– Джентльмены, не могу скрыть, ни отъ васъ, ни отъ себя самого, что въ настоящее время между нами отнюдь не могутъ имѣть мѣста частные раздоры и личные разсчеты. Недавнія событія, которыхъ мнѣ нѣтъ надобности исчислять здѣсь передъ вами, но которыя, однако, уже были изложены со всѣми подробностями и колкими замѣчаніями въ нѣкоторыхъ воскресныхъ газетахъ[24] и даже въ одномъ ежедневномъ листкѣ. Вы его знаете, джентльмены…
– Знаемъ, знаемъ, знаемъ! – раздалось со всѣхъ сторонъ вокругъ краснорѣчиваго витіи.
– Эти печальныя событія, – говорю я, – приводятъ меня, точно такъ-же, какъ и васъ, джентльмены, къ размышленіямъ очень неутѣшительнымъ и даже въ нѣкоторомъ родѣ безотраднымъ…
Здѣсь ораторъ остановился, вынулъ карманный платокъ, вздохнулъ, вытеръ наморщенное чело, и, окинувъ собраніе проницательными глазами, продолжалъ такимъ образомъ:
– Понимаю, джентльмены, и глубоко чувствую, что продолжать въ настоящее время мои личныя несогласія съ Робинзономъ, значило бы однажды навсегда уничтожить или, по крайней мѣрѣ, поколебать доброе мнѣніе, какимъ всегда и во всѣхъ случаяхъ пользовались въ глазахъ свѣта всѣ безъ исключенія джентльмены, принадлежащіе къ знаменитому торговому дому, который пріобрѣлъ громкую и прочную извѣстность на всѣхъ островахъ и континентахъ Европы, Америки и Азіи. Мой искренній другъ, почтенный Робинзонъ, надѣюсь, ничего не имѣетъ сказать противъ этихъ истинъ, ясныхъ, какъ день, для всякаго разсудительнаго джентльмена, обогащеннаго удовлетворительнымъ запасомъ опытности въ дѣлахъ свѣта.
М-ръ Робинзонъ не замедлилъ отвѣчать въ такомъ же точно тонѣ и говорилъ долго, краснорѣчиво, говорилъ для удовольствія всей компаніи. Послѣ этой рѣчи президентъ и вице-президентъ подали другъ другу руки, обнялись и поцѣловались, какъ братья. Затѣмъ опять всходили на каѳедру болѣе или менѣе замѣчательные ораторы, и между ними особенно отличился одинъ джентльменъ, котораго собирались раза три выгнать изъ конторы за непростительные промахи по счетной части. Но въ этотъ разъ его осѣнило внезапное вдохновеніе, и рѣчь его патетически началась словами:
– Да минуетъ на будущее время главу нашего дома сія горькая чаша, излившаяся съ такимъ бѣдственнымъ обиліемъ на его очагъ!
И такъ далѣе, все въ этомъ родѣ. Этотъ и многіе другіе періоды, начинавшіеся словами. "Да минуетъ горькая чаша" удостоились всеобщаго одобренія, и ораторъ заслужилъ громкія рукоплесканія. Словомъ, вечеръ былъ превосходный, и всѣ наслаждались вдоволь физически и нравственно. Только подъ конецъ повздорили немножко насчетъ Каркера два молодыхъ дженльмена, начавшіе бросать другъ въ друга пуншевыми стаканами; но ихъ розняли во время и благополучно вывели изъ трактира. На другой день поутру содовые порошки истреблялись дюжинами въ конторѣ Домби и сына, и многіе изъ джентльменовъ были очень недовольны, когда трактирный мальчикъ явился къ нимъ со счетомъ, который, очевидно, былъ преувеличенъ.
Перчъ, разсыльный, между тѣмъ кутитъ въ эти дни напропалую. Онъ опять постоянно засѣдаетъ y прилавковъ въ харчевняхъ и трактирахъ, гдѣ его угощаютъ, и гдѣ онъ лжетъ безъ всякаго милосердія, Оказывается, что онъ встрѣчался со всѣми особами, запутанными въ послѣднемъ дѣлѣ, и говорилъ имъ: «сэръ», или «миледи» – смотря по надобности – "отчего вы такъ блѣдны?" При этомъ особы дрожали всѣми членами: "охъ, Перчъ, Перчъ!" и, махнувъ руками, отбѣгали прочь. Угрызеніе совѣсти тутъпричиной или естественная реакція послѣ употребленія крѣпкихъ напитковъ, только м-ръ Перчъ возвращается вечеромъ на Чистые Пруды въ крайне уныломъ расположеніи духа, м-съ Перчъ начинаетъ безпокоиться, что довѣріе его къ женѣ, очевидно, поколебалось, и что онъ какъ будто подозрѣваетъ, не собирается ли она убѣжать отъ него съ какимъ-нибудь лордомъ.
