Всесожжение

3. Маленький шаг человека

Я отказываюсь от химического сна и сетевого психоанализа, предложенного Надей. Мне нужно время. Я думаю о Пат, потому что гибель Антона вызывает воспоминания о её смерти.

И опять я возвращаюсь туда. Снова стою на крыше офис-центра High Medical Solutions^[16], смотрю на дырявый неон, который пульсирует красным. Подхожу к краю, тяну за собой спасательный кайт и заглядываю через хромированный барьер. На расстоянии ста пятидесяти этажей, внизу, огонь съедает мешанину из машин, я помогаю себе зумом, чтобы хоть что-нибудь увидеть. На стене небоскрёба, по другую сторону от Женевского проспекта, замечаю след после удара дельтаплана, потрескавшиеся окна и сгоревшие фрагменты фасада.

Я катапультировался за несколько секунд до взрыва двигателя. Дельтаплан вошёл в сумасшедший штопор, врезался в дом напротив и упал на машины, ползущие по улице. Микровзрыв привёл к тому, что мы не нашли останков Пат.

Я видел отрывки этого зрелища, паря над аэродромом для вертолётов. Сейчас кайт выпускается автоматически, подстёгиваемый порывами ветра. С надстройки выбегают люди в чёрной униформе – Служба Охраны Дома. Кричат мне и отчаянно машут, чтобы я отошёл от края. Я останавливаю их взмахом руки.

Ухожу в памяти ещё дальше. Лето, несколько месяцев после происшествий на Соммос, площадь перед реабилитационным центром в Сигарде. На овальной клумбе растут розы: белые, кремовые и красные. По парковым аллейкам прогуливаются пациенты, у них повреждены конечности и сознания – жертвы несчастных случаев, аварий нано, отторжения трансплантаций. Лица, покрытые металлическим лишаём, глаза как мёртвые вулканы, мешковидные наросты на имплантатах, запах разложения. Они пользуются электрическими колясками и маленькими экзоскелетами (чириканье птиц смешивается с шумом приводов). Очередной ленивый день в обществе членов семьи и искусственных ассистентов типа R.

Я сижу в одиночестве на больничном балконе, в кресле из масы, принявшем самую удобную форму. Солнце слепит меня всё больше, несмотря на тёмные очки и огромный зонтик. Не действуют средства, снижающие чувствительность, даже лошадиные дозы наркотиков. Я не хочу спать – небытия боюсь ещё больше, чем фантомных болей после реинкарнации. Новая оболочка извивается в адских муках, хотя врачи утверждают, что это невозможно. Они присматриваются к психологическим основам, реакции ПТСР.

На подъезде стоит гражданская скорая. Санитары вытягивают изнутри платформу с телом молодой девушки, на подушке пылают рыжие волосы. Я сосредотачиваю на них бегающий взгляд. Платформа зависла в антиполе напротив балкона. Девушка открывает глаза, залитые голубым цветом. Из разговоров санитаров я собираю воедино информацию, что пациентка оказалась в месте френического взрыва (колыбель помогает услышать – неудавшийся эксперимент Медицинского центра К.А.R.М.А.), получила огромную дозу излучения. Она пристально смотрит на меня, просверливает взглядом насквозь. У неё оливковая кожа и чувственные губы, из уголка рта стекает струйка слюны. Я думаю, что она всё ещё без сознания, а открытые глаза – это тик неконтролируемых мышц лица.

– Привет, я Пат, – чёрный голос раздаётся где-то внутри черепа, как будто мы были на непосредственном канале SII.

– Привет, – я нервно проверяю, не взломала ли она колыбель, но я даже не залогинился в сети. – Скажи, как ты это сделала?

– Это, наверное, проявление френического безумия, – она улыбается недвижимым лицом. – Я приехала, чтобы познакомиться с тобой, по крайней мере, мне так кажется. Предчувствовала, что это в конце концов произойдёт.

