Пашня. Альманах. Выпуск 4

Маргарита Николаева

Ильин день

– Вы с нами?

– Да, интересно посмотреть, что у вас за родник такой.

– Ну, родник как родник был, а недавно там часовенку поставили, батюшка приезжал, освятил все. А на Ильин день с утра праздничную службу совершает, – гордо сообщила тетка Лиза.

– Ясно.

Ильин день, деревенская свобода, последние дни отпуска у родственников в деревне и незатейливые развлечения. Странно, что накануне никто не заикался о поездке на родник, а только с утра вдруг зашел разговор. Солнечный, жаркий день, а все равно, скажет тетка Лиза, Илья воду любит. Ну успеем сто раз, небо чистое, ехать-то недалеко ведь?

Едем. Полная машина. Всем неместным интересно посмотреть местную достопримечательность – родник Илии-пророка. А рядом родник святого Павла. Ну вообще прекрасно, фотик взял, Дим?

Едем вдоль рязанских поселений, ну и названия: Еголдаево, Дегтярное. Дома мелькают, сплошное разочарование, нет, никогда не будут у нас жить по-человечески. Да и сами-то, что, забор покрасить, подлатать не могут? Пригляделись, привыкли к убожеству, не замечают или не хотят?

Да что это я, из города приехала и давай морду воротить, некрасиво. А люди тут живут как могут, как получается.

Хоть поля стали засевать, надо же – подсолнуховое поле, словно миллионы солнечных колес катятся по зеленым волнам, и даже чайки кружат. Ах нет, это не чайки, вороны, а морская волна все же шумит, добрая, приветливая, переливается сотнями тысяч солнечных отблесков.

Вот и поворот к роднику. Много машин, и народу много, в очереди придется потратить несколько часов. Вот уж развлечение.

За водой из родника выстроился длинный хвост. Да мы тут сваримся под солнцем, пока до нас очередь дойдет. Ладно, канистры в руки, и кто последний?

– Ой, Натка, и вы тут! – тетка Лиза замечает знакомую подъехавшую машину, дальние родственники.

– Здрасьте. Ну идите, очередь занимайте, а мы тут погуляем пока.

Из машины достается новенькая зеркалка Nikon. Наконец-то можно пофоткать что-то интересное.

Поле уходит вниз ровно до горизонта, пологие холмы то выглядывают, то прячутся за реденькими рощицами. Небо ровное, спокойное, цвета разбавленных школьных чернил. Будь трава чуть желтее – получился бы флаг Украины.

Справа и слева поля пшеницы, сухие колосья трепещут на легком ветру и постукивают друг о друга, как будто перешептываются – не скоро еще за нами придут?

Десятка два машин припаркованы прямо на поле, все местные. Придавили колесами колосья и рассыпались драгоценные зерна. Верующие идут по ним, наступают, вдавливают в сухую землю – авось, какое и прорастет, если прольется на них живая родниковая вода из неплотно закрученных фляг и канистр.

Пойдем сначала к дальнему роднику, там народу меньше, хоть попьем и обольемся, жарит как в сауне, только выйти некуда – кругом парилка.

Хм… обычный колодец, и никакой не родник. Но вода хорошая, вкусная.

– Обрызгай меня из ведра прям. Да не бойся, ничего фотику не будет, она же святая. Или все-таки обычная?

Ох, свежо и легко, еще умыться и с собой в бутылку налить, очередь ни с места, и спрятаться некуда.

– Ну, как, двигаемся?

– Да не очень, но обычное дело, Ильин день все-таки.

– Ага, даже полиция здесь, только странно, неужели вера слабая, или Илья не защищает?

– Да успокойся ты уже, завелась в святом месте.

– А и правда, святое, смотри, вот и часовенка, да уж больно неказистая. Зато иконки кто-то булавкой пришпилил, сразу видно, намолено тут, вот и свечи плавятся, а эта, смотри, на чью-то ногу в красном чулке похожа, а тут прям оладушком растеклась. Да, что и говорить, очень духовно.

Пока еще не хватил солнечный удар, встану в тень. Спасибо тебе, ручеек, ты напитал эти жиденькие, но долговязые кустики, островок жизни в этой пустыне с родником – миражом святости.

Почему же так долго? Нет, ну это никуда не годится! Илюша, ты меня удивляешь, что за струйка? Смех один. Вон, посмотри на Павлика, тот молодец, не парился долго, колодец доверху налил, и гудбай. А с тобой мы тут надолго застрянем, одна канистра минут пять наполняется. Знал же, что сегодня народ приедет, мог бы и подготовиться. Ай, ай, ай.

