Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»

Во время стоянки в Мальдонадо я собрал несколько четвероногих, восемьдесят видов птиц и много пресмыкающихся, в том числе девять видов змей. Из крупных туземных млекопитающих в настоящее время существует только один вид оленя, но зато он очень многочислен и встречается небольшими стадами в местах, прилегающих к Ла Плате и к северной Патагонии.

Если ползком подобраться к стаду, то олени сами подходят к человеку и с любопытством его рассматривают. Таким образом я сам убил трех животных из одного стада. Однако, несмотря на их доверчивость и любопытство, олени очень боятся верховых. Здесь никто не ходит пешком, и олень видит в человеке врага только тогда, когда человек сидит на лошади и притом с бола в руке. В Байа Бланка, новом поселении северной Патагонии, я с удивлением заметил, что олени совершенно не боятся ружейных выстрелов. Однажды я стрелял в оленя десять раз сряду, и каждый раз он гораздо больше удивлялся тому, что пуля бороздит землю, чем звукам выстрела. Так как у меня не было больше пороха, то я поневоле встал, – немалый стыд для охотника, который может бить птиц налету, – и кричал до тех пор, пока олень не убежал.

Самая замечательная особенность этого животного заключается в нестерпимо сильном и неприятном запахе, который издают самцы. Описать его нет возможности; когда я снимал шкуру с экземпляра, который находится теперь в зоологическом музее, меня несколько раз чуть не стошнило. Шкуру я принес домой в шелковом носовом платке. Этот платок был тщательно выстиран, и я стал его употреблять по-прежнему. Разумеется, после этого его стирали достаточно часто, но в течение года и семи месяцев каждый раз, как мне приходилось развертывать этот платок, я явственно слышал олений запах. Это удивительный пример прочности вещества, которое, в сущности, должно быть весьма тонко и летуче. Часто мне случалось распознавать в воздухе этот запах за полмили от стада, если ветер дул с его стороны. Мне кажется, что запах самца всего сильнее в то время, когда его рога вполне развились и освободились от покрывавшей их кожи. Конечно, в это время мясо его совершенно негодно в пищу; но гаучосы уверяют, что если его на некоторое время зарыть в землю, то запах пропадает. Я где-то читал, что жители островов на севере Шотландии поступают таким же образом с вонючим мясом приморских птиц, питающихся рыбой.

Отряд грызунов представлен здесь очень разнообразно. Самый крупный из всех грызунов – водосвинка – встречается в большом количестве. Одна из них, застреленная мною около Монтевидео, весила девяносто восемь фунтов; длина ее от конца морды до короткого тупого хвоста равнялась трем футам и двум дюймам, а в обхвате она имела фут и восемь дюймов. Эти большие грызуны появляются иногда на островах в устье Ла Платы, где вода совершенно соленая; но они гораздо многочисленнее на берегах пресных озер и рек. Близ Мальдонадо они всегда живут по три и по четыре вместе. Днем они или лежат между водяными растениями, или открыто пасутся на зеленых лугах. Издали своим цветом и походкой они напоминают свиней; но когда они сидят на задних лапках к внимательно смотрят одним глазом на какой-нибудь предмет, то всего более похожи на родственных им кроликов и морских свинок. Спереди и сбоку их голова имеет довольно странный и даже смешной вид из-за необыкновенно развитых челюстей^[2].

В Мальдонадо водосвинки очень смирны; подвигаясь осторожно, я мог подойти на расстояние трех ярдов к четырем взрослым экземплярам. Такая доверчивость может быть объяснена тем, что здесь уже несколько лет нет ягуаров, а гаучосы пренебрегают охотой на водосвинок. По мере того, как я приближался к ним, свинки издавали особый, свойственный им звук, нечто вроде слабого, отрывистого хрюканья, которое они, по-видимому, производят, внезапно выдыхая из себя воздух. Звук этот всего более похож на то хриплое ворчание, которое испускают большие собаки, собираясь залаять. Несколько минут я стоял на расстоянии одного шага от водосвинок и смотрел на них; они тоже смотрели на меня и не трогались с места, потом вдруг с величайшей поспешностью кинулись в воду, издавая в то же самое время свое хрюканье. Проплыв несколько времени под водою, они снова показались на поверхности, высовывая, однако, только верхнюю часть головы.