– Ты не могла, – я подбираю правильные слова, – выдумать меня себе из ничего.

– Однако именно так и было, – санитары толкают её платформу. – Мы ещё встретимся, Францишек.

– Откуда ты знаешь моё имя?!

Она уплывает по направлению к входу, не отвечая на вопрос. Теперь я начинаю понимать, что она не ответила на него в течении всех тех лет, которые наступили потом, а её странные объяснения, брошенные, чтобы я отцепился, нельзя было воспринимать всерьёз. Однажды она нашла в Синете упоминание о семье Элиасов… её преследовала мысль о сумасшедшем фатуме… она увидела моё лицо в отблеске голубого света и влюбилась без памяти… Что ж, вполне возможно, это был сон из детства – самый старый сон, который она помнила.

Разумеется.

– Пат безусловно была шпионом, – издевательски отзывается Луиза. – И использовала двойной камуфляж. Снимала с себя подозрения, целенаправленно их возбуждая.

– Ты же знаешь, что я не об этом. Хочу описать всё без украшений. Лу, тебя уже пробудили?

– Добавлю ещё, что она обжиралась смесями из Арракиса, отсюда голубизна, которую ты увидел в её глазах. Меня пробудили. Операция прошла успешно.

– Хорошо, – вздыхаю с облегчением.

– Через пару часов я снова буду на ходу. Хотела лишь проверить, как ты. А сейчас снова перехожу в пассивный режим.

– Возвращайся как можно быстрее. Знаешь, что я от тебя зависим.

Взвинченная память заставляет видеть ненужные детали, я смотрю фильм, смонтированный из фрагментов собственной жизни. Работа кинооператора оставляет желать лучшего, у него трясутся руки и вместо прекрасных мотивов получается исковерканные картинки, недостаточно или слишком освещённые. Глаза закрыты как раз тогда, когда их нужно было держать широко открытыми и поглощать столько битов, сколько можно обработать в черепной коробке. И паскудный звук – никто не позаботился о том, чтобы его почистить и настроить нормальные пространственные эффекты, ритм сердца сливается со звуком падающего дельтаплана. Но настоящая беда со сценарием – мешанина несвязанных между собой линий и сюжетные уловки, повторяющиеся с упорством маньяка. Как выкидывание кубика на одной и той же цифре.

Я верю в воспоминания, хотя и не могу подтвердить их эмпирически. Но даже если бы мой фильм оказался фикцией, он был бы приличнее того говна, которое льётся с развлекательных сайтов: БДСМ, связывания, люди, подвешенные на кожаных лебёдках и напоминающие шинку с толстым шнурком, отношения господин – раб или палач – жертва, фильмы о насилии, издевательствах и экзекуциях, snuff movies^[17], mondo movies^[18], «фильмы последнего вздоха», порно с использованием экзотических гаджетов, которые могут покалечить гениталии, лабиринты механических пил, толпы людей, пошинкованных на куски, глубокий анальный фистинг и так далее, вплоть до блевотины.

Можно смотреть на это со стороны голографической проекции, а можно войти глубже, смотреть на всё с перспективы насильника или жертвы, почувствовать всё на себе. Rape, rape, rape!^[19] Большинство – это симуляция, коммерческая размазня, которая показывает извращения и жестокость, красная краска льётся гектолитрами, а стоны удовольствия звучат строго по сценарию. Ведь существует целое подполье Р2Р, проникающее в глубинные залежи искажений и жестокости. Полиция много лет вылавливает брутальные записи и преследует тех, кто их выложил, подписчиков, но таких видео миллионы, наверное, уже миллиарды. Они кружат со времён, как создали сеть. Особенно сейчас, после года Зеро, когда наше чувство прекрасного поддалось резким мутациям.

