Искажение

– Господа, дело короткое, но крайне важное. Сейчас вы получите фотографии, которые час тому назад сделала военная жандармерия. Капитан Бек передал их, чтобы вы могли как следует их рассмотреть и сделать выводы. А потом предупредить своих людей, чтобы они не совершали таких ошибок.

У нас уже не остается никаких сомнений, что случилось нечто весьма херовое.

На фото, которые передают нам сержанты, видны лежащие на земле тела и крупные планы опухших лиц. Двое солдат, которых я не могу опознать, определенно мертвы. Они погибли в муках – выпученные глаза и потемневшие языки выглядят будто грим из скверного ужастика. В зале поднимается громкий ропот.

– Что это, господин лейтенант? – не выдерживает капрал Лист.

– Это парни из первого батальона. – Марсель Остин на мгновение задумывается. – Насколько я помню, из четвертой роты. Вы могли не раз встречаться на плацу, в столовой или где-то еще. Их казармы находятся на севере базы, в старом производственном комплексе. То, что мы успели выяснить, указывает на отсутствие дисциплины в их подразделении. Тела капрала и старшего рядового нашел вчера вечером патруль возле дороги в Харман. Они наткнулись на гомеостатические мины, впрыскивающие в тела жертв нервный яд. В этом случае агония крайне болезненна и длится почти час.

– Твою мать, – шепчет за моей спиной капрал Талько.

– Смерть этих солдат – следствие халатности и вопиющего нарушения устава, – продолжает лейтенант. – Они самовольно покинули часть, отправившись в окрестный мотель с комнатами с почасовой оплатой, где заказали себе проституток. Служба охраны и командиры погибших будут привлечены к ответственности. Но для вас важнее всего две вещи: во-первых, вы должны безукоснительно соблюдать действующие правила, а во-вторых, ни в коем случае не перемещаться пешком и без глушителей по малонаселенной местности.

– Как вы знаете, это современное и дорогое снаряжение, которое выдается только на время операции, – добавляет сержант Голя, воспользовавшись наступившей тишиной. – Солдаты в самоволке не могли им воспользоваться, и потому случилась трагедия. Вбейте в башку своим людям, что идет война и подобного рода дебильные идеи приводят к смерти.

– Именно так, – кивает лейтенант Остин. – Я с радостью оставил бы вам фотографии, чтобы вы ежедневно на них смотрели, но устав этого не позволяет. Надеюсь, вы запомните эту картину. Командиры взводов сейчас соберут фото, а вы перед утренним инструктажем проведете беседу в своих отделениях. Это приказ.

– Так точно, господин лейтенант, – слышатся сдавленные голоса.

Лейтенант Остин встает, и мы тоже вскакиваем.

– Если вопросов нет, можете разойтись.

Суббота, 27 февраля, 18.50

Я звоню отцу раз в две недели, чтобы поболтать ни о чем. Он каждый раз спрашивает, все ли со мной в порядке, не случилось ли со мной чего-нибудь. А я каждый раз повторяю, что все нормально, просто чтобы он не беспокоился. Потом он рассказывает о маминых проблемах с позвоночником, о том, как у нее немеют руки и постоянно болит голова. Почти все время она проводит в очередях к врачам. О себе он не говорит ничего, как если бы существовал лишь в виде цифрового голоса в трубке, полностью исчезая после каждого разговора со мной.

Но на этот раз все иначе. Отец отвечает на звонок, и я слышу его приглушенный голос:

– Маркус, я знаю, что ты не говоришь мне всей правды. Я ежедневно смотрю новости и читаю об этой войне. Я считаю теракты и жертвы. На этой неделе в одном лишь Хармане взорвалось шесть бомб.

– Восемь, папа. Не обо всем сообщают в прессе.

– Мама у госпожи Леве, так что можем немного нормально поговорить. Она всегда подслушивает, когда ты звонишь.

– Тогда зачем ты сейчас шепчешь? Тебя плохо слышно.

– Наверное, по привычке, – грустно усмехается он. – Я боюсь, Маркус, что ты не вернешься.

