Пашня. Альманах. Выпуск 4

Анастасия Мальцева

Начало
(из романа «Пограничница»)

Когда у москвича все плохо, он садится в поезд и едет в Питер.

Сапсан. Красная стрела. Безымянный 056А.

Двести, семьдесят и шестьдесят километров в час.

Все проходят один и тот же путь. Все преодолевают расстояние в шестьсот пятьдесят километров. Все путешествуют из Москвы в Петербург.

По рельсам, дребезжащим под стальными колесами.

По мостам через зеркальные озера, усыпанные утками, пустотой и рыбаками.

По безлюдной железной магистрали, губящей в год сотню-другую человек.

– Вы сидите на моем месте.

Ася вскинула голову, глянула на номер сиденья. В телефоне вспыхнул заготовленный электронный билет.

– Это мое место.

– Вот смотрите, – женщина сунула бумажку.

Цифры размывались. Цифры, буквы, закорючки. Это же билет? Билет, да. Полоски, отметки – где номер?

Ася показала билет на экране. Почти уверенная в своей правоте.

Женщина въелась в него. Поджала губы, будто боялась выронить вставную челюсть. Тут же потянулась рукой, но Ася отстранила телефон от переманикюренной лапы.

– Нет, ну посмотрите: вот место номер пять. Видите?

Она стала тыкать своей бумажкой, как ценным артефактом, способным решить проблемы мира или развязать войну.

Как не поверить такой настойчивости? Вдруг у Аси вовсе не пятое место? Не пятое? А какое? Снова глаза в телефоне. В школе учили: это цифра пять. Пять. Пятерка выглядит именно так, не иначе. Не зря же она отмотала пятилетку в физмате. Даже четверка по алгебре была. Поставили бы ей четверку, не знай она цифру пять? Может, это и было уже в прошлом веке… и в музыкалке не такое забудешь… но…

– Девушка!

Ася отвлеклась от экрана.

– Я так и буду стоять?

Брови смяли лоб до извилистых борозд, рот согнулся дугой.

– Стойте.

– Нет, ну вы посмотрите! Расселась тут, еще и хамит. Молодой человек! Молодой человек!

Проводник подоспел на сипловатый голос.

– Здравствуйте. Чем могу помочь?

– Эта. Заняла мое место. И вставать не хочет.

Ася вжалась в спинку сиденья. Зубы сцепились, как у пса на горле дотошного алкоголика.

– Давайте посмотрим ваш билет, – сказал проводник.

Женщина сунула его с преждевременно победным видом. И тут же торжественно наклеенные ресницы стыдливо прикрыли опустевшие глаза, поползли на втянувшиеся щеки.

– Вам в другой вагон. Видите? Это девятнадцатый, а двадцатый вон там.

Она мигом подхватила сумки и зашаркала, расталкивая встречных пассажиров.

– Пока-а-а, – попрощалась Ася. Тихо, еле слышно. Но с отчетливой издевкой, согревшей оледенелое утро.

Облако приторно-сладких духов еще с минуту висело над проходом и спрутом расползалось по сиденьям.

Только теперь Ася заметила побелевшие пальцы, вцепившиеся в телефон. И даже когда их расслабила, руки снова впивались во все, что ни попадя.

– Сука.

Так хорошие поездки не начинаются.

Не начинается новая жизнь.

Не…

Началось.

Потолок потерялся в мареве. Оно укрывало окна, людей, чемоданы. Пожирало. Стягивало мир в размытую точку. В точке была книга. Лежала на почти невидимом откидном столике.

Там ни Норвегии, ни леса. Разве можно называть книгу как песню, если в ней нет ничего из названия? Безумие.

Голосовой фон слился с темнотой. Слился с ничто.

«Сука, сука, сука. Чтоб ты сдохла. Все из-за тебя. Тихо. Тихо, Ася, успокойся. Раз… два… вдох… выдох… три… четыре… пять… пять… Пять. Пять! С-с-сука».

Кадык мотался по шее. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Замирал. Не двигался. Снова скакал туда и обратно. Застревал наверху. Проваливался внутрь.

– Девушка, вам плохо?

– Нет.

Не было ни марева, ни точки, ничего. Только Ася, ее улыбка, проводник и поезд.

– Если что, обращайтесь.

– Хорошо.

«И где тут хорошее?»

Улыбка ушла с проводником.

