Деревянный мичманъ, сторожившій входъ въ магазинъ мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ, отвердѣлый, жестокосердый мичманъ, смотрѣлъ съ величайшимъ хладнокровіемъ на отъѣздъ Вальтера даже въ тотъ роковой вечеръ, когда въ послѣдній разъ его присутствіе оживляло тихую бесѣду въ маленькой гостиной. Погруженный въ ученыя разысканія, съ квадрантомъ вокругъ чернаго сучковатаго глаза, онъ гордо выставлялъ на показъ свои чертовски щеголеватые штаны и, по-видимому, не обращалъ никакого вниманія на суеты и треволненія житейскаго моря, поднимаемаго бурею напастей. Обстоятельства, самовластно управляющія судьбою смертныхъ, имѣли надъ нимъ очень ограниченную власть. Сухой день покрывалъ его пылью, туманный – ваксилъ сажей, мокрый – наводилъ яркій лоскъ на его мундиръ, a самый жаркій день вздувалъ свѣжіе пузыри на его безчувственномъ тѣлѣ. И больше ничего. Во всѣхъ другихъ отношеніяхъ онъ былъ жестоковыйный, одебелѣлый, горделивый мичманъ, занятый исключительно астрономическими наблюденіями, такъ же мало вникавшій въ земныя тревоги, какъ Архимедъ при взятіи Сиракузъ.

Такимъ, по крайней мѣрѣ, онъ казался при тогдашнемъ положеніи семейныхь дѣлъ. Вальтеръ нѣжно поглядывалъ на него, проходя мимо, a бѣдный дядя Соль, когда племянника не было дома, выходилъ на крыльцо, облокачивался на косякъ и плотно прикладывался своимъ изношеннымъ парикомъ къ ногамъ этого генія-хранителя его магазина. Но ни одинъ надменный идолъ съ огромными устами отъ уха до уха и убійственнымъ ликомъ изъ перьевъ попугая не былъ столь хладнокровенъ къ молитвамъ своихъ дикихь обожателей, какъ этотъ мичманъ къ нѣжному участію своихъ хозяевъ.

Тяжело стало на сердцѣ Вальтера, когда онъ бросилъ прощальный взглядъ на свою спальню, на ея стѣны и карнизы. Еще одна ночь, и онъ покинетъ пріютъ своего дѣтства, быть можетъ, навсегда. Картины были сняты, книги собраны въ кучу, вещи упакованы, и комната, лишенная привычнаго убранства, холодно и съ горькимъ упрекомъ смотрѣла на своего хозяина, который такъ безжалостно оставлялъ ее на произволъ непредвидѣнныхъ случайностей. "Еще нѣсколько часовъ, – думалъ Вальтеръ, – и мечты, лелѣявшія мое дѣтство, когда я былъ школьникомъ, такъ же не будутъ принадлежать мнѣ, какъ и эта старая спальня. Мечты, авось, еще забредутъ въ сонную голову, и самъ я, можетъ быть, возвращусь на это мѣсто, но комната успѣетъ перемѣнить десятки новыхъ жильцовъ, и каждый изъ нихъ станетъ издѣваться надъ распоряженіями прежняго хозяина."

Но нельзя было оставить дядю въ маленькой гостиной, гдѣ онъ сидѣлъ уже давно одинъ-одинехонекъ, въ глубокомъ раздумьи. Капитанъ Куттль, на этотъ разъ, нарочно не явился съ Корабельной площади, чтобы предоставить друзьямъ полную свободу наговориться въ послѣдній разъ безъ свидѣтелей. Поэтому Вальтеръ, снова воротившись домой, послѣ суетливыхъ хлопотъ этого дня, поспѣшно вошелъ въ гостиную и завязалъ разговоръ.

– Ну, дядя Соль, – весело вскричалъ Вальтеръ, положивъ руку на плечо старика. – Чего тебѣ прислать изъ Барбадоса?

– Надежду, милый Валли, надежду, что мы свидимся опять по эту сторону могилы. О, пришли, скорѣе пришли мнѣ эту надежду.

– Пришлю, дядюшка. У меня вдоволь всякихъ надеждъ, и будь увѣренъ, для тебя я скупиться не стану. A кромѣ надежды, пришлю тебѣ черепахъ, варенья, лимоновъ для пуншу капитана Куттля и другихъ разныхъ разностей, – цѣлые корабли нашлю, когда разбогатѣю.

Старикъ вытеръ очки и улыбнулся.

– Правда, дядюшка, – вскричалъ Вальтеръ съ живостью, хлопая его по плечу. – Давай же теперь кутить. Ты весели меня, a я тебя, и завтра поутру мы встрепенемея, какъ беззаботные жаворонки, и полетимъ высоко высоко. Мои мечты ужъ и теперь взвились за облака.

– Валли, свѣтикъ мой, Валли, я сдѣлаю все, что могу.

– И прекрасно, дядюшка! – отвѣчалъ Вальтеръ съ веселымъ смѣхомъ. – Я тоже сдѣлаю все, что могу, и… катай, валяй, заливай… наша взяла! – A ты не забылъ, дядюшка, что обѣщалъ присылать мнѣ въ Барбадосъ?