– Не стану тебя обманывать, – говорю я, хотя в том нет никакого смысла. – С начала миссии у нас погибло двадцать два человека. Ремарцы атакуют все чаще. В любой день в тебя может угодить кусок железа. Но, раз уж ты тут оказался, всегда можно найти способ избежать смерти. Самое главное – не носить одолженные у кого-то шмотки или шлем.

– Ты о чем?

– Такое солдатское суеверие, неважно. – Я смотрю на часы. – Знаешь, мне пора заканчивать, через пять минут начинается инструктаж.

Отец громко дышит в трубку. У меня такое впечатление, будто он хочет сказать мне нечто важное.

– Мне тоже пора, – наконец отвечает он. – Мама возвращается, я слышу ее на лестнице.

– Папа, не бойся за меня. С мамой жить опаснее.

Он внезапно отключается, не попрощавшись.

За все эти годы я успел привыкнуть к его странностям. Он мог встать из-за стола посреди обеда и взять книгу, что-то неожиданно вспомнив. Впрочем, я не менее странный, чем он, а может, даже хуже, поскольку немало унаследовал от матери. Неизвестно отчего я вдруг вспоминаю, как в первом классе он учил меня плавать, бродя по илистому озеру и терпеливо вынося мои вопли.

Ненавижу звонки домой – они без нужды лишают меня покоя. Будь я командиром базы Эрде, я бы запретил звонить родным, и вообще запретил бы воспоминания. Должно существовать только здесь и сейчас. Все остальное – будто привязанный к ноге камень.

Глава пятая

Понедельник, 29 февраля, 00.15

Харман, провинция Саладх, южный Ремарк

Я не могу заснуть, дорогой мой сынок. Мне постоянно снится, будто я падаю в заполненную светом дыру. На самом дне ее нечто опасное, огромное, как чертов метеорит, и столь же чуждое. Я вскакиваю на постели, и мне кажется, что я кричу, но из горла вырывается лишь стон. Петер храпит в двух метрах от меня, развалившись навзничь на своей койке. Я ворочаюсь с боку на бок, сражаясь с его храпом, а когда мне удается задремать, я снова проваливаюсь в бездну. После теракта на рынке, в котором погибли мои товарищи по взводу, мне стало только хуже. Но я не говорю об этом доктору Заубер, иначе она может меня отсюда отправить.

Наверняка ты удивляешься, почему я здесь. Мне трудно тебе это объяснить, поскольку вряд ли какое-либо объяснение покажется тебе убедительным. Да, я был сыт своей жизнью по горло и хотел изменить ее, испытать себя в трудной ситуации. Но для этого хватило бы отправиться в неизвестность, поехать в кругосветное путешествие. В Синете полно объявлений, в которых ищут желающих для подобных экспедиций. Вовсе не обязательно лезть на войну.

Так что дело, скорее всего, наверняка в Рамме. В абсурдной уверенности, что если все мы недооценим опасность, то лишимся своего дома. Ибо весь мир – не наш дом, так же как домом не является улица, на которой ты живешь. Тебя, сынок, могут с радостью видеть в кругу приятелей, у тебя может быть девушка из соседнего района, но дом у тебя только один. Знаю, для поколений, воспитанных в роскоши, это звучит абстрактно и даже с определенным пафосом. Однако у каждого есть своя правда и свои обязанности.

Порой я также думаю, что приехал сюда по другой причине. В Харман меня привело мое безумие. Я приехал, потому что меня что-то позвало. И это что-то значительно превосходит мой долг, значительно превосходит даже любовь к тебе. Пока не знаю, как это назвать, но оно вертится на языке. Это нечто весьма похожее на смерть, но при этом намного более сложное. Я без устали его ищу, но знаю, что, когда придет время, оно наверняка найдет меня само.

Вторник, 1 марта, 10.10

Мы паркуемся перед полицейским участком в центре. Полицейские удивлены числом солдат и машин, забаррикадировавших площадь, и они задают лейтенанту Остину множество вопросов через нашу переводчицу. Когда Неми разговаривает с местными, это звучит забавно, будто она с ними ссорится. Ремаркский язык криклив, из-за чего кажется, будто со спокойной девушкой происходит некая метаморфоза, и она превращается в энергичную, слегка высокомерную миниатюру солдата.