«Что это опять было?..»

Ноябрь притворялся зимой. Платформу заметали смерчи вьюги. Крохотные – не осилили бы домик. Не отправили бы в сказочную страну, где выдадут мозги, сердце и храбрость.

Что бы выбрала Ася? Мозги б ей пригодились. Они бы давали видеть в поезде поезд. В человеке – человека. В книге – книгу.

Люди кутались в не по погоде короткие куртки, подволакивали чемоданы, жмурились.

Ася наблюдала за их противостоянием вьюге. Отворачивалась от утробы вагона, кишевшего пассажирами.

– Добрый день!

– Здравствуйте!

Мужчина ловко закинул поклажу на полку. Одернул свитер на пузе, пригладил бороду и уселся рядом.

– Михаил.

– Ася.

– Куда едете?

– Как ни странно, в Питер.

– Как ни странно, я тоже.

Формально посмеялись.

«Значит, нам по пути, – нормальная же фраза? Скажи. Сюда подойдет».

– Домой или в гости?

«Ну вот, уже поздно. Нечего было тормозить».

– Не домой.

– Москвичка?

– Да.

– А я из Питера. Был в командировке, вот теперь возвращаюсь.

Михаил снова пригладил бороду. И пузо. Заботливо, будто у него в нем сидел ребеночек. Переваривался. Сучил ножками.

– Конференция для преподавателей была.

Поезд медленно ожил, платформа стала отъезжать. Со своими смерчами, провожавшими и вокзалом.

– Вы учитель?

– Да. По физкультуре.

«Можно смеяться? Обидится, наверно».

– Все обычно смеются, когда узнают.

«А я не посмеялась. Это хорошо или плохо?»

Полились физкультурная философия, школьные истории, козлы, упоры лежа, скакалки.

Ася слушала. В нужные моменты кивала. Потом кивала в ненужные. Потом козлы смешались с философией, и уши милосердно упускали половину рассказов.

«Ого! Нихрена себе».

В носу Михаила был волос. Большой, длинный и черный. Губы под носом трепыхались, шевелили бороду и усы, а черный волос величаво выглядывал из ноздри и наслаждался полученным вниманием.

«Вырвать? Можно подстричь. Или поджечь! А тогда борода не сожжется?»

Михаил выклянчил улыбку.

– Да-да! Так и было! – ухнул он и заколыхался, как барабан стиральной машинки.

Ася очухалась.

«Блин, о чем он?»

– Ну а вы-то, Ася, зачем в Питер едете? А то я все о себе да о себе.

– Да… так… просто…

– Отдыхать?

– Отдыхать.

– Отдыхать – это хорошо. Хорошо-о-о. А вы не учитесь?

– Я давно закончила.

Мохнатые брови подпрыгнули, потом расслабленно опустились.

– Я, в смысле, в институте.

– Я же говорю, давно уже закончила.

– Закончили?

Копченые колбаски пальцев заелозили друг по другу.

– Закончили, значит?

– Ну… да… а что?

– Я просто думал, вы совсем юная. Девушек, конечно, о возрасте не спрашивают…

– Мне двадцать восемь.

«Еще бы паспорт показала».

– Да вы что?!

Волос в носу удивленно вскинулся. Ася растеклась по сиденью от трепета невысказанного комплимента.

– В жизни бы не подумал, что у нас всего три года разница.

Внутренние овации утихли. Ася поелозила из стороны в сторону, почесала руку обгрызенными ногтями и одернула рукав. Пониже.

– А вы не замужем?

– Нет.

– Может, чаю? Мне что-то чаю захотелось.

– Нет, спасибо.

– Горяченького, а?

– Нет, я не хочу, спасибо.

– Да ладно, самое время для чая.

И правда, может, Михаилу лучше знать? Все-таки учитель. Когда пить чай, когда не пить.

Ася неопределенно дернула плечами, и Михаил пригласил проводника. Заказал два чая и снова погладил пузо. Затем разгладил усы, задев выдающийся волос.

Чай он хлебал громко, с аппетитом, пыхтел и нахваливал. Вместо антуража поезда подошла бы банька с самоваром.

Запах бергамота пытался расслабить напряженные мышцы, напоминал о чем-то, что никак нельзя было вспомнить.

– А вы, Асенька, чего не пьете?