Я слышал, что детеныши сидят у самки на спине, когда она плывет. Этих животных очень легко набить в большом количестве, но шкуры их почти не имеют цены, а мясо невкусно. На островах реки Параны их страшно много, и ими обыкновенно питаются ягуары.

Водятся здесь и туку-туку. Это очень интересное маленькое животное, которое можно назвать грызуном с нравами крота. В некоторых местах страны туку-туку чрезвычайно много, но добыть их трудно, – кажется, что они никогда не выходят из-под земли. При входе в свою норку туку-туку, как и крот, набрасывает кучу земли, но только несколько меньшую. Иногда земля бывает так подрыта этими животными даже на довольно большом расстоянии, что лошадь проваливается выше щеток.

Кажется, туку-туку живут обществами: человек, которому я поручил достать мне несколько экземпляров, поймал шестерых разом и говорил мне, что это вовсе не редкость. По нравам своим туку-туку принадлежат к ночным животным, питаются они корнями растений; свои неглубокие, но длинные ходы они прокладывают, отыскивая эту пищу. Зверек этот известен всем по тому особому звуку, который он производит под землей. Этот звук чрезвычайно поражает того, кто его слышит впервые, – сразу не разобрать, откуда он идет и кто его производит. Этот необыкновенный звук состоит из отрывистых, но нерезких носовых хрюканий, повторяющихся очень быстро четыре раза сряду^[3]. В подражание этому звуку зверек и называется здесь туку-туку. В тех местах, где этих животных много, хрюканье можно услышать в любое время дня и иногда как раз у себя под ногами.

В комнате туку-туку ворочается медленно и неловко, – вероятно, оттого, что задние ноги у него слишком выворочены наружу; точно так же он не может вспрыгнуть даже на самое маленькое отвесное возвышение, потому что во впадине бедренной кости у него недостает одной связки. Попытки этих животных спастись всегда отличаются глупостью; если их рассердить или пугнуть, они тотчас издают свое «туку-туку». Из тех, которых я держал у себя живыми, некоторые с первого же дня стали ручными и не пробовали ни убегать, ни кусаться; другие были немножко более дикими.

Человек, который ловил для меня туку-туку, уверял, что он не раз находил их совершенно слепыми. Экземпляр, сохраненный мною в спирте, был тоже слепой. Некоторые думают, что это результат воспаления мигательной оболочки глаза. При жизни этого животного я держал палец на полдюйма от его головы, и он ничего не замечал, хотя ходил по комнате нисколько не хуже зрячего. Так как все они живут под землею, то слепота, так часто встречающаяся между ними, не может быть для них тягостной; но как-то странно видеть у животного орган, так часто подверженный болезни.

Ламарк был бы восхищен этим фактом, если бы знал его, когда высказывал свои соображения (в данном случае более близкие к истине, чем обычно) о постепенно приобретаемой слепоте у слепыша – грызуна, также живущего под землей, – и у протея – земноводного, живущего в темных пещерах, наполненных водою; у этих животных глаза находятся почти в зачаточном состоянии и покрыты волокнистой перепонкой и кожей.

У обыкновенного крота глаза чрезвычайно малы, но вполне развиты, хотя многие анатомы и сомневаются в том, чтобы они были соединены с настоящим зрительным нервом. Зрение у крота, конечно, плохое, но, вероятно все-таки помогает ему, когда он выходит из норки. У туку-туку, который, кажется, никогда не выходит на поверхность земли, глаза больше, но часто слепнут и становятся бесполезными, что, впрочем, не причиняет животному никакого неудобства. Без сомнения, Ламарк сказал бы, что туку-туку теперь в том переходном состоянии к слепоте, в котором находятся слепыш и протей.

