О пьянстве

«думаю, мне придется попросить его съехать», – сказала первая.

ах, бля, подумал я. ах, бля, бля бля бля бля.

я выключил Стравинского, оделся и подался до бара. вошел внутрь.

«эй, вот же он!!!»

«мы думали, тя убили!»

«ты попал в тот бандитский бар?»

«ну».

«рассказывай».

«сначала мне нужно выпить».

«конечно, конечно».

принесли скотч с водой. я сел на крайний табурет у стойки. внутрь пробрался грязный солнечный свет, какой бывает на 16-й и Фэйрмаунт. начался мой день.

«слухи, – начал я, – о том, что это очень лихое заведение, определенно правдивы…» после чего рассказал им приблизительно то, что уже рассказал вам.

остаток той истории в том, что два месяца я не мог причесываться, еще раз или два возвращался в бандитский бар, ко мне там относились мило, а немного погодя уехал из Филли искать себе еще хлопот или чего я там искал. хлопот-то я набрался, а вот всего остального, что искал, – этого пока не нашел. может, это мы найдем, когда умрем. может, и нет. у вас вот книжки по философии, священник ваш, проповедник, ученый ваш, поэтому у меня не спрашивайте. и не ходите в бары, где МУЖСКОЙ сральник внизу.

Великая дзенская свадьба^[23]

Меня засунули назад, вместе с румынским хлебом, ливерной колбасой, пивом, прохладительными напитками; в зеленом галстуке – первом у меня после смерти отца десять лет назад. Теперь мне полагалось быть свидетелем на дзенской свадьбе, Холлис выжимала 85 миль в час, четырехфутовую бороду Роя трепало мне в лицо. То была моя «комета» 62-го года, только вести ее я не мог – нет страховки, два задержания за вождение в нетрезвом состоянии и опять уже напиваюсь. Холлис и Рой жили неженатыми три года, Холлис Роя кормила. Я сидел сзади и сосал себе пиво. Рой по одному объяснял мне родственников Холлис. Ему интеллектуальная херня лучше удавалась. Или языком работать. Стены их жилья покрывало множество снимков парней, пригнутых к мохнатке и жующих.

А также фотка Роя в оргазме при дрочке. Рой самолично это сделал. В смысле – нажал на спуск камеры. Сам. Бечевка. Проволока. Некая конструкция. Рой уверял, что сдрочить ему пришлось шесть раз, чтоб добиться идеального снимка. Работа на весь день: вот она: эта млечная плюха: произведение искусства. Холлис свернула с автострады. Недалеко осталось. У некоторых богатеев подъездные дорожки в милю длиной. Эта оказалась ничего так: четверть мили. Мы вышли. Тропические сады. Четыре или пять собак. Большие черные косматые глупые звери – слюни-из-пасти. До двери мы так и не дошли – вот он, богатей, стоит на веранде, вниз смотрит, в руке выпивка. И Рой завопил:

– О, Харви, гад ты эдакий, так приятно тебя видеть!

Харви чуть улыбнулся:

– И тебя тоже, Рой.

Один большой черный косматик пожирал мне левую ногу.

– Отзови свою собаку, Харви, сволочь, приятно тебя видеть! – заорал я.

– Аристотель, а ну-ка ХВАТИТ!

Аристотель отвял, как раз вовремя.

И.

Мы прошли вверх и вниз с салями, с венгерским маринованным сомиком, креветками. С шейками омаров. С бубликами. С фаршем из голубиных жопок.

И вот мы всё туда внесли. Я сел и цапнул пиво. При галстуке я был там один. Кроме того, я единственный купил свадебный подарок. Спрятал его между стеной и ногой, пожеванной Аристотелем.

– Чарльз Буковски…

Я встал.

– О. Чарльз Буковски!

– У-гу.

Затем:

– Это Марти.

– Привет, Марти.

– А это Элси.

– Привет, Элси.