Въ ту же пору слуги м-ра Домби ведутъ разсѣянную жизнь и теряютъ способность ко всякимъ дѣламъ. Каждый вечеръ они угощаются горячимъ ужиномъ, бесѣдуютъ дружелюбно, курятъ и выпиваютъ полные бокалы. Къ девяти часамъ м-ръ Таулисонъ всегда подъ куражомъ и часто желаетъ знать, сколько разъ онъ говорилъ, что нечего ждать добра отъ угольныхъ домовъ. Вся компанія перешептывается насчетъ миссъ Домби и недоумѣваетъ, куда бы она скрылась. Думаютъ вообще, что это извѣстно м-съ Домби, хотя м-ръ Домби едва ли знаетъ. Это обстоятельство наводитъ рѣчь на бѣжавшую леди, и кухарка того мнѣнія, что м-съ Домби величава, какъ пава, но ужъ слишкомъ горда, Богъ съ ней. Всѣ согласны, что она слишкомъ горда, и по этому поводу возлюбленная Таулисона, дѣвица добродѣтельная, покорнѣйше проситъ, чтобы не толковали передъ ней объ этихъ гордянкахъ, которыя всегда подымаютъ голову кверху, какъ будто уже нѣтъ земли подъ ихъ ногами.
Вездѣ и всюду разсуждаютъ о дѣлахъ м-ра Домби дружелюбной массой и хоромъ. Только м-ръ Домби пребываетъ въ своемъ кабинетѣ, и не вѣдаетъ свѣтъ, что творится въ его душѣ.
Глава LII
Таинственная вѣсть
Бабушка Браунъ и дочь ея Алиса держали въ своей хижинѣ тайное совѣщаніе. Это проиоходило въ первые часы вечера и въ послѣдніе дни весны. Уже нѣсколько дней прошло съ той поры, какъ м-ръ Домби сказалъ майору Багстоку о своемъ странномъ извѣстіи, полученномъ весьма странными путями. Извѣстіе, разсуждалъ онъ, могло быть вздорное, a пожалуй, могло быть и очень невздорное.
Мать и дочь сидѣли очень долго, не говоря ни слова и почти безъ всякаго движенія. На лицѣ старухи отражалось тревожное и какое-то замысловатое ожиданіе; физіономія дочери, проникнутая также ожиданіемъ, не выражала рѣзкаго нетерпѣнія, и въ облакахъ, собиравшихся на ея лицѣ, можно было читать недовѣрчивость и опасеніе неудачи. Старуха чавкала и жевала, не спуская глазъ со своей дочери, и съ большимъ вниманіемъ прислушивалась ко всякому шороху.
Ихъ жилище, бѣдное и жалкое, не имѣло, однако, прежняго вида, когда бабушка Браунъ обитала здѣсь одна. Нѣкоторыя потуги на чистоту и опрятность обличали съ перваго разу присутствіе молодой женщиньд, несмотря на цыганскій и вовсе не поэтическій безпорядокъ, бросавшійся въ глаза изъ всѣхъ угловъ. Вечернія тѣни сгущались и углублялись среди молчанія двухъ женщинъ, и, наконецъ, темныя стѣны почти потонули въ преобладающемъ мракѣ.
Алиса Марвудъ прервала продолжительное молчаніе такимъ образомъ:
– Угомонись, матка; онъ не придетъ.
– Придетъ онъ, придетъ, говорю тебѣ!
– Увидимъ.
– Разумѣется, увидимъ его.
– На томъ свѣтѣ развѣ.
– Ты меня считаешь, Алиса, набитой дурой, спасибо тебѣ, дочка! Вотъ и дождалась на старости лѣтъ привѣта да почета. Но я еще не совсѣмъ выжила изъ ума, дѣтище ты неблагодарное, и онъ придетъ, какъ Богъ святъ. Когда на этихъ дняхъ я поймала его на улицѣ за фалды… ухъ! онъ взглянулъ на меня, какъ на жабу, и, Господи Владыко! посмотрѣла бы ты, какъ скорчилась его рожа, когда я назвала ихъ по именамъ и сказала, что знаю, гдѣ они.
– Что? онъ осердился? – спросила дочь, заинтересованная подробностями разсказа.
– Осердился?… спроси лучше, окровенился ли онъ. Осердился, – ха-ха-ха? Нѣтъ, живчикъ ты мой, – продолжала старуха, подпрыгивая къ шкафу и зажигая сальный огарокъ, мгновенно освѣтившій нескончаемую работу ея губъ, – нѣтъ, когда ты вотъ о нихъ думаешь или говоришь, никто авось не скажетъ, что ты только осерчала.
И точно, Алиса въ эти минуты представляла истинное подобіе тигрицы, сторожившей добычу.
– Тсс! – зашипѣла старуха торжественнымъ шипомъ. – Чьи-то шаги! Такъ не ходитъ наша братія, и ужъ, конечно, это не сосѣдъ. Слышишь, Алиса?
– Слышу. Ты не ошиблась, мать. Отвори дверь.
Говоря это, Алиса поспѣшно накинула шаль на свои плечи и оправила волосы; старуха между тѣмъ прихрамывая и припрыгивая, впустила м-ра Домби, который, переступивъ черезъ порогъ, остановился y дверей и съ недовѣрчивымъ видомъ озирался вокругъ.