Из-за похожести на американскую актрису Донни Хоторн мы с Ларсом окрестили ее прозвищем Звезда. У нее большие темные глаза, худощавое лицо и ямочка на подбородке. Порой она едва заметно нервничает. Усиль оставил попытки закадрить Неми после того, как та что-то буркнула ему в ответ по-ремаркски, а Пурич услужливо перевел: «С деревенщиной не танцую». Девушки бывают безжалостны в любой стране.

У меня с ней проблемы, поскольку разговор особо не клеится, а сталкиваемся мы достаточно часто – как и сейчас, маршируя по узким улочкам в сторону храма Афродиты. Неми идет в шаге передо мной. Мы не могли заехать на «скорпионах» на холм – храм находится высоко и его со всех сторон окружают старые каменные строения. Есть места, где между зданиями с трудом могут разминуться двое солдат. Здесь страшно темно, а стены пахнут влагой.

Я дотрагиваюсь пальцами до мха, которым поросла стена.

– У этих стен такой вид, будто они полностью сгнили.

– Это самая древняя часть города. Терпеть ее не могу, – отвечает девушка.

Мы идем посреди колонны. Первое отделение марширует впереди, четвертое замыкает строй, а мои люди могут немного расслабиться. Поравнявшись с переводчицей, я пытаюсь продолжить разговор.

– Что такое? Тебе не нравятся эти здания?

– Они просто ужасны, Маркус. – Она улыбается. – Но я просто терпеть не могу культ Афродиты. Это какое-то сочетание религиозного фанатизма и блядства. Поверь мне, я кое-что об этом знаю.

– Ты в молодости была служительницей культа? – пытаюсь пошутить я.

– Да, послушницей в Портсаиле. У каждого бывают ошибки.

Неми устремляется вперед, нарушая строй, а у меня отваливается челюсть. Я замедляю шаг, и Пурич едва не налетает мне на спину. И снова я думаю, что генерал Сальте был прав. Такие разговоры не случаются в отсутствие женщин. Крайне легко отвлечься и сделать какую-нибудь глупость, а ведь все дело лишь в химии и брачных ритуалах. Не стоит погибать по такой причине – если можно вообще без причин.

На территории храма находится маленькое здание, которое называют беседкой Карла. Кем бы ни был этот Карл, вряд ли он пользовался успехом у служительниц, поскольку его домик стоит у самой стены. Для Пурича и Балларда это тут же становится поводом для скабрезных шуток, пока Неми не объясняет, что подобной исключительной почести удостоился князь Карл Второй, основатель всего крыла. Любому мужчине, кроме него, запрещалось пребывать на холме. А на время ремонта служительницы Афродиты покидали свою резиденцию и перебирались в горы.

В обсаженную розами беседку Карла могут войти только лейтенант Майя Будни и Неми Сильберг. Военная разведка специально прислала женщину, чтобы та могла свободно разговаривать со служительницами. Лейтенант Остин и сопровождающий его лейтенант Мерстрем остаются за воротами. Сержант Голя размещает нас в стратегических местах и приказывает сохранять бдительность.

Отсюда видна панорама Хармана – старинная ратуша и солнечная башня на западе города, рядом с базой Кентавр. Над нами висит «феникс», мы присели за камнями. Нападения вряд ли стоит ожидать, но осторожность никогда не помешает.

Храм Афродиты, который у нас за спиной, величиной с сельскую церковь (если не считать здания, где живут служительницы). Небольшой портик, четыре колонны перед входом. Честно говоря, я видел здания и поинтереснее.

В хаотической панораме города, среди крыш разной формы и домов разной высоты, даже храм Зевса не выделяется ничем особенным. Мы обсуждаем это с Пуричем и Водяной Блохой, глядя на кислую физиономию Ротта. В какой-то момент вмешивается Баллард, устраивая нам бесплатную лекцию.

– Ремарцы не молятся внутри. Они всегда собираются на площадях или в оливковых рощах возле храмов. Здания – обитель богов, именно потому они напоминают скорее наши часовни, чем церкви.

