошла мимо них, и только когда лифт тронулся, усмехнулась.

Дверь в номер ей открыл приятный немолодой мужчина.

– Привет, дорогая! Как хорошо, что ты смогла приехать!

Он схватил ее в охапку и начал целовать. Опустившись на колени, снял с нее сапоги и, подхватив, как любимую куклу, поставил на кровать.

– Смотри, кто к нам пришел! – крикнул он в сторону ванной.

Там, в дверях, уже стояла стройная женщина лет сорока пяти в откровенной комбинации. Она нарочито медленно, кошачьим шагом, двинулась в сторону кровати.

– Ну наконец-то, наша девочка приехала.

Звонок телефона раздался, когда Наташа закрывала дверь за последней клиенткой. «Боже, неужели какая-то идиотка что-то сегодня у меня забыла», – подумала она. Перед Новым годом все, как безумные, бросились наводить красоту, и у Наташи к вечеру разламывалась спина. Звонила Маринка из Савоя. Это было странно. Она приходила несколько дней назад и все сделала, что хотела.

– Наташ, привет! Слушай, а что, наш рестик заказал твоей Кате рекламу?

Сначала Наташа просто не поняла, что ей там щебечет этот неприятный голос.

– С чего ты взяла? Мне дочь ничего не говорила.

– Ну, с того, что я сейчас вижу ее в нашем ресторане в компании какой-то семейной пары. Это друзья, что ли, твои? А ты придешь сама?

– Марин, ты что-то путаешь. Катя уехала на три дня к друзьям на Рублевку, праздновать католическое рождество. Завтра должна вернуться.

– Я ничего не путаю. Я сейчас стою и смотрю на нее. Вот через четыре стола от меня сидит твоя Катя. С какой-то пожилой парой.

У Наташи все оборвалось внутри. Сначала стало холодно, а потом горячо и дышать трудно.

– Да, я, наверное, что-то путаю.

– Так ты не приедешь, да? – немного уже запинаясь, выдавила из себя Марина.

– Я… Да. Нет. Не приеду. Нет. Приеду. Марин, я приеду.

Бросив телефон, Наташа стала судорожно натягивать угги, остановилась и начала набирать Ксюше – подружке Кати. Потом подумала, может, правда, дочке предложили рекламу, и она сорвалась из Рублевки, и ничего в этом страшного нет? Но что за семейная пара? Бред. Ксюша трубку не брала.

Наташа прямо в уличной обуви и полунадетом пуховике ринулась в Катину комнату. Она сама не понимала, что ищет. Но чутье ей подсказывало: что-то должно быть. На столе громоздились тетради и распечатки. В календаре на стене, конечно, никакого «Савоя» и в помине не отмечено. Все три дня были обведены красным и подписаны: «Рублевка. Ксюша». Наташа беспорядочно метала все по комнате, открывала ящики, опустошала полки – пока из очередной груды книг не выпал старый планшет. Наташа замерла. Катя была с планшетом неразлучна, всегда говорила, что ей удобно работать с таблицами и письмами именно на нем. Но только сейчас Наташа задумалась: почему если все дочкины гаджеты с яблоком, то эта штука другой системы? Ни в каком эппл айди и фотопотоках Наташа не разбиралась, но нутром чуяла: здесь что-то не так. Планшет был запаролен. Она ввела Катин день рождения, это не помогло. Ввела свой день рождения: конечно, нет. Внутри стала закипать злоба на дочь. Наташа была уже готова положить эту бесполезную штуку на стол, но неожиданно для самой себя ввела день смерти Витьки. Планшет открылся. Когда-то у нее был телефон с похожим интерфейсом. Она нашла иконку фотографий, нажала. И резко отшвырнула от себя гаджет. «Это неправда. Это не моя дочь». На тяжело дышащую Наташу безмолвно смотрели со стен угловатые люди. Она медленно приблизилась к гаджету, как будто это дикое животное, и трясущимися руками подобрала. Стараясь держать планшет подальше от себя, перелистнула несколько фото. Там была Катя. Голая. С женщиной. По-разному. И селфи с мужчиной и этой женщиной в постели. В голове стало совсем горячо, и запульсировал левый висок. Воздуха не хватало катастрофически, Наташа рванула из комнаты, желая только одного: притащить сюда целую и невредимую Катю, чтобы все вернулось на круги своя, как было еще четверть часа назад.

Она неслась по серому, вязкому месиву. Казалось, ее мощная фигура может в одиночку развернуть человеческий поток на улице в нужную ей сторону. Наташа чуть не сшибла бомжа-попрошайку и, сдержав приступ рвоты, нырнула в метро. Она бы так и бежала всю дорогу, пытаясь, между всполохами бушевавшего давления, стереть из памяти увиденное. Но вагон несся сам, а ей пришлось стоять, зажатой людьми, подарочными пакетами и большими сумками. Внутри у нее все горело. «Это ненормально. Что теперь говорить людям? Ее дочь не могла пойти на такое. Она же не больная».

Представления о нормальности в постели у Наташи были стандартные. Она долгие годы считала себя Анной Карениной из-за того, что как-то изменила Витьке по пьяни. А потом все это стало неважно. Когда она клала деньги на счет, она испытывала не меньшее удовольствие, чем когда-то от близости с мужчиной. Может, Катька из-за денег? Да нет, это все они, уроды. Растлили ее девочку. Ничего, она их посадит. Она позвонит Светке, своей клиентке, у нее муж генерал МВД. Не страшно, что Катьке двадцать, может, они ее накачали чем-то. Как она могла молчать, тихушница?! Тоже мне ангел!

Наконец, Наташа влетела в «Савой». К ней ринулся охранник, но Маринка опередила его:

– Спокойно, это ко мне. Все хорошо.

Охранник с сомнением оглядел запыхавшуюся Наташу в промокших уггах, с которых текла грязь на светлый начищенный пол, сдержался и ничего не сказал.

Наташа ворвалась в ресторан и еще издалека увидела свою дочку, сидящую с полноватым мужчиной и поджарой блондинкой за столиком в центре зала. Она резко остановилась. Через бликовавшие струи фонтана она увидела, как Катя счастливо смеется и казалось, освещает пространство перед собой метра на два. Мужчина положил руку на спинку Катиного стула, как бы защищая ее худые плечики. Его супруга держала Наташину дочку за руку и увлеченно рассказывала что-то веселое. Наташа задохнулась от их счастья. Внутри разрасталась горькая, детская обида, как будто ее не взяли на праздник, для которого она так долго наряжалась и готовила пирожные, потому что лицом не вышла. Потому что это праздник для других детей, лучше ее, красивее ее. Боль в висках нарастала, и во рту появился металлический привкус. Блондинка достала небольшой пакет, и Катя захлопала в ладоши, совсем как маленькая. Как на давнишний Новый год, когда ее папа еще был жив и купил ей смешную лошадь-качалку. Пакет был знаменитого бирюзового цвета «Тиффани».

Левая рука налилась тяжестью и заныла. Наташа смотрела на это счастливое семейство, по-другому назвать их было нельзя. Не зная неприличной правды, любой бы в зале сказал, что это мама, папа и дочь празднуют Рождество. Катя в восторге перебирала фирменные карандаши. К столику подошел официант с шампанским в серебряном ведре. Смотреть на это Наташе было еще более нестерпимо, чем на фотографии с планшета. Внутри у нее все выкипело, так и не обратившись в слезы. Тяжелым слоем осело чувство, которое она еще не могла понять. Наташа медленно повернулась к еле дышавшей Маринке:

– Я надеюсь, они заказали «Моэт»?