Пашня. Альманах. Выпуск 4

Анна Линская

Первое убийство

Володе исполнилось четырнадцать, когда отец повел его на первое убийство. В холодильнике после дня рождения еще оставалась банка сгущенки. За ней Володя и потянулся, когда отец зашел на кухню.

Кухня была самым просторным местом в доме. Володя любил развешанную на темных бревенчатых стенах медную, погнутую утварь, оставшуюся от умершей бабушки, которой он никогда и не видел. Ему представлялось, что кастрюли и ковши охраняют их от чудищ, как подковы, что дарят на счастье. Бабушка любила голубой цвет. В голубой было выкрашено всё: кухонный стол, печь и даже дверные ручки. Краска надувалась пузырями, трескалась и осыпалась маленькими чешуйками на пол.

Они жили в поселке Вангаш уже больше пяти лет. Небольшой, но крепкий дом стоял на самом краю деревни: до ближайших соседей идти с версту, а до единственной школы-семилетки и того больше.

– Жопа не слипнется? – спросил отец и хохотнул.

Когда его лицо, все в рытвинах и бурых пятнах, расплывалось в улыбке, казалось, будто трещина проходит по древней горе. И рот открывался темный, с темными же зубами, как дыра.

– Завтра на дело пойдем, – сообщил он серьезно. – Встаем в пять, Сане уже сказал.

Володя опустил взгляд. Все-таки пойдем, подумал он. Завтра. Отец постоял еще немного и вышел с кухни. Заскрипела лестница. Он залез на печь. Что-то зашуршало под полом, ветер бросился на окно и царапнул стекло заледеневшим снегом.

Саше было семнадцать. У него получалось всё: забрасывать удочку сильно, ловко и далеко. Разжигать костер прямо в снегу. Отыскивать кровавые дорожки в снежных бороздах, оставленные подстреленными зайцами. Вот уж кто точно был отцовским любимчиком. Зато тебя мама больше любила, говорил брат, будто оправдываясь.

Но к чему эта любовь, если Володе только и остались, что воспоминания о больших теплых щеках, которые ему нравилось брать в свои ладони. Мама умерла, когда Володе было шесть – выцвела за несколько месяцев в Красноярской больнице. На похоронах ее руки и лицо чем-то намазали, но Володя знал, какая мама на самом деле серая за этими слоями, совсем без цвета.

Не прошло и трех месяцев после ее смерти, как отец организовал их переезд в свой родной поселок. Десять часов пути от Красноярска. Его больше ничего не держало.

Мама любила большие города и презирала деревни, вроде той, в которой родилась и прожила шестнадцать невеселых лет. Она училась в Красноярском педагогическом и мечтала о Москве, когда познакомилась с Володиным отцом – молодым парнем из аграрного техникума на Толстого. Он жил у двоюродного дяди и ненавидел душные маленькие квартиры в панельных коробках. А еще заборно ругался, носил усы и добивался мамы молчаливой покорностью несколько лет подряд. Москву пришлось отодвинуть с рождением первого, Сашеньки, а потом и совсем забыть о столице с появлением Володи.

Володя наощупь добрался до лестницы на чердак, где была их с братом комната. Наверху он скинул на сундук одежду и залез под тяжелое старое одеяло.

– Отец тебе сказал? – донеслось из темноты.

– Угу, – тихо сказал Володя.

– Ты готов?

Володя молчал.

– Он тебя убьет, если струсишь, – снова подал голос Саша.

Володя только заерзал. Он уже решил, что брат заснул, когда услышал его голос прямо над своим ухом.

– Это нужно, Вовка, – быстро зашептал Саша. – Потом еще четыре года, и вали отсюда, хоть в Красноярск, хоть в Москву, – он говорил быстро, обдавая Володю теплым воздухом изо рта.

– Да, – коротко сказал Володя.

– Совсем немного подожди, – брат еще постоял над его кроватью и метнулся к себе, шлепнув Володю ладонью по плечу.

– Спокойной ночи, – сказал Володя, но Саша ему уже не ответил.