– А вы правда, – спросила она, – ломаете мебель и бьете окна, режете себе руки, все вот это вот, когда пьяный?

– У-гу.

– Староваты вы что-то для такого.

– Так, послушайте, Элси, не надо мне по ушам ездить…

– А это Тина.

– Привет, Тина.

Я сел.

Имена! Я был женат на своей первой жене два-с-одной-половиной года. Однажды вечером пришли какие-то люди. Жене я сказал:

– Это Луи-Тяп-ляп, а это Мари, Королева Быстрого Отсоса, а это Ник-Косиножка. – Потом обернулся к ним и сказал: – Это моя жена… это моя жена… это… – Наконец мне пришлось на нее взглянуть и спросить: – А КАК, К ЧЕРТУ, ТЕБЯ ВООБЩЕ ЗОВУТ?

– Барбара.

– Это Барбара, – сообщил им я…

Учитель дзен еще не прибыл. Я сидел и сосал пиво.

Потом пришли еще люди. Всё шли и шли вверх по ступенькам. Вся родня Холлис. У Роя, похоже, никакой родни не имелось. Бедный Рой. Ни дня в своей жизни не работал. Я взял еще пива.

Они всё поднимались по лестнице: сидельцы, шулера, калеки, мастера различных ухищрений. Родня и друзья. Десятками. Никаких свадебных подарков. Никаких галстуков.

Я забивался все глубже в свой угол.

Одному парню был довольно-таки пиздец. По лестнице он поднимался 25 минут. У него были специально сделанные костыли, очень могучие на вид штуки с круглыми манжетами для плеч. Там и сям особые рукоятки. Алюминий и резина. Сучки́ не про эту детку. Я прикинул: разбавлял или скверно откупился. Жаканы принял в старом цирюльном кресле с горячим и мокрым полотенцем для бритья на лице. Только они мимо нескольких жизненно важных органов промахнулись.

Были и другие. Кто-то вел класс в УКЛА^[24]. Кто-то еще ввозил всякое говно китайскими рыбачьими суденышками через порт Сан-Педро.

Меня знакомили с величайшими убийцами и сбытчиками в этом столетии.

Я же – я был между работами.

Затем подошел Харви.

– Буковски, хочешь немного скотча с водой?

– Еще бы, Харви, конечно.

Мы пошли к кухне.

– Зачем галстук?

– У меня молния на штанах сломалась. А трусы слишком тугие. Кончик галстука прикрывает волосню у меня над хуем.

– Я считаю, ты современный живой мастер рассказа. Никто и близко рядом не стоит.

– Еще б, Харви. Где скотч?

Харви показал мне бутылку скотча.

– Я всегда этот сорт пью, поскольку ты всегда про него упоминаешь у себя в рассказах.

– Но я теперь сменил марку, Харв. Нашел кое-что получше.

– Как называется?

– Вот бы еще вспомнить, к черту.

Я нашел высокий стакан для воды, налил половину скотча, половину воды.

– От нервов, – сказал я Харви. – Понимаешь?

– Еще б, Буковски.

Я выпил залпом.

– Как насчет восполнить?

– Ну да.

Я взял добавку и вышел в переднюю комнату, сел к себе в угол. Меж тем случилась новая суета: Учитель дзен ПРИБЫЛ!

На учителе дзен был эдакий очень причудливый наряд, а глаза он держал очень узенькими. Или, может, такие они у него и были.

Учителю дзен понадобились столы. Рой забегал кругами, ища эти столы.

Между тем учитель дзен был очень спокоен, очень милостив. Я допил свое, зашел за добавкой. Вернулся.

Вбежало златовласое дитя. Лет одиннадцати.

– Буковски, мне знакомы ваши некоторые рассказы. Мне кажется, вы величайший писатель, кого мне только доводилось в жизни читать!

Длинные светлые кудри. Очки. Щуплое тело.