На холмистых зеленых равнинах вокруг Мальдонадо водится множество разных птиц. Во-первых, несколько видов из семейства, сходного с нашими скворцами; из них особенно замечателен молотрус. Молотрусов часто видишь на спине у лошади или коровы. Иногда же они усаживаются на изгороди и, охорашиваясь на солнышке, начинают петь или, вернее, свистать. Издаваемые ими звуки однообразны; как будто пузырьки воздуха быстро выходят через узкое отверстие, находящееся под водой. Я читал, что эта птица, как и наша кукушка, кладет свои яйца в чужие гнезда. Местные жители говорят, что здесь, действительно, есть птица с такими нравами, а мой коллектор, человек дельный и аккуратный, нашел в гнезде здешнего воробья яйцо, которое было крупнее остальных и отличалось от них своим цветом и формой. В Северной Америке существует другой вид молотруса. У него также привычки кукушки; во всем остальном он очень похож на молотруса, который встречается в Ла Плате, вплоть до того, что также садится на спину домашним животным. Единственная разница между обоими видами та, что североамериканский несколько меньше и что перья и яйца его имеют слегка другую окраску. Такое большое сходство в строении и повадках представителей двух видов, живущих на противоположных концах громадного материка, хотя и встречается очень часто, кажется удивительным.

Из всех птиц, кроме кукушки, только эти два вида молотруса могут быть названы настоящими паразитами, то есть такими, которые приживаются к другому животному, пользуются его теплотой для вывода своих детенышей, питаются его кормом и, наконец, в раннем периоде своего существования вполне зависят от существования своих приемных родителей. Замечательно, что некоторые из видов кукушек и молотрусов сходны только в этом странном способе обеспечения своего потомства, между тем как во всех других отношениях они совершенно различны: молотрус, как и наш скворец, чрезвычайно общителен и живет в открытых местах без всяких хитростей и уловок; кукушка же, как известно, очень дика, держится в лесу в самых уединенных местах и питается плодами и гусеницами. По строению своему эти птицы также крайне различны.

Для того, чтобы объяснить странную привычку кукушки класть яйца в чужие гнезда, прибегали к разным теориям, и, кажется, только один орнитолог угадал истину: он заметил, что самка кукушки, по наблюдениям многих натуралистов, кладет от четырех до шести яиц; кладет их не сряду, а с промежутками. При таком порядке вещей кукушка должна была бы или садиться на все яйца зараз, и тогда первые из снесенных ею яиц успели бы к этому времени испортиться, или ей пришлось бы высиживать поочередно каждое яйцо или каждую пару яиц по мере того, как она их несет. Но тогда ей бы не хватило времени на то, чтобы высидеть все яйца.

Я твердо убежден в справедливости этого воззрения, тем более что сам пришел к подобному заключению относительно южноамериканского страуса. Самки страусов живут, так сказать, паразитами в своем кругу; каждая из них раскладывает свои яйца в гнездах нескольких других самок, весь же труд высиживания, подобно приемным родителям кукушки, берет на себя самец.

Упомяну еще только о двух интересных своими нравами птицах, очень распространенных в Ла Плате, о представителях большого американского подсемейства тиранов-мухоловок. Охотясь в поле, я часто видел, как тиран-мухоловка парит подобно соколу, а потом быстро перелетает на другое место. Когда она неподвижно висит в воздухе, ее даже на близком расстоянии легко принять за хищную птицу, но по силе и быстроте полета она далеко уступает соколу. Иногда мухоловка садится около воды, подобно зимородку, и неподвижно выжидает, когда какая-нибудь рыбка подплывет к берегу, тогда она хватает ее. Этих птиц часто держат в клетках или даже на птичьих дворах, подстригая им крылья. Они скоро делаются ручными и очень забавны со своими лукавыми и своеобразными ухватками, похожими на ухватки обыкновенной сороки. Полет их неровный и волнообразный, потому что голова и клюв у этой птицы сравнительно с телом очень тяжелые. Вечером мухоловка часто садится на кусты около дороги и беспрерывно повторяет один и тот же резкий, но приятный крик, в котором как будто слышится человеческая речь. Испанцы утверждают, что эта птица говорит: «Bien te veo» (я хорошо тебя вижу), и они так ее и называют – бентеви.