– Ну, ты меня впечатлил, Крис, – искренне говорю я.

– К вашим услугам, господин капрал! – дурачится Баллард. – Я немного об этом читал, прежде чем сюда приехал. Нужно знать такие вещи.

– Ты прав. Я стараюсь поступать точно так же.

Пытаюсь вспомнить, что мне известно о культе Афродиты.

Существует характерное различие между строгими правилами храма и поведением служительниц за его стенами. Притом что ни один мужчина не может приблизиться к дому богини, если в нем находится священная статуя, служительницы, особенно молодые послушницы, известны своей распущенностью во время визитов в город. Они выбирают себе партнеров, иногда даже нескольких за ночь, и совокупляются с ними, воздавая хвалу своей госпоже. Для служения в храме принимаются только молодые и самые красивые девушки.

Думая о Неми, я не вижу перед собой Дочь Коринфа. Эта миниатюрная девушка не ассоциируется у меня ни с религиозной проституцией, ни вообще с какой-либо чушью, связанной с культами. Но что я знаю о Ремарке, чтобы высказывать подобные суждения? Все мои представления о служительницах Афродиты опираются на стереотипы из фильмов о путешествиях и порнопорталов.

Лейтенант Будни, которая разговаривает с верховной служительницей, наверняка знает намного больше. Ей придется употребить немало аргументов, чтобы убедить храм предоставить холм нашим войскам. Командованию пришла в голову идея разместить здесь форпост. Идеальный со стратегической точки зрения пункт позволяет контролировать обширный квартал города. Мэр отказал по религиозным причинам и отправил нас в храм.

– Ни хрена из этого не выйдет, господа, – подытоживает сержант Голя, бросая взгляд в сторону ворот. – Ну хоть дождя нет.

Визит на холм Афродиты мы воспринимаем как послеобеденную прогулку, задание для галочки. Через три дня мы едем на форпост Адмирум, и это может оказаться серьезным испытанием. Нам предстоит конвоировать боеприпасы и снаряжение для парней из первого батальона, дислоцировавшихся у подножия Волчьих гор. Их почти ежедневно атакуют партизаны, а весь их персонал состоит из двух довольно плохо обученных взводов.

Они сидят там и ждут смерти.

Четверг, 3 марта, 20.15

Ялюблю такие вечера. Мы сидим с Водяной Блохой, Пуричем и Гаусом в столовой и играем в покер с мелкими ставками. Завтра у нас выезд, поэтому сегодня мы свободны от службы; на вызовы отвечает ВБР из второго батальона, дислоцированного на базе Кентавр. У меня давно не было возможности спокойно поговорить со своими парнями. Только Ротт, как обычно, куда-то запропастился. Ну и хрен с ним – скатертью дорога. Через два столика от нас сидит Усиль со своим отделением.

Офицеры появляются ненадолго и не мешают нам развлекаться, за исключением капитана Бека. Командир роты покупает сигару и долго сидит, внимательно просматривая газету, заказывает очередной чай, а потом зовет нас с Петером, сажает за свой столик и вполголоса говорит:

– Господа, осторожнее на автостраде. Снабжение для Адмирума критически важно, но мне не нужны бессмысленные потери в моей роте.

– Так точно, господин капитан, – отвечаю я за нас обоих.

– Я просвещаю всех командиров, чтобы смотрели в оба – атаки террористов усиливаются с каждым днем. Вы должны довезти снаряжение и вернуться целыми и невредимыми. Понятно?

– Так точно! – Я на мгновение задумываюсь. – Можно вопрос: какую-нибудь поддержку мы получим?

– Вы получите один разведывательный дрон. Я с радостью дал бы вам больше, но радиус действия слабый, партизаны заглушают сигнал. В феврале мы потеряли множество аппаратуры. Избегайте непосредственных столкновений и возвращайтесь на базу.

Когда капитан уходит, мы с Петером удивленно смотрим друг на друга. Он никогда себя так прежде не вел, не разговаривал с капралами, за исключением официальных совещаний. Похоже, дело и впрямь обстоит не лучшим образом, если он решил дать нам личные инструкции. На всякий случай мы договариваемся, что парням сообщать эти сведения не будем.

