Кольцо принца Файсала

Глава 2. Теодора Долорес Васкес

Том сидел в комнатушке с низким потолком, которую он делил со своими матерью и сестрой. Здесь хранились их собственные пожитки, в том числе коллекция редких камней, которые Том нашел на берегу и на морском дне. Еще он хранил здесь старый кожаный ремень отца и морскую карту, которая, насколько Тому было известно, охватывала большую часть мира. Карта эта была самодельной и едва ли могла пригодиться в плавании, зато на ней были отмечены крестиками лучшие места для рыбалки в прибрежных водах. Европа была изображена здесь в виде остроносого тапира, на которого, по мнению художника, походило большинство испанцев. Сама же Испания выглядела как едва заметная бородавка на теле континента, равного половине Африки, пестрящей изображениями длинноногих жирафов и рычащих львов. Между Карибами и Африкой художник изобразил пять больших судов, одно краше другого, и на самом большом из них – трехмачтовом галеоне – был нарисован отважный капитан с огненно-рыжими волосами и ослепительной абордажной саблей за поясом.

Том знал, что есть карты поновее и получше этой, и мечтал стать тем, кто однажды перенесет весь белый свет на бумагу.

На оборотной стороне карты он изобразил как мог звездное небо и на этот рисунок полагался больше, чем на саму карту. Том знал каждое созвездие и легко мог плавать ночью.

Мать лежала на спине, волны ее длинных светлых волос разметались по подушке, на губах блуждала едва заметная робкая улыбка. Глаза были закрыты неплотно, и оттого было непонятно, спит она или только прилегла отдохнуть и скоро снова встанет.

Том поцеловал маму в щеку и взял за руку. От кожи матери, как обычно, пахло лимонами, которые она клала в воду для умывания, но для Тома не было аромата лучше.

Он разглядывал ее руку. Большую, загрубелую. Как у мужчины. Но матери в самом деле приходилось выполнять мужскую работу.

«Все это должно остаться в прошлом», – подумал Том и встал с кровати.

Сборы не заняли много времени. Том взял сальную свечу, кожаный ремень и просмоленную веревку и мягкой, неслышной поступью спустился с лестницы.

В зале таверны царил полумрак. Он нашел фляжку, налил в нее воды и заодно прихватил золотистую макрель, плававшую в ведре брюхом вверх.

Прежде чем покинуть таверну, Том заглянул к сеньору Лопесу, который лежал с расстегнутыми штанами и храпел, вцепившись зубами в ворот ночной рубашки.

В ту ночь действительно дул необычный ветер, то с востока, то с запада, но Тому было все равно. Чтобы такого бывалого моряка, как он, еще поучала какая-то старуха! К тому же им внезапно овладело странное, но очень ясное предчувствие, что скоро ему повезет. Тело толкало его вперед. Он чувствовал в себе силы, энергию, упорство и желание.

Желание было самым важным. Оно давало Тому преимущество перед другими. С ним он придет к цели первым. Ничто не сможет сломить его. Когда Тео спрашивала, почему он думает, что найдет сокровище раньше тысячи взрослых мужчин, ответ был всегда один и тот же: «Потому что я так хочу».

– Дай мне лодку, подходящих размеров камень, старый отцовский ремень и фляжку с водой. А все остальное придет само. Почему? Потому что я так хочу.

Шагая по коричневому песку, Том улыбался собственным мыслям, но вдруг его ноги остановились как вкопанные. Лодки не было.

Том стиснул зубы и отшвырнул от себя веревку. Нагнувшись, он пошел по следу лодки, которую совсем недавно кто-то волок по песку. След уходил в море.

– Будь ты проклята, Теодора Долорес Васкес! – заорал он. – Будь прокляты все сестры на свете!

После этого Том сел на камень и сказал себе, что надо успокоиться. Он, если хорошенько пораскинет мозгами, скоро обязательно отыщет другую возможность выйти в море. Пожалуй, он мог бы одолжить лодку, но беда в том, что все лодки сейчас были заняты. Ни одно даже самое ветхое суденышко не осталось на берегу. В море вышло человек сто, не меньше. С провизией на борту охотники за удачей проводили в море по нескольку дней. Том знал, что некоторые из них доходили до крайностей и что однажды в открытом море нашли старика, скончавшегося от колотой раны.