Ася дернулась к кружке, быстро отхлебнула. Обожглась и замерла, чтобы Михаил не заметил.

Асенька. Асенька? Может, теперь ей звать его Мишенькой?

– Я вот помню, был как-то случай такой. Сидели мы с коллегами в учительской. Я там редко бываю, у меня свой кабинет есть, я вот обычно там как-то…

Слова. Слова. Слова. Опять козлы, шведские стенки и истории.

– Я отойду, – наконец отрапортовал он и грузно поднялся с места.

Ася глубоко вдохнула. Выдохнула. И, подняв ноги на сиденье, отвернулась к окну.

Белые дорожки разделительных полос змеями извивались вдоль состава. Случайные платформы уносились в даль прошлого и оставались безымянными. Кусочки мира, слепые пятна, крепления между столицами.

Михаил не возвращался. «Срет, наверное».

Одинокая избушка выпрыгнула у железной дороги. Темно-коричневая, изъеденная временем и непогодой. Каково это жить в вечном гуле проносящихся поездов и так никуда не поехать?

Обрывки путешествий падали на пустынный дворик: окурки, мусор, бутылки, – сувениры для оседлого хозяина.

За закрывавшимися веками рисовался мир одинокой лачужки, его несчастных жильцов и безвременья.

– Станция Тверь.

Язык прилип к небу, Ася приоткрыла глаза и зевнула. Потянулась, села на попу.

– Как спалось?

«Да блин…»

– Хорошо, спасибо.

– А ты, на удивление, свежо выглядишь. Обычно девушки после сна все помятые. А ты красивая.

«Ты?»

– Спасибо.

– А я еще чайку себе заказал.

– М…

– Будешь?

– Да нет, я еще тот не допила. Спасибо.

«Спасибо, спасибо, спасибо. Пошел в жопу».

– Помню, как-то мы с товарищами пошли на стадион. Наш местный. Так вот один из них…

«Бла-бла-бла-бла».

Ася отсчитывала секунды. Набирала минуты. Прикидывала порог приличия, за которым снова можно поспать.

– А что ты читаешь?

– А?

– Норвежский лес?

– А… да…

– И как?

– Ну… интересно. Мне нравится. Хотя стиль на любителя, почему-то навевает Сэлинджера…

– А то я такое обычно не читаю. Вообще редко почитать удается – не до книжек. Работа. Да, работа, сама понимаешь. Когда получается, беру детективы какие-нибудь. Люблю угадывать, что убийца – садовник.

Пузо заколыхалось, ритмично, завораживающе. Ася изобразила благопристойный смех и с трудом оторвалась от жизни живота.

Мысль продолжала рассказывать о книге. О том, что не нравилось. О том, что зацепило. О том, что не было там никакого леса.

А за окнами расползались леса. Плотные хвойные стены облепляли долины по бокам от дороги. Лысые ветви осин и берез содрогались от беспутного ветра.

– Отойду ненадолго.

Стоило Михаилу встать, посветив ложбинкой зада, как Ася снова прилипла к окну.

«Надо было пустить ту тетку на свое место. Чтобы подавилась болтовней Михаила».

Когда он пришел, она так и не повернулась.

С улицы таращились захолустные дыры. От одного взгляда на них хотелось проклясть себя за жалобы и недовольства собственной жизнью. Но Асе не удавалось поймать благодарность. Благодарность за то, что она не жила в такой же глубокой жопе.

Жопы бывают разные, и вне зависимости от их глубины они все остаются жопами.

Унылые заводы, покоцанные домишки, полуразвалившиеся дома культуры и бескультурья, – все удручало. Еще больше, еще сильнее заставляло чувствовать боль земли. Свою боль.

Среди тьмы захолустья аномальными клыками торчали новостройки. Вычурные, лишние, никчемные. Им здесь не было места. Не было места ничему новому, радостному. Не было места счастью.

– Мама, смотри, как красиво! – пропищала девочка на руках у прошедшей мимо женщины.

Ася осмотрительно не обернулась. Сдавленно зевнула.

Михаил поджидал. Прихлебывал уже третий чаек.

«Да чтоб он сдох… дотошный идиот…»

Из-за него приходилось спать. Притворяться спящей. Неудобно ютиться лицом к окну. Только бы он не увидел открытых глаз. Только бы не завел шарманку про свою дурацкую жизнь. Кому она была интересна кроме него? Глупого физрука среднеобразовательной школы.