Я возвращаюсь к своим и говорю, что Беку захотелось поболтать – мол, он расспрашивал, как нам служится, и все такое прочее. С офицерами порой такое бывает. Но в душе ощущаю тревогу, и даже королевское каре, которое я выкладываю в следующей раздаче, не радует так, как обычно. Настроение поднимает только Гаус, который внезапно ни с того ни с сего заявляет:

– Кажется, я наконец вломлю пизды этому Ротту!

Похоже, в голове рядового Гауса происходят некие мыслительные процессы, к которым у нас нет доступа.

– Может, объяснишь подробнее, Вим? – спрашивает Водяная Блоха.

– Баллард мне говорил, что этот гад то и дело ходит к Зану Талько, тому новому капралу, и балаболит ему, какое у нас ебанутое отделение. И что наш капрал, прошу прощения, хер собачий.

– Вот сукин сын, – коротко комментирует Пурич, не отрывая взгляда от карт.

– И что он еще там рассказывает? – спрашиваю я.

– Да в общем-то все. – Вим Гаус чешет в затылке. – А я его еще считал своим товарищем, пил водку с этим пидорасом. Отпиздить его надо, и дело с концом.

– Послушайте. – Я откладываю карты. – Мне не нужны никакие драки, особенно сегодня. Вы должны как следует выспаться и завтра прикрывать друг друга. А с Роттом я поговорю, обещаю.

– А нельзя договориться с сержантом, чтобы Ротт поменялся с Баллардом? – спрашивает Водяная Блоха. – Новички из отделения Криса – те еще кретины.

– Они новенькие, потому Ротт к ним и ходит, чтобы обработать на свой лад. Помните, как было у нас поначалу?

Парни опускают головы. Похоже, им до сих пор стыдно, что они слушали такого мудака.

Я с удовольствием взял бы к себе Криса и отдал этого пройдоху в первое отделение, но здесь не концерт по заявкам. Придется смириться. Еще немного, и рядовой Ротт сам попросит, чтобы его заменили.

Мы играем до двадцати одного часа, до закрытия столовой, а потом перебираемся в казармы и теоретически должны идти спать. Теоретически, поскольку у всех дурные предчувствия. Что-то висит в воздухе, а меня вдобавок мучают угрызения совести, что я не рассказал парням всей правды о грозящей нам опасности.

Пятница, 4 марта, 07.55

Перед выездом я должен явиться к доктору Заубер. Госпожа капитан назначила мне визит на утро, когда у нее заканчивается ночная служба, и не согласилась на другой срок. Меня это устраивает не больше чем дырка в голове, но деваться некуда. Возражать ей я не могу.

– Я же говорила, что ты успеешь, Маркус, – приветствует она меня в своем кабинете. – Как самочувствие?

– Хорошо, госпожа капитан. Не жалуюсь.

– Честно говоря, вид у тебя не слишком цветущий. Что-то случилось, капрал?

– Сегодня у нас выезд на базу Адмирум, мы едем на территорию усиленных боевых действий. Весь взвод на нервах, но, думаю, это нормально.

– Да, это нормально. – Линда Заубер едва заметно улыбается и щелкает чем-то под столом.

У меня темнеет в глазах, а потом я вижу голубой свет и призраков – плотные человеческие тени, перемещающиеся по комнате. Они что-то шепчут мне, скользя по стенам.

Я хватаюсь за голову, чтобы не дать ей отвалиться. Такое ощущение, будто мозг сейчас вытечет через уши или вместе с потом проступит через поры кожи в виде белой жирной слизи на висках.

– Мать твою… – Я сползаю с пластикового стула, уверенный, что еще немного, и я сойду с ума и откушу себе язык, но все проходит столь же внезапно, как и появилось.

Я лежу на полу, тяжело дыша. Форма насквозь промокла от пота. Я вскарабкиваюсь на стул, чувствуя, как трясутся руки. Похоже, капитан Заубер не удивлена, но скорее довольна тем, как прошел эксперимент.