– Что, сэръ? – сказала старуха, дѣлая книксенъ. – Бѣдненько здѣсь для вашей милости? Ничего, никто васъ не укуситъ.
– Это кто? – спросилъ м-ръ Домби, указывая на молодую женщину.
– Дочка моя, сэръ, смирная дочка. Не бойтесь, она все знаетъ.
Мрачная тѣнь, пробѣжавшая по его лицу, выразительнѣе всякаго вздоха обнаруживала его мысль. "Кто же этого не знаетъ?" думалъ м-ръ Домби, впившись глазами въ молодую женщину, которая, въ свою очередь, безъ всякаго смущенія смотрѣла на него. Тѣнь на его лицѣ сдѣлалась еще мрачнѣе, когда онъ отвернулъ свой взоръ, который, впрочемъ, черезъ минуту опять устремился на нее, какъ будто прикованный къ ея смѣлымъ глазамъ, пробуждавшимъ въ его душѣ какое-то воспоминаніе.
– Женщина, – сказалъ м-ръ Домби, обращаясь къ старой вѣдьмѣ, которая между тѣмъ ухмылялась и моргала изъ-подъ его локтя и, указывая на свою дочь, самодовольно потирала руками, – женщина, я позволилъ себѣ унизиться слишкомъ много, входя въ твою берлогу, но ты знаешь, зачѣмъ я пришелъ, и помнишь, что ты мнѣ обѣщала, когда остановила меня на этихъ дняхъ среди дороги. Что имѣешь ты сказать относительно того, что мнѣ необходимо знать, и какъ случилось, что я могу найти разгадку тайны въ этомъ логовищѣ, послѣ того, какъ истощилъ всю свою власть и средства, чтобы открыть ее другими путями? – М-ръ Домби на минуту пріостановился и бросилъ вокругъ себя гнѣвный взглядъ. – Не думаю, – продолжалъ онъ, – чтобы ты осмѣлилась шутить со мною или вздумала нахально меня обмануть; но если въ этомъ твое намѣреніе, я совѣтую тебѣ остановиться и ни шагу впередъ.
– Охъ, какой вы гордый! – ухмыляясь мямлила старуха, мотая головой и потирая морщинистыя руки, – нечего сказать, горячая y васъ голова; a впрочемъ, страшенъ сонъ, да милостивъ Богъ; вы будете смотрѣть собственными глазами и слышать собственными ушами, a не нашими, и если попадете на ихъ слѣдъ, то сколько намѣрены вы заплатить намъ, дорогой сэръ?
– Деньги, я знаю, производятъ иной разъ невѣроятныя вещи, – возразилъ м-ръ Домби, очевидно успокоенный этимъ вопросомъ. – При деньгахъ становятся годными всякія средства. Да, за всякое полезное извѣстіе я готовъ платить; но надо, чтобы это извѣстіе дошло до моихъ ушей, иначе какь же я стану судить о его цѣнности?
– Неужели, думаеге вы, нѣтъ ничего могущественнѣе денегъ? – спросила молодая женщина, не перемѣняя своей наблюдательной позы.
– Не здѣсь, до крайней мѣрѣ, – сказалъ м-ръ Домби.
– Не здѣсь? почему же? Найдутся, я полагаю, и здѣсь вещицы посильнѣе вашихъ денегъ. Что, напримѣръ, вы думаете о гнѣвѣ женщины?
– Я думаю, что y васъ дерзкій языкъ, – сказалъ м-ръ Домби.
– Напрасно, – отвѣчала Алиса спокойнымъ тономъ, – я говорю такъ для того, чтобы вы лучше съ нами познакомились и вполнѣ могли на насъ положиться. Гнѣвъ женщины столько же значитъ въ бѣдной хижинѣ, какъ и въ раззолоченныхъ хоромахъ ббгача. Я, рекомендуюсь вамъ, очень сердита, и уже давно. Причины моего гнѣва, смѣю сказать, равносильны вашимъ, и предметъ его – одинъ и тотъ же человѣкъ.
М-ръ Домби стремительно отпрянулъ съ мѣста и посмотрѣлъ на нее съ величайшимъ изумленіемъ.
– Да, сэръ, – продолжала Алиса, – какъ ни велико между нами разстояніе, но я говорю правду. Какъ это вышло, нѣтъ надобности знать: это моя тайна, и я не навязываюсь со своими тайнами. Мнѣ хочется поставить васъ съ нимъ на одну доску, потому что я смертельно его ненавижу. Моя мать скупа, бѣдна и готова продать за деньги всякія вѣсти. Въ этомъ ея промыселъ. Можете платить ей, сколько угодно, и пожалуй, чѣмъ больше, тѣмъ лучше. Но я хлопочу тутъ не изъ-за денегъ, и для меня рѣшительно все равно, за что бы вы ни купили этотъ секретъ. Довольно. Мой дерзкій языкъ не скажетъ больше ничего, хотя бы вы простояли здѣсь до утра.
Во время этой рѣчи, клонившейся къ уменьшенію ожидаемыхъ барышей, старуха обнаруживала безпокойство и безпрестанно подталкивала локтемъ м-ра Домби, чтобы тотъ не обращалъ вниманія на ея дочь. Онъ поперемѣнно смотрѣлъ на нихъ обѣихъ дикими глазами и сказалъ взволнованнымъ голосомъ:
– Говорите же, что вы знаете?