Отец разбудил их рано. Володя увидел, щуря глаза от света висящей под потолком лампочки, что он уже натянул свои охотничьи штаны и темную майку, которая сильно обтягивала его выпяченный живот.

Володя начал собираться. На теплые кальсоны он надел штаны и самосбросы, поверх тельняшки – шерстяной свитер. Сидеть в снегу, быть может, придется долго.

Внизу отец выдал каждому термос и по два толстых ломтя хлеба с наваленной сверху тушенкой. Первое с собой, второе сейчас, сказал он и положил руку Володе на плечо. Столько внимания не доставалось ему со смерти матери. Он невольно улыбнулся. В сенях отец снял со стены ружья.

На улице сразу защипало в носу. Отец сходил за собаками и привел обеих. Володя наклонился, чтобы похлопать длинноухих Машку и Юлу по холкам. Конура стояла на заднем дворе рядом с сараем. Володя в который раз подумал о том, как псинам должно быть холодно зимой.

Северной стороной дом упирался в лес. Отец сделал второй вход с незаметной калиткой, чтобы вставать сразу на тропу. Он пошел первым, следом Саша и Володя. Собаки трусили по сторонам. Ухнула сова, и к ней тут же присоединились протяжным хрипом вороны. Володя поднял голову. Сквозь деревья темнело небо.

Брат остановился так резко, что Володя на него натолкнулся. Он пошатнулся, раскинув руки, но сохранил равновесие. Отец сидел впереди на корточках, в свете его фонаря на снегу виднелись следы – по два полумесяца на одну лапу.

– Ну, кто? – спросил отец.

– Кабаны, – послушно ответил Володя.

Единственное, в чем он выигрывал у Саши, – следы. За годы в деревне он научился с легкостью читать зимний снег и осеннюю грязь, отличал русаков по длинным лапам, соболей по отсутствию подушечек, маленьких и смелых горностаев по рваной траектории прыжков. Он долго пытался научить и Сашу считать расстояние между следами, обращать внимание на то, удаляются ли они от водоема или нет, – все напрасно. Брат только хохотал и говорил, белка, ну на этот раз точно белка, Вовка.

– Кабаны пробежали, – подтвердил отец. – Но мы-то сегодня не за ними.

– За кем? – спросил Володя.

– Это тебе подарок от бати, – сказал отец, – сюрприз.

Они шли еще с полчаса, дальше углубляясь в лес. Шли молча, пока отец не остановился. Володя осмотрелся, и догадка мелькнула в его голове одновременно с тем, как отец обернулся и произнес: «Медведь». Он показал на сугроб впереди. Володя пригляделся. На деревьях ободрана кора. Видно, зверь постарался, выкладывая ею днище своей берлоги вместе с листьями и мхом. Массивное корневище. Вход и чело для поступления воздуха.

Отец приступил к расстановке, сам встал у чела, Саше сказал взять собак, а Володе идти ко входу.

Володя шел медленно, чувствуя, как внутри все холодеет. На позиции он дрожащей рукой махнул отцу. Тот вскинул ружье. Володя последовал его примеру. Он не видел, как отец подал знак брату, чтобы тот спускал собак. На глаза от холодного воздуха накатывали слезы, в горле что-то начало шириться и расти. Он будто погрузился под воду и сквозь эту толщу слышал, как заголосили собаки и начался облай. Машка и Юла были хорошими псинами, бесстрашными, они с двух сторон подступали к дыре, через которую в медвежью берлогу проникал воздух. Лай разносился по лесу и улетал наверх. С деревьев с криками поднялись вороны.

Володя почувствовал, как начинает покалывать спину и руки. Лай становился громче, и он стиснул ружье. Медведь может вылезти через минуту, а может ворочаться внизу и несколько часов. У него нет души, сказал себе Володя. Нет души. Это огромный кровожадный зверь. Он убьет меня, если я не убью его. Убьет меня.

Володя сглотнул и посмотрел в сторону Саши: тот стоял уверенно, уперев приклад в плечо. Прошло пять минут, а может, и все двадцать – Володя потерял счет. Ему казалось, что он сросся с ружьем, что это продолжение его руки, что прицел есть не что иное, как его глаз. В голове слабо ворочались мысли. Но ведь тогда я рожден убийцей, если ружье – часть моего тела. Значит, и выбора никакого нет. Собаки надрывались, бегая вокруг чела, они выглядели взбудораженными и радостными.