– Боже мой, госпожа капитан… Что это было?

– Мне пришлось тебе показать, иначе бы ты не поверил, – мягко отвечает она. – Это был глушитель гомеостатических мин, включенный на полную мощность. Будь осторожен, когда будешь им пользоваться. Чем больше ты его подкрутишь, тем больше будешь страдать.

– Я никогда не доходил даже до середины шкалы. Слишком болела голова.

– Значит, ты осознавал опасность? Это хорошо, – уважительно кивает она. – Помни, что устройства остальных солдат на тебя тоже воздействуют. Это все, что я хотела тебе сегодня сообщить. Можешь быть свободен.

Выходя из кабинета, я натыкаюсь на стул и вешалку для одежды. По дороге сворачиваю в туалет, и лишь обильная рвота возвращает меня к жизни. Госпожа капитан выбрала самый подходящий момент для моего медицинского просвещения, прямо перед серьезной операцией.

И тем не менее я понятия не имел, что электромагнитная волна способна с такой силой зацепить электрод в моем мозгу. Пусть и извращенным образом, но Линда Заубер заботится обо мне, пытаясь помочь, хотя ей следовало бы выгнать меня со службы. И я до сих пор не понимаю, почему. Так что я стараюсь, чтобы другие не заметили, что несколько минут назад цунами выбросило на берег мое тело. А потом мы все узнаём, что наш выезд отменяется. Командование перенесло его на «ближайшее будущее».

Понедельник, 7 марта, 12.05

Мы снова стоим в карауле. Утром были учения, а потом мы заступили на пост у восточных ворот, где контролируем машины и проверяем документы. Ничего особенного не происходит. Самое крупное событие – появление Стервы, черно-белой кошки, которая неделю назад прибилась к базе.

Своим именем она обязана вредному характеру. Сперва она трется о ноги и позволяет себя гладить – как сейчас Пуричу, – но тут же пытается ударить его лапой, начинает фыркать и шипеть. У нее немного не в порядке с головой, что не мешает нам радоваться при ее виде. Хоть что-то приятное в этом сволочном мире. Никто ее не гонит, и даже лейтенант Мюллер, увидев ее, криво улыбается. Работники кухни и солдаты ежедневно подкармливают ее остатками обеда.

Гаус зовет Стерву, и кошка подбегает к нему. Мне следовало бы дать парням нагоняй за то, что они возятся с кошкой на службе, но один лишь вид рослого солдата, который гладит маленькое животное и ласково с ним разговаривает, бесценен. Сегодня мы заметили, что кошка позволяет Гаусу взять себя на руки. Стоит ей его завидеть, как она подбегает к нему, задрав хвост, и по-настоящему приветствует. «This is kind of magic», как говорит Водяная Блоха.

– Только не влюбись, – замечает он своему приятелю.

– Джаред, отвали, – отвечает Гаус.

– У нее для тебя дырка маловата, – не унимается Дафни.

– Да ты ебанулся. – Вим на него даже не смотрит. – Чудесная кошка. Заберу ее с собой, когда буду возвращаться домой.

У меня в мозгу что-то негромко щелкает. В такие моменты мне хочется кричать, что мы никогда отсюда не уедем. Я чувствую это с того самого мгновения, когда ступил на ремаркскую землю. Это не туманное предчувствие, но холодная уверенность. Но, естественно, поступить так я не могу. И не смог бы, даже если бы был обычным рядовым.

Остается ждать приказаний и рассчитывать, что у нас в очередной раз все получится. Сержант Голя утверждает, что разведка рекомендовала изменить время выезда на базу Адмирум в связи с угрозой нападения. Вчера наши вертолеты обстреляли ракетами позиции партизан в окрестностях Волчьих гор. Потом появились «коровы» BG-77 и сбросили бомбы. После подобной операции нам наверняка разрешат ехать: хуже всего всегда ожидание.

Среда, 9 марта, 04.25

Мы выезжаем перед восходом солнца. Два грузовика со снаряжением и отделением пополнения прикрывает только наш взвод. ВБР из третьего батальона в конечном счете направили выполнять рутинные задачи – в городе усилились атаки после бомбардировки отрядов Гарсии. Патрули на улицах непрерывно просят подкрепления.