«Я мог бы взять его лодку», – подумал Том. Но он понятия не имел, где жил тот старик. Другую же лодку придется украсть. Том бросил взгляд на нож, торчавший у него за поясом. Вряд ли он решится на такое ради возможности выйти в море сегодня ночью. Ах, какая досада! Сеньор Лопес будет дрыхнуть еще часов десять, и у Тома была бы куча времени сплавать куда угодно. Но лодка! Чертова сестра увела ее прямо из-под носа, прекрасно зная, что поиски сокровища были для него единственным смыслом жизни.

Том что есть силы пнул камень, зашиб ногу и, улегшись на песок, уставился в матово-черное ночное небо. Закрыв глаза, он почувствовал, как дневная усталость охватывает тело. Он лежал, слушал прибой и чувствовал себя совсем неплохо. Запах соленого моря сменился неясными видениями покрытых чешуей русалок. Говорят, они умеют петь. Отец Тома был одним из тех, кому довелось их услышать. Он рассказывал, что русалки поют колыбельные. Чудесные, нежные колыбельные.

Когда Том снова открыл глаза, над горизонтом сияло солнце.

Море отливало то алым, то черным цветом. На торчащем из воды колышке для донной сети сидел пеликан и о чем-то тараторил на своем пеликаньем языке. Том заслонил глаза от бьющего в них света и тут же увидел сестру.

Смотреть, как она восседает в его лодке неподалеку от берега, было невыносимо. Лодка покачивалась на волнах, сама Теодора сидела лицом к пляжу, прямая как палка. Пестрый зонтик от солнца над ее головой делал зрелище еще более невыносимым. Потому что Тео просто сидела в лодке и ничего не делала. Прекрасно при этом зная, что он сейчас за ней наблюдает. И что он всю ночь бранил ее и проклинал на все лады.

Том мог бы запросто подплыть к ней, но решил, что такого удовольствия он ей не доставит. Он может и подождать.

Но был ли вообще смысл ждать? Было ли у него для этого время? Другие охотники за удачей уже давно могли поделить добычу между собой. Пока эта тощая швабра сидела у всех на виду и крутила своим облезлым зонтиком.

Том зажал нож между зубами и только собрался шагнуть в воду, когда увидел, что Тео взялась за весла.

Она гребла не торопясь и явно наслаждаясь утром. На ней была ее лучшая одежда: пурпурного цвета юбка, которая досталась ей от матери, и белая блуза. Толстая коса цвета воронова крыла лежала на спине, доставая до талии. Вдобавок она залезла в материну шкатулку с украшениями и расфрантилась как могла.

– Как кукла вырядилась, – процедил Том сквозь зубы.

Оказавшись на расстоянии слышимости, Теодора подняла весла и сделала вид, что страшно удивлена встречей с братом. Словно бы и не она провела в море всю ночь с одной лишь целью – хорошенько его позлить.

Том скрипнул зубами и нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

– А, это ты, Том, – воскликнула она, прикрывая глаза рукой от солнца, хотя оно светило ей в спину.

– А кого ты еще ожидала здесь увидеть? – крикнул он.

– Там, в море, мне показалось, что на берегу лежит какая-то собака. Но теперь-то я ясно вижу, что это ты.

– Да ну?

– Что ты здесь делаешь, да еще так рано?

– А ты как думаешь? Я ищу свою лодку. Ту, которую ты украла!

– Сбавь обороты, Томми. Ты весь покраснел и стал похож на соседского поросенка. Впрочем, для ирландца это неудивительно.

Том еле сдержался, чтобы не выругаться, и шагнул в воду.

– Плыви сюда с моей лодкой.

– Только если ты хорошенько попросишь. Я ведь могу и передумать, и тогда ищи-свищи свою лодку.

Том злобно сузил глаза. Хуже всего то, что она действительно могла так сделать. С нее станется. Она всегда была себе на уме, говорила что хотела и любила делать из людей дураков. В придачу она была мастерицей выдумывать такие истории, что даже Том мысленно снимал перед ней шляпу. Одна из них – его любимая – была о волшебном порошке. По виду он напоминал молотый перец и, должно быть, и был каким-то перцем. Но Тео распустила слух, будто в этом порошке содержится источник вечной молодости. Слух быстро достиг ушей толстого сеньора Лопеса, и он тут же призвал девушку к себе.