Разумеется, существует и второй полюс, чувственный superlight^[20]. Мыльные сюжеты, настолько схематичные, что после первых секунд становится понятно, кто в конце умрёт, а кто будет героем. Большие объёмы пафоса и пустоты, длинные кадры гримас и надутые бессмысленные монологи. Всё это полито ностальгией, которая воняет старыми шкафами, нафталиновыми эмо, детским представлением о межличностных отношениях. С GTV и с других станций льётся блеск золота дураков. Бред и пластик, как лизать мороженое через стекло. Благословенный эскапизм для масс.

У тебя два пути, приятель: включись эмоционально в великий бред или отлетай в нескончаемый чилаут. Это для тебя конкурсы знаний, в которых можно выиграть, назвав периметр собственной задницы. Я предпочитаю мой личный фильм, предпочитаю мыслить о Пат и в сотый раз стоять на крыше HMS. Предпочитаю переживать собственные смерти и муки реинкарнации.

Страдание не облагораживает, но, возможно, гарантирует подлинность нашей человечности.

– Не спишь ещё?

– А ты, Лу? Не заряжаешь батареи?

– Не думай о ней снова.

Уже поздно. Я снова стою на краю крыши и перекидываю ногу через металлический барьер. Сжимаю перила потными ладонями, они скользкие и холодные наощупь. В лучах вечернего солнца кусок спасательного кайта переливается радужными цветами. Охранники бросаются в мою сторону, сейчас я слышу их очень отчётливо, ругань и хруст белых камушков под весом военных ботинок. Охранники прекрасно знают, что не успеют и сейчас произойдёт то, не поддаётся обсуждениям. Отвалите, господа. Я уже по другую сторону и отцепляю пальцы от металла.

Какое-то мгновение стою на пятках, балансирую на металлическом карнизе. Включается автоматический периметр, который старается меня спасти. Секунда в пустоте, секунда на подсчёт плюсов и минусов. А потом – лечу. Не очень-то романтично: вниз головой, с криком от страха, который не хочет срываться с губ, со сжатыми кулаками.

Дом высотой более четырёхсот метров – я буду лететь десять секунд, судя по подсчётам калькулятора. Всего десять секунд. Почти что ничего, не о чём говорить. Под конец полёта у меня будет скорость более трёхсот километров в час, и я ударюсь об асфальт или о сгоревшие автомобили. Вероятность, что оболочка колыбели выдержит это падение, составляет один к сорока четырём. Я надеюсь, что после меня останется каша, что меня не удастся вернуть к жизни. Шанс девяносто восемь процентов – это, наверное, много.

Я не успел сделать из Пат бессмертную, мне не удалось сломать её сопротивление. Она говорила, что у неё ещё есть время на такие решения, что ей суждена долгая жизнь, если она пережила рак крови, двадцатилетнее пребывание в криогенной камере и рискованное лечение френами. Она была предназначена для меня, и мы должны были жить вместе вечно. Она двадцать лет плавала в жидком азоте головой вниз, чтобы в случае аварии сгнили её ноги, а не мозг. Грёбаная практичность. Но не произошло никакой аварии. Она больше, чем кто-либо другой, заслуживала получить долголетие колыбельщиков, было в ней что-то ангельское, клянусь. Но я так и не поместил её мозг в контейнер, не позаботился о её безопасности.

Меня глушит шум ветра, душит, как вода, расплющивает щёки, я превращаюсь в гелевый шарик, запущенный в окно резвившимся ребёнком. Сто пятьдесят этажей это почти ничего, в размазанном туннеле виден конец, на земле клубится чёрный дым. Я лечу в пустоту, нет смысла жить с такой дырой в сердце, жить без малейшей надежды.

И все равно первые слова, которые я сказал после пробуждения три месяца спустя, звучали как вздох облегчения. «Я жив». Колыбель не успела зарегистрировать момент столкновения (мы живём в постоянном послеобразе, потому не фиксируем собственной смерти, не хватает доли секунды), но это не имеет значения, в расчёт берётся только осознание: тождественность, обретённая из небытия.

