Комната, полная зеркал. Биография Джими Хендрикса

Глава 1
Лучше, чем прежде
Сиэтл, Вашингтон
январь 1875 – ноябрь 1942

«Дорогой Эл, поздравляю с рождением прекрасного сына. Мать и ребенок здоровы. Времена намного лучше, чем прежде. Люсиль передает привет».

Телеграмма Элу Хендриксу от Долорес Холл

Джими Хендрикс родился в 1942 году, на следующий день после Дня благодарения. Появление на свет здорового мальчика весом восемь фунтов одиннадцать унций (около 3,9 кг. – Прим. пер.) было воспринято всеми как настоящее благословение свыше. В телеграмме, которую отправила тетя малыша новоиспеченному отцу, была строчка: «Времена теперь намного лучше, чем прежде». Это утверждение могло бы стать эпиграфом к семейной истории Хендриксов, а в более широком смысле – и к истории афроамериканцев в Соединенных Штатах в общем. Условия жизни долгое время оставались плохими, но новое поколение могло надеяться на их улучшение и на то, что мир станет более справедливым. Родственники Джими с обеих сторон отпраздновали его рождение как новое начало. «Он был самым милым ребенком, которого вы когда-либо могли встретить, – вспоминала его тетя Долорес Холл. – Он был душкой».

Джими появился на свет в родильном отделении больницы округа Кинг, позже переименованной в Харборвью, в Сиэтле, штат Вашингтон. Оттуда открывался величественный вид на залив Пьюджет-Саунд. Сиэтл постепенно превращался в один из крупнейших американских портовых городов на Тихоокеанском побережье, и в 1942 году его население составляло 375 тысяч человек. В военные годы это был стремительно растущий город, верфи которого строили боевые суда. Компания Boeing производила здесь бомбардировщики Boeing B-17, впоследствии оказавшие влияние на победу антигитлеровской коалиции. В 1942 году фабрики работали круглосуточно, массовый приток рабочих расширил город и навсегда изменил расовый состав его населения. В переписи 1900 года в Сиэтле было только 406 чернокожих жителей, то есть меньше 1 %. За десять лет с 1940 по 1950 год из-за потребности города в рабочей силе и массовой миграции с Юга афроамериканское сообщество выросло до 15 666 человек, став крупнейшим расовым меньшинством Сиэтла.

Ни мать, ни отец Джими не были мигрантами, но Вторая мировая война все же сильно изменила их жизнь. На момент рождения Джими его отец, Эл, был 23-летним рядовым армии США, дислоцированным в военном гарнизоне Форт Ракер в штате Алабама. Эл попросил у командира отпуск по уходу за ребенком, чтобы посетить Сиэтл, но ему отказали и взяли под стражу. Начальство было убеждено, что он уйдет в самоволку, чтобы присутствовать при родах. Эл сидел за решеткой, когда получил поздравительную телеграмму от свояченицы. Позже он жаловался на то, что белым солдатам в подобных ситуациях давали отпуск, но его просьбы остались без внимания. Эл впервые увидел собственного сына, когда мальчику исполнилось три года.

Матери Джими, Люсиль Джетер Хендрикс, было всего семнадцать, когда у нее родился ребенок. По несчастливому стечению обстоятельств Люсиль узнала о беременности на той же неделе, когда Эла призвали. Свадьба состоялась 31 марта 1942 года в здании суда округа Кинг, ее проводил мировой судья. Молодожены прожили вместе всего три дня, прежде чем Эла отправили на фронт. В ночь перед отъездом они устроили вечеринку в Rocking Chair, клубе, в котором позже стал известным Рэй Чарльз. Люсиль еще не достигла совершеннолетия и не могла употреблять алкоголь, но барменов в военные годы это не особо волновало. Пара пила за неопределенное будущее и благополучное возвращение Эла со службы.