– Жил один рыбак, – охотно начала Тео, – красивее мужчины свет не видывал. Высокий, широкоплечий, с тонкой талией, гибкий, словно тростинка, а силы у него было что у быка. Женщины стаями вились вокруг него, а было ему лет двадцать, я думаю. Но представьте, сеньор Лопес, как все удивились, когда правда выплыла наружу. Оказалось, что этому рыбаку почти шестьдесят. Я глазам своим не поверила и решила, что здесь, должно быть, замешано какое-то колдовство. Выяснилось, что этому рыбаку посчастливилось стать обладателем афродизиака, так назывался этот порошок на латыни. Я спрятала малую толику под подушку, чтобы, когда буду седой и старой, воспользоваться им и снова стать молодой и полной сил.

Больше Теодоре и рта раскрыть не дали и велели сейчас же принести тот маленький мешочек, где она хранила порошок.

– Вот только не знаю, сухим его принимать или запивать водой, – добавила она, видя, что хозяин уже на пределе.

Выяснилось, что Тео получила этот порошок, прислуживая посетителям таверны. Вот сеньор Лопес и возомнил, что раз таверна его, то и порошок тоже его. Тео храбро защищала свое имущество, дело дошло чуть ли не до драки, но в конце концов порошок был растворен в кувшине с водой и исчез в толстом брюхе сеньора Лопеса. После чего хозяин лег спать, уверенный, что уже на следующее утро встанет здоровым и прекрасным, как в лучшие дни своей молодости.

Ночью они проснулись от страшного крика. Сеньор Лопес три дня не вылезал из уборной. Его била лихорадка, мутилось в глазах, и он все время слабым голосом звал Тео, которая топталась за дверью и грустно повторяла, что она действительно не знала, как правильно принимать порошок: в сухом виде или запивая водой. Несколько дней спустя, когда сеньор Лопес пришел в себя, Тео пришлось отведать на вкус Хуана Карлоса, кожаного ремня, висевшего на двери хозяйской комнаты. Целый час в таверне только и слышно было, что звуки ударов, прежде чем Тому с матерью разрешили оттащить Теодору в их каморку наверху, где мать принялась врачевать окровавленную спину дочери.

За все это время из уст девушки не вырвалось ни стона, ни крика.

С самого раннего детства причиной почти всех ссор, вспыхивавших между Томом и Тео, являлись разные национальности их отцов. То, что отец Тома умер от лихорадки, лежа в собственной постели, Теодора считала постыдным.

– Чему тут удивляться, – фыркала она, – ведь у ирландцев ни чести, ни гордости. Вот они и мрут как мухи в своих кроватках.

Подобными словами она бросалась, только когда их не слышала мать, и однажды это едва не стоило ей жизни. В тот день Теодора пребывала в особо скверном настроении и долго дразнила Тома. Разозлившись, Том загнал сестру на крышу таверны, но Теодора с ехидной улыбкой продолжала дразнить его и оттуда.

У Тома от злости брызнули слезы.

– Спускайся, ты, полукровка! – завопил он.

– Испанцы умирают на поле боя, – гордо крикнула Тео, – а ирландцы – в своих кроватках, с компрессами на лбу.

– Я заставлю тебя проглотить эти слова.

– А Коллинз, – продолжала издеваться Тео, – это даже не имя, а название болезни. У детей, – и Теодора захохотала в полном восторге от своей выдумки.

Брошенный нож по самую рукоять вошел в дерево всего в дюйме от ее лба.

С побелевшим лицом Тео следила, как брат в ярости карабкается на оливковое дерево, росшее рядом с домом.

– Твой отец, – орал он, – был хилый недомерок, испанский щенок, который по глупости ввязался в дуэль, но победить не смог. Хотя его противником был всего-навсего старый, дряхлый, полуслепой старик. Да что там! Разве вы, испанцы, люди? Вы просто помесь осла и мухи – вечно копаетесь в навозе, только что не жрете его!

С этими словами Том достиг крыши, но тут Теодора вдруг выдернула нож и приставила его к горлу брата. Другой рукой она вцепилась в его рыжие вихры.

– Повтори, что ты сказал, Том Коллинз, – прошипела она.

Том почувствовал холодное лезвие ножа на своей коже; уж кто-кто, а он-то прекрасно знал, насколько оно было острым. На Невисе не нашлось бы никого, кто бы так же усердно заботился о своем оружии, как он.

– Повтори, что ты сказал!