– Нѣтъ, Валли, нѣтъ, – промолвилъ старикъ. – Все, что провѣдаю о миссъ Домби, тотчасъ же отпишу. Теперь она одна-одинехонька, какъ въ глухомъ лѣсу, – бѣдный агнецъ!

– A знаешь ли что, дядя Соль? – сказалъ Вальтеръ, послѣ минутнаго колѣбанія. – Я вѣдь сегодня былъ тамъ.

– Какъ былъ? гдѣ? зачѣмъ? – бормоталъ Соль, приподнявъ брови и устремивъ очки на молодого человѣка.

– Былъ тамъ, – продолжалъ Вальтеръ, – не затѣмъ, чтобы видѣть ее, хотя, смѣю сказать, я могъ бы войти въ ея комнату, потому-что м-ръ Домби уѣхалъ за городъ, a затѣмъ, чтобы сказать Сусаннѣ прощальное слово. Мнѣ казалось, я могъ и даже долженъ былъ это сдѣлать, если взять въ разсчетъ обстоятельства, при которыхъ я видѣлъ миссъ Домби послѣдній разъ.

– Правда твоя, мой милый, правда! – проговорилъ старикъ, оправившись отъ минутнаго волненія.

– Вотъ я и видѣлъ ее, – продолжалъ Вальтеръ, – Сусанну, т. е., a не миссъ Домби, и сказалъ ей, что завтра поутру уѣзжаю въ далекій путь. Еще сказалъ я, дядюшка, что ты всегда принималъ большое участіе въ миссъ Домби съ той поры, какъ она была y насъ, что ты всегда желалъ ей счастья и всякаго добра, и что тебѣ было бы очень пріятно оказать ей какую-нибудь услугу. Мнѣ кажется, ты знаешь, я могъ это сказать, если взять въ разсчетъ обстоятельства. Не такъ ли?

– Правда твоя, мой милый, правда! – проговорилъ старикъ тѣмъ же тономь.

– И сказалъ я еще, – продолжалъ Вальтеръ, – что если она – Сусанна, то есть, – когда-нибудь потрудится увѣдомить тебя или сама, или черезъ м-съ Ричардсъ, или все равно черезъ кого бы то ни было, что миссъ Домби здорова и благополучна, то это извѣстіе доставитъ тебѣ большое удовольствіе, и ты тотчасъ же объ этомъ напишешь мнѣ, и я буду очень радъ. Что-жъ прикажешь дѣлать? Я прошлую ночь не сомкнулъ глазъ и разломалъ всю голову, думая объ этихъ вещахъ. Мнѣ кажется, я былъ бы прежалкой тварью, если бы выѣхалъ изъ Лондона, не облегчивъ сердца этими распоряженіями.

Честный голосъ и всѣ движенія молодого человѣка подтверждали истину его словъ и оправдывали пылкость его чувства.

– Поэтому, дядюшка, если ты когда увидишь ее, т. е. миссъ Домби, – продолжалъ Вальтеръ, – и вступишь съ нею въ разговоръ, какъ знать, можетъ быть, тебѣ удастся сказать, какъ много и часто я думалъ о ней, и какъ говорилъ о ней со слезами въ эту послѣднюю ночь передъ отъѣздомъ въ дальнюю дорогу. Скажи ей, какъ я говорилъ, что всегда помнилъ и никогда не забуду ея нѣжной чувствительности, ея прекраснаго личика, ея благосклонной снисходительности. Скажи ей, дядюшка, если не забудешь, что тѣ башмаки – она не взрослая женщина, не молодая леди, я снялъ ихъ съ дѣтской ноги – она припомнитъ, какъ часто ихъ роняла – такъ скажи ей, дядюшка, что я взяль эти башмаки съ собою на память и буду хранить ихъ, какъ драгоцѣннѣйшее изъ моихъ сокровищъ.

Въ эту самую минуту д_р_а_г_о_ц_ѣ_н_н_ѣ_й_ш_е_е и_з_ъ с_о_к_р_о_в_и_щ_ъ выносилось изъ дверей въ одномъ изъ вальтеровыхъ сундуковъ. Носильщикъ навьючилъ багажомъ небольшую телѣжку и повезъ незабвенные башмаки передь самымъ носомъ безчувственнаго мичмана, прежде чѣмъ счастливый владѣлецъ кончиль о нихъ рѣчь. Черезъ чась завѣтное сокровище поступило во владѣніе "Сына и Наслѣдника".

Но на этотъ разъ деревянному мичману можно было простить его равнодушіе къ гадкимъ башмакамъ, потому что въ эту самую минуту прямо передъ нимъ появились Флоренса и Сусанна Нипперъ. Флоренса робко заглянула ему въ лицо, и, казалось, мичманъ значительно мигнулъ ей своимъ чернымъ глазомъ.

Этого мало. Онѣ юркнули въ магазинъ и отворили дверь гостиной, не бывъ никѣмъ замѣчены, кромѣ наблюдательнаго мичмана. Вальтеръ, стоявшій къ дверямъ задомъ, не могъ видѣть этого явленія; но вдругъ дядя Соль вскочилъ со стула и чуть не упалъ, споткнувшись о другой стулъ.