Другая птица – туземцы называют ее каландрией – замечательна тем, что она поет лучше, чем все здешние птицы. По моим наблюдениям, это почти единственная птица Южной Америки, которая садится с явным намерением петь. Она щебечет вроде нашей камышевки, но только гораздо громче, издавая резкие, иногда очень высокие звуки. Поет она только весной. В остальное время года ее крик резок и нисколько не мелодичен. В окрестностях Мальдонадо эти птички очень смелы; они постоянно летают стаями около сельских домов, чтобы поклевать мясо, вывешенное для просушки на шестах или стенах. Если какая-нибудь другая маленькая птичка вздумает принять участие в пиршестве, каландрии тотчас отгоняют ее прочь.

Человека, привыкшего к европейским птицам, поражают южноамериканские стервятники, – поражают и многочисленностью, и дерзостью, и отвратительными повадками. К числу их относятся несколько видов: каракара, гриф-индейка, галлинасо и кондор. Каракар по особенностям их строения относят к орлам; но как мало эта птица достойна столь почетного звания! Она похожа на наших ворон, сорок и воронов, которых она здесь заменяет, – эти птицы, рассеянные по всему земному шару, не водятся в Южной Америке.

Начнем с бразильской каракары. Это очень часто встречающаяся птица, и пределы ее географического распространения чрезвычайно обширны; всего больше каракар в зеленых саваннах Ла Платы, где их называют карранча; нередко встречается она и в бесплодных равнинах Патагонии. В пустынной полосе между реками Негро и Колорадо каракары всегда держатся близ дороги и пожирают трупы животных, погибших от усталости и жажды. Птица эта водится в открытых и сухих местах на бесплодных берегах Тихого океана, но ее встречают также и во влажных, дремучих лесах западной Патагонии и на Огненной Земле.

Два вида каракар, карранча и чиманго, держатся всегда стаями около селений и скотобоен. Когда падет какое-нибудь животное, пировать начинают галлинасо, а обгладывают кости карранчи и чиманги. Хотя эти птицы едят вместе, живут они далеко не дружно. Когда карранча сидит спокойно на земле или дереве, чиманго летает из стороны в сторону, вверх и вниз и всячески старается ударить своего более сильного сородича. Карранча мало обращает на это внимания и только отворачивает голову. Карранчи часто собираются в стаи, но живут в одиночку или чаще парами.

Говорят, что карранчи очень сильны и воруют множество яиц. Кроме того они, вместе с чиманго, склевывают струпья с болячек на спинах лошадей и мулов. Какое отвратительное зрелище представляет собой несчастное животное, с вытянутыми ушами и выгнутой спиной, и парящая над нею хищная птица, которая на расстоянии какого-нибудь ярда высматривает свое отвратительное лакомство! Эти лжеорлы очень редко убивают живую птицу или животное. Их коршунья привычка есть падаль знакома всякому, кому случалось засыпать в пустынных равнинах Патагонии: проснувшись, всегда увидишь на каждом из окрестных холмов по крайней мере по одной такой птице, которая терпеливым, но зловещим оком всматривается в предполагаемую добычу. Это одна из особенностей здешнего ландшафта, и она, конечно, знакома и памятна всякому, кто здесь путешествовал. За каждой партией охотников следует стая этих птиц.

Когда карранчи наедятся, их голый зоб сильно надувается. В это время, да и вообще, пожалуй, карранча ленивая, смирная и трусливая птица. Полет у нее медленный и тяжелый, как у английского грача. Она редко парит, но раза два мне случалось видеть карранчу, свободно плавающую в воздухе на большой высоте. Она бегает (но не скачет), как многие птицы того же рода, только не так быстро. По временам карранча становится криклива; крик ее громкий, резкий и совершенно особенный. Испуская этот крик, птица всё более и более закидывает голову назад, так что макушка ее наконец почти касается нижней части спины, а широко разинутый клюв смотрит вверх; я сам не раз видел их в этом странном положении, с закинутыми назад головами.

Могу прибавить еще, что карранча питается червями, моллюсками, слизнями, кузнечиками и лягушками, убивает ягнят, разрывая их пуповину, а также преследует галлинасо и гоняется за ним до тех пор, пока последний не изрыгнет только что съеденную падаль. Говорят, что карранчи собираются по пяти или шести штук для охоты за какою-нибудь большой птицей, например, за цаплею. Все эти факты доказывают, что эта птица довольно сметлива.