Почти два часа. Я больше не могу стоять, и присесть некуда, в машине тоже пекло. Некуда бежать.

– На Илью всегда дождь, – внезапно замечает тетка Лиза.

– Слышите? Что это? Гром?

– Вот и Илья пожаловал, – крестится вся очередь.

Подняв руку к глазам, пытаюсь рассмотреть, откуда несет грозу.

Слева. Тучи на помрачневшем небе сходятся, как нахмуренные седые брови. Гром раскатился над полем, словно предупреждающий выстрел.

– Илья колесницу запряг.

– Неужели не успеем воды набрать?

В очереди паника. Кто-то машет рукой и, придерживая панаму от вихря, бежит к колодцу – как-никак, а эта вода все же лучше, чем из-под крана.

Молния не заставила себя ждать, замерцала, осветила небо, и вода, как миллионы пуль, сразу пронизала все вокруг.

Пот гнева, подумала я и прикусила язык.

Очередь быстро поредела. Тетка Лиза, довольная, с наполненными канистрами, карабкается вверх, к стоянке.

– Быстрее, быстрее, все в машину.

– Эх, Натка-то еще набирает, ну ничего, дома обсохнет.

В машине жарко и душно, но снаружи дождь лупит по крыше стрелами мщения. Кто тут над Ильей смеялся? Струйка слабая? А как тебе такое? Дворники не справляются с потоком воды. Гром где-то прямо над нами. Бахнуло с треском, и в глазах радужные круги от яркой вспышки. Все на месте? Да. Поехали.

Машина не завелась.

Господи, прости и помилуй, бормочет тетка на заднем сидении.

Мои огромные испуганные глаза смотрят на меня из зеркала заднего вида. Боже, прости! Что я натворила?!

Дима выбегает на улицу, натянув футболку на голову заглядывает под капот. Всё в порядке. Может, батарейка в брелоке разрядилась? Говорили тебе, отключи ты эту спутниковую сигнализацию, один геморрой от неё.

И что теперь делать? Вон мужик, спроси, где тут ближайший сервис? Да какой тут сервис, деревни кругом. А батарейку-то хоть можно такую где-нибудь купить? Это можно, в Ряжске точно. Но там магазин до шести работает. А сейчас сколько? Успеем.

– Натка, выручай, свези Димку до Ряжска.

– Давайте, раз такое дело.

Почти час, не переставая, гром грохотал, рушил какие-то небесные громады и пугал пассажиров единственной оставшейся у родника машины. Ливень извивался вокруг множеством кнутов. Тут и полиция не спасет, да и уехала она, как только первые капли-пули рассекли воздух.

Стекла запотели, дышать в машине нечем, а окна не откроешь, дождь только этого и ждет, словно спрашивает – ну, что, струйка слабая? И брызжет, стоит приотворить щелку, прямо в салон.

Вспоминай молитвы, какие знаешь, помнишь. В салоне тихо, но тишина эта мрачная, беспокойная. Сколько мы тут уже сидим? Не пора ли им вернуться?

Но вдруг на небе блеснул солнечный луч. Суровое небо подобрело, как бы показывая – прощаю, дурёха. Напоследок громыхнуло, и ветер стих. Несколько крупных капель аккуратно, как альпинисты, сползли по лобовому стеклу. Окна можно открыть, но не выходите, грязь кругом.

А вот и Наткина машина.

– Не поверишь, последняя батарейка была, за пять минут до закрытия приехали.

– Слава Богу!

На обратном пути за рулем сидит муж. То и дело поглядывает на меня. Я еду молча, тупо смотрю перед собой на мокрую дорогу, трясусь мелкой дрожью. А вот и подсолнуховое поле, стоят бедолаги, мокрые головы повесили, прежней гордости и следа нет.

– Ну, ты как? Испугалась?

– Да.

– А я тебе говорил. А ты?

– Уверовала! – шепчу чуть слышно.

Дрожь постепенно унялась. Солнце засветило в глаза. На душе теперь светло и спокойно. Вспомнились пшеничные зерна на дороге у родника – Илья-пророк подарил им сегодня новую жизнь.

Валентина Стефаненко

Вместе

Он шел по свежевыпавшему снегу. Шел быстрым шагом, так, как никогда не ходил, когда она была рядом. Он ощущал эту скорость по-новому. Хотя раньше часто бегал в Сбербанк платить за квартиру или в магазин за продуктами без нее – так было быстрее, – ведь она собиралась подолгу: то теряла сумку, то вдруг меняла одну кофту на другую. А потом он зашнуровывал ей ботинки, ведь она не могла наклоняться, а он не сразу попадал в дырочки. Во-первых, они были маленькие, во-вторых, на конце шнурков отломились пластиковые кончики. Он все хотел купить новые шнурки, но не доходили руки.