– Что такое, дядюшка? – воскликнулъ Вальтерь, – что случилось?

– Миссъ Домби! – проговорилъ старикъ.

– Возможно ли! – вскричалъ Вальтеръ, – здѣсь!

Очень возможно. Еще слова эти шевелились на его губахъ, какъ Флоренса торопливо прошла мимо, ухватила обѣими руками старика Соломона за обшлага фрака, поцѣловала его въ щеку и, отворотившись, подала руку Вальтеру съ тою довѣрчивостью и простосердечіемъ, которыя принадлежали ей – и никому больше въ цѣломъ мірѣ.

– Вы уѣзжаете, Вальтеръ! – сказала Флоренса.

– Да, миссъ Домби, – отвѣчалъ онъ дрожащимъ голосомъ, – предо мною дальняя дорога.

– A вашъ дядя, – сказала Флоренса, оглядываясь на Соломона, – ему развѣ не жаль съ вами разстаться? О, конечно жаль, вижу по его глазамъ. И мнѣ жаль васъ, милый Вальтеръ!

– И будто, кромѣ васъ, некого послать, м-ръ Вальтеръ! – возгласила Сусанна Нипперъ, – вотъ хоть бы м-съ Пипчинъ – чего лучше? – она бы навела страхъ и ужасъ на всю колонію негровъ, a если надобно отобрать справки насчетъ свычекъ и обычаевъ чернаго народа, такъ д-ра Блимбера за бока съ его супружницей и дочкой. Туда бы и дорога.

Съ этими словами миссъ Нипперъ распустила ленты своей шляпки и, бросивъ быстрый взглядь на чайный подносъ, стоявшій на столѣ со всѣмъ приборомъ, вынула изъ шкатулки жестяную коробочку и принялась дѣлать чай, не спрашивая никого ни о чемъ.

Между тѣмъ Флоренса опять обратилась къ инструментальному мастеру, который былъ проникнутъ неописуемымъ изумленіемъ.

– Такъ выросла! – говорилъ онъ, – такъ похорошѣла! и ни въ чемъ не измѣнилась! все такая же!

– Право? – сказала Флоренса.

– Да, да, – отвѣчалъ старикъ, слегка потирая руками и пристально всматриваясь въ глаза, обращенные на него, – да, то же выраженіе на прекрасномъ личикѣ, какъ и прежде!

– Вы помните меня, – сказала Флоренса, улыбаясь, – a какая тогда я была маленькая!

– Милое созданіе! – возразилъ инструментальный мастеръ, – какъ мнѣ забыть васъ, когда я такъ часто думалъ и слышалъ о васъ съ того самаго дня? И теперь, въ самую минуту вашего прихода, Валли разговаривалъ о васъ и дѣлалъ порученіе передать вамъ…

– Будто бы? – сказала Флоренса, – благодарю васъ, Вальтеръ! О, благодарю, милый Вальтеръ. A я боялась, что вы уѣзжаете, не думая обо мнѣ.

И она опять подала маленькую ручку съ такою непринужденностью и простосердечіемъ, что Вальтеръ нѣсколько минутъ не могъ ея выпустить изъ своихъ рукъ.

Однако-жъ это прикосновеніе пробуждало въ немъ далеко не тѣ бывалыя мечты, которыя смущали его фантастическими образами въ прежніе годы дѣтства и первой юности. Чистота и невинность ея чарующихъ движеній, ея совершенная довѣрчивость и непритворное уваженіе къ нему, отражавшееся въ ея глазахъ и на прекрасномъ лицѣ, оттѣненномъ полупечальною улыбкой, – все это отнюдь не могло доставить молодому воображенію матеріаловъ для романтической постройки. Совсѣмъ напротивъ. Мысли его неслись назадъ, къ одру смерти, гдѣ онъ видѣлъ ее колѣнопреклоненною, съ пламенной молитвой на устахъ и въ ангельскомъ взорѣ, гдѣ онъ былъ свидѣтелемъ небесной любви двухъ прекрасныхъ созданій, разставшихся на вѣки въ этомъ мірѣ съ темнымъ предчувствіемъ замогильнаго свиданія. И въ прахъ разбивались праздныя мечты передъ этимъ святымъ воспоминаніемъ, озарившимъ душу благороднаго юноши.

– Я бы хотѣла, – сказала Флоренса, обращаясь къ старику, – хотѣла бы называть васъ… просто дядей Вальтера. Позволите ли вы?

– Позволю ли? Господи помилуй! сдѣлайте милость!

– Мы всегда называли васъ этимъ именемъ, когда разговаривали о васъ, – сказала Флоренса съ легкимъ вздохомъ и оглядываясь вокругъ. – Точь въ точь та же гостиная, уютная, хорошенькая, какъ и тогда. Какъ я хорошо ее помню!

Старикъ Соль взглянулъ сперва на нее, потомъ на племянника, потомъ потеръ руки, потомъ вытеръ очки, потомъ вздохнулъ изъ глубины сердца и съ таинственной торжественностью произнесъ:

– О, время, время, время!