– О, не будьте такъ торопливы, – отвѣчала старуха, – мы поджидаемъ человѣчка, котораго нужно напередъ скрутить, пощипать, навинтить…
– Это что значитъ?
– Погодите немножко, – каркала вѣдьма, положивъ свою костяную лапу на его плечо, – погодите! мы знаемъ, гдѣ раки зимуютъ, и уже что я сказала, то свято. Будетъ намъ пожива. Если онъ заартачится малую толику, – продолжала м-съ Браунъ, растопыривая свои пятерни, – мы сумѣемъ развязать его язычекъ!
М-ръ Домби слѣдилъ за ней глазами, когда она подпрыгнула къ дверямъ, и потомъ его взоръ обратился на ея дочь; но Алиса хранила глубокое, безстрастное молчаніе и не обращала на него никакого вниманія.
– Какъ я долженъ понимать васъ? – сказалъ м-ръ Домби, когдя фигура м-съ Браунъ, пошатываясь и прихрамывая, отскакивала отъ дверей. – Вы, кажется, кого-то ждете?
– Да!
– Человѣка, отъ, котораго можетъ быть, вы надѣетесь вырвать ожидаемую вѣсть?
– Да.
– Я его не знаю?
– Тсс! – прошипѣла старуха съ пронзительнымъ хохотомъ. – Зачѣмъ объ этомъ спрашивать? Человѣкъ вамъ знакомый, но онъ не долженъ васъ видѣть. Парнюга слишкомъ робокъ и не сказалъ бы вамъ ни словечка. Мы запрячемъ васъ за эту дверь, и вы будете, если хотите, смотрѣть во всѣ глаза и слушать обоими ушами. Мы не требуемъ и не просимъ, чтобы вѣрили намъ на честное слово. Какъ? вы изволите сомнѣваться насчетъ этой комнаты за дверью? Загляните въ нее, если угодно.
Острый глазъ старушенки открылъ въ м-рѣ Домби невольное выраженіе подозрительности, которая на этотъ разъ была очень кстати. Она поднесла къ дверямъ сальный огарокъ, и м-ръ Домби убѣдился, что тамъ была пустая комната. Онъ сдѣлалъ знакъ, чтобы огонь былъ унесенъ на свое мѣсто.
– Скоро ли придетъ сюда этотъ человѣкъ?
– Скоро. Вы потрудитесь посидѣть здѣсь минутъ десятокъ.
Не давъ никакого отвѣта, м-ръ Домби началъ ходить по комнатѣ взадъ и впередъ съ нерѣшительнымъ видомъ, недоумѣвая, остаться ему или уйти назадъ. Но скоро походка его сдѣлалась медленнѣе и тяжелѣе, и суровое лицо приняло задумчивый видъ; было ясно, въ умѣ м-ра Домби утвердилась рѣшимость дождаться окончательныхъ результатовъ своего страннаго визита.
Между тѣмъ, какъ онъ ходилъ такимъ образомъ взадъ и впередъ, съ глазами, опущенными въ землю, м-съ Браунъ снова усѣлась на свой стулъ и принялась слушать. Однообразіе его походки или дряхлый возрастъ были причиной, только старуха на этотъ разъ до того окрѣпла на ухо, что наружные шаги давно раздавались въ ушахъ ея дочери, и она нѣсколько разъ быстрымъ взглядомъ старалась предварить свою мать о приближеніи ожидаемаго человѣка. Но, какъ скоро, наконецъ, ея вниманіе было пробуждено, она стремительно вскочила со стула, прошептала "идетъ!" и, указавъ своему гостю на его наблюдательный постъ, поспѣшно поставила на столъ бутылку со стаканомъ и бросилась къ дверямъ, гдѣ уже появился Точильщикъ, котораго она встрѣтила съ распростертыми лапами, обвиваясь, какъ гіена, вокругъ его шеи.
– Вотъ и мой голубчикъ! – завопила м-съ Браунъ. – Наконецъ! ого! ого! какой ты милашка, сынокъ ты мой, Робби!
– О, миссисъ Браунъ! – отвѣчалъ озадаченный Точильщикъ. – Перестаньте пожалуйста! Развѣ нельзя любить парня, не царапая его шеи? Вотъ видите ли, въ рукахъ y меня клѣтка, съ птицей клѣтка, миссисъ Браунъ!
– Птичья клѣтка для него дороже, чѣмъ я! – вопила старуха, озираясь на потолокъ. – Изволь тутъ быть для него матерью! чего матерью? я бы должна быть для тебя милѣе всякой матери, разбойникъ ты безпардонный!
– Оно вѣдь такъ и есть, миссисъ Браунъ: я вамъ очень обязанъ, – отвѣчалъ несчастный Точильщикъ, – да вы ужъ слишкомъ ревнуете бѣднаго парня. Я вотъ и самъ люблю тебя, бабушка Браунъ, право люблю, a все же не душу. Зачѣмъ же душить?