Мне до сих пор стыдно, когда думаю об этом. И хотя я понимаю, что таким образом не предаю память о Пат, я не смирился до сих пор с этим звериным инстинктом – жаждой выжить любой ценой, жаждой, которая основывается не на любви к жизни, а на страхе перед смертью.

Но с другой стороны именно он не дает нам утонуть в иллюзии Синергии.

Имеет значение только тот, кто выжил. Только тот и прав.

4. На Вересковых пустошах

Я держу в руках белую малышку – таблетку Лорелей. Она предательская, как сирена, обещает больше, чем может дать, но после многих попыток оказалось, что только она может справиться с моим мозгом. Лекарство под названием «Лоранс», которое производили в Ремарке, внезапно пропало с рынка, когда я был ещё ребёнком. Эксперты говорили, что это устаревшее дерьмо пожирало мозг сильнее, чем другие наркотики, а знатоки психотропных средств охотились за диковинкой, как гиены. На рынках его продавали из-под полы. Серебристые пластинки с таблетками торговки вытягивали со дна клетчатых сумок, шли блистеры с тридцатикратной наценкой.

За кофейным столиком в Стеклянной Башне парит красный чай. Я вдыхаю нежный аромат лимона. Луиза, подлатанная и вылеченная медицинскими инженерами, сидит напротив, беседуя с интендантом о безопасности Замка. Речь идёт о размещении неподалёку многометровой полосы клещей, закупленных с военных складов. Они спорят о риске случайной активации и угрозы для жителей, вычисляют вероятность с таким упрямством, как будто бы она действительно существовала. Надя против, она куда осторожнее Лу, забрасывает её данными и создаёт запутанные сценарии. Я прислушиваюсь к ругани, звучащей на канале инфора, и облегчённо отрешаюсь от перепалки, когда ИИ переходит с языкового кода на прямую передачу. Луиза в утешение подбрасывает мне молекулу Лорелей: двухмерную схему и 3D-модель, подвешенную в воздухе над фарфоровой кружкой.

Схема состоит из трёх многоугольников – эта органический элемент, состоящий из атомов кислорода, водорода, азота и углерода, тут и там видны двойные связи. Из описания видно, что это кетон со сложной молекулой, который повторяет действие эндозепинов в центральной нервной системе. Грёбаная таблетка счастья, такая маленькая и белая, много идиотов из-за неё ходили по стенам или потолку, когда появлялись симптомы абстиненции, но она же спасала людей от самопожирания из-за страха. Я принимаю Лорелей, чтобы расшатанный мозг не выбросил меня с поля Вересковых пустошей. В прошлом случалось это весьма часто, потому я был вынужден найти какой-то способ, и однажды мы возобновили производство забытых лекарств. VoidWorks купил маленькую фармацевтическую фабрику под Бильденом, а её директором стал фармацевт, который подсказал мне правильное решение.

Я глотаю, не запивая, сладкую пастилку. Люблю минуты, когда она застревает в горле, потом тянусь за чаем. Луиза приходит в себя и кивает головой, вроде как выиграла эту битву. Мы сидим на креслах из плексигласа, расставленных на стеклянном полу одного из боковых залов. Нас окружают прозрачные стены и крыша большого купола кафе, такая же прозрачная мебель, ткани и предметы (за исключением белых чашек). Под нами двадцатиметровая пропасть, над нами голубое небо, в котором блуждают перистые облака. Солнце пригревает с самого утра, но внутри шара почти холодно, горячий чай оказывается очень кстати (правда, Лу?). Я немного рискую, доверяю свою жизнь ракетам-перехватчикам, но должен почувствовать это сумасшедшее головокружение и внезапное расслабление, которое даёт пение русалок в крови.