Тот факт, что Эл находился за три тысячи миль (около 4800 км. – Прим. ред.) от Люсиль, когда родился их первенец, нанес их браку глубокую рану, которая так никогда и не зажила. Разлука пары, впрочем, не была диковинным событием для неспокойных лет Второй мировой. Когда Япония напала на Перл-Харбор в декабре 1941 года, Сиэтл и другие города Западного побережья охватили паника и страх перед японским вторжением. Это безумие разрушило тысячи семей. За день до свадьбы Эла и Люсиль Сиэтл стал первым городом в стране, который насильно отправил американцев японского происхождения в лагеря для интернированных. В результате 12 892 человека из штата Вашингтон взяли под стражу. Среди них были и друзья семейной пары.

И все же отношения между Элом и Люсиль были напряженными не только из-за военного хаоса. Эл был низким, но привлекательным мужчиной. Люсиль, в силу своей юности, обладала необыкновенной красотой, благодаря которой обращала на себя внимание всех прохожих. Кроме физического притяжения друг к другу и общей любви к танцам, у них было мало общего для того, чтобы построить крепкий брак. Оба были выходцами из крайне нищих семей, и, уезжая из Сиэтла, Эл понимал, что в разлуке он мало чего сможет сделать для обеспечения жены и ребенка. Их роман развивался стремительно, а свадьбу пара сыграла в атмосфере бурного неодобрения семьи и друзей. Будучи беременным подростком, Люсиль столкнулась с серьезными трудностями в силу своего возраста, расы, социального класса и экономического статуса. Именно бедность Люсиль породила в ней глубокое недоверие к Элу, что позже заставило ее задаться вопросами о его преданности, верности и способности быть отцом.

Родословная была спорным местом генеалогического древа Хендриксов на протяжении веков. В тех немногих архивных записях, созданных белыми, история семьи была похожа на истории сотен других потомков рабов. Джими Хендрикса называют одним из первых чернокожих рок-музыкантов, популярных у белой аудитории, однако в нем была замешана кровь коренных американцев, африканских рабов и белых рабовладельцев.

Дедушкой Джими по материнской линии был Престон Джетер, родившийся в Ричмонде, штат Вирджиния, 14 июля 1875 года. Его мать была рабыней и, как многие бывшие рабыни в Ричмонде, после Гражданской войны продолжала вести хозяйство и работать по дому. Отец Престона был бывшим владельцем его матери, поэтому неизвестно, результатом чего было рождение мальчика – изнасилования или зачатия по обоюдному согласию, если такое вообще возможно в отношениях между рабыней и господином. В юности Престон решил покинуть Юг, после того как стал свидетелем линчевания. Он направился на Северо-Запад, где, как он слышал, условия для чернокожих были лучше.

В двадцать пять Престон приехал в Рослин, штат Вашингтон, небольшой шахтерский городок в Каскадных горах в восьмидесяти милях (около 129 км. – Прим. пер.) к востоку от Сиэтла. К сожалению, в Рослине он столкнулся с еще большим, чем на Юге, насилием по отношению к расовым меньшинствам. Оно было вызвано тем, что руководство шахты привлекло к работе афроамериканцев для подавления забастовки белых шахтеров. Шериф графства писал губернатору, предупреждая: «Население ожесточилось против негров… Я боюсь, что кровопролития не избежать». За этим сообщением последовала череда убийств на расовой почве. «Убийства – обычное дело», – замечал один из жителей города.

К 1908 году афроамериканцы стали если не полноправной, то хотя бы терпеливо принимаемой частью населения Рослина. На фотографии того года Престон запечатлен среди группы чернокожих шахтеров перед единственным салуном, который им было позволено посещать, – клубом для цветных Большого Джима Э. Шепперсона. Тем не менее уровень расизма оставался высоким, и, когда при обвале шахты погибли сорок пять человек, включая нескольких афроамериканцев, белые не позволили похоронить чернокожих жертв трагедии на городском кладбище. В результате в городе создали двадцать четыре разных кладбища, каждое из которых предназначалось для определенной этнической группы или братского ордена.