Точильщикъ говорилъ и смотрѣлъ такимъ образомъ, какъ будто противная сторона имѣла явныя подозрѣнія, что онъ радъ бы дождаться благопріятнаго случая отправить на тотъ свѣтъ свою названную мать.
– A и что вамъ клѣтка, миссисъ Браунъ? Развѣ бѣда какая, что я заговорилъ о клѣткѣ? Глядите сюда, вѣдь эта клѣтка – знаете чья?
– Твоего хозяина, голубчикъ?
– Въ томъ-то вотъ и штука! – отвѣчалъ Точильщикъ, уставляя на столѣ огромную, завернутую въ простыню клѣтку и развязывая ее руками и зубами. – Это нашъ попугай.
– Попугай м-ра Картера, касатикъ?
– Да будешь ли ты держать свой языкъ на привязи, миссисъ Браунъ? Какое тебѣ дѣло до названія? Ты, ей Богу, съ ума сведешь бѣднаго парня! – заключилъ Точильщикъ, ухватившись въ припадкѣ отчаянія обѣими руками за свои волосы.
– Что? ты вздумалъ колоть меня, неблагодарный скотъ? – завизжала старуха въ порывѣ остервенѣнія.
– Да нѣтъ-же, бабушка Браунъ, ей Богу, нѣтъ! – возразилъ Точилыдикъ со слезами на глазахъ. – Ахъ, ты Господи твоя воля, что это за… Развѣ я не люблю тебя миссисъ Браунъ?
– A и вправду, Робинъ, ты меня очень любишь, цыпленочекъ ты мой!
И говоря это, м-съ Браунъ еще разъ заключила его въ свои нѣжныя объятія, изъ которыхъ онъ вырвался только послѣ продолжительной борьбы руками и ногами, при чемъ волосы его взъерошились и стали дыбомъ.
– Ну, признаться, – говорилъ Точильщикъ, задыхаясь отъ крайней усталосги послѣ продолжительной возни, – отъ этой любви бѣги хоть на каторгу… какъ ваше здоровье, миссисъ Браунъ?
– И не быть y меня цѣлую недѣлю, мошенникъ ты этакій! – говорила старуха тономъ дружескаго упрека.
– Что съ тобою, бабушка Браунъ? Развѣ я не сказалъ, что приду къ вамъ черезъ недѣлю въ этотъ самый вечеръ. Вотъ я и пришелъ. Ну что, какъ твои дѣлишки, бабуся? Все ли этакъ-того… понимаешь? Не мѣшало бы тебѣ быть немножко поумнѣе, миссисъ Браунъ. Я, право, охрипъ, толкуя съ тобой, и мое лицо, я думаю, побагровѣло отъ твоей ласки.
Говоря это, Точильщикъ утирался рукавами, какъ будто хотѣлъ стереть съ своего лица нѣжную полировку.
– Выпей винца, Робинъ, – сказала старуха, подавая ему налитый стаканъ, – теперь тебѣ очень не мѣшаетъ.
– Да таки и правда, миссисъ, Браунъ, покорно благодарю. За твое здоровье, бабушка, многія тебѣ лѣта, и да будетъ y тебя на томъ свѣтѣ… и прочая, и прочая.
Чего желалъ Точильщикъ, судить трудно, но на его лицѣ просвѣчивались не совсѣмъ добрыя пожеланія. Затѣмъ онъ обратился къ Алисѣ, которая сидѣла неподвижно и какъ будто устремила глаза на Точильщика, но на самомъ дѣлѣ смотрѣла позади его на лицо м-ра Домби, выставлявшееся изъ-за двери.
– И за ваше здоровье, сударыня! Тысячу вамъ лѣтъ съ полтысячью да съ четвертью; – аминь!
Послѣ этихъ двухъ комплиментовъ онъ опустошилъ стаканъ и поставилъ на столъ.
– Ну, такъ дѣла вотъ какія, миссисъ Браунъ, – началъ Точильщикъ. – Во-первыхъ, тебѣ прежде всего не мѣшаетъ малую толику поумнѣть, a потомъ, ты вѣдь отличный знатокъ въ птицахъ и чуть ли не говоришь по-птичьи, это я знаю на свою бѣду.
– На бѣду! – повторила м-съ Браунъ.
– На свои радости, бабуся, – возразилъ Точильщикъ; – слушай хорошенько… тебѣ бы все ловить бѣднаго парнюгу. – Что, бишь, я хотѣлъ сказать?
– Я знатокъ въ птицахъ, Робинъ, подсказала старуха.
– Ну да; такъ вотъ видишь, на моихъ рукахъ этотъ попугай… извѣстныя деньги, что приходились, получены сполна, извѣстное мѣсто лопнуло, и я, что называется, теперь линяю; поэтому, бабушка, ты ужъ возьми подъ свое покровительство эту птицу, недѣли этакъ на полторы, и дай ей квартиру и столъ. Мнѣ вѣдь, чортъ побери, надобно же къ тебѣ слоняться, – бормоталъ Точильщикъ съ отчаяннымъ лицомъ, – ну, такъ, по крайности, было бы зачѣмъ.