Почти двадцатью этажами ниже Надя руками гувернанток подключила Иана и Эмилю к Синету. У них на головах тёмно-синие шлемы Guangxi с золотыми гоглами и по моему знаку мы все входим – одновременно, как элитарное подразделение – на стартовое поле Вересковых пустошей. Побродим немного по платформе. Дети это обожают, но я не позволяю им свободно носиться – они бродят на поводках, скрученных из команд безопасности. Луиза присматривает за ними, ее поддерживают Надя или Вероника. Скорость аварийного отключения – три миллисекунды, на случай возможных хакерских фокусов. Немного перебор, конечно, так как первым правилом Вересковых пустошей является отсутствие насилия – так решили архитекторы, – но даже горо не могли предвидеть всех паскудств, на которые способны люди. Дети – самое важное. У их безопасности приоритет класса ноль.

Из тумана показывается бесконечное поле волнующегося вереска, расцветает фиолетовым или розовым, в зависимости от времени суток и состояния коры затылочной доли. Цифровые кустики, произрастающие на плоскости XZ, тянутся во всех направлениях на миллионы футов. Каждый шаг по горизонтали и вертикали имеет прописанную конкретную длину, я могу бродить очень точно, от одной точки к второй, а также по диагонали, где шаги умножаются на квадратный корень из двух. Также я научился игнорировать видимое притяжение и двигаться как маятник или шагом шахматного коня, но всё равно по истечении времени, уставленного по умолчанию, меня вернут на вертикаль, так действует здешняя физика. Некоторые в режиме турбо могут носиться по Вересковым пустошам вслепую, случайно отбиваясь от закрытых точек или попадая внутрь тех, где собственники установили полный доступ. Они платят информацией за нарушение спокойствия, потому в игре важно не попасться в руки вопросов-стражников. Молодые обожают такие гонки, организовывают состязания по усложнённым правилам и системам начисления очков. Фантомы пользователей мелькают вокруг, словно духи, на грани видимости, отфильтрованные администрирующей системой. Сегодня трафик низкий, потоки насчитывают всего несколько десятков тысяч аватаров в минуту; это ничто по сравнению с миллионами входов, которые случались в прошлом.

Горо и ИИ, отцы и матери Вересковых пустошей, сосредоточились в центральном кубе со стороной в тридцать футов. Наши точки находятся немного дальше и стоят охрененных денег, но и они тоже престижны. Где-то на периферии этого мира, в бледно-серых стандартных цветах, функционируют юзеры за один виан. Разумеется, есть много правил, которые породила платформа: расстояние от стартового поля, называемого Источником, геральдическая символика точек (средства и профили знаний), тематические плоскости и сферы, сигнализация требуемых и предлагаемых данных, разделение на консерваторов вне плоскости XZ, вольнодумцев ниже и строителей, которые занимают главное поле. Колыбельщики и члены больших фамилий имеют ноль на координате Y и лёгкие аватары; сливаясь с фоном, они редко бросаются в глаза и не привлекают детей. Те любят фейерверки – неэвклидовы фигуры, скрывающие множественные личности, динамические мыслящие программы и еретиков всех мастей; цветные фракталы и зеркальные глубины шизоидов, в которых они тонут по несколько секунд; мистические огни, подёргивающиеся в ритме неслышной музыки, мель тишины, а также волны мыслей, которые расходятся, как круги на воде, эмоции-гибриды и много ангельских волос с расплавленных предложений. Порой, пробегая спонтанными тропинками, они забегают в самые дикие места, находящиеся за сотни тысяч футов. Всегда под контролем какой-то из гувернанток, дабы вездесущее любопытство детского восприятия не привело к шоку и тяжёлым аутистическим изменениям. Чем дальше от Источника, тем меньшую результативность имеют стандартные страховки и фильтры.