Спустя десять лет, проведенных в Рослине, Престон стал работать на шахте в Ньюкасле, штат Вашингтон. К 1915 году он обосновался в Сиэтле и стал садовником. Будучи в то время сорокалетним мужчиной, он лелеял надежду остепениться и жениться. Листая газету The Seattle Republican, он наткнулся на объявление молодой девушки, ищущей спутника жизни.

Этой девушкой была Кларисса Лоусон, бабушка Джими Хендрикса по материнской линии. Кларисса родилась в Литл-Роке, штат Арканзас, в 1894 году. Как и у многих арканзасских афроамериканцев, в ее родословной были как рабы, так и индейцы чероки. Кларисса рассказывала детям, что ее предки-чероки спасались от преследования правительства. Их укрывали рабы, а позже индейцы вступали с ними в смешанные браки.

У Клариссы было четыре старшие сестры, вместе они регулярно ездили из своего дома в Арканзасе в дельту Луизианы собирать хлопок. Во время одной из таких поездок Клариссу, которой тогда было двадцать лет, изнасиловали. Когда позже девушка обнаружила, что беременна, сестры решили увезти ее на Запад и спешно выдать замуж. Выбор пал на Вашингтон, после того как они услышали от железнодорожников, что в этом штате у чернокожих больше возможностей и свобод.

В газетном объявлении о поиске мужа не упоминалось о беременности Клариссы. Престон Джетер откликнулся на него, и, хотя он был на девятнадцать лет старше девушки, они начали встречаться. Когда сестры Клариссы стали торопить свадьбу и дали ему денег в качестве приданого, Престон заподозрил неладное и разорвал отношения. Кларисса родила ребенка, его отдали на усыновление. После этого ее сестры предложили Престону больше денег, если он возьмет в жены скорбящую по малышу Клариссу. Он согласился, и пара поженилась в 1915 году. Хотя брак продержался тридцать лет, вплоть до самой смерти Престона, необычные обстоятельства знакомства сделали отношения в браке напряженными.

Престон и Кларисса переехали на Северо-Запад, чтобы начать новую жизнь там, где темный цвет кожи доставлял меньше проблем. Сиэтл в какой-то степени подходил под это определение, ведь тут хотя бы не встречалось питьевых фонтанчиков, доступных только белым, как это было на Юге. Впрочем, на Северо-Западе афроамериканцы также сталкивались c дискриминацией, хоть и с менее явной, но все же ограничивающей возможности. В Сиэтле чернокожие жили в так называемом Центральном районе, площадью четыре квадратных мили (около 10 км². – Прим. пер.), в котором находились одни из самых старых и ветхих домов города. За пределами этого района домовладельцы редко сдавали жилье афроамериканцам, а во многих городках и поселках действовали законы, запрещающие продажу недвижимости не белым.

Несмотря на то что темнокожие были ограничены в выборе жилья, они смогли извлечь некоторую выгоду из этой фактической сегрегации Сиэтла. В Центральном районе они создали сплоченную общину, среди жителей которой процветали тесные соседские связи и гордость за свою этническую принадлежность. «Это было достаточно маленькое сообщество, поэтому даже если вы не знали какого-то человека, вы точно знали членов его семьи», – вспоминала Бетти Джин Морган, старожил района. Центр Сиэтла был также домом для коренных американцев, иммигрантов из Китая, Италии, Германии, Японии и Филиппин. Местные школы пестрели представителями разных национальностей. В районе проживало достаточно этнических и религиозных меньшинств, чтобы его стали считать центром мультикультурализма, уникального в те годы не только для Сиэтла, но и для всех Соединенных Штатов. Историк Эстер Холл Мамфорд назвала свою книгу об истории афроамериканцев в Сиэтле «Калебас», отсылая к традиции приготовления пищи в огромной кастрюле, достаточно большой, чтобы накормить всю деревню. Эта метафора прекрасно характеризует Центральный район Сиэтла в первой половине ХХ века, инклюзивный и независимый. Прочные социальные связи и теплое чувство равенства оказали сильное влияние на всех, кто в нем вырос.