– Вотъ что! такъ тебѣ не зачѣмъ бывать y меня, распрешельма ты окаянный! – завизжала старуха.
– Что ты опять взъѣлась, бабушка Браунъ? Я говорю, чтобы имѣть поводъ приходить къ тебѣ чаще, когда эта птица будетъ y тебя гостить. Я всегда радъ тебя видѣть бабуся.
– Онъ не заботится обо мнѣ! ему и дѣла нѣтъ до меня! – визжала м-съ Браунъ, ломая костлявыя руки. – Какъ же ты хочешь, чтобы я заботилась о твоей птицѣ? Такъ и быть, мошенникъ ты этакій, я стану за ней ухаживать.
– Спасибо, миссисъ Браунъ. И, пожалуйста, обходись съ ней осторожнѣй, – говорилъ Точильщикъ вкрадчивымъ тономъ. – Все будетъ узнано, если этакъ даже погладишь ее не по шерсти.
– Будто онъ такъ проницателенъ, Робинъ!
– Ужъ и не говори, бабушка, проведетъ и надуетъ самого чорта! Только объ этомъ не надо толковать.
Прервавъ себя такимъ образомъ, Точильщикъ бросилъ боязливый взглядъ вокругъ комнаты, налилъ стаканъ, выпилъ залпомъ, покачалъ головой и началъ разсѣянно барабанить по клѣткѣ, стараясь предать забвенію опасный предметъ, котораго такъ неосторожно коснулся.
Старуха съ лукавымъ видомъ пододвинула къ нему свой стулъ и, взглянувъ на попугая, который въ эту минуту спускался съ своего вызолоченнаго купола, сказала:
– Безъ мѣста теперь, Робинъ?
– Ничего, миссисъ Браунъ, ничего, только помалчивай!
– A что, развѣ много далъ на харчи, касатикъ?
– Попинька! попка! – говорилъ Точильщикъ.
Занятый этимъ обращеніемъ къ попугаю, Робинъ, къ счастью для себя, не замѣчалъ грозныхъ жестовъ и дикаго взгляда старухи.
– Отчего это онъ не взялъ тебя съ собой, Робинъ? – сказала м-съ Браунъ вкрадчивымъ тономъ, который однако едва скрывалъ ея возрастающее негодованіе. – Хозяинъ-то твой, говорю я… почему бы ему не взять тебя съ собою?
Робинъ былъ такъ погруженъ въ разсматриваніе попугая и съ такимъ усердіемъ перебиралъ проволоки его клѣтки, что не могъ дать никакого отвѣта на этотъ повторенный вопросъ.
– Я говорю, отчего бы этакь хозяину-то не взять тебя съ собою?
– Попинька! Попка дуракъ!
Старуха сдѣлала движеніе, чтобы впустить свои когти въ его взъерошенные волосы, однако удержалась и, подавляя негодованіе, еще разъ повторила свой вопросъ.
– Отвяжитесь, пожалуйста, бабушка Браунъ.
М-съ Браунъ мгновенно запустила когти своей правой руки въ его волосы, обхватила лѣвой лапой его горло и принялась душить своего любимца съ такимъ неистовствомъ, что лицо его почернѣло.
– Пустите, ой, пустите, Бога ради, – вопилъ Точильщикъ. – Чтотыдѣлаешь миссисъ Браунъ? ай! миссисъ Брау – Бра –! Помогите!
Но молодая женщина, неподвижная при этомъ обращеніи къ ней, оставалась совершенно нейтральною до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, Робинъ, послѣ неимовѣрныхъ усилій, не высвободился кое-какъ изъ тисковъ своей непріятельницы. Забившись въ уголъ, онъ дышалъ, какъ надорванный заяцъ, отгородившись собственными локтями, между тѣмъ какъ старуха, запыхавшаяся не меньше его, неистово топала ногами и, по-видимому, собиралась съ новыми силами для отчаянной аттаки. При этомъ кризисѣ Алиса возвысила свой голосъ, но не въ пользу Точильщика:
– Хорошо, матушка, продолжай! Въ куски его, собаку!
– Какъ? – вопилъ Точилыдикъ, – неужели и вы противъ меня? Что я вамъ сдѣлалъ? За что меня въ куски, желалъ бы я знать? Зачѣмъ заманить и душить парнюгу, который не сдѣлалъ вамъ ни малѣйшаго зла? Вотъ тебѣ и женщины! Куда дѣвалась ваша женская нѣжность? ума не приложу!
– Песъ смердящій! – шипѣла м-съ Браунъ, – сорванецъ безстыдный, забіяка непотребный!
– Чѣмъ я тебя обидѣлъ, миссисъ Браунъ? Взъѣлась, какъ волчица, чортъ знаетъ за что, a еще хвасталась, что любитъ меня, какъ сына!
– Отдѣлываться отъ меня обиняками! взбрехивать на меня нахальными словами!.. Ахъ, ты, мошенникъ этакій, да за кого ты меня принимаешь, бестія! Вздумала ощупать его малую толику на счетъ его хозяина и этой леди, a онъ и давай со мною въ жмурки да въ горѣлки! Хорошо, щенокъ, ты припомнишь это, отольются кошкѣ мышкины слезки! Проваливай теперь, ты мнѣ не нуженъ!