Когда он уходил, она ждала его. Бывало, звонила на сотовый телефон, если вспоминала, что еще нужно купить. Он открывал старую раскладушку на морозе и слышал ее громкий голос в трубке. Она была глуховата, он привык говорить громче и по нескольку раз повторять сказанное. Но не помнил, чтобы когда-либо злился на нее из-за этого, просто однажды взял и привык. А теперь он шел быстрым шагом так, как если бы она ждала его дома, но ее больше не было. Ему казалось, что он шел скорее обычного – будто куда-то спешил. Просто ее больше не было, и он не понимал, куда теперь торопиться, но спешил и совершенно не выглядел на свои восемьдесят три года.

Вот тот самый магазин возле дома, с вывеской «Торты». В этот магазин они никогда не заходили. Лестница вела наверх, по ней было неудобно подниматься вдвоем. Он решил посмотреть, что за торты там продаются.

Магазин оказался небольшим кафе, где тесно стояли столы и стулья, а в глубине виднелась витрина со сладостями. На стене над витриной красивым крупным почерком были указаны цены на кофе. Он ничего не понимал из того, что было написано, и спросил продавщицу, что такое латте. В магазине в столь ранний час никого не было, и он не боялся кому-то помешать. Хотя обычно избегал мест, где чего-то не знал, предпочитая ходить в большие магазины, чтобы можно было складывать продукты в корзинку. Продавщица ответила ему, что это кофе с молоком.

– Ах, кофе с молоком, – сказал он, подумав, почему бы не называть вещи своими именами. – Дайте мне латте и вот этот кусочек торта.

– Это чизкейк, – пояснила продавщица.

– Дайте чизкейк и латте, – сказал он, – попробую, что это такое. – И полез в карман за кошельком.

Он не представлял, сколько это все стоит, и достал самую крупную купюру. Теперь, когда ее не стало, пенсии хватало впритык, и он старался экономить, но знал, что за последние три дня ничего не потратил, поэтому решил себе позволить торт и кофе с молоком.

Он вспомнил, как она пекла пироги: вставала рано, он еще спал, и утром из кухни шел запах расстегаев. Начинку она делала из консервов, и, если тесто не опадало, получалось очень вкусно. Он вспомнил, как она стояла перед духовкой и боялась открыть ее, вглядывалась в тусклую картинку по ту сторону дверцы в надежде, что тесто не подведет. Но даже если оно опадало, он ел пирог, потому что иначе у нее поднималось давление. Он ел, чтобы она успокоилась. Пирог был не таким вкусным, но съедобным, а кто отказывается от съедобного?

Он убрал сдачу в кошелек, взял поднос с кофе и тортом и присел за стол. «Вот и позавтракаю, – подумал он, – попробую латте и чизкейк, может быть, понравится». Он взял в руки бумажный стакан с пластмассовой крышкой и не сразу нашел отверстие. Оно было прикрыто затычкой, и нужно было сначала отогнуть ее в сторону, а потом уже пить. Ему не понравилась эта идея, конструкция была неудобной, капли кофе стекали по подбородку, а во рту оставался вкус пластмассы. Он снял крышку и осторожно отпил из стакана. «Вот теперь нормально!».

– Хороший кофе, – сказал он продавщице.

– Спасибо, вот только вчера привезли зерна, варим из южноамериканских, местной обжарки.

Он подумал, что, наверное, важно, какой обжарки кофе и откуда зерна, но ведь здесь не только кофе, но и молоко.

– А молоко откуда? – спросил он.

– Молоко местное, покупаем в пакетах.

– А, ну если местное, тоже хорошо!

– Главное срок годности, чтобы было не просроченное.

– Это хорошо!

Он взял в руку пластмассовую ложечку и отломил кусочек чизкейка. С виду чизкейк не был похож на обычный торт. «Что же это такое», – подумал он и отправил кусочек в рот.

– Вкусный чизкейк, из чего он?

– Это творожный, – ответила продавщица.

– Из творога? – удивился он.

– Тоже сегодняшний, – сообщила она, – у нас все свежее.

– Спасибо, – он отломил еще кусочек.

Ей бы понравились латте и чизкейк, подумал он, но она, наверное, начала бы ворчать, что дорого и незачем покупать все эти модные штуки, когда она все может приготовить сама, только дайте ей рецепт. Он улыбнулся. Точно, ворчала бы, а потом приготовила торт со сгущенкой и объявила бы, что он вкусней.