У черного сообщества Сиэтла были собственные газеты, рестораны, магазины и, что самое замечательное, собственный район развлечений с центром на Джексон-стрит. В его ночных клубах и игорных домах выступали всемирно известные джазовые и блюзовые исполнители. Эта сцена принимала стольких звезд, что редактор одной газеты сравнил ее со Стейт-стрит в Чикаго и Бил-стрит в Мемфисе. Хотя Престон и Кларисса Джетер не были завсегдатаями клубов на Джексон-стрит, молодость их детей, а впоследствии и внука, Джими Хендрикса, пройдет на фоне этого красочного и яркого мира подполья.

Самой большой проблемой для чернокожих в Сиэтле был поиск достойной работы. Белое сообщество во многом толерантно относилось к афроамериканцам, однако темнокожим были доступны только профессии в сфере услуг: повар, официант, носильщик багажа и тому подобное. По знакомой схеме Престон Джетер стал портовым грузчиком на период забастовок (обычно эту работу выполняли только белые). Кларисса нашла место в качестве домашней прислуги. По переписи 1910 года, на этой должности работало 84 % афроамериканок в Сиэтле. Кларисса, как и большинство чернокожих матерей того времени, начала нянчить белых детей тогда, когда у нее родился собственный ребенок.

В течение следующих десяти лет у Клариссы родилось восемь детей, двое из которых умерли в младенчестве, а еще двое были отданы на усыновление. Люсиль, младшая из детей Джетер, родилась в 1925 году на восемь недель раньше срока. Из-за осложнений, вызванных опухолью, а также в результате послеродовой депрессии Кларисса осталась в больнице на шесть месяцев. Престону на тот момент было пятьдесят лет, он страдал от собственных проблем со здоровьем и не мог заботиться о семье, поэтому воспитанием девочки занялись три старшие сестры Люсиль – Нэнси, Гертруда и Долорес. Медсестры привезли ее домой в один из декабрьских дней, когда Сиэтл накрыла сильная метель. «Им пришлось очень осторожно подниматься с ней на холм перед нашим домом, – вспоминала Долорес Холл, которой в то время было четыре года. – Я взяла ее на руки, и медсестры сказали: «Будь осторожна, потому что это твоя новая сестра»».

В течение нескольких следующих лет Джетеры столкнулись со множеством трудностей. Из-за того что Кларисса постоянно попадала в больницу, страдая от проблем с физическим и психическим здоровьем, детей отправили под опеку к большой немецкой семье, жившей на небольшой ферме к северу от Грин-Лейка. В этом преимущественно белом районе их часто принимали за цыган, еще одно этническое меньшинство, которого избегал белый Сиэтл.

Когда Люсиль исполнилось десять, семья снова стала жить вместе в Центральном округе. В подростковом возрасте у Люсиль были удивительно красивые глаза и гибкое тело. «У нее были длинные густые темные волосы и красивая широкая улыбка», – вспоминала Лорин Локетт, ее лучшая подруга в младших классах средней школы. Престон и Кларисса особенно опекали дочку, и только в пятнадцать разрешили ей ходить на танцы. Симпатичная и жизнерадостная Люсиль уже тогда обращала на себя внимание. «Она была красивой девушкой и очень хорошо танцевала, – вспоминал Джеймс Прайор. – У нее были довольно светлая кожа и красивые волосы. Она могла бы сойти». «Сойти» в афроамериканском жаргоне означало кого-то с достаточно светлой кожей, чтобы можно было сойти за белого. Это была своеобразная афера, которая открывала дорогу к профессиям, недоступным большинству чернокожих. Даже в афроамериканском сообществе того времени более светлая кожа и прямые волосы считались признаком красоты, а Люсиль обладала и тем и другим.