– Ты имеешь в виду про осла или про муху? – прошипел в ответ Том.

– Ты умрешь, полукровка, – свирепо произнесла Теодора и нанесла Тому первую в его жизни рану.

Если бы он, по счастью, не потерял точку опоры и не съехал на два фута вниз по коньку крыши, она бы перерезала ему горло.

В тот же вечер им обоим пришлось угоститься Хуаном Карлосом, которого сеньор Лопес с превеликой радостью одолжил их матери. Дочь, привычная к подобным экзекуциям, не проронила ни слезинки, а вот сына пришлось связать, чтобы не вырывался.

– Она же до смерти могла меня забить, – кричал позже Том.

– Сам виноват, – огрызалась сестра. – Если уж берешься бросать ножи, научись сначала делать это как следует.

– В следующий раз одним испанцем на Невисе станет меньше, – пообещал ей Том.

Но следующего раза не случилось, потому что тем же вечером их мать почувствовала себя плохо и слегла в постель. Ночью у нее началось сильнейшее кровотечение, причина которого так и осталась загадкой. Как бы то ни было, приглашенный лекарь сказал, что если кровь не остановится, то через несколько часов их матери не станет. Всю ночь вдова Коллинз пролежала бледная как полотно, но едва занялся день, как она позвала к себе детей. Несмотря на попытки остановить кровотечение, вся ее постель была пропитана кровью.

Пока Том утирал скупые мужские слезы, Теодора полоскала белье, попеременно то ругаясь, то вознося молитвы ко всем богам, каких только знала. Но помогало это мало. Вместе с кровью из тела Элиноры Коллинз уходила жизнь. Тогда Тео в отчаянии бросилась на постель матери, обхватила руками ее белое как мел лицо и поклялась, что они с Томом больше никогда не будут ссориться. Они всегда будут заботиться друг о друге, что бы ни случилось.

– Возьми меня за руку, Том, – прошептала Тео.

Том сжал руку сестры.

– Смотри, мама, – сказала Тео, – смотри, что бы ни случилось, мы никогда больше не вспомним о разнице между нами и всегда будем заботиться друг о друге.

– Всегда, – прошептал Том, – всегда.

То ли эти слова помогли унять кровотечение, то ли что-то еще, но их мама выздоровела, и с того самого дня ее дети если и не возлюбили друг друга, то, по крайней мере, перестали кидаться друг в друга ножами.

Но была и другая Теодора.

В памяти Тома засел образ девчонки, бегущей по берегу моря под оранжевой луной Кариб. Босая, с волосами, черными как уголь, дикая, словно пассат, и счастливая, словно самая первая в мире радужная рыбка, из чьей икры были сотворены звезды.

Однажды Тео прижала его к себе и спросила, чувствует ли он, как бьется ее сердце.

– Твоя и моя жизнь, Том, – прошептала она, – слышишь, как они бьются?

И, внезапно отпихнув его, громко рассмеялась и убежала.

* * *

– Возьми меня с собой, Тео, – кричит маленький мальчик, стараясь шагать в ногу с девочкой постарше.

– Куда, Томми?

– Куда хочешь, – отвечает карапуз.

– Ты должен выбрать сам, малыш.

– Покажи мне, где земля заканчивается.

Девчонка обхватывает его лицо своими теплыми, коричневыми от загара руками.

– Ты уже там, Том Коллинз.

– Ну тогда покажи, где земля начинается! – не сдается он.

– Для этого ты должен сначала научиться плавать.

Том сидел на берегу и смотрел, как Тео вытаскивает лодку на песок.

Он ни слова не сказал сестре, когда та, важно вышагивая и мурлыкая себе под нос песенку, отправилась в таверну.

«Полукровка чертова, – думал Том, закидывая свои вещи в лодку. – Чтобы тебя в рабство продали и отправили куда-нибудь в Баию с первой же шхуной». Через час он был уже в открытом море и упорно продолжал грести дальше. Руки и плечи сводило судорогой, но он этого не замечал – злость придавала ему сил. Ветер стих, припекало, но он предусмотрительно взял с собой большое количество воды и теперь собирался растянуть ее запасы на как можно более долгое время. Том был настроен решительно: на этот раз он не вернется домой с пустыми руками.

Через четыре часа солнце уже стояло высоко в небе. Остров пропал из виду, но благодаря хорошему знанию моря Том нутром чувствовал, что скоро окажется на том самом месте, где затонул галеон.