Вдруг мысль о том, что ее нет, и больше не будет, прервала поток воспоминаний. Он представил, как она лежит глубоко в земле, так глубоко, что, когда он увидел эту яму, эту дыру в его сердце, то испугался туда упасть. Он представил, какая она глубокая, какая холодная, и какие ровные у нее стенки. Он выронил пластмассовую ложку и замер. Мысли об этой яме жили отдельно от него, но принадлежали ему, он чувствовал их присутствие каждый день, но не давал им проникать вглубь, хотя иногда они не слушались: захватывали его и крутили, и вертели, и сжимали, будто в кулак. Мешали двигаться и дышать. Он сидел и ждал, когда они отступят.

– Вам плохо? – спросила продавщица.

– Нет, нет, все хорошо, – ответил он и взял ложку с подноса.

Вот он уже почти доел чизкейк и выпил кофе, а дальше что делать? Наверное, пора идти домой, но что там дома? Сидеть? А что сидеть? Весь день смотреть телевизор? А что смотреть? Он поднялся и спросил, куда убрать поднос.

– Нет, нет, оставьте на столе, я уберу, – сказала продавщица.

– Много у вас посетителей? – спросил он.

– Да вот с утра не так много, а днем и на вынос кофе берут, и торты покупают.

– Неплохо.

– Заходите к нам почаще!

– Буду, куда мне деваться.

– Вот и заходите!

Он вышел из магазина и сделал глубокий вдох на морозе. Черные мысли отпустили его. Он начал думать о том, что сегодня разберет старые фотографии и проверит, правильно ли лежат документы в папках. Хотя он сам их складывал и убирал в шкаф, но стоит лишний раз посмотреть.

***

Прошло два месяца с тех пор, как его не стало. Она продолжала накрывать стол на двоих, приносила его фотографию на кухню, ставила у стены и накладывала еду в обе тарелки. Всем родственникам она говорила по телефону, что обедала с ним. Она ведь и правда обедала с ним, и неважно, что это всего лишь снимок. Соседка в доме напротив, ее давняя знакомая, семнадцать лет уже так обедает. В углу комнаты она поставила желтую свечку, желтая меньше дымила, рядом иконы и его фотокарточка. Перед сном она читала молитвы и желала ему спокойной ночи. Забывала и снова прощалась с ним – и так по кругу, пока в какой-то момент не останавливалась и не уходила в спальню. Утром, проснувшись, она говорила с ним. Советовалась, какие дела сделать сегодня, а что можно отложить на завтра. Днем она ловила себя на мысли, что ждет его, хотя знала, что он больше никогда не вернется.

Время от времени ее беспокоило, что она ничем не может ему помочь. Что вот сидит здесь на диване и ничего не может сделать для него. Она мысленно возвращалась к тем дням, когда еще могла что-то сделать, и корила себя за то, что не поговорила с ним и не настояла на том, чтобы врачи дали лекарство посильнее.

Порой сердце ее начинало колоть острыми иголками. Они впивались в грудь холодными остриями и ранили ее. Она шла измерять давление, но не могла надеть рукав. Без его помощи она еще этого не умела. Потом отпускало, но оставалась глухая боль. Так продолжалось два месяца с тех пор, как его не стало. И однажды к ней пришла мысль – думать о том, что бы он делал, если бы она первая ушла, и он остался один.

Она включала телевизор, садилась в кресло и представляла его жизнь без нее в мельчайших подробностях: как он просыпается, как завтракает, что себе готовит, как потом идет в магазин, как скучает по ней, как натягивает бельевые веревки.

Сначала ему было очень тяжело, она это чувствовала, как он спотыкается на каждом шагу, о любую ее вещь или воспоминание. Но постепенно у него начинало получаться: он сам составлял список продуктов, сам выбирал их, выходил на улицу, общался с родственниками и соседями. Он не решился взять кошку, в отличие от нее, да и не она придумала завести животинку, принесли родственники. Но с течением времени ему становилось чуточку легче.

И так каждый день она представляла его, живущего без нее. Вот и весна пришла, и он отправился на дачу. Вот он едет в автобусе. На улице солнечно и светло. За окном шум шин, гудки. Окно в автобусе открыто, немного дует. Он держится за поручень одной рукой, а в другой везет сумку с инструментами. У него получается. И у нее получится – думала она, вставляя новый шнурок пластмассовым кончиком в маленькую дырочку ботинка.