По общему мнению, пятнадцатилетняя Люсиль была правильной и немного незрелой девушкой. Она была одарена музыкальным талантом и умела петь. Время от времени она участвовала в любительских конкурсах и в одном из них выиграла приз в пять долларов. Наибольшую радость ей приносил танец в клубе с хорошим партнером. Однажды ночью в ноябре 1941 года Люсиль остановилась у дома одноклассницы по пути на танцы в Вашингтон-холл. Ей только что исполнилось шестнадцать, и она училась в средней школе. Как и любая школьница, она с нетерпением ждала концерта, в тот вечер выступал легендарный джазовый пианист Фэтс Уоллер. У ее подруги гостил молодой человек из Канады. «Люсиль, – обратилась к ней одноклас-сница, – познакомься с Элом Хендриксом».

Глава 2
Ведро крови
Ванкувер, Британская Колумбия
1875–1941

«Она работала в месте под названием Bucket of Blood (англ. «Ведро крови». – Прим. пер.). Там всегда происходили драки и поножовщина. Это было неспокойное местечко».

Дороти Хардинг

Когда в конце 60-х годов к Джими Хендриксу пришла первая слава, его фамилию в газетах часто писали с ошибкой: «Hendricks» вместо «Hendrix». Хендрикс счел это элементом шоу-бизнеса, который коверкает имена. На самом деле фамилия семьи до 1912 года действительно была «Hendricks», пока его дед не сократил ее до «Hendrix».

Среди предков Джими по отцовской линии, также как и по линии матери, были рабы, рабовладельцы и индейцы чероки. Дед Джими по отцовской линии, Бертран Филандер Росс Хендрикс, родился в городе Эрбана, штат Огайо, через год после окончания Гражданской войны. Он был рожден вне брака от межрасовой связи его матери, бывшей рабыни, и белого торговца, который когда-то ею владел. Мать назвала его в честь рабовладельца, надеясь, что отец примет ребенка, но этого так и не произошло. Когда Бертран подрос, он устроился работником сцены в труппу варьете в Чикаго. Там он встретил Нору Мур, и они поженились. Прабабушка Норы была чистокровной чероки. Этот факт, наряду с родословной Джетеров, сделал Джими Хендрикса как минимум на одну восьмую коренным американцем.

В 1909 году Нора и Бертран приехали в Сиэтл. Их труппа, The Great Dixieland Spectacle, все участники которой были афроамериканцами, выступала на всемирной выставке Аляска – Юкон – Тихий океан в Вашингтонском университете. Пара провела в городе лето, а после переехала в Канаду – в Ванкувер, провинция Британская Колумбия, к северу от границы с Вашингтоном. Из-за небольшого спроса на черный театр-варьете Бертран стал зарабатывать разнорабочим и слугой. В Ванкувере этнических меньшинств было даже меньше, чем в Сиэтле, город был настолько белым, что это казалось странным. Пара поселилась в Стратконе, иммигрантском районе, который также был центром бутлегерства и проституции и назывался местными «квадратной милей греха».

За первые шесть лет брака у Норы и Бертрана родилось трое детей: Леон, Патрисия и Франк. В 1919 году у них родился четвертый и последний ребенок, Джеймс Аллен Хендрикс, отец Джими. При рождении у Эла, как его всегда называли, было по шесть пальцев на каждой руке. Мать сочла это дурным предзнаменованием. Она отрезала лишние пальцы натянутой шелковой нитью, но те снова отросли. Став взрослым, Эл иногда пугал друзей Джими, показывая им свои дополнительные миниатюрные пальцы с крошечными ногтями.

Как и все чернокожие канадские семьи той эпохи, Хендриксы пытались пробиться в условиях, в которых самые высокооплачиваемые рабочие места предназначались для белых. В 1922 году местное убийство вызвало волну антиафроамериканских настроений, и Бертран потерял работу уборщика туалета, одну из немногих профессий, доступных для всех рас. В конце концов его наняли стюардом на поле для гольфа, и он занимал эту должность до самой смерти в 1934 году.