Внезапно все зашевелилось. Снег вокруг берлоги разлетелся в стороны, и из-под земли вырвалось, заревев, массивное бурое животное. Собаки зашлись в экстазе, переходя с лая на визг и прыгая вокруг медведя.

– Стреляй, Вовка! – закричал Саша. – Стреляй!

Пальцы Володи будто окаменели. Прошла вечность, пока он сделал короткий вдох и задержал дыхание. Животное без души посмотрело прямо на него. Что-то живое и умное блеснуло в его глазах.

Раздался выстрел, и Володя вздрогнул. Затем еще один и еще. Стрелял Саша. Медведь тяжелыми прыжками бросился прочь. За ним понеслись собаки.

Уйдет! Стреляй в него! Стреляй! Володя уже не различал голоса отца и Саши, все смешалось с ревом медведя, треском веток и лаем собак. Животное упало. Отец забежал с другой стороны. Медведь шевелился, из последних сил пытаясь уползти в чащу. Собаки осмелели и вцеплялись по очереди зубами в его бока. Отец подошел ближе и выстрелил медведю в голову. Володя отвернулся.

Все затихло. Все затихло и внутри Володи. Затихло и сжалось. Сзади к нему подошел Саша и слегка подтолкнул в спину.

– Ты стрелял?

Володя покачал головой.

– Ладно, – Саша обнял его за плечи. – Может, он не заметил. Пойдем, Вовка.

Володя машинально поплелся за Сашей к медведю, возле которого стоял отец.

– Ну, пацаны, – сказал отец, тяжело дыша и покачивая головой. – Ну… – И, не найдя слов, только победно потряс в воздухе кулаком.

Володя старался не смотреть вниз, туда, где снег вокруг большой туши зверя пропитывался темным и красным.

– Ну, теперь за дело, – отец снял рюкзак, порылся в нем и протянул Володе небольшую лучковую пилу. – Теперь это твоя работа.

Когда они повернули домой, солнце уже встало. Володя шел вторым и нес за спиной мешок.

– Лапы и желчь медведя – это золотая жила, – сказал отец. – За пузырь дадут тыщ семьдесят. Сын! Сын!

Он рассмеялся, и смех этот зазвучал в верхушках сосен слишком звонко и легко для его старого тела и оплывшего лица. Володя, не моргая, широко раскрытыми глазами смотрел прямо перед собой.

С неба на мешок падал снег.

Александр Михайлов

Словами никогда

Он внимательно осмотрел себя в зеркале и усмехнулся, вспомнив, сколько раз уже проделывал это за сегодняшнее утро. Затем, смыв с рук остатки воска, вытер их о полотенце и провел ладонью по гладко выбритому лицу.

Молодой человек вышел из ванной и прошел в соседнюю комнату. У стены на заправленной кровати лежало несколько отглаженных рубашек и пара джинсов. Над кроватью висела старая афиша фильма «Жить своей жизнью» с винным пятном на плече героини и припиской карандашом в углу: «Я знаю, что должна поговорить с тобой, но сейчас у меня на это просто нет сил». Молодой человек поправил ногой постоянно выпадавшую из паркета дощечку, выбрал белую рубашку. Когда зазвонил телефон, он включил громкую связь и продолжил, сидя на кровати, натягивать носки.

Послышался женский голос:

– Алло, привет, ну как ты? Как все прошло?

Молодой человек понюхал носок и согнулся к коленям.

– Привет, Ань. Еще никак, я только собираюсь выходить.

– Ты же говорил, вы с утра встречаетесь.

– Ну да, в двенадцать.

– Это не утро.

– А сейчас и не двенадцать.

– Послушай меня, вчера на репетицию приходил Дорохов, и он спрашивал о тебе. Сказал, что будет ставить Пинтера, правда, не поняла, где. Ты бы видел, как он растолстел. В общем, спрашивал, что ты собираешься делать.