Вадим Тарасов

Следующая станция

***

Уважаемые пассажиры. Поезд следует. До станции. Серпухов. Со всеми остановками. Осторожно. Двери закрываются. Следующая станция…

Этот электрический голос меня доконает, подумала Олеся. Будто приговор объявляет. Хорошо еще, что вагон не совсем старый попался. Топят, правда, адски, попа как на сковородке. Еще и нечетный вагон – теперь вибрировать буду на каждой остановке. Ну и денек…. Может, пока домашку по дойчу поделаю… Так лень. Чертовы отделяемые приставки… Ихщ руфэ Хэррн Фишер ан… Ан этот вечно не пришей кобыле хвост! Угораздит ведь все усложнить!

Так, надо Мишане написать, что села, а то, как тогда, проторчу на перроне.

Как такое вообще возможно: договариваешься, а потом стоишь-мерзнешь. Долго просил прощения, конечно, даже киндер купил, но факт остается фактом.

Ни «привет, любимая», ни хотя бы просто «привет». Вечно с очепятками! «На пироне»! В жизни запятой не поставит! Бесит! Общается, как со своими дружбанами гаражными. Скипидар, Кипяток, Гамбит… что за клички такие! Животные. Им бы только выпить, да… Этот Скипидар, помню, пожирал меня тогда своими мутными рыбьими глазами. Быдло быдлом. Самое печальное, что Мишаня-то в развитии недалеко ушел. Ну как можно не знать столицу Финляндии! Или спрашивать про перестройку, или… Да вообще! В лесу, что ли, вырос? Почему я до сих пор с ним? Он, конечно, ничего такой. Не красавец, чего уж там. Нос, как мятый огурец, раздвоенный подбородок… Но какой он, зато, обаятельный и красивый, когда улыбается. Сразу хочется быть рядом. Если еще добавить огромное раскаченное тело… ножки при этом тоненькие, как два прутика… хи-хи… но тело у него, это да… На Истру, вон, когда ездили, девки так и вылупились на него. Нет, это все, конечно, замечательно, но как с таким жить? Он же и двух слов связать не может. Наклюкался тогда и полез рассуждать о высоких материях… Уж не помню, о чем он там вещал, но было стыдно… А эта Марго со своим «да-да, я тебя понимаю, ты такой проницательный», и, главное, с таким видом. Сучка! Проникновенная нашлась, хоть бы при мне постыдилась шашни крутить. А мой увалень так и развесил уши. Не, ну как с таким вот строить семью? Ладно, опять завела шарманку! Что, мужики к тебе пачками клеятся? Вот то-то и оно…

…Следующая станция — Москворечье. Осторожно. Двери закрываются.

***

Мишане оставалось помыть салон синей «тойоты», когда он получил сообщение от Олеси.

Начальник строго следил, чтобы никто не отвлекался от работы, и даже мог оштрафовать за «несанкционное» общение по телефону. Поэтому Мишаня прочитал сообщение контрабандой и на скорую руку настрочил ответ.

На заднем сиденье предательски проступало пятно. Он обильно обмокнул щетку в моющее средство и обрушился на врага всей мощью своего исполинского тела. После пяти минут битвы, промыв место сечи водой, он снова увидал зловредную кляксу. Мишаня сплюнул от злости.

– Да заманала, паскуда! Скипидар! Подтащи булки…

Из-за угла появился сухощавый напарник.

– Слышь, можешь подстраховать? – обратился Мишаня к другу, показывая рукой на сиденье. – Мне, это, моя написала… На собаке едет из Москвы… обещал встретить. Короче, надо гнать на станцию… Добьешь за меня?

– Ваще без бэ!

– От души! – он смачно похлопал друга по плечу и посеменил переодеваться в подсобку.

***

…Следующая станция — Москворечье. Осторожно. Двери закрываются.

Двери тамбура откатились в стороны, и в вагон вошел молодой владелец щеголеватого пальто.

Ой! Какой красавчик, – мелькнуло в голове Олеси, заставив ее приосаниться.

Как я выгляжу? Твою ж мать, голова грязная! Так, ладно, сиди ровно. Сюда идет! Аааа! Загадочно смотри в окно. Сел напротив! Явно, не просто так. Удачненько. Пахнет сигаретами. Не поворачивайся, смотри в окно. Черт! Под таким углом в окне не видно его отражения! Какие вылизанные туфли, и с синим пальто сочетаются безупречно… Достал толстую книгу. Блин, какой он крутой! Просто «беру, запакуйте, пожалуйста». Неужели уйдет, а ты так и будешь буренкой сидеть. Нужно что-то делать… привлечь внимание… внимание… думай-думай… О, а это идея…