Из-за смерти Бертрана и ранней гибели старшего сына Леона семья была вынуждена выживать на социальные пособия от Canadian Relief и в конце концов продать свой дом. Хендриксы переехали в ветхий дом нового бойфренда Норы на улице Ист-Джорджия. Именно там, в комнате, которую Эл делил со своим братом Фрэнком и пансионером, он и вырос. Одним из немногих удовольствий для него в тот период было прослушивание «Полуночной охоты» – радиошоу, в котором звучали главные хиты. В шестнадцать Эл пришел на выступление Дюка Эллингтона и во время танца его сфотографировал корреспондент Vancouver Sun. Увиденная фотография самого себя в газете была одним из немногих ярких воспоминаний из детства Эла.

Повзрослев, Эл стал регулярно участвовать в танцевальных конкурсах. Он всегда хвастался, что в те времена мог подбросить партнершу в воздух и эффектным движением протянуть ее между ног. Тем не менее в Канаде было так мало чернокожих женщин (встречаться с белой в Ванкувере для него было опасно), что Эл чувствовал себя брошенным на произвол судьбы. Он устроился на работу в ресторан Chicken Inn, в то время это место было центром черной культуры города. В перерывах между разносом блюд он исполнял танцевальные номера, его выступления регулярно срывали овации.

В восемнадцать Элу предложили драться за деньги. Он был коренастым и мускулистым, но даже когда он повзрослел, его рост составлял всего пять футов шесть дюймов (около 168 см. – Прим. пер.). Боксерский промоутер отвел его в Crystal Pool в Сиэтле, где Эл провел свой первый бой в полусреднем весе. Он дошел до финала, но проиграл, когда обнаружил, что обещанная зарплата была всего лишь уловкой. Хуже, чем поражение, был случай в отеле Moore, где ему и другому чернокожему боксеру сказали, что бассейн предназначен только для белых. Так что они просто наблюдали, как в нем плавали остальные члены команды.

Вернувшись в Ванкувер, Эл откликался на все предложения о работе. Он неоднократно пытался устроиться носильщиком на железной дороге, но ему говорили, что он слишком низкий, хотя никаких требований к росту не было. В конце концов он уехал из Канады в Сиэтл, надеясь, что там его шансы найти работу будут выше и что среди большего количества чернокожего населения он сможет найти девушку.

Он приехал в Сиэтл в 1940 году с 40 долларами в кармане. Его первая постоянная работа была в ночном клубе Ben Paris: он убирал со столов и начищал обувь. Наконец он устроился на чугунолитейный завод. Это был тяжелый физический труд, но за него хорошо платили. В то время Эл чувствовал себя счастливым лишь на танцполе, именно в танце он на время забывал обо всех тревогах. Обычно в клуб он надевал коричневый костюм зут в белую полоску, а поверх – бежевое однобортное пальто до колен. Он был одет в него и в ту ночь, когда впервые встретил шестнадцатилетнюю Люсиль Джетер.

Когда Люсиль познакомилась с Элом, она училась в девятом классе. Хотя она была красоткой, опыта в отношениях она не имела, Эл стал ее первым парнем. Его канадское происхождение интриговало Люсиль, но оно также сделало его чужаком для афроамериканского сообщества Сиэтла. «Люди в Сиэтле были заносчивы по отношению к выходцам из Канады», – вспоминала Долорес Холл. Отсутствие у Эла знакомых в Сиэтле оказывалось частой причиной для ссор. То, что у Люсиль было много друзей и она была невероятно красивой, вызывало у Эла приступы сильной ревности. «Эл был очень мускулистым парнем, – вспоминал Джеймс Прайор. – Из-за этого все держались от Люсиль подальше. У него был вспыльчивый характер, и он не боялся его проявлять. Если кто-то и бегал за ней, то уж точно не публично, потому что Эл убил бы всех ухажеров».

Эл и Люсиль сходили на несколько свиданий, после чего их отношения укрепила доброта девушки. Когда Эла госпитализировали с грыжей, Люсиль вызвалась волонтерить в больнице. После выписки Эл начал официально ухаживать за Люсиль, регулярно навещая ее родителей, как того требовали правила того времени. Родителям Люсиль Эл нравился, но они не воспринимали его всерьез, потому что считали, что их дочь еще слишком юна, чтобы иметь серьезные отношения с мужчиной.