– Ладно, детка. Ты достаточно взрослая. Мы поженимся. Будем прожигать твои деньги. Я уже начал уставать. Можешь меня выставлять напоказ в эдакой стеклянной клетке, где дырочки для воздуха. Юным мальчикам я позволю тебя иметь. Даже сам смотреть буду.

– Буковски! Лишь потому, что у меня длинные волосы, вы считаете меня девчонкой! Меня зовут Пол! Нас знакомили! Вы разве не помните?

На меня смотрел отец Пола Харви. Я увидел его глаза. И тут же понял, что он решил, что, в конце концов, уже не считает меня таким уж хорошим писателем. Возможно, я даже плохой писатель. Что ж, никому не удается таиться вечно.

Но мальчонка был нормальный:

– Это ничего, Буковски! Вы все равно величайший писатель, кого я когда-либо читал! Папа мне давал некоторые ваши рассказы…

Тут погас весь свет. Вот чего заслуживал этот пацан за свой длинный язык…

Но повсюду были свечи. Все отыскивали свечи, бродя вокруг, находя свечи и зажигая их.

– Бля, это же просто предохранитель. Замените предохранитель, – сказал я.

Кто-то сказал, что дело не в предохранителе, а в чем-то еще, поэтому я сдался и, пока происходило все это возжиганье свечей, подался в кухню еще за скотчем. Бля, там стоял Харви.

– У тя прекрасный сынок, Харви. Твой мальчик Питер…

– Пол.

– Прости. Библейское.

– Понимаю.

(Богатеи понимают; они с этим просто ничего не делают.)

Харви откупорил новую квинту. Мы поговорили о Кафке. Досе. Тургеневе, Гоголе. Обо всей этой скучной херне. Затем повсюду оказались свечи. Учителю дзен хотелось уже начать. Рой давал мне два кольца. Я пощупал. Пока на месте. Все нас ждали. Я ждал, когда Харви рухнет на пол от того, что выпил столько скотча. Без толку. Он шел ноздря в ноздрю со мной, на один мой выпивал два и все еще держался на ногах. Такое не часто делают. Мы опрокинули полквинты за десять минут свечежжения. Вышли к толпе. Я вывалил Рою кольца. Рой сообщил учителю дзен днями раньше, что я пьяница – ненадежен – либо слаб духом, либо порочен, – а потому на церемонии не просите у Буковски кольца, потому что Буковски может там не оказаться. Или он может кольца потерять, или наблюет, или потеряет Буковски.

Ну вот и понеслось наконец. Учитель дзен принялся играться со своей черненькой книжицей. Не слишком толстая на вид. Страниц 150, я бы сказал.

– Прошу, – сказал дзен, – не пить и не курить во время церемонии.

Я допил. Встал от Роя справа. Допивали там повсюду.

Затем учитель дзен выдал ссыкливую улыбочку.

Христианские свадебные обряды я знал из опыта прискорбной зубрежки. А дзенская церемония вообще-то напоминала христианскую, только в нее подмешали чуть конского навоза. Где-то по ходу зажгли три маленькие палочки. У дзена этих штук была целая коробка – две или три сотни. После зажжения одну палочку поместили в середину горшка с песком. Это была дзенская палочка. Потом Роя попросили поставить его горящую палочку по одну сторону дзенской палочки, Холлис попросили поставить ее по другую.

Но стояли палочки как-то не так. Чуть улыбнувшись, учитель дзен вынужден был потянуться вперед и поправить палочки до новых глубин и возвышенностей.

Затем учитель дзен извлек круг бурых бусин.

Круг бусин он вручил Рою.

– Уже? – спросил Рой.

Черт, подумал я, Рой же обычно читает про все остальное. Почему ж не о собственной свадьбе?

Дзен подался вперед, правую руку Холлис поместил Рою в левую. И четки так вот окружили обе руки.

– Вы…

– Да…

(И это дзен? – подумал я.)