В полусонном окне мелькала мама. Она усердно натирала его газетой. Никаких разводов. Все должно было быть идеально.

Со стороны улицы виднелись блестящие окна, дальше шли шторы. Время от времени из-за них выглядывали люди. Мама. Ася. Очередной случайный отец.

Шторы набожно скрывали семейный сор: от покрывшегося плесенью хлеба до тихих побоев.

Мама мыла окна каждую неделю. Драила до иллюзии отсутствия стекол. Она смотрела на мир из окопа. Следила за прохожими, усмехалась над соседской дурочкой, таскавшей полусгнившие ботфорты.

Ася смотрела в окно и вместо мелькавших окрестностей Твери видела скудное отражение идиота.

Надо было мыть лучше.

Мочевой пузырь – в пути не товарищ. Можно было попробовать дотерпеть до Питера – но люди слабы, и Ася не выдержала.

Михаил учтиво выпустил ее и стал поджидать возвращения.

Ася заперлась в туалете, крохотном, как кладовая. «Как он тут со своим пузом помещался?»

Запах предыдущих посетителей не давал дышать носом.

Бумажным полотенцем она протерла сидушку и аккуратно выстлала ее туалетной бумагой. Сидеть было неудобно – качало. И почему так не качало в вагоне? Какие-то особые спецэффекты, унитазные горки.

– Бологое, – сообщил поезд женским голосом и остановился.

Смыв с тревожным рыком засосал остатки чая. Ася вымыла руки, вытерла и осторожно запихала полотенце в урну.

Хорошо, что в Сапсане можно было справлять нужду во время остановок. Не то, что в старых жестянках на колесах. Живо представился холодный туалет с окном, из которого сквозила непогода. Лед металлического унитаза и неприветливый свет. И Ася, запертая в клетке сортирных приключений. Проводник, стучащий в дверь, чтобы она не вздумала смывать свое богатство – пусть сидит и ждет, когда поезд отъедет от пустынной платформы.

Все снова пришло в движение. Минута на посадку-высадку. Кто не успел, тот будет мерзнуть в Бологом и пытаться вернуть время.

Ася уставилась в зеркало, протерла уголки глаз, проверила нос на наличие выдающихся элементов.

Что бы еще сделать? Не идти же обратно. С другой стороны, всем станет ясно, что она гадит.

Пришлось возвращаться.

Ася прошла свое место. Уткнулась в конец вагона.

– Попросили пересесть, – сказал Михаил, оказавшийся у самой двери.

Ася обернулась. Вместо него теперь сидело маленькое нечто с жидкими хвостиками и планшетом.

– А… а я по вам ориентировалась и проскочила. Пойду.

Михаил выжидающе кивнул.

Асю качало будто от хода поезда. Она встала рядом с ребенком. Ребенок болтал кривоватыми ножками и не обращал на нее внимания.

– Катенька, пропусти тетю, – сказала женщина сзади. С ней был еще ребенок – мальчик лет пяти.

Катенька подняла голову и поджала ноги.

– Спасибо, – поблагодарила Ася. И Катеньку, и ее маму.

«Тетю… тетю, блин…»

Девочка сидела тихо. Мальчик тоже не скулил. Михаил не приставал с разговорами. Ася смотрела в окно и глотками проталкивала ком в горле.

В конце концов, он от нее отсел. Как пить дать, Ася ему не понравилась. А болтал из вежливости. Иначе бы наверняка остался.

Она отгородилась от вагона наушниками, от сопящего дыхания Катеньки, от разговора парочки, болтавшей через проход.

Но чтобы заглушить мысли, музыки было недостаточно. Чем больше шума выливалось из наушников, чем сильнее визжали гитары, тем дальше была Ася. Она не слышала ничего кроме навязчивых историй прошлого. Кроме сомнительных перспектив, возможно, невозможного будущего. Кроме страхов, от которых пыталась бежать. Они ехали с ней на сиденье, из-за которого ныла задница. Они смотрели на потускневшие фото мира в окне. Они были с ней.

На столике все еще покоились недопитый чай и открытая книга. Ася заставила себя читать. Чай не трогала.

Что-то было противное в этом чае. С отвратительным запахом бергамота.

Одна страница, две, три, двенадцать.