Море было его другом, единственным и верным, который не обманет и не предаст. Он часто разговаривал с волнами и, случалось, бросал в воду полную горсть своих самых красивых камешков, чтобы умилостивить божество, которое могло одарить сокровищами, но так же легко могло всё отобрать и мгновенно поглотить даже самый большой фрегат. Проще говоря, с морской стихией следовало дружить. Нельзя бросать в нее злые слова или отзываться о ней в пренебрежительном тоне. И когда Том складывал ладони и молился Господу, то обращался он не к тому Богу, что на небесах, а к тому, что живет в море. К тому, кто поднимает волны и переворачивает суда. Морской Бог, чей замок в ледяных глубинах океана выстроен из красивейших кораллов и окружен неслыханными сокровищами. Нет на свете короля, который смог бы сравниться с Ним в своем богатстве. Потому что Морской Бог брал что хотел. Выпростав из глубин свою могучую руку, он забрал к себе португальский галеон с четырьмя сотнями душ на борту. Но Морской Бог не был старым скрягой, копившим богатства только для самого себя. Он был милостивым государем, который время от времени подкидывал лакомые кусочки тем, кто умеет ждать. И хотя на долю Тома до сих пор пришлись только ржавый кинжал, небольшой обломок доски и шкатулка, на крышке которой были вырезаны морские анемоны, он верил, что будет вознагражден за свое долготерпение.

Еще через час упорной гребли Том скинул с себя одежду и завязал на поясе веревку. Немного посидел с закрытыми глазами, чтобы успокоиться и выровнять дыхание.

Океан был пуст. Только небо, вода и белоснежно-белый горизонт – граница этого мира, за которой океан обрушивался вниз гигантским водопадом с его вечно манящей радугой, чей фальшивый блеск свел так много бравых моряков в могилу.

Том бросил якорь, привязал к концу веревки камень и соскользнул в воду.

– Я иду, о могущественный Морской Бог, – тихо прошептал он, – прими с добром бедного парнишку с Невиса.

Последний глоток воздуха, и он уже под водой.

Том стремительно перевернулся и успел заметить резко уходящий вниз камень, который всем своим весом тянул его вниз. В ушах зашумело и защипало в носу.

Под водой работали другие мышцы, и теперь Том чувствовал себя свежим и полным сил. Все глубже и глубже погружался он, пока не различил морское дно и большой риф, который покоился на дне океана со дня сотворения мира.

Его глазам открылся совершенно другой мир. Огромное, погруженное в тишину царство, населенное красивейшими созданиями самых разных форм и расцветок, каких не встретишь на суше. Рыбы-ангелы, морские окуни и цихлиды, мерцавшие, словно драгоценные камни, моментально окружили его. Рядом плавали щитоносцы, рыбы-ежи и рыбы-клоуны. Тому казалось, что он был знаком с ними со всеми и заранее знал, кого стоит опасаться.

Жаль только, что, кроме рыб и кораллов, в этом месте ничего полезного не оказалось.

Том покружился на месте и решил всплыть на поверхность и погрести еще немного. Португальский галеон имел, должно быть, большую осадку, и ему приходилось выбирать более глубокие воды.

Вода была такой прозрачной, что он видел лодку, которая покачивалась над ним на зеркальной глади океана, словно крошечная створка раковины.

Том быстро освободился от камня и поплыл вверх.

Через минуту он повис, вцепившись в борт лодки, уставший и измотанный, однако все равно готовый продолжать свои погружения.

Том сделал глоток воды, послушал ветер и задумался. Думал он о том же, что и всегда. О деревянном, обитом железом сундуке, который стоит где-то внизу, между камней и водорослей. Массивный и очень тяжелый – поднять его не удастся, сокровища придется забирать по частям.

Мысль о золоте была такой приятной, что Том решил немедленно поменять курс и плыть на восток.

День стал еще жарче, но мальчик не замечал, что солнце жжет ему ноги и спину, как не замечал волдырей, которые вздулись и лопнули у него на ладонях.

Еще два погружения также оказались неудачными, и Том начал подумывать о возвращении домой.

Солнце, уж верно, миновало зенит, но точно он этого не знал. Здесь, в море, свет воспринимался как-то иначе, словно приобретал другую форму.