– И что ты сказала? – спросил молодой человек. Он встал с кровати и подошел к окну.

– Сказала, что ты сам не знаешь, но в театр не вернешься, вообще ни в какой. Но может, ты с ним поговоришь, а? Алло? Илья, слышишь? Алло-о?

– Ага.

– Позвони ему. Вдруг он поможет.

– Мне не требуется помощь.

– Да что с тобой не так? В любом случае, это лучше, чем ничего. И, честно говоря, я не думаю, что правильно со всем рвать.

– Я тебе говорил.

– Это все абстракция, уж прости. Я не понимаю тебя. При чем здесь стерильная жизнь? И какой ты хочешь иметь опыт? Мы все, значит, играем лишь свое куцее представление, кажется, так ты формулировал?.. Не имеющее отношения к действительности. А ты один…

– Аня, подожди секунду.

Илья взял со стола телефон и отсоединил шнур зарядки. Потом, держа его как блюдце, вышел на балкон и закурил.

– Да, Ань? – сказал он, выпуская дым.

– Илюш, я тебя, конечно, люблю, но, по-моему, ты слишком много мечтаешь о себе.

– Спасибо – это замечательная новость.

– Ладно, ты уже определился с Таиландом? Не забудь, к четырем я пригласила Лену с Андреем. Они наверняка спросят насчет отпуска. И пожалуйста, не называй ее загадочной морской свинкой.

Молодой человек улыбнулся и помолчал, всматриваясь в улицу.

– Алло?

– Слушай, Ань… Честно говоря, у меня вообще нет желания куда-либо ехать. Вообще. Понимаешь? Ни в Таиланд, ни в Балашиху. Может, как-то… – Он глубоко затянулся. – Вы ведь с Ирой собирались вдвоем отдохнуть.

– Нет, ты обещал, что мы вместе поедем. Это будет здорово: они и мы. Я хочу с тобой. А насчет денег не парься, я же сказала, что у меня есть. Мне еще папа подарил. Ты как думаешь, долго ваша встреча будет?

– Не знаю. Он остановился у своего брата. Я поеду к ним.

Илья выкинул сигарету в ветки дерева и вернулся в комнату.

– Волнуешься? – спросил телефон.

– Немного странно, – сказал молодой человек и сел на кровать. – Словно в какой-то пьесе оказался. И не в самой оригинальной. Знаешь, я столько раз представлял, как это будет.

– Уверена, ты себе там напридумывал. Но девять лет, конечно, огромный срок. Я очень рада, что вы наконец.…

– Слушай, Ань, мне надо уже выезжать.

– Илюш, позвони Дорохову.

– После я тебе наберу, как все пройдет. Давай, целую.

Молодой человек взглянул на экран телефона и выскочил в коридор.

Обувшись, он выпрямился, проверил карманы и прошел, стараясь наступать на краешки пяток, на балкон. Схватил с подоконника сигареты и так же проковылял обратно. В очередной раз встал перед зеркалом. Замер.

– В порядке, – объявил он двойнику и вышел из квартиры.

Всю дорогу, в маршрутке, он сидел очень прямо, не опираясь на спинку сидения. Сойдя на три остановки раньше, он закурил и пошел пешком. Во всем городе сиял июнь. Солнце било прямо в лицо, но было приятно идти под его горячим ослепительным светом. От набегающего ветерка негромко шумели деревья, и сквозь их зеленые волны пробивался чистый прозрачный день.

Проходя мимо бульвара, он сунул руку в карман джинсов и вынул металлическую зажигалку. Несколько раз открыл и закрыл крышку. Во многих местах краска стерлась, а там, где когда-то были стеклянные камушки, остались лишь пустые гнезда. Он пощелкал неработающей зажигалкой и, переминая ее в руке, свернул в прохладу дворов.

Увидев знакомое окно, Илья на ходу расправил плечи, одернул на себе рубашку. Белые занавески были плотно сомкнуты и не шелохнулись.

Потом на звонок долго не отвечали, но, наконец, хрустнуло, и домофон запищал, констатируя чью-то клиническую смерть.

В темноте подъезда пахло жареной печенкой и луком. Илья услышал щелчок замка, прорезалась полоса света, и в ней показалась белая девичья голова.