Глаза стали закрываться. Дурить было некого, а спать хотелось. Ася отложила книгу, и во сне смешался вычитанный в ней пансионат и обрывистые воспоминания.

И уже казалось, будто это она была в одной комнате с сумасшедшей.

Будто она сама была сумасшедшей.

Приближался Московский вокзал. Ася потерла глаза и слишком поздно вспомнила о туши.

– Блин.

Полезла в рюкзак за салфетками. Из его переполненного брюха выглядывал плюшевый лисенок. Она погладила его и с трудом отыскала салфетки. Стала протирать нижние веки.

Катенька косилась на лисенка. Ася заметила ее взгляд и, задернув молнию, отвернулась к окну.

На нее смотрел снеговик. Дряхлый балкон привокзального дома. А на нем – снеговик. Маленький. Тоже игрушечный. Посеревший от постаревших новых годов. Он из последних сил приветственно махал рукой-палкой. Трогательно и жалко.

Казалось, и там жили сумасшедшие. И то ли делились счастьем, недоступным нормальным. То ли хоть как-то приобщались к миру, в который им не продали билет.

– Давай помогу.

Ася вздрогнула, когда на платформе Михаил выхватил сумку.

– Спасибо.

«Опять он».

Мысли улыбнулись. Все же не плевать ему на нее. Не плевать.

– Там женщина с двумя детишками зашла – на Бологое – а сиденья в разных местах. Попросили поменяться с девочкой. Не откажешь же. Дети – цветы жизни.

– Угу…

– А ты далеко сейчас?

– Меня встретят.

– А… тогда, может обменяемся номерами?

«Блин…»

– Угу…

Михаил записал Асин телефон и тут же его набрал. Такого не обманешь.

Ася осталась на вокзале, а он поторопился в метро, чтобы проскочить до часа пик.

Она выждала минут десять и вышла на улицу. Идти было недалеко. Никто ее не встречал.

Некому.

Мария Орлова

Хулиган
(из романа «Спасение утопающих»)

Общежитие казалось вымершим – как всегда посередине лета. Футбольное поле у подъезда уже начало зарастать зеленым, застывшая глина под сводами облупившихся ворот пошла трещинами. Трибуны пустовали. Даже псы, обыкновенно стаей дремлющие в траве вдоль газовой трассы, и те куда-то подевались.

Потревоженная дверь взвизгнула, Егор поморщился: пять лет собирался лично переварить петли, да так и не собрался. Смазывал, подтягивал – не помогало, дверь продолжала звучать и вибрировать. Днем почти не слышно, а вот по ночам, или сейчас… Егор шагнул в стекляшку холла, дверь хохотнула за спиной. На звук появился вахтер.

Незнакомый. Молодой, одет как Егор, только почище, и по размеру. Не из студентов, хотя лицо показалось смутно знакомым.

Увидев в дверях Егора, парень невольно отшатнулся, сделал шаг назад, но тут же опомнился, вытянулся, расправив плечи.

Егор тоже приосанился, и уверенно двинулся в обход турникета:

– Добрый вечер, двадцать шестая.

Юный вахтер решительно преградил путь телом.

– Закрыто.

– Пропуск в номерах, – с наигранной беззаботностью сообщил Егор, – нет с собой.

– Закрыто общежитие. Ремонт, – молодой опасливо отстранился, но с пути не отошел, только добавил, будто оправдываясь: – Вчера тараканов травили.

– Знаю, что закрыто. Я тут все лето живу. У меня с Борисовной уговор.

Егор собирался пробыть в общаге до августа, пока не начнут заселять первачей. Договор истекал в конце июня, но так бывало каждый год, и каждый раз удавалось договориться с комендантшей: услуга за услугу. По общаге ходили слухи, что услуги, которые Егор оказывал Борисовне, носили сексуальный характер – слишком многое ему дозволялось. Даже девки. Даже жить одному в трехместной комнате. Платить приходилось за троих, но все равно выходило сильно дешевле, чем снимать в городе, и до института пешком – время тоже деньги.

Никому и в голову не приходило, что дели Егор кровать с комендантшей, привилегии его ограничились бы комнатой, без всяких девок. Девки дозволялись за куда более особые услуги: пользуясь служебным положением, Егор справил ей новые окна, за бесценок, ставил лично, ручаясь за качество. Заодно подремонтировал квартирку, уложил плитку над кухонной мойкой, заменил унитаз. Денег не брал, работал на перспективу, и не напрасно – три года жил в комфорте, позволял себе ходить без пропуска, и, главное, оставался в общаге летом.