Послѣдовало краткое молчаніе. Сусанна Нипперъ вынула изъ шкатулки двѣ чайныхъ чашки, двѣ ложки и, скрестивъ руки, дожидалась сь глубокомысленнымъ видомъ, пока устоится чай.

– Мнѣ надобно поговорить съ дядей Вальтера, – сказала Флоренса, положивъ руку на плечо старика, чтобы обратить его вниманіе, – поговорить о томъ, что y меня лежитъ на душѣ. Теперь онъ остается одинъ, и некому будетъ раздѣлять его горе. Если онъ мнѣ позволитъ – не замѣнить Вальтера: этого конечно, я не могу – но быть его истиннымъ другомъ и помочь ему въ отсутствіи Вальтера, то я была бы ему очень, очень благодарна. Такъ ли, дядя Вальтера? согласны ли вы?

Инструментальный мастеръ, не говоря ни слова, поднесъ ея руки къ своимъ губамъ, a Сусанна Нипперъ, испустивъ легкій вздохъ, устремила глаза на потолочное окно и закусила кончики лентъ отъ своей шляпки.

– Вы позволите мнѣ навѣщать васъ, – продолжала Флоренса, – когда будетъ можно, и станете передавать мнѣ вѣсти о миломъ Вальтерѣ, и вы не будете имѣть секретовъ отъ Сусанны, когда она придетъ къ вамъ вмѣсто меня: вы станете разсказывать намъ все и обо всемъ, и положитесь на насъ, и ввѣритесь намъ во всемъ, и мы будемъ стараться васъ утѣшать. Такъ ли, дядя Вальтера? согласны ли вы?

Нѣжное прелестное лицо, умоляющій взоръ, милый голосокъ, легкое пожатіе руки, очаровательная поза, выражавшая глубокое уваженіе къ почтенному возрасту и вмѣстѣ граціозное сомнѣніе въ успѣхѣ великодушнаго предложенія, – все это до того растрогало бѣднаго мастера всѣхъ морскихъ инструментовъ, что онъ могъ только проговорить:

– Валли, другъ мой, замолви за меня. Я… я не могу.

– Нѣтъ, Вальтеръ, – возразила Флоренса съ веселой улыбкой, – не говорите за него ничего. Я понимаю его очень хорошо, и намъ должно пріучаться разговаривать безъ васъ, милый Вальтеръ.

Умилительно-грустный тонъ, съ какимъ были произнесены эти послѣднія слова, затронулъ сокровеннѣйшія струны въ сердцѣ молодого человѣка.

– Миссъ Флоренса, – сказалъ онъ, стараясь сохранить веселый видъ, принятый въ продолженіе разговора, – я такъ же, какъ и дядя, не сумѣлъ бы выразить вамъ нашей благодарности. Впрочемъ, все, что я могъ бы сказать, если бы говорилъ цѣлый часъ, было бы одно: вы всегда вѣрны самой себѣ.

Сусанна Нипперъ закусила новые кончики лентъ отъ своей шляпки и кивнула на потолочное окно въ знакъ совершеннаго одобренія мысли, выраженной этимъ отвѣтомъ.

– Вальтеръ, – сказала Флоренса, – я хочу съ тобой объясниться передъ твоимъ отъѣздомъ; но ты долженъ говорить мнѣ – т_ы, и называть меня просто Флоренсой. Зачѣмъ ты обращаешься со мной, какъ посторонній?

– Какъ посторонній! – возразилъ Вальтеръ. – О, нѣтъ, нѣтъ. По крайней мѣрѣ, я чувствую не такъ, какъ посторонній.

– Хорошо. Но теперь не объ этомъ рѣчь. Онъ, милый Вальтеръ, – продолжала Флоренса, заливаясь слезами, – онъ любилъ тебя нѣжно, очень нѣжно, и развѣ забылъ ты, какъ передъ смертью завѣщалъ онъ "помнить Вальтера!" Я помню тебя, милый, я буду помнить тебя, пока скитаюсь на землѣ, и ангелъ мой съ высоты неба увидитъ, какъ святы для меня его послѣднія слова. Я хочу быть и буду твоей сестрой всю жизнь, и гдѣ бы ты ни былъ, куда бы ни забросила тебя судьба, ты долженъ знать, что сестра твоя любитъ тебя и всегда думаетъ о тебѣ. Вотъ что я желала сказать тебѣ, милый Вальтеръ, но я не могу говорить такъ, какъ бы хотѣла, потому что сердце мое слишкомъ переполнено.