– Да развѣ я намекалъ, что хочу идти, миссисъ Браунъ? О, не говори этого, бабушка, пожалуйста!
– Я и вовсе не стану говорить, щенокъ ты паршивый! – сказала м-съ Браунъ, растопыривая свои ногти, отчего Точильщикъ съежился въ углу и присѣлъ, какъ напуганный заяцъ. – Ни слова теперь не сорвется съ моихъ губъ. Надо его прогнать. Пусть его идетъ! Я напущу на него ребятъ, которые споютъ ему славную пѣсню; они пристанутъ къ нему, какъ піявки, и вскарабкаются ему на шею, какъ лисицы. Онъ ихъ знаетъ. Онъ знаетъ всѣ ихъ старыя забавы и залихватскія продѣлки. Если онъ забылъ ихъ, они сумѣютъ себя напомнить скоро. Пусть его идетъ, чертъ съ нимъ! Увидимъ, какъ онъ будетъ заниматься хозяйскими дѣлами и хранить хозяйскіе секреты въ этой забубенной компаніи сорванцовъ. Не увидимъ, такъ услышимъ. Ха, ха, ха! Онъ поразгуляется съ ними не такъ, какъ съ нами, Алиса, чортъ съ нимъ! Пусть его идетъ, пусть его.
И старуха, къ невыразимому огорченію Точильщика, прыгала взадъ и впередъ, какъ вѣдьма, махая вокругъ головы сжатымъ кулакомъ, неутомимо работая губами и безпрестанно повторяя: чортъ съ нимъ, пусть его идетъ!
– Миссисъ Браунъ, – началъ умоляющимъ голосомъ Точильщикъ, выступая понемногу изъ своего угла, – зачѣмъ ты обижаешь такъ безжалостно невиннаго парнюгу? Подумай хорошенько, что я тебѣ сдѣлалъ?
– Не болтай со мной, щенокъ! – говорила м-съ Браунъ, продолжая неистово размахивать кулакомъ. – Пусть его идетъ, пусть его!
– Миссисъ Браунъ, – продолжалъ измученный Точильщикъ, – я и не думалъ… то есть, тутъ просто сломя голову идешь въ капканъ!.. это вѣдь уже мое обыкновеніе, миссисъ Браунъ, не заикаться о немъ лишнимъ словомъ, такъ какъ, видишь ли, ему извѣстна вся подноготная. Ну, да ужъ такъ и быть, я увѣренъ, миссисъ Браунъ, никто не вынесетъ сору изъ этой избы. Малую толику изволь, я вовсе не прочь. Да, пожалуйста, не вертись такъ, миссисъ Браунъ, перестань, сдѣлай милость. Неужели вы не хотите замолвить словечка за бѣднаго парнюгу? – говорилъ Точильщикъ, обращаясь съ отчаяніемъ къ молодой женщинѣ.
– Перестань, матушка; слышишь, что онъ говоритъ? – сказала строгимъ голосомъ Алиса, дѣлая нетерпѣливое движеніе головой, – пощупай его еще, и если онъ не поддастся, можешь задать ему карачунъ.
Уступая этому нѣжному ходатайству, м-съ Браунъ смягчилась мало-по-малу и заключила въ свои объятія раскаявшагося Точильщика, который, въ свою очередь, принужденъ былъ обнять и ее! Затѣмъ онъ занялъ за столомъ свое прежнее мѣсто подлѣ м-съ Браунъ, которая одной рукой обвила его шею, a другой энергично начала пожимать его колѣни, давая такимъ образомъ знать, что она готова предать забвенію понесенныя обиды. Точильщикъ не жаловался, не возражалъ, не шевелился, хотя въ чертахъ его лица обрисовывалась невыносимая мука.
– Ну что же, милашка, каковъ теперь твой хозяинъ? – начала м-съ Браунъ, когда они, въ заключеніе мировой, выпили по стаканчику за здоровье друтъ друга.
– Тсс! Пожалуйста, миссисъ Браунъ… ты ужъ этакъ… понимаешь?… надо говорить потише. Ничего, коли хочешь, онъ, я думаю, такъ себѣ, то есть, здоровъ, слава Богу, покорно благодарю.
– Ты безъ мѣста Робби? – спросила м-съ Браунъ вкрадчивымъ тономъ.
– Не то чтобы безъ мѣста, и не то чтобы при мѣстѣ, – лепеталъ Робъ. – Мнѣ, какъ бы это сказать да не схвастнуть, жалованье мнѣ все еще идетъ, миссисъ Браунъ.
– За что же, Робинъ?
– Да такъ. Дѣлъ-то особыхъ, видишь ты, нѣтъ, ну a на всякій случай велѣно держать ухо востро.
– Хозяинъ за границей, Робби?
– Ахъ, да что тебѣ! Пожалуйста, миссисъ Браунъ, давай толковать о чемъ-нибудь другомъ.