– С Борисовной? – переспросил вахтер. – Ты, что ли, Егор?

Егор облегченно выдохнул.

– Егор. Белов. Двадцать шестая.

Лицо вахтера расплылось в улыбке. Зубы его, как будто набранные из разных комплектов, торчали невпопад, в точности, как у комендантши.

– Ну, ты даешь, братишка. Реально круто. Только на фига ты это? – поинтересовался вахтер, не переставая улыбаться.

– Кто, если не я? Никто не услышит мой голос, если я буду молчать, – Егор невольно повторил интонацию, с которой эту фразу произносил Тереза. Получилось немного картинно, но на вахтера впечатления не произвело.

– Ну и не молчал бы. А чего без штанов-то?

Егор не сразу нашелся, что ответить. Воодушевленные речи Терезы о том, что одежда – это искусственный барьер, выдуманный человеком дабы подчеркнуть свое превосходство над миром животных, прозвучали бы здесь нелепицей, поэтому ответил честно:

– Случайно вышло.

– Ничего себе, случайно. Тут такой шухер был! Носи с собой паспорт, брат. Всегда носи. Клади в карман. Может, тогда и штаны забывать перестанешь. Хорошо, мать его сразу нашла.

– Чья мать?!

– Моя. Борисовна, – пояснил вахтер, но спина Егора уже успела покрыться испариной от мысли, что обстоятельства вдруг подвигли его мать появиться в его жизни.

– Хорошо, – выдавил он, выдыхая. Чего разволновался-то? Даже если бы и мать. – Домой-то пропустишь?

Вахтер скорчил скорбную мину.

– Проблема, брат. Тебя выселили. Ты отчислен. За хулиганство, приказ ректора, все дела. Говорю же, шухер тут был лютый.

Новость об отчислении поразила Егора, но не то чтобы сильно. Как будто речь шла не о нем самом, а о каком-то его знакомом, или это просто сон, не взаправду. Не по-настоящему.

– Так. А где мои вещи?

– У мамы в кабинете. Во вторник заберешь.

Эта новость ошарашила Егора куда сильнее предыдущей.

– В смысле? Почему – во вторник?!

– Потому, что у меня ключа нет. А мать в деревне, до вторника.

– Как – нет? На вахте должен быть ключ!

– Должен. Только он один и есть, который должен. Она его всегда с собой носит.

– Зачем?!

– Затем, что здесь шакалы бродят. А в кабинете даже сейфа нет. Не финансируют.

Действительно. Сам же замок врезал. И коробку укреплял по периметру.

– Черт… И чего мне теперь делать?

Вахтер покачал головой: без понятия, брат. Сам решай. Егор решил решать.

– Телефон есть?

– Есть, – кивнул вахтер, извлекая из кармана древний кнопочный аппарат с торчащей антенной. – Сто рублей минута.

Егор так уставился на кривозубого охранника, что тот поспешил пояснить:

– Шучу. Звони. Героям бесплатно.

Егор уложил в ладонь аппарат, провел пальцем по кнопкам. У него самого давно был современный смартфон, подвязанный на все актуальные сервисы, со списком контактов, продублированным в облаке. Где он теперь, этот смартфон? По собственной памяти он мог набрать только два номера. Первый – в офис фирмы «Горстроймонтаж», где он работал мастером по установке светопрозрачных конструкций, и был на хорошем, даже отличном, счету. Второй вспоминать не хотелось.

Таня ответила сразу. Сезон.

– Горстроймонтаж, Татьяна. Чем могу помочь?

– Таня? Это Егор. Белов, – пояснил он, как будто в конторе трудились и другие Егоры.

– Ой, Егорчик! Привет, – обрадовалась Таня, – ты как? Уже выпустили?

Знают, понял Егор.

– Да. Час назад.

– Ой, супер. Ты нормально?

– Более-менее. Чего там у вас?

– У нас, Егорчик, атас. Монтажи горят. Шеф бесится. Хотел тебя уволить за прогулы, а Люда говорит, не имеем права, так у него прямо припадок был. Монтажников нет. Объявление висит, толку ноль, шеф орет, все орут. Заказы висят. И денег опять нет, мне за июнь еще не давали. Я сегодня даже плакала, – доверительно сообщила Татьяна.