– О, Илюха, привет, заходи.

– Привет, Оля, как ты?

– Спасибо. – девочка закрыла за ним дверь. – Сижу, придумываю сторис в инстаграм. А у тебя как дела? Бли-и-н, я такая коротышка рядом с тобой, – и она на секунду привстала на цыпочки.

– Да все по-старому, – сказал Илья, рассматривая девочку. – Нормально. И давно ты стала блондинкой?

– О-о, да еще с прошлого года. Просто ты совсем нас забыл – никогда не зайдешь. Вон тапочки.

Она указала ножкой в сторону, а на ее платьице распускались желтые цветы.

– Когда ты уже пригласишь к себе на спектакль? А то я всем рассказываю, что мой брат играет в театре, а сама его ни разу не видела.

– Да, без проблем. Выбери день, я сделаю вам с Таней пригласительные.

– А ты там будешь? – Она заправила за ухо прядь волос и осторожно коснулась глаза указательным пальцем. – Я хочу, где ты.

– Это в другой раз, – сказал Илья и улыбнулся ей. – Тебе, кстати, идет. Есть в этом шарм. Как будто очень насыщенно проводишь ночи.

– Ну да, пошути еще. Меня это так достало. Уже второй раз за несколько месяцев. И все на том же веке, – девочка слегка опустила голову и как бы между прочим, повернулась к нему в пол-оборота.

– Тут главное капать капли, и чаще смотри на луну. И не обижай сестру, тогда все быстро пройдет. И не надо стесняться, уверен, твои подписчики оценят.

– У меня их, между прочим, уже пятьсот семь.

– О, счастливцы.

Девочка скрестила ножки и все смотрела на него, она явно хотела поболтать еще.

– Они на кухне, – сообщила она нехотя, – Зайди потом ко мне – сделаем сторис вместе.

Она повернулась и скользнула в дверь своей комнаты. На какой-то момент Илья увидел туалетный столик, заваленный тюбиками, баночками, кисточками, помадами, румянами, смятыми салфетками и еще, наверное, тысячей разных вещей, затем дверь быстро закрылась.

Илья прислушался – где-то жужжал электрический вентилятор – шагнул к висевшему на стене зеркалу, провел ладонью по волосам и прошел в кухню.

Белые занавески на окне были плотно сомкнуты. За покрытым клеенкой столом сидели двое мужчин.

– Ну, привет, – сказал один.

– Привет, – ответил Илья и остановился в проходе.

Тогда тот, что поздоровался, встал, – он был долговязый, в одних спортивных штанах, – и обнял Илью.

– Фу, бл…, – сказал мужчина и отшагнул назад, – надушился как баба.

Перед Ильей стоял худой старый человек с почти животным лицом и выцветшими глазами.

– Ну как ты, сына? – спросил человек.

– Отлично, – ответил Илья.

– Бл…, как ты вырос, – сказал мужчина и сделал еще шаг назад, разглядывая молодого человека. – Я так рад, что ты пришел.

– И я, – произнес Илья чуть позже, чем следовало.

Несколько секунд они молча стояли друг перед другом.

– Эй, я ведь тоже здесь, – напомнил сидевший за столом. У него был высокий сиплый голос. – Я сказал, я тоже здесь. Я здесь сижу, – повторил он.

– Как дела? – спросил Илья, протягивая ему руку.

– М-м… Неплохо, – ответил сидевший. Он был болезненно толст, и на его плечах висел китель машиниста метро.

– А мы тут с дядей твоим Димой, – подхватил первый, возвращаясь за стол, – вот отметили немножечко мой приезд. Ну, сам понимаешь, – мужчина несколько раз пригладил усы и откинулся на спинку стула, но снова поднялся. – Ты это, садись. Проходи.

Илья сел на предложенный ему табурет, не сводя с животного лица глаз.

– Да-а-а, – протянул мужчина. – Какой ты стал. Ты не представляешь, сына, как я рад тебя видеть. Ну, рассказывай.

– Что? – спросил Илья.