М-съ Браунъ быстро поднялась съ мѣста къ большому отчаянію Точильщика, который, удерживая ее, лепеталъ:
– Да, миссисъ Браунъ, да; мнѣ сдается, онъ точно за границей. На что это она такъ пристально смотритъ? – прибавилъ Точильщикъ, указывая на дочь, глаза которой устремлены были на лицо, выглядывавшее изъ-за дверей.
– Не тронь ея, касатикъ, – сказала старуха, прижимаясь къ нему тѣснѣе, чтобы онъ не оглянулся назадъ. – Это ужъ y нея такой обычай, пусть ее. Ты говори со мной, Робинъ. Видалъ ты y него эту барыню, касатикъ?
– Какую барыню, миссисъ Браунъ?
– Ну вотъ, будто и не знаешь, касатикъ?
– Право не знаю, бабушка, – вопилъ Точильщикъ, тономъ отчаянной мольбы.
– Барыню, которая къ нему ѣздила, м-съ Домби, что-ли?
– Да, помнится, я видѣлъ ее одинъ разъ.
– Когда же, касатикъ? въ тотъ вечеръ, когда она уѣхала съ нимъ? – говорила старуха, пристально всматриваясь въ измѣняющіяся черты его лица. – Ага! вижу по глазамъ, что въ тотъ вечеръ.
– Ну ужъ такъ и быть, если видишь, миссисъ Браунъ; нечего, стало быть, запускать клещи въ бѣднаго парнюгу, чтобы развязать его языкъ.
– Куда же они уѣхали той ночью, Робинъ? По прямой дорогѣ, касатикъ? Какъ они уѣхали? Гдѣ ты ее видѣлъ? Смѣялась она? плакала? Разсказывай обо всемъ, голубчикъ, – выкрикивала старуха, прижимаясь къ нему ближе и схвативъ его за обѣ руки, при чемъ глаза ея прыгали и сверкали необыкновеннымъ свѣтомъ. – Ну, раскошеливайся! Мнѣ надобно знать обо всемъ. Впередъ, голубчикъ! Вѣдь мы съ тобой давно мѣняемся нашими секретами, не такъ ли? Мы не выдадимъ другъ друга. Прежде всего, куда они поѣхали, Робинъ?
Злосчастный Точильщикъ вздохнулъ тяжело и остановился.
– Оглохъ, что ли, ты? – спросила старуха сердитымъ голосомъ.
– Погоди, миссисъ Браунъ, я вѣдь не такъ скоръ, какъ молнія. A желалъ бы, чортъ побери, сдѣлался на этотъ разъ громовой стрѣлой, чтобы упасть на нѣкоторыхъ людей, которые, видишь ты, слишкомъ лакомы до чужихъ дѣлъ.
– Что ты говоришь?
– Я говорю, миссисъ Браунъ, что не мѣшало бы намъ съ тобой выпить по стаканчику настойки. Сердцу, знаешь, какъ-то веселѣй. Ну, такъ куда они уѣхали, спрашиваешь ты? То есть, куда уѣхали, онъ и она, такъ что ли?
– Да, да, касатикь.
– Сказать по правдѣ, они никуда не уѣхали, то есть, оба-то они, вмѣстѣ-то, я разумѣю, никуда не уѣхали.
Вѣдьма приготовилась, по-видимому, опять вцѣпиться въ его волосы и горло, но удержалась въ ожиданіи дальнѣйшихъ объясненій.
– Такъ-то, бабуся, – продолжалъ отчаянный Точильщикъ, – ни одинъ чортъ тебѣ не скажетъ, куда они поѣхали, потому что, видишь ты, они уѣхали различными дорогами, по одиночкѣ.
– Вотъ что! Смекаю, касатикъ: они назначили мѣсто, гдѣ должны съѣхаться? Такъ, такъ!
– То есть, если бы имъ не нужно было съѣхаться, они, я полагаю, остались бы дома, миссисъ Браунъ, не такъ ли?
– Правда, касатикъ, правда. Ну, что дальше? продолжай? – говорила старуха, ухватившись крѣпче за его руки, какъ будто опасаясь, какъ бы онъ не ускользнулъ.
– Да что же тебѣ надобно, миссисъ Браунъ? Развѣ этого мало? – возразилъ отчаянный Точильщикъ, терпѣвшій во все это время невыносимую пытку, какъ будто съ каждымъ отвѣтомъ вытягивалась изъ него новая жила. – То есть, еще смѣялась ли она въ ту ночь? Кажись, ты спрашивала, бабушка смѣялась ли она?
– Или плакала? – прибавила старуха, кивая головой.
– Не смѣялась и не плакала, – сказалъ Точильщикъ. – Она была такъ тверда, когда она… и я… послушай, бабушка, тебѣ, я вижу, нужна вся подноготная. Такъ и быть! Только дай напередъ торжественную клятву, что ты никому объ этомъ не заикнешься.
– Мгсъ Браунъ, іезуитка отъ природы, немедленно поклялась всемогущимъ Творцомъ, прибавивъ, что въ случаѣ нарушенія клятвы, она готова провалиться въ преисподнюю, въ таръ-тарары. При этомъ она сдѣлала исподтишка лукавый кивокъ на м-ра Домби.