До того, как я вошёл на платформу впервые, я представлял себе Вересковые пустоши хаотической путаницей красок и сообщений, безмерностью, наполненной мешаниной ненужных данных. Я сильно ошибался. Цветная глазурь – это лишь эпидермис, который человеческие пользователи приделали к главному скелету ради своих потребностей: забавы, оригинальности и сомнительной красоты. Толстые текстуры пунктов и входные двери, инкрустированные пиктограммами, бутылки Кляйна с латинскими выражениями и наиболее изощрённые фантомы, которые только могли себе позволить эти сукины дети в акционном абонементе, – у этого места безвкусная маска, мало говорящая о том, какое оно на самом деле. Вересковые пустоши суровы, построены из линий, пересекающихся в трёх измерениях, а все точки создают кубические конструкции. Это место – ярмарка знаний, и, как каждая ярмарка, имеет послевкусие деревенского китча, однако вместе с тем является лесом, полным неожиданностей.

Я ушёл в лес потому, что хотел жить разумно.

Это единственное место, где люди, искусственные интеллекты, сетевые мыслящие программы и остатки горо могут обмениваться информацией, независимо от личной платформы, используемой для поиска и связи. Здесь встречаются юзеры сетей Синет, Синет II, малых сетей, предназначенных исключительно для ИИ, и даже дети Вавилона и Синергии. От устаревшего обмена S-файлами Вересковые пустоши отличает полная осознанность транзакций, а также то, что никто не загружает данные непосредственно в мозговые структуры (максимум на внешние средства памяти). Разумеется, возможно и мошенничество, как преднамеренное, так и случайное, влияние сообщений на каталоги воспоминаний. Но это происходит при каждом контакте с информацией, не удаётся избежать побочных эффектов. Чем лучше программное обеспечение посланников и анализаторов сетевых пакетов, тем бо́льшая польза от фильтрованного планктона и инициированных тобой транзакций.

Немногие пользователи осознают, что общественность, населяющая Вересковые пустоши, при обмене информацией пользуется потлачем. Мы поставили памятник Квакиутлам, пользуясь понятийным аппаратом общества, которое пребывает на пограничье выделения «я» из племенного «мы»; мы сделали сальто, перескакивая с эксплуатации информации на её переработку. Неважно, откуда мы взяли образцы, более важным кажется то, почему мы отошли так далеко, аж до оргиеподобной дистрибуции. Возможно, после года Зеро информация стала наиважнейшим благом, которое стоит больше, чем любые денежные средства, потому её нельзя купить, а единственный способ поднять свой престиж (и в конечном счёте благосостояние) – это одарить других собственников данных. Наша борьба за то, чтобы сравняться друг с другом в распределении ценной информации, кажется сумасшедшей, если не видеть в ней попытку сохранить Божественное начало на Земле. Речь о том, чтобы шум не заглушил воспоминания о свете плазмата. Мы лелеем их в мире кубических конструкций.

Мои анализаторы сетевых пакетов с момента входа ищут сообщения, носятся во всех направлениях – крикливые птицы над бескрайним полем. Я поставил фильтр на неофициальные сообщения о войне и глобальных угрозах исключительно от юзеров с наивысшим рангом, задолжавших мне по уши. По-расистски предупредил, чтобы программы в первую очередь выбирали не-людей.

Ветви на несколько секунд оплели блестящей сеткой мощную нерегулярную область координат, кончик которой тянулся к условному низу. Мятежники, пребывающие ниже XZ, всегда больше интересовались войной и чаще провозглашали неизбежное уничтожение человечества. Я принимаю несколько предложений, прося доставку на место; некоторые пребывают лично «пневматической почтой», большинство посылает гонцов и с дикой радостью начинают заплёвывать меня данными. Это мне и нужно. Пускай мозг безумствует в разбушевавшемся океане, Лорелей и Канцер Тета удержат шторм на восьми уровнях. Я навострил мультипликационные уши, когда управляющая программа идентифицировала научный или шпионский ИИ. Разумеется, у нас тут полная анонимность, но даже по данным можно составить прекрасные профили.

Тетрагидроканнабинол предлагает информацию: «Сто двадцать исследовательских сетей в течение последних двадцати четырёх часов высчитали закономерность в раскладе металлических пуль и зажигательных огней повстанцев. Найден алгоритм, подтверждающий существование гипотетического мозга, управляющего действиями Саранчи, и сейчас же произведена многомерная симуляция. Первые расчёты указывают на пустыню Саладх, как на место, в котором находится объект, который может быть центром управления партизан».