– Все, – сказал мужчина возбужденно. – Я все хочу знать. Вот с самого…

– Ты когда приехал? – перебил Илья.

– Когда, нах, вчера, да, Дим? Вчера же?

Толстяк кивнул.

– Да. На Казанский, потом на электричку и сюда. Чуть не сдох в этой жаре. Оленька меня встретила – у Димы смена была.

– Значит, поездом.

– Ага, шесть суток в плацкарте, – он запнулся. – Вот. Ну давай, рассказывай ты. Я хочу, чтоб ты рассказал.

Илья пожал плечами.

– Не знаю, что, – произнес он. – Спрашивай.

– И я не знаю, – сказал мужчина. – Черт. Сюда ехал, столько всего хотел спросить, а сейчас вот…. Забыл.

Мужчина замолчал и уставился на Илью, моргая чаще и чаще.

– Сейчас, подожди, – заговорил он. – Мы с Димой выпьем. Дим, слышь?

Толстяк, равнодушно смотревший сквозь занавеску в улицу, наклонился к окну и взял с подоконника пластиковую бутылку.

– Это вот Дима делает, но жестковата, – сообщил мужчина и кивком показал на рюмку. – Ты как?

– Нет. Спасибо, – ответил Илья.

Мужчины выпили молча, очень просто, заели дольками яблока.

– Мне тут сказали, – начал долговязый, – что ты закончил ГИТИС.

– Ну да.

– Мой сын артист. Круто! – Он поднялся, подошел к Илье и обнял его. – Фу, бл…, чо ты с волосами-то сделал?

Илья отстранился от него и встал.

– Пойдем на бульваре посидим. Давай на воздух.

– А чо? Ну как хочешь, мы с Димой еще сразу тогда, да? И пойду, оденусь.

Улица наливалась жарой, и они перешли через дорогу – на сторону, где тянулись стеной деревья. Мужчина шагал тяжело. В руке он сжимал грязный носовой платок, которым то и дело вытирал лицо. Временами он останавливался передохнуть, оттягивал ворот рубашки и дул на грудь. На нем остались те же спортивные штаны с болтавшимся шнурком. Добавилась лишь невероятная рубашка – настолько советская, что было загадкой: из какого сундука могли ее достать.

– Значит, она все так же в бухгалтерии, – проговорил мужчина. – Одна или есть кто?

– Есть, – сказал Илья. – Вон свободная, давай сядем.

Они подошли к стоявшей в тени деревьев скамейке. Мужчина сел, уперев локти в колени. Он тяжело дышал.

– И давно? – спросил он.

– Несколько лет, – ответил Илья.

И, поколебавшись, добавил:

– А сам что?

– Сына, кому я на х.. нужен, – он вытер шею платком. – У меня колени больные – еле хожу. Да и привык.

Мужчина закурил и сразу закашлялся. Звук был такой, будто в нем клокотала нефть или болото, или он давно сгнил.

Илья стоял напротив, рассматривая его словно откуда-то очень издалека.

– Невеста есть? – задрав голову, спросил мужчина.

Илья немного подумал и покачал головой.

– Нету? – удивился мужчина. – А ты это, не гомик?

Илья, не отвечая, смотрел на него.

Потом сел рядом на скамейку и вытащил из кармана джинсов металлическую зажигалку.

– Помнишь? – спросил он и протянул ее мужчине.

– Нет, – ответил тот. – Дай-ка сюда.

Он пощелкал пару раз сточенным колесиком.

– Она ж не работает.

– Не работает, – согласился Илья. – Неужели не помнишь?

– Не-а.

– Ты мне ее подарил. Тогда на вокзале.

– А-а-а… ну может быть, да, – мужчина не был уверен. – И ты ее хранишь? Хм-м… Нафиг?

Илья ничего не ответил. Он забрал зажигалку и спрятал в карман. Минуту они сидели молча. Мужчина осоловело оглядывался по сторонам. На улице его лицо стало другим – растерянным и от этого более человечным. Он зажег сигарету от только что выкуренной и бросил чинарик в голубя.

– Приезжай потом, как освободишься, – начал он. – А? Хотя бы на недельку. Помнишь, как мы там отдыхали? Ты же раньше любил деревню.

