Мать-кочерга дала ему пару заветов по выживанию и вытурила пинком под зад в Дикие земли, по которым он шлялся уже вот как двадцатый год.
И вот его неуклюжая морщинистая ладонь дёрнула за дубовую ручку входной двери в надежде, что та отворится перед ним, запустив в теплое и мягкое помещение, с кучей тряпичных лоскутов, одёжки и одеял, в которые он с таким упоением сможешь укутаться.
“Ууу, дурацкий дождь”!
Погрозил он своим массивным кулаком в небо, облизывая змеиным языком пересохшее нёбо от жажды. Хотелось греться, есть и пить. Может быть, в хижине завалялись какие вкусные веточки и листочки, ну или хотя бы мох с плесенью, со сладким, ударяющим в ноздри своей резкостью запахом. От этих мыслей по телу его пробежали упоительные мурашки, но козлючий холод и отсыревшая на мокром воздухе кожа не давали о себе позабыть.
Двое.
Отряхивались от налипшей кусками грязи и желтеющей листвы перемешанной в кашу с микроскопическими травинками, покрывшими раскрасневшуюся кожу.
Двое.
Грузно и тяжело дышали, как сопла захлёбывающегося в масле двигателя гнущего свою силу и скорость на убой владельцу.
Но вместе с тем они улыбались, гляди в лица друг другу, все в царапинах и следах от поцелуев, подобно заговорщикам устроившим бунт, разжигая огни алеющей революции.
Он был рахитично сложен, с чуть костлявыми ногами и руками, но довольно высокого роста.
С проницательными, буквально пронизывающими всё вокруг глазами и густым, холодным взглядом из-под выпирающего воинственного лба.
С густыми бровями и длинными ресницами, и для многих его лицо могло показаться странным и до ужаса нелепым, и даже когда он улыбался, это скорее походило на озлобившуюся гримасу. От одного его вида ты будто загонял себе под кожу тысячи худощавых серебристых иголок. Без принуждения, по собственной воле и как загипнотизированный, не мог отвести взгляда, медленно, но всё больше и больше трескаясь своим нутром-скорлупой, продираясь наизнанку чем-то таким, что всегда покоилось в подсознании.
Она же была укутана в шкуры диких зверей, пышная, облитая оловом форм, с алыми распалёнными щеками и длинными волнистыми розовато светлыми волосами, заплетёнными то тут, то там в маленькие дредины. Диадема из пожухлых, как сушёный гербарий, цветов была наброшена на её чело. Чуть покатые плечи, несмотря на всю её видимую тучность, отдавали невероятной толикой хрупкости и беззащитности.
В своей гармонии и дисгармонии эти двое отталкивали и притягивали друг друга, как Земля с Луной, два вечных спутника в зависимости один от другого.
– Дай мне воды, пожалуйста.
Голос лился родниковой водой, выделяясь пышными губами с плёнкой слюны, стекающей с уголков её рта.
Он достал спрятанный в корневище дерева бутыль с хрустальной водой, и протянул её, дрожа своими руками от надрыва потраченных сил в их буйстве красок и борьбы, что длилась уже час.
– Позволь мне зачать в тебя Существо, снова, прошу!
Пока она большими глотками всасывала в себя хрустальную воду, эту жидкость, влагу, проливающуюся по всему телу, он бросился с этим криком к её ногам, целуя ступни и обнимая змеиными руками во всю окружность. На её лице отразилась большая радость вперемешку с испугом, – она таинственно улыбнулась, проговорив,
– Пойдем, пора возвращаться в хижину, я вся-вся замёрзла и вся-вся промокла насквозь, до самой последней ниточки тобой подаренных мне шкур, давай же скорее, ну.
Она протянула к его лицу, с воинственной челюстью и таким же выпирающим лбом, свою ладонь, за которую он с таким упоением, будто ребёнок маленькими алыми губами за материнскую грудь, зацепился, поднялся и они отправились тернистой дорогой в сторону своей хижины.