Эл потерял работу литейщика, но устроился в бильярдную. Он расставлял шары, когда услышал, что японцы напали на Перл-Харбор. 22-летнего Эла точно призвали бы, поэтому с наступлением войны их с Люсиль отношения стали развиваться стремительнее. К концу февраля она забеременела, что можно считать своего рода подвигом, ведь Эл в тот период жил в общежитии, в которое не пускали женщин. Когда Люсиль рассказала о беременности родителям, они пришли в ярость. «В семье ее считали малышкой, никто этого не ожидал», – вспоминала Долорес.

Немного стесняясь, Эл сказал Джетерам, что женится на их дочери, но это не успокоило Престона, который безуспешно пытался отговорить Люсиль от брака. Пара расписалась в здании суда округа Кинг, а через три дня Эла забрали в армию. После его отъезда Люсиль, несмотря на то что была замужем и ждала ребенка, продолжала ходить в школу, успешно скрывая два этих факта от одноклассников. Она была настолько худой, что беременность стала очевидной лишь спустя месяцы; что до замужества, то Эл был слишком беден, чтобы купить ей кольцо. С ребенком на подходе и без средств к существованию Люсиль надеялась окончить среднюю школу. Но как-то днем, когда прозвенел звонок, она оставила свои учебники на парте и больше никогда за ними не вернулась.

В течение нескольких месяцев Люсиль продолжала жить в доме родителей, хотя их отношения и стали напряженными из-за ее положения. Джетеры испытывали финансовые трудности и жили на пособие, они были не в состоянии содержать безработную беременную дочь. В конце концов Люсиль устроилась официанткой в буйном клубе на Джексон-стрит. Ей приходилось лгать о своем возрасте, но в таких клубах, как печально известный Bucket of Blood, на законы никто не обращал внимания. В перерывах между разливом алкоголя Люсиль развлекала посетителей. «Она пела, – вспоминала Долорес Холл, – и мужчины оставляли ей чаевые, потому что ее голос был очень хорош».

Работая в Bucket of Blood, Люсиль стала частью того, что хипстеры называли «главным стержнем». «Этот термин использовался для описания места, где кипела жизнь и происходили все события, – объяснял Боб Саммеррайз, один из первых чернокожих диджеев Сиэтла, владевший музыкальным магазином по соседству. – Вы приезжали в новый город и первым делом спрашивали: «Где тут главный стержень?» Это было дикое место. Сутенеры, шлюхи, картежники, торговцы наркотиками, наркоманы – сюда приходили успешные черные «бизнесмены», чтобы развлечься или выпить». На углу Четырнадцатой авеню и Джексон-стрит однорукий газетчик по прозвищу Неспящий сутки напролет выкрикивал новостные заголовки. В этом районе всегда что-то происходило, и просто сказать, что вы направляетесь на Джексон-стрит, означало дать собеседнику представление не только о ваших намерениях, но и о вашей морали. Конечно, это была совсем другая сторона черной культуры. Она отличалась от церковной общины, в которой выросла Люсиль. Девушку быстро очаровали многочисленные экзотические клубы Джексон-стрит.

«Главный стержень» был по совместительству и главным центром ритм-н-блюза в городе. В клубах вроде Black & Tan, Rocking Chair и Little Harlem Nightclub процветал красочный и богатый тайный мир, неведомый большинству белых. Джимми Огилви, позже ставший фронтменом The Dynamics, посетил Джексон-стрит в подростковом возрасте и узнал, что белый цвет кожи не такая уж большая помеха, в отличие от неправильной одежды. «Все носили костюмы зут, широкополые шляпы и лакированные туфли, – вспоминал он. – В клубы пускали только тех, кто был одет должным образом. Владельцам было плевать на то, что ты белый; они просто хотели, чтобы ты выглядел модно и умел танцевать. Приходилось быть галантным и элегантным».