– А вы, Холлис…

– Да…

Меж тем при свечах какая-то жопа с ручкой делала сотни снимков церемонии. Я занервничал. Может, это ФБР.

– Клац! Клац! Клац!

Конечно, все мы были чисты. Но раздражало, потому что так беспечно.

Тут я заметил при свечах уши учителя дзен. Свет сиял сквозь них так, словно бы их сделали из тончайшей туалетной бумаги.

У учителя дзен были тончайшие уши из всех людей, каких я когда-либо видел! Так вот отчего он святой! Мне нужны такие уши! В бумажник, или коту, или для памяти. Или под подушку положить.

Конечно, я понимал, что это со мной разговаривают все скотчи с водами и все эти пива, но опять-таки, по-иному, этого я вообще не знал.

Я не отрывался от ушей учителя дзен.

А там были еще слова.

– …и вы, Рой, обещаете ли не принимать никаких наркотиков, пока находитесь в отношениях с Холлис?

Казалось, повисла смущенная пауза. Затем, со сцепленными руками в бурых четках:

– Обещаю, – произнес Рой, – не…

Скоро все закончилось. Или казалось, что закончилось. Учитель дзен выпрямился, улыбаясь лишь толикой улыбки.

Я коснулся плеча Роя:

– Поздравляю.

Затем склонился дальше. Взялся за голову Холлис, поцеловал ее в красивые губы.

Все продолжали сидеть. Нация недоразвитых.

Никто не шевельнулся. Свечи тлели, как недоразвитые свечи.

Я подошел к учителю дзен. Потряс ему руку:

– Спасибо. Вы неплохо провели церемонию.

Казалось, он по-настоящему доволен, отчего мне стало чуточку лучше. Но остальные те бандюганы – старый Таммани-Холл^[25] и мафия: они были слишком горды и глупы, чтоб жать руку восточному человеку. Всего лишь еще один поцеловал Холлис. Всего лишь еще один пожал руку учителю дзен. Как будто это свадьба под дулом пистолета. Вся эта семья! Ну, я последним узна́ю – или мне последнему сообщат.

Теперь, когда свадьба закончилось, тут показалось очень холодно. Они просто сидели и друг на дружку пялились. Я нипочем не понимал человеческую расу, но кто-то же должен тут валять дурака. Сорвал с себя зеленый галстук, подбросил его в воздух:

– ЭЙ! ХУЕСОСЫ! НИКТО НЕ ПРОГОЛОДАЛСЯ, ЧТО ЛИ?

Я подошел и принялся хватать сыр, ножки маринованных поросят и куриную пизду. Некоторые чопорно оттаяли, подошли и тоже ухватились за еду, не зная, чем еще заняться.

Я подтолкнул их поклевать. Потом отошел и снова вдарил по скотчу и воде.

Пока был в кухне, снова наполнял себе – услышал, как учитель дзен говорит:

– Мне пора.

– Ууу, не уходите… – расслышал я старый, скрипучий и женский голос посреди величайшего за три года сборища бандюганов. И даже она говорила будто бы не всерьез. Что я тут делаю с этими? Или с профом из УКЛА? Нет, профу из УКЛА тут самое место.

Должно же быть покаяние. Или что-то. Какое-то действие, чтобы всю процедуру очеловечить.

Как только я услышал, что учитель дзен закрыл парадную дверь, – опустошил свой стакан для воды, полный скотча. Затем выбежал через всю комнату лепечущей сволоты при свечах, отыскал дверь (целое дело, хоть и недолго) и распахнул ее, закрыл ее и вот я… шагах в 15 за мистером Дзеном. У нас еще оставалось шагов 45 или 50 до стоянки машин.

Нагнал его, шатаясь, два шага на его один.

Завопил:

– Эй, Учила!

Дзен повернулся.

– Да, старик?

Старик?

Мы оба остановились и воззрились друг на друга на той загибающейся лестнице в том тропическом саду под луной. Казалось, настало время завязать отношения потесней.