Чиманго гораздо меньше карранчи. Это вполне всеядная птица. Она ест даже хлеб. Меня уверяли, что чиманго наносит чувствительный вред картофельным посевам на острове Чилоэ, вырывая только что посаженные клубни. Из всех птиц, питающихся падалью, она дольше всех остается на острове, и часто можно видеть, как она сидит внутри ребер мертвого животного, точно в клетке. Другой вид той же птицы – новозеландский чиманго – чрезвычайно распространен на Фолклендских островах. Эти птицы питаются падалью и морскими животными; на скалистом острове Рамирес море – единственный источник их существования.

Птицы эти необыкновенно дерзки, бесстрашны и держатся близ домов, поедая всякие отбросы. Если охотники убьют какое-нибудь животное, немедленно собирается множество этих птиц; они садятся вокруг, смотрят и терпеливо ждут своей очереди. Когда они наедятся, их голый зоб сильно выдается вперед и придает им отвратительный вид. Они очень охотно нападают на раненых птиц. Раненый баклан, прилетевший к берегу, был немедленно схвачен хищниками и добит их клювами. «Бигль» был у Фолклендских островов только летом, но офицеры корабля «Эдвенчер», которые стояли здесь зимой, рассказывают много удивительных примеров смелости и хищности этих птиц. Я сам видел, как они бросились на собаку, спавшую возле одного из нас, а на охоте мы с трудом отбивали от них раненых гусей. Рассказывают, что, собираясь по нескольку вместе (в этом отношении они похожи на карранчей), они садятся у входа в кроличью норку и сообща бросаются на кролика, как только он из нее показывается. Пока мы стояли в гавани, чиманго постоянно прилетали на корабль, и нужно было внимательно следить за тем, чтобы они не сорвали на снастях кожи или не унесли с кормы говядину и дичь.

Эти птицы очень лукавы и любопытны: они подбирают с земли всякую всячину; один раз они унесли за целую милю лакированную черную шляпу, а в другой – пару тяжелых шаров, употребляемых для ловли скота. Один их моих спутников поплатился очень дорогой для него вещью: они украли у него маленький компас в красном сафьяновом футляре. Чиманги драчливы и очень задорны; в порывах злобы они своими клювами вырывают траву из земли. Чиманго не живут обществами; не парят в высоте, полет у них тяжелый и неуклюжий; зато они бегают очень скоро, почти как фазаны. Они очень шумливы и кричат на несколько ладов; один из этих неприятных звуков похож на крик английского грача, отчего моряки и называют их грачами. Любопытно что, когда чиманго кричат, они закидывают голову вверх и назад, точно так, как это делают карранчи. Гнезда чиманго вьют только на скалистых береговых утесах мелких островов, на больших островах они не гнездятся, – странная предосторожность у такой бесстрашной и дерзкой птицы. Моряки говорят, что вареное мясо этих птиц совершенно белое и очень вкусное; всё же нужна порядочная решимость, чтобы отведать такого кушанья.

Остается описать только грифа-индейку и галлинасо. Гриф-индейка встречается повсюду, где только не слишком сухо – от мыса Горна до Северной Америки. В противоположность карранче и чиманго, эта птица проникла и на Фолклендские острова. Она живет или в одиночку, или попарно. Ее легко узнать издали по легкому, высокому и плавному полету. На западном берегу Патагонии и на лесистых островках она питается исключительно тем, что выбрасывает море, да еще трупами тюленей. Всюду, где на скалах собираются тюлени, непременно увидишь и грифа-индейку.

Галинасо не встречается южнее 41° южной широты. Существует предание, будто этих птиц не было в окрестностях Монтевидео во времена конкисты и что они перешли сюда позднее, вслед за переселенцами с севера. В настоящее время их чрезвычайно много в долине Колорадо, которая тянется на триста миль к югу от Монтевидео. Галлинасо любят влажный климат или, вернее сказать, селятся по соседству с пресной водой; поэтому их чрезвычайно много в Бразилии и Ла Плате и вовсе нет в сухих равнинах северной Патагонии, разве что на берегах некоторых рек. Птицы эти встречаются повсюду в пампасах, вплоть до подошвы Кордильер, но я никогда не видал и даже не слыхал об них в Чили. В Перу их ценят, как истребителей всяких нечистот.