– Я же сказал, что не могу, – ответил Илья. – У меня дела в Москве с театром. Ну, в общем, работа.

– Сына, пожалуйста, – он положил руку Илье на плечо. – Мне так хочется побыть с тобой. Узнать. Я не могу у Димы остаться – ты ж понимаешь. И надо навестить мать. Поехали.

– Я бы хотел, но никак не получится.

Мужчина убрал руку и уставился на свои ботинки. Он сидел ссутулившись, на коричневой шее виднелись капли пота.

– Значит, потом вернешься на Север? – спросил Илья.

– А что еще остается? Я там электрик. Полтора месяца херачу в тайге, ну, вахта. Полтора в городе – расслабляюсь. Но аккуратно, потихоньку, здоровья уже нет.

Он поглядел на Илью.

– Сына, ты меня хоть проводишь? У меня обратный билет на седьмое августа. Так же с Казанского, а?

– Да. Провожу.

Оба снова замолчали.

Какое-то время они так и сидели, не говоря ни слова. Смотрели, как блестит день и листья на деревьях. По бульвару прогуливались молодые люди, родители с детьми; они улыбались и щурились от солнечного света.

– Знаешь, когда твоя мать тебя забрала, – заговорил мужчина, глядя в какую-то невидимую для других точку, – я восемь лет на стакане. Чуть не помер, – он утер лицо платком. – Спасибо соседям, здорово выручали. Очнулся через восемь лет. Ни хера не помню, что было. Все как в тумане или в черноте… не знаю. Помню, какое-то время хотелось сдохнуть, потом нет.

Он примолк, затем махнул рукой.

– А-а-а… Словами никогда. Я ехал, столько думал сказать тебе, спросить, а теперь все повылетало.

Илья посмотрел на лицо мужчины – того будто держали за горло.

– Пошли обратно, – сказал Илья и встал со скамейки.

Они возвращались той же дорогой, той же теневой стороной. Шли рядом и почти не разговаривали.

На углу улицы мужчина сошел с жаркого тротуара и присел на ограждение. Он тяжело дышал. Расстегнул еще шире ворот рубашки, вытащил из кармана платок и отер налившееся кровью лицо. Воздух густел от жары. Над низкорослыми домами торчала из дворов колокольня. А выше, где-то в безоблачном, ярком небе, гудел самолет.

– Мам! – крикнул мальчик лет семи, прыгнув под дерево рядом с ними. – Мам, когда Чапик умрет, давай похороним его здесь, – и он ударил ножкой землю.

– Почему вдруг Чапик должен умереть? – спросила молодая женщина, не останавливаясь.

– Ну, когда умрет, пожалуйста. Тогда мы всегда будем проходить мимо него, – крикнул мальчик вдогонку своей матери и побежал за нею.

Мужчина проводил пацана взглядом, отвернулся и сплюнул в пыль. Затем встал.

Пронизанный светом город плыл в зное. Тут и там в кустах валялись дворняги, выронив из розовых пастей подвижные языки.

– Может, зайдешь? – спросил мужчина, когда они подошли к дому.

– Нет. Мне надо ехать.

– Так что же дальше? – негромко произнес мужчина.

– А что дальше?

– Сына, приезжай, пожалуйста.

Илья обнял его.

– Пока. Я сделаю, что смогу. Постараюсь.

Молодой человек развернулся и пошел прочь. Через несколько шагов он оглянулся – у подъезда никого не было. Тогда он обошел дом и посмотрел на окно первого этажа. Закурил, не отводя от окна взгляда, сделал пару глубоких затяжек, – белые занавески были плотно сомкнуты и не шелохнулись. Он направился к автобусной остановке. Проходя через дворы, мимо площадки для мусора, он поморщился от запаха, достал из кармана зажигалку и бросил в бак. Она глухо стукнулась о стенку контейнера, утонув в отходах. Он пошел дальше.

День был огромный. Солнце безжалостно палило, и это было замечательно.

Когда он вернулся домой, его сосед по квартире, точно знающий, что все болезни из-за мяса и только из-за мяса, спросил Илью, почему от него так воняет.