Бесчисленные Человеческие Легионы предлагают такую информацию: «Твоё сообщение о новом способе маскировки элитных подразделений Саранчи, называемых в просторечии вампирами, было многократно верифицировано. На основании фильма, зафиксированного в системе «Кватро», исследовательский ИИ под названием Двенадцатая Симфония выдвинул гипотезу, что в ущелье Сулима произошло разворачивание дополнительного пространственного измерения, из которого производилась атака на проезжающий конвой. Анализ фильма исключает голографическую маскировку отделов Саранчи, атакующих со скальных стен».

Сверхъестественный оркестр Макса Эрнста предлагает такую информацию: «Туннель Хокинга, из которого произошёл шестой зарегистрированный выход корабля «Heart of Darkness», был стабилен. Небольшой объект, зарегистрированный Центром Космических Полётов в Кодене, был идентифицирован как спасательный спейс шаттл «Персей Колибри-4Б». В сигнале, перехваченном вчера, распознали идентификатор второго пилота туннельщика, поручика Вивьен Элдрич. Причина взрыва шаттла до сих пор не раскрыта главным подразделением, но скорее всего находится в записи сигнала».

Разносчик тел предлагает такую информацию: «Heart of Darkness» после шестого зарегистрированного выхода из туннеля Хокинга увеличил полную массу более чем в пятьдесят раз при стабильных внешних измерениях. Подобно спейс шаттлу типа «Персей», который отключился от главного подразделения после выхода из точки сингулярности, он движется по траектории, соприкасающейся с орбитой Земли и, если нынешние параметры останутся без изменений, приблизится к поверхности планеты через семьдесят два дня, то есть через двадцать восемь дней после рассчитываемого прибытия спейс-шаттла».

Opus Magnum предлагает такую информацию: «Отмечена значительная активизация деятельности войск Саранчи в течение последних двадцати четырёх часов. Целью атак стали (в семи из восьми случаев) химические, биотехнологические и нанотехнологические заводы, сотрудничающие с флотом Лиги Наций, а также армиями отдельных государств. В столкновениях повстанцы впервые использовали FEMP (Frenic Electromagnetic Pulse^[21]), который уничтожает электрические и электронические приборы, в том числе топливные элементы Death Angel. Предвидится, что использование оружия Е может привести к перелому в ходе военных действий и перевесит чашу весов в сторону партизан. Продолжаются срочные работы по защите военных подразделений от таких атак».

Резкий скрежет кварца на зубах.

Радужный Ворон предлагает такую информацию: «Один человек нашёл на свалке чёрный шарик с маленькой красной кнопкой. Надпись на шарике гласила, что после нажатия кнопки наступит конец света. Заинтересованный человек принёс находку домой. Он спрятал её на крыше и забыл о её существовании, но после многих лет шарик неожиданно снова попал ему в руки. Злой рок пожелал, чтобы произошло это в минуты сильного волнения. Человек решил уничтожить мир и, когда нажал кнопку, из-за резиновой заслонки высунулась игла. В его кровеносную систему попал нейротоксин, который убивал за несколько минут. Лишь лёжа на полу и ощущая постепенный паралич, человек понял, что надпись на шарике была правдива».

Ворон, насколько глупым надо быть, чтобы предлагать такой бред? Не понимаю, почему администраторы Вересковых пустошей уже столько лет терпят твоё существование. ИИ и горо не имеют человеческих эмоций, значит, ты не пробуждаешь в них сочувствия, вероятно, они видят в этих бреднях какой-то смысл. Может, потому что ты являешься экспериментальным созданием, одной из личностных матриц, которые они так охотно создают. Скудность метафор и сравнений в таком случае становится очевидной и даже приемлемой.

Но не для меня, мать твою! Не для меня!