Тогда я ему сказал:

– Я хочу себе либо ваши неебические уши, либо ваш неебический прикид – вот этот вот банный халат с неоновой подсветкой, что сейчас на вас!

– Старик, вы спятили!

– Я думал, у дзена больше тяму, чем делать такие отъявленные и необоснованные заявления. Вы меня разочаровываете, Учила!

Дзен сложил вместе ладони и возвел очи горе.

Я сказал ему:

– Либо ваш неебический прикид, либо ваши неебические уши!

Он не разводил ладони, по-прежнему глядя вверх.

Я ринулся вниз по ступенькам, несколько пропустив, но все равно летел вперед, благодаря чему не раскроил себе голову, и, падая вниз к нему, пробовал замахнуться, но был сплошь инерция, как что-то выпущенное на волю без прицела. Дзен поймал меня и выпрямил.

– Сын мой, сын мой…

Мы сошлись близко. Я размахнулся. Зацепил его щедро. Услышал, как он шипит. Он сделал шажок назад. Я снова размахнулся. Промазал. Сильно левее взял. Упал в какие-то импортные растения из преисподней. Поднялся. Вновь к нему двинулся. И при свете луны увидел перед собственных штанов – заляпанных кровью, свечными потеками и рвотой.

– Ты встретил своего учителя, гад! – уведомил его я, надвигаясь на него. Он ждал. Годы работы мастаком на все руки не оставили мои мышцы совсем уж вялыми. Я двинул ему поглубже в пузо, вложив в удар все 230 фунтов своего веса.

Дзен кратко охнул, вновь воззвал к небу, сказал что-то по-восточному, выдал мне рубящий удар карате, по-доброму, и я остался обернут чередою бессмысленных мексиканских кактусов и того, что, на мой взгляд, было растениями-людоедами из глубин бразильских джунглей. Под лунным светом я отдыхал, покуда этот лиловый цветик, похоже, не подобрался к моему носу и не начал деликатно выщипывать у меня дыхание.

Бля, по крайней мере, 150 лет ушло на то, чтобы вломиться в «гарвардскую классику». Выбора не оставалось: я высвободился от этой штуки и вновь полез по лестнице наверх. У самой вершины воздвигся на ноги, открыл дверь и вошел. Никто меня не заметил. Все по-прежнему несли какую-то херню. Я плюхнулся к себе в угол. От удара карате над левой бровью у меня возникла ссадина. Я нашел свой носовой платок.

– Бля! Мне нужно выпить! – завопил я.

С выпивкой подошел Харви. Сплошь скотч. Я вылакал. Почему это жужжанье разговаривающих людских существ бывает таким бессмысленным? Я заметил, как женщина, которую мне представили как мать невесты, светит много ноги, и выглядело это вовсе недурно, весь этот долгий нейлон с дорогими каблуками-шпильками, плюс маленькие драгоценные кончики возле носков. У идиота от такого началась бы чесучка, но я же только полуидиот.

Я встал, подошел к матери невесты, резко задрал ей юбку на бедра, быстро поцеловал в прелестные колени и взялся пролагать поцелуями путь наверх.

Свечи помогли. Всё.

– Эй! – вдруг проснулась она. – Вы что это такое себе удумали?

– Я из вас всю срань выебу, я буду вас ебать, пока у вас из жопы говно не западает! Чё на эт скажете?

Она толкнула, и я грохнулся навзничь на коврик. Потом я валялся на спине, биясь, пытаясь подняться.

– Проклятая амазонка! – завопил на нее я.

Наконец, три или четыре минуты спустя, мне удалось встать на ноги. Кто-то засмеялся. Затем, обнаружив, что стопы мои снова плоско стоят на полу, я направился в кухню. Налил выпить, опустошил. Затем налил добавки и вышел.

Вот они: вся эта чертова родня.