И въ полнотѣ сердца, она протянула ему обѣ руки. Вальтеръ взялъ ихъ, склонилъ голову и прикоснулся устами къ заплаканному лицу, и оно не отпрянуло, это ангельское личико, не отворотилось, не вспыхнуло яркимъ румянцемъ, но смотрѣло на него спокойно и открыто съ безграничной вѣрой. Въ эту торжественную минуту всякая тѣнь сомнѣнія или тревожнаго волненія исчезла изъ души Вальтера. Живо представилъ онъ себѣ смертный одръ невиннаго страдальца, и, благословляемый его присутствіемъ, незримымъ для глазъ человѣческихъ, онъ поклялся самому себѣ запечатлѣть навѣки на скрижаляхъ сердца плѣнительный образъ его и своей сестры, и чтить ее, въ своемъ изгнаніи, какъ святой идеалъ чистоты и высокой преданности. Въ эту минуту онъ счелъ бы униженнымъ свое нравственное достоинство, если бы въ его головѣ возникли такія мысли и такія надежды, какихъ не могло быть въ ея собственной душѣ.

И въ эту минуту Сусанна Нипперъ вдругъ закусила всѣ ленты отъ своей шляпки и, воспославъ глубочайшій вздохъ въ потолочное окно, обратилась съ неожиданнымъ вопросомъ: кому угодно сливокъ и кому сахару. Потомъ, отобравъ удовлетворительную справку на эти важные пункты, она принялась разливать чай. Все маленькое общество усѣлось вокругъ стола и начало радушно угощаться подъ верховнымъ предсѣдательствомъ этой молодой лэди.

За полчаса передъ этимъ Вальтеръ ни за что въ свѣтѣ не рѣшился бы позволить себѣ фамильярнаго обращенія съ миссъ Домби; но теперь онъ говорилъ ей – ты и называлъ ее просто Флоренсой. Онъ наслаждался ея присутствіемъ свободно, между тѣмъ не далѣе какъ за нѣсколько минутъ позволялъ себѣ думать въ тревожномъ смущеніи, что было бы гораздо лучше, если бы она не пришла. Онъ спокойно любовался на ея личико, воображалъ полный расцвѣтъ ея красоты и думалъ, какъ счастливъ будетъ мужчина, который въ свое время овладѣетъ ея сердцемъ. Потомъ онъ съ гордостью мечталъ о собственномъ мѣстѣ въ этомъ сердцѣ и одушевлялся твердою рѣшимостью, во что бы ни стало сдѣлаться его достойнымъ.

Вѣроятно, надъ руками Суссаны Нипперъ, разливавшей чай, парило какое-то волшебное вліяніе, распространявшее по всей гостиной самую веселую и благоуханную атмосферу. Но, вѣроятно, также надъ стрѣлками хронометра дяди Соля парило какое-то враждебное вліяніе, потому что онѣ двигались съ необыкновенной быстротой. Какъ бы то ни было, гостьи вспомнили, что ихъ дожидается карета подлѣ магазина за ближайшимъ угломъ, и когда насчетъ этого обстоятельства обратились съ вопросомь къ безукоризненному хронометру, онъ далъ точный, положительный отвѣтъ, что карета дожидается очень давно. Никто не дерзалъ возставать противъ такого авторитета, и всего менѣе дядя Соль, который, если бы даже въ опредѣленную минуту ему назначена была петля на шею, безъ отговорокъ отправился бы на висѣлицу, не обнаруживъ ни малѣйшаго неудовольствія за быстрый ходъ стрѣлокъ на его непогрѣшимомъ хронометрѣ.

Флоренса на прощанье коротко изложила старику главнѣйшіе пункты ихъ договора и обязала его къ безусловному повиновенію. Дядя Соль, съ отеческой заботливостью и нѣжнѣйшими ласками, проводилъ ее до ногъ деревяннаго мичмана и потомъ передалъ ее Вальтеру, который отправился съ нею и Сусанной къ дожидавшейся каретѣ.

– Вальтеръ, – сказала Флоренса, когда они пошли, – передъ дядей я боялась спросить тебя. Скажи, пожалуйста, надолго ли ты уѣзжаешь?

– Право, Флоренса, я и самъ не знаю. Думаю, впрочемъ, что надолго. М-ръ Домби, кажется, имѣетъ въ виду не короткій срокъ.

– Что это, Вальтеръ, милостъ или опала? – спросила Флоренса послѣ минутнаго колебанія, устремивъ на него безпокойный взглядъ.

– Мое назначеніе въ Барбадосъ?

– Да.

Вальтеръ охотно далъ бы утвердительный отвѣтъ, но его лицо заговорило прежде, чѣмъ пошевелились губы, и Флоренса слишкомъ легко угадала настоящую мысль.

– Я боюсь, что папа не слишкомъ благоволитъ къ тебѣ, – сказала она робкимъ голосомъ.

– Почему ты такъ думаешь? – возразилъ Вальтеръ, улыбаясь. – Кажется, нѣтъ никакихъ причинъ…

– Никакихъ причинъ, Вальтеръ?

– То есть н_е б_ы_л_о никакихъ причинъ, хочу я сказать, – продолжалъ Вальтеръ. – Въ конторѣ много людей, занятыхъ службой. Между м-ромъ Домби и такимъ молодымъ человѣкомъ, какъ я, огромное, неизмѣримое разстояніе, мой ангелъ. Если я исполняю свою обязанность, я долженъ исполнять ее, какъ и другіе, или еще больше, чѣмъ другіе.