Галлинасо могут быть названы птицами общественными, потому что они собираются не только для того, чтобы делить общую добычу. В ясную погоду нередко можно видеть, как они целыми стаями парят на большой высоте, и каждая птица описывает в воздухе грациозные круги, не взмахивая крыльями.

Я рассказал о всех стервятниках, за исключением кондора; но о нем я поговорю тогда, когда мы вступим в страну, более соответствующую его нравам, чем равнины Ла Платы.

В широкой цепи песчаных холмов, которые отделяют лощину Дель Пореро от берегов Ла Платы, в нескольких милях от Мальдонадо, я нашел целую кучу сплавившихся кремневых трубок, которые образуются от удара молнии в сыпучий песок (такие же трубки находили и в Англии). Не защищаемые растительностью песчаные холмы Мальдонадо постоянно передвигаются с места на место. Поэтому трубки часто торчат над поверхностью земли; но их многочисленные обломки говорят о том, что некогда они были глубоко зарыты.

Внутренняя поверхность трубок, блестящая и гладкая, покрыта слоем стекла. Из-за большого количества маленьких пузырьков воздуха, а может быть и пара, маленький осколок такой трубки, рассмотренный мною под микроскопом, имел вид сплава, образованного паяльной лампой. Нельзя не удивляться силе удара молнии, которая в таком тугоплавком веществе, как кварц, образует цилиндры длиной до тридцати футов. Пока трубки были мягкими от жара, они должны были подвергаться давлению окружающего песка, которое избороздило их продольными жилками и придало сходство с растительным стеблем. Если судить по тем несдавленным обломкам, которые я измерял, то бурав молнии, если можно так выразиться, имел в поперечнике около одного дюйма с четвертью.

Трубки, обыкновенно, погружены в песок почти отвесно. Однако я видел одну, менее правильную, чем остальные, которая уклонялась от вертикали почти на 33°. От этой трубки отходили две меньшие ветви: одна была направлена вниз, а другая вверх. Это очень замечательный случай: электрический ток должен был здесь отклониться от своего главного направления. Кроме четырех вертикальных трубок, под поверхностью земли я нашел несколько обломков, первоначальное место которых находилось, вероятно, поблизости. Все они лежали на ровном месте в слое подвижного песка, занимавшего шестьдесят ярдов в длину и двадцать в ширину; этот слой залегал между несколькими довольно высокими песчаными холмами, а в расстоянии полумили от него находилась цепь холмов в четыреста и пятьсот футов вышиною, я думаю, что здесь самое важное обстоятельство заключается в количестве трубок, найденных на таком ограниченном пространстве. Так как нельзя предположить, чтобы трубки образовались последовательными отдельными ударами, то должно думать, что молния перед тем, как войти в землю, делится на несколько отдельных ветвей.

Окрестности Ла Платы, по-видимому, особенно подвержены электрическим явлениям. В 1793 году над Буэнос Айресом разразилась разрушительная гроза: в самом городе молния упала в тридцати семи местах и убила девятнадцать человек. На основании фактов, описываемых в различных путешествиях, я склонен предположить, что сильные грозы особенно часто случаются около устьев больших рек. Может быть, смешение больших масс пресной и соленой воды нарушает равновесие электричества? Даже во время наших случайных и коротких посещений этой части Южной Америки мы слышали, что молния ударила в корабль, в две церкви и в дом.

Церкви и дом я видел вскоре после происшествия; дом принадлежал м-ру Худу, нашему генеральному консулу в Монтевидео. Молния оставила любопытные следы: обои по обеим сторонам от того места, где проходила проволока колокольчика, почернели почти на целый фут. Металл расплавился, и, хотя комната была почти в пятнадцать футов вышиной, падавшие на мебель капли прожгли в ней ряд мелких дыр. Часть стены была разрушена, будто порохом, и обломки были отброшены с такой силой, что образовали углубления в противоположной стене комнаты. Рамка зеркала почернела, и позолота, вероятно, улетучилась, потому что флакон, стоявший на камне, покрылся блестящими металлическими частичками, которые пристали к нему так плотно, как если бы его действительно позолотили.