– Ясно.

– Егор, – она заговорила быстрым полушепотом, – ты там держись, ладно? Ты молодец. Мех – это зло. Я тебя поддерживаю, слышишь? Ты держись.

– Буду, – пообещал Егор.

Про мех Егор не понял. Он вообще мало что понял. Чего он такого натворил, чтобы его, опытного и работящего монтажника, уволили в разгар сезона? Он просто вышел под утро на улицу, раздетым. Раздетым совсем. Не помня себя, добрался до центра. Там был принят патрулем. Сначала заподозрили, что он пребывал в состоянии наркотического опьянения, но медкомиссия это быстро опровергла. Впаяли административку за хулиганство. Ничего хорошего. Но и ужасного – ничего! С институтом было ясно, дефиле случилось в аккурат накануне защиты диплома. Собственно, защитой все и объяснялось: научрук, желая получить Егора себе в аспиранты, придирался к нему с особенным пристрастием – оказывал честь. Диплом переписывался трижды, и все это без отрыва от работы: кризис в стране миновал, и заказы сыпались градом. Егор учился вечерами и по ночам, днем трудился, а в промежутках тоже трудился, мимо кассы конторы, на себя, и на износ. Переоценил свои силы, нервная система дала сбой. Отбывая наказание, непрерывно спал. Даже когда не спал – не положено – пребывал в полудреме, отдыхал. Первый раз за шесть лет.

– Ну как, брат? Разрулил?

– Пока не очень. Сейчас, – Егор заторможено размышлял. Снова звонить Лике, после ее истерики, не хотелось. Он говорил с ней после суда – она рыдала, обвиняла Егора в том, что он ее опозорил, и вообще – обвиняла, в итоге велела забыть ее номер. Он, даже с облегчением, решил забыть: Лика уже начинала ему надоедать.

Был еще один, третий вариант – Тереза. Он заставил Егора выучить свой номер, ежедневно проверяя Егорову память. Видимо, так хотел получить обратно свои штаны. Терезу отпустили на час раньше Егора.

Штаны Егора очень выручили. Колбасу, которой Тереза щедро делился, Егор старался не брать. А от штанов и футболки отказаться не смог. Он и теперь стоял в этой одежде. В груди скребло от давно забытого ощущения собственной беспомощности. Вечер пятницы, идти некуда. Возможно, с утра удастся снять денег со счета, купить одежду и арендовать хоть какое-то жилье. В понедельник следует поговорить с научруком. Зайти в офис. Как-то снова налаживать жизнь. Но это только через два дня. А пока хотелось поесть чего-то съедобного, лечь на ровное во весь рост, уложить гудящую в унисон с ногами голову на широкую подушку где-нибудь в комнате с распахнутым окном, чтобы воздух, и так и лежать, пока минус не сменится на плюс и энергия не потечет в обратном направлении, снова заполняя тело и душу. Егор знал, что силы обязательно вернутся. Все вернется. Не может быть, чтобы не вернулось.

Ничего. Лучше Тереза, чем Лика. Раз в жизни можно и попросить, ничего страшного. Надо.

Гордость не позволила просить у вахтера взаймы, так что пришлось снова идти пешком. Метель в голове улеглась, не успев разыграться – Егор как будто функционировал в энергосберегающем режиме, выжидая, пока ситуация обретет определенность, и он сможет составить четкий план что делать и как теперь жить.

У него всегда был план, а на случай, если что-то пойдет не так, непременно имелся запасной. Еще подростком Егор четко понял, что без хорошего плана ему в жизни ничего не светит – и принялся работать. Выбрал профессию, которая казалась хлебной, окончил школу, сделав упор на необходимые для поступления в сильнейший вуз города предметы. Сразу поступить не вышло, и Егор спокойно отправился служить, зная, что институт имеет добрые отношения с военным комиссариатом, и поддерживает отдавших долг Родине. Через год он был зачислен, получил место в общежитии, перебрался в город и сразу нашел работу – его карьере в «Горстроймонтаже» ближайшей осенью должно было исполниться пять лет. Учился не слишком прилежно, но в целом неплохо, лучше многих, выручал быстрый ум и хорошая память. Много работал, накопившееся напряжение снимал в спортзале: сильнее стресс, мощнее пресс. Заработанное откладывал, копил на жилье. С девушками, когда в них возникала острая нужда, предпочитал действовать по программе подарок-ресторан-интим. Рассчитано и запрограммировано. В общем, неудивительно, что друзей у него не было. Егор относился к этому факту с грустью, но без драмы: он помнил поговорку «скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Ровесники прожигали свои жизни, растрачивая время на посиделки и треп. Они хотели пива, выясняли отношения с девчонками, братались, дрались, шарились по клубам, фотографировались, лазали по крышам, искали денег или просто стреляли сигареты, сидя на деревянных трибунах общажного стадиона. Каждый раз, когда Егор проходил мимо, голоса смолкали и смех прекращался – чтобы взорваться снова, когда Егор отойдет на достаточное расстояние. Никто ни разу не попросил у него сигарету. Может потому, что все знали – он не курит.