Не возникло ли въ душѣ Флоренсы смутное и неопредѣленное подозрѣніе, – что опала м-ра Домби объясняется услугой, которую молодой человѣкъ оказалъ его дочери, всегда помнившей эту услугу, – подозрѣніе, возможное только послѣ роковой ночи, когда отверженное дитя послѣдній разъ совершало свое путешествіе къ дверямъ отцовскаго кабинета? Не зародилась ли въ эту минуту такая же идея въ душѣ самого Вальтера? Неизвѣстно. Молодые люди не подали другъ другу ни малѣйшаго намека и минуты двѣ совсѣмъ ничего не говорили. Сусанна, которая шла по другую сторону Вальтера, безпрестанно бросала пронзительные взгляды на молодыхъ людей, и нѣтъ никакого сомнѣнія, идеи миссъ Нипперъ путешествовали прямо по этому направленію, гдѣ все для нея было ясно, какъ день. Въ головѣ Сусанны Нипперъ всякое подозрѣніе мигомъ перерабатывалось въ очевиднѣйшую дѣйствительность.

– Можетъ быть, милый Вальтеръ, ты очень скоро воротишься, – сказала Флоренса.

– Я могу воротиться старикомъ, – отвѣчалъ Вальтеръ, – и найти въ тебѣ старую леди. Впрочемъ, y меня лучшія надежды.

– Папа, вѣроятно… вѣроятно, перемѣнитъ свои мысли и, можетъ быть, со временемъ сдѣлается откровеннѣе со мной. Тогда я скажу ему, что желаю тебя видѣть, и буду умолять возвратить тебя для меня.

Трогательные переливы голоса при произнесеніи этихъ словъ хорошо объяснили Вальтеру ея отношенія къ отцу.

Когда они подошли къ каретѣ, молодой человѣкъ хотѣлъ удалиться, не говоря ни слова, потому что теперь онъ почувствовалъ всю горечь разлуки; но Флоренса, усаживаясь въ карету, взяла его за руку, и въ его собственной рукѣ очутился какой-то маленькій пакетъ.

– Вальтеръ, – сказала Флоренса, устремивъ на него взоръ, исполненный нѣжнѣйшей преданности, – y меня, какъ y тебя, лучшія надежды впереди, и мнѣ хотѣлось бы вѣрить, что онѣ исполнятся. Я стану молиться за тебя и за себя. Этотъ маленькій подарокъ я, было, приготовила для Павла. Прими его отъ меня вмѣстѣ съ моею любовью и, сдѣлай милость, не раскрывай пакета до той поры, какъ сядешь на корабль. Теперь прощай, милый Вальтеръ. Благослови тебя Богъ! Не забывай меня, милый, не забывай своей сестры, которая всегда будетъ о тебѣ думать. Прощай, милый Вальтеръ, прощай!

Онъ былъ радъ, что Сусанна Нипперъ заслонила его въ эту послѣднюю минуту разставанья, иначе нѣжная сестрица могла бы сохранить печальное воспоминаніе о своемъ братѣ. Онъ былъ радъ еще, что она не оглядывалась изъ кареты и только махала ему своей маленькой ручкой, пока онъ могъ ее видѣть.

Несмотря на ея просьбу, онъ въ эту же ночь, ложась въ постель, вскрылъ подаренный пакетъ. Тамъ былъ маленькій кошелекъ, a въ кошелькѣ были деньги.

Рано воротилось яркое солнце въ слѣдующее утро послѣ своего путешествія по чужимъ странамъ, и рано воротился Вальтеръ изъ своей спальни, чтобы встрѣтить капитана Куттля, который уже стучался въ двери магазина. Почтенный морякъ чуть свѣтъ поднялся изъ каюты и поспѣшилъ распустить паруса, покамѣстъ м-съ Макъ Стингеръ сладко почивала на своемъ ложѣ. Капитанъ, по-видимому, съ ума сходилъ отъ радости и притащилъ въ одномъ изъ кармановъ своего камзола чудеснѣйшій копченый языкъ, предназначенный для послѣдняго завтрака.

– Эгой! – заревѣлъ капитанъ, когда они заняли свои мѣста за столомъ. – Вотъ какая исторія, Валли, дружокъ мой. Если дядя твой такой человѣкъ, какимъ я его знаю, онъ вытащитъ намъ для такого случая свою послѣднюю бутылку мадеры.

– Нѣтъ, нѣтъ, – возразилъ старикъ. – Нѣтъ! ту бутылку разопьемъ по возвращеніи Вальтера.

– Хорошо сказано! – воскликнулъ капитанъ, – внимай ему Вальтеръ!

– Она лежитъ, – продолжалъ Соломонъ, – въ отдаленномъ углу погреба, покрытая грязью и паутиной. Можетъ быть, милый Недъ, и насъ съ тобой покроетъ грязь и паутина, прежде чѣмъ она увидитъ свѣтъ.

– Внимай ему! – воскликнулъ капитанъ. – Хорошее нравоученіе! Внимай, милый Валли, дружокъ мой. "Возрасти смоковницу на пути, по которому ходишь, и когда состаришься, сядь подъ тѣнью винограда твоего, и блаженъ будеши". Я забылъ, гдѣ это сказано, Вальтеръ. Ну, Соломонъ, продолжай.