Для красивой шестнадцатилетней Люсиль Джетер-Хендрикс работа на Джексон-стрит стала событием, изменившим жизнь. Поначалу ей не хватало сноровки, но она схватывала все на лету. Долорес заметила, что работа «ожесточила» сестру, но также открыла перед ней новые горизонты. В «главном стержне» она чувствовала себя как рыба в воде, она знала его обывателей, а они знали ее, в то время как в более спокойном мире Центрального района, где жили родители, Люсиль больше никогда не чувствовала себя комфортно. С тех же пор она больше не ощущала уюта традиционного мира Эла Хендрикса, который уже тогда казался ей далеким воспоминанием.

В конце лета 1942 года беременность Люсиль стала заметна, поэтому она больше не могла работать. К осени она переехала к подруге семьи Дороти Хардинг. Хардинг была всего на семь лет старше Люсиль, но уже в одиночку воспитала троих детей (позднее у нее родятся еще шестеро). Она была одной из первых афроамериканок, работавших на верфи в Сиэтле – месте, которое до войны было закрыто не только для чернокожих, но и для женщин. Что еще более важно, мир Хардинг был чем-то средним между «главным стержнем» и Центральным районом. Она ходила в церковь каждое воскресенье, но любила музыку и мужчин – один из ее детей был результатом недолгой связи с певцом Джеки Уилсоном. Люсиль переехала к Хардинг на последних месяцах беременности. «Она называла меня своей тетушкой, – вспоминала Хардинг. – А я заботилась о ней».

Ненастной ноябрьской ночью, когда начались роды, Люсиль была у Дороти. Они поспешили в больницу, и девушка быстро разродилась. Ребенок появился на свет в 10:15 утра 27 ноября 1942 года. Все были убеждены, что мальчик был самым милым малышом, которого они когда-либо видели. Той ночью Долорес дала ему прозвище Бастер, в честь Бастера Брауна, героя одноименного комикса Ричарда Аутколда, а также названия бренда детской обуви. Позже говорили, что Джими получил это прозвище в честь Ларри Бастера Крэбба, актера, сыгравшего Флэша Гордона в обожаемом Джими киносериале. Сам Джими рассказывал эту версию истории, но он не знал, что это имя ему дали задолго до того, как он смог бы проскользнуть на утренний сеанс. На протяжении всей жизни большинство родственников и соседей из Сиэтла называли его именем озорного персонажа газетных комиксов.

Отчасти прозвище использовали, чтобы избежать официального имени, которое выбрала Люсиль: Джонни Аллен Хендрикс. Имя Джонни не было распространенным ни в ее семье, ни в семье Эла, поэтому оно всю жизнь заставляло Эла задаваться вопросом об отцовстве: он был уверен, что жена назвала сына в честь Джона Пейджа, портового грузчика, снимавшего комнату у Дороти Хардинг. Хардинг отрицала связь Пейджа с Люсиль до ее родов, но в какой-то момент их отношения явно получили развитие. Люсиль действительно могла назвать ребенка в честь Пейджа, но это также могло быть простым совпадением, поскольку имя Джон было самым популярным именем для мальчика в 1942 году. В любом случае никто не называл ребенка Джонни, даже сама Люсиль. Это было первым из трех официальных имен, которые Джими Хендрикс будет иметь в течение своей жизни.

Эл узнал о рождении сына из телеграммы от Долорес. Когда Люсиль наконец отправила Элу фотографию с ребенком, сидящим у нее на коленях, она подписала ее «Ребенок и я», не называя сына по имени. Другой снимок, который сделала Долорес, был подписан так: «Моему папочке с любовью, Малыш Хендрикс». На обороте Долорес написала: «Дорогой Аллен, вот, наконец, фотография твоего маленького мальчика Аллена Хендрикса. Ему ровно два месяца и три недели. Он выглядит вдвое старше, не так ли? Я надеюсь, с тобой все в порядке. Долорес Холл».