– Рой или Холлис? – спросил я. – А чего вы не развернете свой свадебный подарок?

– Ну да, – сказал Рой, – почему бы и нет?

Подарок был обернут в 45 ярдов станиоли. Рой просто разворачивал фольгу все дальше. Наконец распутал.

– Счастливого брака! – закричал я.

Они все это увидели. Комната очень притихла.

То был гробик ручной работы, изготовленный лучшими умельцами в Испании. У него имелось даже розовато-красное фетровое донышко. Он был точной копией гроба покрупней, вот только, наверное, делали его с большей любовью.

Рой одарил меня взглядом убийцы, сорвал этикетку с инструкцией, как ухаживать за полировкой дерева, швырнул ее внутрь гробика и захлопнул крышку.

Все стало очень тихо. Единственный подарок успеха не снискал. Но они вскорости взяли себя в руки и вновь понесли всякую херь.

Я умолк. Я на самом деле очень гордился этой маленькой домовиной. Много часов искал подарок. Чуть с ума не сошел. А потом увидел его на полке, совсем одного. Потрогал его снаружи, перевернул вверх тормашками, потом заглянул внутрь. Цена была высока, но я платил за совершенное мастерство. Древесина. Петельки. Всё. В то же время мне требовался какой-нибудь аэрозоль от муравьев. В глубине магазина нашел какой-то «Черный флаг»^[26]. Муравьи свили себе гнездо под моей парадной дверью. Все барахло я отнес к прилавку. Там стояла юная девчонка, я сложил все перед ней. Показал на гробик.

– Знаете, что это?

– Что?

– Это гроб!

Я открыл его и показал ей.

– Эти муравьи меня с ума сводят. Знаете, что я сделаю?

– Что?

– Всех тех муравьев я поубиваю, сложу их в этот гроб и похороню!

Она рассмеялась:

– Вы мне весь день спасли!

Молодежь нынче на мякине не проведешь; они совершенно высшая порода. Я расплатился и свалил оттуда…

Но теперь, на свадьбе, никто не смеялся. Вот от скороварки, обмотанной красной ленточкой, они были б счастливы. Или нет?

Харви, богатей, наконец оказался среди них самым добрым. Может, потому, что ему по карману была доброта? Тут я вспомнил кое-что из своих чтений, что-то из древнего китайца:

– Ты бы предпочел быть богатеем или художником?

– Я б лучше был богатым, потому что художник, похоже, вечно сидит на ступеньках у богатея.

Я сосал свою квинту и мне уже было до лампочки. А потом вдруг раз – и все закончилось. Я был на заднем сиденье моей собственной машины, Холлис опять ее вела, бородища Роя вновь трепала меня по лицу. Я сосал квинту.

– Слышьте, ребята, а вы мой гробик выкинули? Я вас обоих люблю, знаете же! Зачем вы мой гробик выкинули?

– Гляди, Буковски! Вот твой гробик!

Рой протянул его мне, показал его мне.

– А, прекрасно!

– Хочешь его назад?

– Нет! Нет! Мой подарок вам! Ваш единственный подарок! Оставьте себе! Пожалуйста!

– Ладно.

Дальше ехали сравнительно спокойно. Я жил в переднем дворе недалеко от Голливуда (конечно же). Машину пристроить – убой. Потом они отыскали место где-то в полуквартале от дома, где я жил. Поставили мою машину, отдали мне ключи. Затем я увидел, как они идут через дорогу к своей. Понаблюдал за ними, повернулся идти к себе и, пока еще глядел на них и держался за остаток квинты Харви, зацепился башмаком за край штанины и рухнул. Пока падал навзничь, первым инстинктом моим было оберечь остаток той доброй квинты, чтоб она не раскололась о цемент (мать с младенцем), и, пока падал спиной, я пытался удариться плечами, держа и голову, и бутылку повыше. Бутылку я сохранил, а вот голова запрокинулась назад в тротуар, ТРЕСЬ!