– Но гдѣ бы она ни лежала и чѣмъ бы ни была покрыта, Вальтеръ найдетъ ее, когда воротится назадъ. Вотъ все, что я хотѣлъ сказать, любезный Недъ.

И хорошо сказано, – замѣтилъ капитанъ. – A если намъ не придется свернуть ей голову втроемъ, я заранѣе вамъ уступаю свою долю. Пейте и поминайте, какъ звали.

Несмотря на чрезмѣрную веселость, капитанъ едва дотрогивался до копченаго языка, хотя старался принять видъ, когда на него смотрѣли, что пожираетъ его съ волчьимъ аппетитомъ. Онъ также ужасно боялся оставаться наединѣ съ дядей или съ племянникомъ съ глазу на глазъ и думалъ, казалось, что въ состояніи владѣть собой не иначе, какъ подъ условіемъ дружелюбнаго соединенія всей компаніи въ одну группу. Когда Соломонъ куда-то отлучился, капитанъ немедленно выбѣжалъ за дверь, подъ предлогомъ посмотрѣть на какуюто странную карету, проѣзжавшую мимо оконъ; a когда Вальтеръ пошелъ наверхъ прощаться съ жильцами, онъ тоже юркнулъ въ другую комнату, объяснивъ Соломону, что почуялъ смрадный запахъ изъ сосѣдней трубы. Капитанъ Куттль былъ увѣренъ, что ни одна душа въ мірѣ не постигнетъ настоящей цѣли этихъ вылазокъ, если, по крайней мѣрѣ, ее не осѣнитъ вдохновеніе свыше.

Возвращаясь изъ своей прощальной экспедиціи, Вальтеръ наткнулся на особу съ блѣднымъ лицомъ, стоявшую въ дверяхъ, недалеко отъ деревяннаго мичмана.

– М-ръ Каркеръ! – вскричалъ Вальтеръ, пожимая руку Джона Каркера младшаго. – Войдите, сдѣлайте милость. Это очень любезно съ вашей стороны придти такъ рано со мною проститься. Вы знали, какъ я радъ буду васъ видѣть передъ своимъ отъѣздомъ. Войдите, пожалуйста.

– Невѣроятно, чтобы мы встрѣтились еще гдѣ-нибудь на этомъ свѣтѣ, молодой человѣкъ, и потому я такъ же, какъ и вы, очень радъ, что могу взглянуть на васъ въ послѣдній разъ. Теперь, въ часъ разлуки, я могу говорить съ вами свободно и не стану больше противиться вашимъ откровеннымъ объясненіямъ.

Была какая-то глубокая меланхолія въ улыбкѣ Каркера, когда онъ произносилъ эти слова. Казалось очевиднымъ, душевное бремя подавляло его съ одинаковою силой даже теперь, когда онъ готовился къ дружескому разговору.

– Ахъ, м-ръ Каркеръ! – сказалъ молодой человѣкъ, – зачѣмъ вы прежде противились моей откровенности? Вы не могли мнѣ сдѣлать ничего, кромѣ добра, я увѣренъ въ этомъ.

Каркеръ покачалъ головой.

– Если бы я могъ, – сказалъ онъ, – сдѣлать кому-нибудь добро на этой землѣ, то, конечно, сдѣлалъ бы его для васъ, молодой человѣкъ. Ваше присутствіе со дня на день становилось для меня блаженствомъ и вмѣстѣ съ тѣмъ поводомъ къ безполезнымъ угрызеніямъ совѣсти. Но блаженство брало верхъ передъ нравственною пыткой; теперь я очень хорошо узнаю это, когда теряю васъ изъ виду.

– Войдите, м-ръ Каркеръ, сдѣлайте милость войдите и познакомьтесь съ моимъ добрымъ старикомъ. Я часто говорилъ съ нимъ о васъ, и онъ съ удовольствіемъ станетъ разсказывать все, что услышитъ обо мнѣ. О послѣднемъ нашемъ разговорѣ, – продолжалъ Вальтеръ съ нѣкоторымъ затрудненіемъ, – я ничего не сказывалъ ему и, слѣдовательно, никому на свѣтѣ. Повѣрьте, м-ръ Каркеръ.

Сѣдой Джонъ младшій пожалъ его рукѵ и заплакалъ.

– Если я когда-нибудь познакомлюсь съ нимъ, Вальтеръ, – возразилъ онъ, – то единственно для того, чтобы слышать о васъ добрыя вѣсти. Можете быть спокойны, я оправдаю вашу благоразумную осторожность. Но было бы несправедливо не сказать ему всей правды, если бы я самъ сталъ требовать его довѣрія. Поэтому, при всемъ вашемъ желаніи, я не могу войти сюда теперь же, какъ бы мнѣ ни было пріятно подолѣе остаться съ вами въ эти минуты. Кромѣ васъ, нѣтъ y меня ни одного друга, ни одного знакомаго, и даже для васъ безъ крайней нужды, я не намѣренъ заводить знакомства.