Машины выкатываются с базы и направляются в противоположную обычной сторону – мы удаляемся от Хармана. Минут через пятнадцать мы въезжаем на шоссе, а потом на автостраду, ведущую в Физзу, город на южной границе Ремарка, оккупированный Готтаном. От Физзы нас отделяет Харманское плоскогорье, цепь Волчьих гор и пустыня Саладх. Автострада огибает горы – именно в этом месте, на высоте дорожного узла Мокха, был основан форпост Адмирум.

Голя, который едет в нашей «двухсотпятидесятке», рассказывает о временах начала миротворческой миссии. Многое он пережил лично, кое-что слышал от своих товарищей. Больше всего мне запоминаются его слова, что поначалу было кроваво, но как-то более «нормально». Местные радовались, когда мы занимали новую территорию и вытесняли захватчиков на юг. Но ситуация осложнилась – не за один день, на это потребовались месяцы. Из освободителей мы превратились в оккупантов, которые торчат в Ремарке и не могут ни навести тут порядок, ни уйти.

– До чего же херово я себя чувствую, – заканчивает Голя. – Даже не знаю, зачем мы вообще тут.

– Не боитесь так говорить, сержант? – спрашиваю я. – Кто-нибудь может донести лейтенанту Остину или кому-то из командования базы.

– Я тебе уже говорил, Маркус, куда я их готов послать. Впрочем, они думают точно так же, только обсуждают это в своем кругу.

Ротт, как обычно, уверенно ведет машину, не говоря почти ни слова. Я сижу рядом и таращусь в экран планшета, на котором видна картинка, передаваемая «соколом»: дрон летит над нами, обследуя окрестности в радиусе нескольких километров. Небо над полями и скалистыми холмами меняет цвет, вспыхивая розовым от солнечных лучей. День обещает быть погожим.

Два «скорпиона», первый и четвертый, едут перед грузовиками, еще два за ними – наш замыкает колонну. Мы сохраняем дистанцию в полтора десятка метров на случай взрыва «айдика». Но ничего особенного не происходит, даже гражданских машин не так уж много.

Меньше чем через час, проехав пятьдесят километров, мы добираемся до поста ремаркской полиции, усиленного одним транспортером МСАРР. Здесь автострада обрывается; дальше десять километров разрушенного покрытия и взорванный мост через Реду, который не удалось восстановить за последние пять лет. Приходится направляться в объезд через селение Кардам, где во время готтанских бомбардировок уцелела местная переправа.

У нас появляется возможность взглянуть на глубокую провинцию. За окнами мелькают поля, в основном незасеянные, и небольшие скопления домов. То и дело вдоль дороги виднеются здания, зияющие черными окнами и дырками от пуль в потрескавшихся стенах. Нищета заметна на каждом шагу, заборы во встречающихся деревнях клонятся к земле. Современных сельскохозяйственных орудий не видать – лишь старые и ржавые, запряженные лошадьми.

Здесь до сих пор стоит множество хижин, покрытых соломой, кое-как залатанных камнями и кусками древесины. Порой в них трудно обнаружить четкую линию, не говоря уже о прямых углах. Из труб сочится черный дым – люди топят чем попало, обогревая свои жилища. По полям бродят собаки.

Меня поражает царящее здесь запустение и убожество. Водяная Блоха говорит, что окрестности выглядят будто после эпидемии или атаки зомби. Возможно, местные жители прячутся от нас, а может, сбежали во время войны и больше не вернулись. В одной из больших деревень обитаемыми кажутся лишь две хижины. Наш конвой поспешно проезжает через эти остатки апокалипсиса, распугивая с дороги белых и черных куриц.

В Кардаме мы проезжаем мимо еще нескольких садов, которые уже никогда не зацветут, и полностью сгоревшего храма с разрушенной башней. Старый автомобиль круто сворачивает, пропуская нас, а на перекрестке улиц стоят двое оборванных мужчин, один из которых опирается на велосипед. Они провожают нас взглядом придорожной дворняги.