«Должно быть, я просто устал», – подумал Том. Камни у него закончились, но Том не волновался – он мог нырять и без них. Сейчас надо было немного передохнуть. Выпить глоток воды, чуть-чуть вздремнуть, потом можно поворачивать к дому.

Том улегся на дно лодки, вытер окровавленные ладони о рубаху, прикрыл глаза и провалился в сон.

* * *

Когда он проснулся, ветер дул с севера. Волны бились о лодку, которая качалась то вверх, то вниз. Спускались сумерки. Он проспал почти весь день и чувствовал, что проголодался.

Том сверил свой курс по солнцу, опустил весла в воду и принялся грести. Болели ладони, но не это было самое страшное. Дома его ждал нагоняй от хозяина, а может быть, даже Хуан Карлос. Хотя, если перед тем как наказывать, ему дадут поесть, он не станет жаловаться.

Том греб уже три часа, а берега по-прежнему не было видно.

Солнце село, океан теперь был темно-зеленым, а ветер, подсушив тело и одежду Тома, неожиданно стих.

Похолодало, и на водную гладь моря легла кашеобразная пелена тумана. «Можно подождать, пока на небе появятся звезды», – подумал Том. Но последние ночи выдались беззвездными, а значит, лучше остановиться и ждать. Самое главное сейчас – сохранить силы и сберечь питьевую воду.

– Я не умру, – громко произнес Том, – я еще так молод. Слышишь, Морской Бог? Мне ведь только четырнадцать лет. Почти четырнадцать. И мы все это время были с тобой друзьями. Ты принимал от меня в дар мои самые красивые камешки.

Том улегся на дно лодки и принялся разговаривать сам с собой, чтобы унять испуганно бьющееся сердце.

Стояла странная тишина. Говорят, на том месте, где затонуло большое судно, воцаряется мертвая тишина. То океан охраняет могилу, где покоятся души утопленников. Быть может, он очутился на том самом месте, где потерпел крушение португальский галеон? И поэтому здесь было так тихо?

* * *

Через час стемнело окончательно.

Том взглянул на свои руки, которые мелко дрожали на ночном ветру. Но не от холода, а от усталости и тревоги, которой он никогда прежде не испытывал.

Он бросил взгляд на черные волны и поразился тому, насколько густым был туман – словно каша в горшке. Том заговорил с морем в надежде умилостивить его. В конце концов он снял с себя отцовский ремень – самое дорогое, что у него было. Единственное, что оставил ему после себя человек, имя которого он унаследовал.

Том держал ремень над краем борта. Его рука тряслась, а голос дрожал.

– Прими этот дар, – прошептал он и смахнул выступившие слезы, – прими пояс отца Тома Коллинза. Позаботься о нем, о могущественный Бог Морей.

Пояс покачался какое-то время на воде, пока пряжка не утянула его вниз.

Когда ремень исчез, у Тома сжалось сердце, но теперь он был уверен, что океан обязательно смилостивится над ним и скоро он увидит первые звезды, которые укажут ему дорогу домой.

– По-другому и быть не может, – пробормотал он, вставая на колени и изо всех сил стараясь не разрыдаться.

Около полуночи небо было все еще черным как смоль. Туман плотно обступил лодку, на которой за последние часы появилось несколько новых светлых царапин. Это Том в отчаянии нацарапал ножом на скамье три имени. Он старался как мог, хотя нож и не создан для письма. Мать выучила его азбуке, и в пять лет он уже мог писать свое имя. Теодора, конечно же, читала лучше брата, и это ее умение было одной из причин, почему ее до сих пор терпел в своем доме сеньор Лопес, который за всю свою жизнь даже алфавита не смог выучить.

Теперь на скамье было начертано: Том Коллинз, Элинора Коллинз и Теодора Долорес Васкес. Под ними Том вывел дату и год.

Он вспомнил про макрель в ведре. Она была еще свежая и очень мясистая. Том знал, что проголодается, к тому же рыба была его любимым кушаньем. Особенно макрель. Он говорил это сам себе, пока, поставив ногу на рыбину, вспарывал ей брюхо. Вынув внутренности, Том почистил ее и выкинул жабры за борт.

– Дорогая моя макрель, – громко приговаривал он, промывая мясо рыбы в воде.

– Черт возьми, как же ты пахнешь, – простонал он, кусая зубами мясо и запивая его водой.