– Надѣюсь, вы позволите мнѣ, – сказалъ Вальтеръ, – навсегда остаться вашимъ другомъ. Вы знаете, какъ я этого желалъ, и теперь, когда мы съ вами разстаемся, м-ръ Каркеръ, желаніе мое усиливается.

– Довольно. Вы всегда были другомъ моего сердца, и если я избѣгалъ васъ, повѣрьте, это противъ моей воли, но мои мысли всегда были заняты вами. Прощайте, Вальтеръ!

– Прощайте, м-ръ Каркеръ. Благослови васъ Богъ.

– Если, – сказалъ Джонъ Каркеръ въ сильномъ волненіи, удерживая руку растроганнаго юноши, – если, по возвращеніи сюда, когда уголъ мой будетъ пустъ, ты услышишь, гдѣ положили мои кости, приди и взгляни на мою могилу. Подумай, я могъ быть столь же честнымъ и счастливымъ, какъ и ты. И когда наступитъ мой послѣдній часъ, позволь мнѣ думать, что остается на землѣ человѣкъ, который будетъ вспоминать обо мнѣ съ сожалѣніемъ и снисходительностью. Вальтеръ – прощай!

И фигура его побрела, какъ блѣдная тѣнь, по улицѣ, освѣщеннрй яркими лучами прекраснаго лѣтняго солнца. Скоро Вальтеръ совсѣмъ потерялъ его изъ виду.

Наконецъ немилосердный хронометръ возвѣстилъ, что Вальтеръ долженъ былъ взглянуть въ послѣдній разъ на деревяннаго мичмана. Дядя, племянникъ и капитанъ Куттль поѣхали въ извозчичьей каретѣ на пристань, гдѣ они пересѣли въ лодку съ тѣмъ, чтобы приплыть къ какому-то изгибу рѣки, котораго имя было безнадежной тайной для непривычныхъ ушей сухопутнаго человѣка. Подъѣхавъ къ этому изгибу, гдѣ уже красовался "Сынъ и Наслѣдникъ", совсѣмъ погруженный, они были встрѣчены разнокалиберной толпой перевозчиковъ, изъ которыхъ одинъ чуть ли не за версту узналъ капитана и перекликался съ нимъ на тысячу ладовъ, звучавшихъ тарабарской грамотой для всякаго профана въ морскомъ дѣлѣ. Это былъ старинный знакомецъ капитана Куттля, грязный циклопъ, шершавый и небритый, но съ такимъ зоркимъ окомъ, которое могло поспорить со всѣми глазами Аргуса. Съ этимъ замѣчательнымъ мужемъ они всѣ трое перебрались на бортъ "Сына и Наслѣдника". На кораблѣ господствовало великое смѣшеніе людей въ красныхъ рубахахъ, бѣгавшихъ взадъ и впередъ, грязныхъ парусовъ, скомканныхъ на мокрыхъ палубахъ, распущенныхъ веревокъ и канатовъ различнаго сорта, бочекъ, боченковъ, ящиковъ, чемодановъ и всякой живности, умильно взиравшей на негра-повара въ дурацкомъ колпакѣ, украшеннаго зеленью передъ самыми его глазами и окуреннаго свѣжимъ дымомъ.

Капитанъ немедленно отвелъ Вальтера въ уголъ и съ великимъ усиліемъ, отъ котораго даже побагровѣло его лицо, вытащилъ изъ кармана огромные серебряные часы, укрѣпившіеся въ своей засадѣ, какъ втулка въ отверстіи бочки.

– Валли, – сказалъ капитанъ, крѣпко пожимая его руку, – вотъ тебѣ, дружище, прощальный подарокъ. Ставь ихъ каждое утро получасомъ назадъ, да еще въ полдень поверни стрѣлку на пятнадцать минутъ, – и y тебя будутъ часики на славу.

– Что вы, капитанъ Куттль! помилуйте! – вскричалъ Вальтеръ, удерживая капитана, который убѣгалъ отъ него прочь. – Возьмите ихъ назадъ, сдѣлайте милость. У меня ужъ есть часы.

– Ну, въ такомъ случаѣ, – сказалъ капитанъ, нырнувъ въ одинъ изъ своихъ кармановъ, откуда выплыли двѣ чайныя ложки и сахарные щипчики, которыми онъ вооружился для отклоненія предвидѣнныхъ возраженій, – въ такомъ случаѣ, мой милый, прими отъ меня эту посудину. Пригодится на черный день.

– Нѣтъ, нѣтъ, не нужно и этого! очень вамъ благодаренъ. О, что вы дѣлаете, капитань Куттль? не бросайте ихъ, – вскричалъ Вальтеръ, потому что капитанъ обнаружилъ явное намѣреніе швыриуть свою посудину за бортъ. – Вамъ они больше нужны, чѣмъ мнѣ. Дайте мнѣ лучше вашу палку. Мнѣ давно хотѣлось имѣть ее. Вотъ такъ! благодарю васъ. Ну, прощайте, капитанъ Куттль! смотрите хорошенько за моимъ старикомъ. Прощайте, дядюшка Соломонъ! Благослови васъ Богъ!