Вскоре мы добираемся до узкого моста, который дрожит под колесами. Мы преодолеваем его поодиночке, а потом сворачиваем на ведущую к автостраде подъездную дорогу и возвращаемся к знакомому пейзажу. Разговоры в «скорпионе» стихли, будто вид за окнами лишил нас всяческого желания делиться дурацкими мыслями.

К счастью, до Адмирума уже рукой подать. Через двадцать минут мы подъезжаем к узлу на автостраде, возле которого находится база, и делаем глубокий вдох. Половина задания позади.

База граничит одной стороной с крутой скалой, так что с запада у нее естественное прикрытие. С трех сторон ее окружает ограждение СМЗ «Бастион» из металлической сетки и полиуретановой оболочки. Каждый модуль заполнен камнями и песком. Даже импровизированные строения и стрелковые позиции возведены из тех же корзин.

За железными воротами стоит транспортер, отъехавший на время нашего визита. Мне трудно оценить размеры Адмирума, но они вполне могут составлять около двух тысяч квадратных метров. Персонал базы состоит из пятидесяти солдат под командованием лейтенанта Лумстина.

Шестеро привезенных нами молодых новобранцев явно отличаются от местных. Со слегка испуганным видом они спрыгивают из кузова на утоптанную землю. Форма у них чистая, лица не покрыты пылью. Солдаты из Адмирума одеты не по уставу – некоторые ходят без шлемов, у других расстегнуты рубашки и видны амулеты на шее. Не редкость также фантастически завязанные ремаркские платки или размалеванные лица.

Водители грузовиков паркуются в углу базы; им предстоит остаться здесь на несколько дней, чтобы выполнить некие задания. Мы ставим «скорпионы» за воротами и, пользуясь суматохой, быстро обмениваемся впечатлениями.

– Оглядись вокруг, Маркус, именно так выглядит ссылка, – шепчет мне на ухо Голя.

– Да, господин сержант. Им куда херовее, чем нам.

– Тот мужик, что идет в нашу сторону – Герт Лумстин, шеф базы, – кивком показывает сержант. – Крутой сукин сын.

Если что-то и связывает лейтенанта Остина с командиром Адмирума, то лишь некоторое сходство фамилий. Когда они приветствуют друг друга, худощавый Остин едва достает до подбородка могучему Лумстину. Офицеры скрываются в здании командования, а мы разговариваем с солдатами, которые не на службе. Те ловко выгружают привезенные боеприпасы, еду и питьевую воду, но пользуются каждым случаем, чтобы пообщаться. Мы им немного помогаем, а немного торгуем – сигаретами, шоколадом из столовой, а может, даже и чем покрепче. По крайней мере, мне так кажется, поскольку Ротта и след простыл.

– Где Джим? – спрашиваю я Водяную Блоху.

– Пошел в сортир.

– Даниэль! Найди его и скажи этому лентяю, что ящики сами себя не перенесут.

– Так точно, Маркус. – Пурич бежит на другой конец базы.

В течение получаса нам удается разгрузить припасы. Ротт получает нагоняй, а сержант Голя зовет двух капралов и сержанта из Адмирума, и мы скрываемся за стрелковой позицией, чтобы немного поговорить. Парни сделали здесь навес из брезента, поставили несколько столиков и деревянных поддонов. Своего рода местный эквивалент нашего клуба.

Сержант Михалич, командир первого взвода, и капрал Джом не особо разговорчивы. В основном они расспрашивают о ситуации в Хармане, желая узнать, как часто случаются теракты и насколько опасно на улицах. Разговор идет об атаке арейцев, о бомбардировке их позиций в Волчьих горах и о проблемах со снабжением. Мы с Голей и Норманом терпеливо отвечаем на все вопросы. Для этих людей встреча с нами – хоть какое-то развлечение.

Один лишь Усиль дремлет в углу – он крайне плохо переносит недосып. Через несколько минут начинает храпеть, после чего получает от сержанта Голи удар раскрытой ладонью по шлему. Капрал Джом громко хохочет, отчего Петер обижается еще сильнее.