Если бы он курил, возможно, что-то складывалось бы иначе. Возможно, он тоже проводил бы вечера за веселым трепом на заборе, не испытывал бы переутомления и не выходил бы на улицу спящим и раздетым. Не провел бы две недели в спецприемнике. А если и провел бы, то не попал бы в камеру для некурящих, не познакомился бы с Терезой, задержанным в ту же ночь. Тереза, как и Егор, бродил под утро по улицам, голым. Со свистком во рту, размахивая шваброй. На швабре раскачивались подвешенные за шеи плюшевые псы и коты. Тереза размахивал и свистел. Это был его протест против травли бездомных животных. Он хотел привлечь внимание, и у него получилось: на суде стало понятно, что акция попала в объектив камер местного новостного канала. Благодаря совпадению, Егора тоже сочли зоозащитником. Он не возражал. Наказание впаяли за компанию, максимальное: Тереза был злостным. Егор и здесь не возражал, понимал, что бесполезно.

Когда пропитанный потом и пылью Егор явился по названному ему адресу, уже начинало темнеть.

Это был частный дом на рабочей окраине города, где появиться на улице в тренировочных штанах и резиновых тапках не было признаком дурного тона. Ряды разноцветных заборов, асфальт разбит, тополя опилены. Ни людей, ни автомобилей. Тишина.

Забор был выкрашен в небесно-голубой. Калитка нараспашку, за ней дикий сад, и дом – небольшой, коренастый, кирпичный. На окнах решетки, дверь из железа. Смонтирована хорошо, отметил Егор. Света в окнах не было. Поискал звонок – не обнаружил. Подергал дверь – поддалась.

Егор заглянул в темный коридор. Где-то в доме ухал басами телевизор. Пахло краской, но не той, какой красят заборы – пахло как в школе, в кабинете, где проходили занятия по труду: фанерой, гуашью, клеем. Запах показался Егору тревожным – с кистью он не дружил.

Егор остановился в нерешительности. Постучал о косяк, раз, другой – никто не отозвался. Пройти в дом, означало напугать хозяев – решат, что их грабят. Может выйти скандал. Уйти – значит, ночевать на автобусной остановке… Уханье на миг прекратилось, и Егор решился: пригладил волосы, расправил плечи, и прошел по коридору вперед, туда, на звук. Увидел слева открытую дверь, за ней темную в сумерках спальню, большую кровать. Пустую. Из окна было видно калитку. Захотелось завалиться на эту кровать, да и уснуть: хозяева, обнаружив огромного спящего мужика, тихо вызовут полицию, и вопрос с ночлегом будет решен. Но так нельзя. Да и перед Терезой неудобно.

Вторая дверь была закрыта. Источник звука скрывался за ней. Не телевизор – негромкая музыка. Егор постучал, переждал два вдоха и открыл дверь.

– Прошу прощения…

Ухали огромные напольные колонки. Вид у них был недешевый. Хозяин обнаружился здесь же: сидел в огромном кресле спиной к двери, уставившись в монитор. На мониторе – чертеж, выделены цветные полигоны. Человек был занят работой. Егор еще раз постучал костяшкой пальца о дверное полотно, и, постаравшись придать голосу мягкости, произнес:

– Я очень извиняюсь…

Сидящий человек обернулся на миг, и снова отвернулся. Егору показалось, что перед ним женщина. Точно, напугал. Сейчас будет звонить в полицию… Музыка затихла. Цветные полигоны сменились равнинным пейзажем. Кресло развернулось.