Поев, Том улегся на спину и уставился в темень над головой. Он вспоминал запах лимона и думал о той грязной воде, которой он угостил Самору. Гадалка ни словом не обмолвилась о том, что он закончит свои дни здесь.

– Старуха совсем свихнулась, – шепотом проворчал Том, и тут что-то ударило в лодку. Испуганный, он вскочил.

Что-то стукнуло в дно лодки. Потом еще и еще раз.

Том зажал рот руками, чтобы не закричать от ужаса.

Истории о существах, живших в морских глубинах, были столь же многочисленны, сколь и ужасны. Больше всего Том боялся половинчатых – заблудших душ, которые влачили свое неприкаянное существование где-то на дне, наполовину люди, наполовину рыбы со светлой чешуей и водянистыми рыбьими глазами, с пальцами-медузами и пастью как у сельдевой акулы.

Том молитвенно сложил ладони и припал лбом к борту лодки, но тут чудовище ударило снова. На этот раз с еще большей силой.

Том стремительно вытащил нож, готовясь драться.

– Только появись, я тебе покажу, – грозно прошептал он.

Но ничего не произошло.

Внезапно стало тихо. Так тихо, что Том даже поверил: дьявольское создание исчезло. Осторожно он подобрался к краю борта и выглянул наружу.

Ничего не видно. Том с облегчением выдохнул, и тут чудовище так толкнуло лодку, что она чуть не перевернулась.

Парализованный страхом Том с ужасом смотрел вниз, на черную воду, в которой медленно появлялось чье-то лицо. Неподвижное лицо с красными щеками, светлыми голубыми глазами и золотистыми локонами.

Том стремительно взмахнул ножом и так сильно всадил его в это лицо, что чуть сам не вылетел за борт. И в ту же секунду понял, что произошло. Облегченно вздохнув, он с бешено колотящимся сердцем перегнулся за борт и ухватился за якорную цепь.

Мгновение спустя он был уже в воде и толкал к своей лодке искусно расписанную фигуру, некогда украшавшую нос корабля. Добравшись до лодки, Том привязал фигуру к борту.

Он скользнул обратно в лодку, сердитый и растерянный, довольный и одновременно мрачный. Том был уверен, что нашел носовое украшение с того самого затонувшего галеона. Он нашел то самое место, где корабль ушел на дно, но что толку?

Перегнувшись через борт, Том с ненавистью уставился в раскрашенное деревянное лицо, проклиная свое невезение.

Наконец, обессиленный, он упал навзничь на дно лодки и закрыл лицо руками. Так он пролежал еще час, в бредовой полудреме и с безумной улыбкой на губах.

«Теперь я умру, – отстраненно думал Том. – Когда-нибудь мою лодку найдут, а с ней и фигуру, украшавшую нос корабля. Люди станут говорить, что Том Коллинз был единственным, кому удалось так близко подобраться к сокровищам. Обо мне начнут слагать легенды…»

– К дьяволу ваши легенды! – заорал Том и вскочил на ноги.

У него вдруг екнуло сердце. Он недоверчиво улыбнулся: прямо над ним, словно рассыпанные чьей-то легкой, но щедрой рукой, мерцали не только знакомые, но и незнакомые созвездия. Да что там созвездия: все, что могло излучать свет, сияло на небе этой ночью. Сверкали и переливались золотом кружевные диадемы; то тут, то там, словно брызги гашеной извести, на небесный свод ложились мягкие воздушные мазки далеких галактик вместе с крупными, цвета старого золота, созвездиями.

Том смеялся и плакал одновременно.

– О звезды, – вскричал он, – ночная карта морей! Том Коллинз любит вас и благодарит вас от всего сердца!

Теперь никакой туман не помешает ему взять правильный курс домой. Ему хватит сил на обратную дорогу, в этом не было никаких сомнений. Но от носовой фигуры придется избавиться. Она должна остаться здесь. Никто не поверит ему, когда он будет о ней рассказывать, но с самыми хорошими историями так всегда бывает.

Том стремительно отвязал веревку и оттолкнул фигуру от лодки.

Та тут же легла на известный лишь одной ей курс и поплыла, покачиваясь, под звездами со своей извечной улыбкой на устах, словно радуясь тому, что снова свободна.

«Быть может, – подумал Том, – она найдет обломки своего судна и закончит дни на дне морском среди затонувших пушек, бочонков с салом и сундуков, набитых слоновой костью и драгоценными камнями».

Последние слова Том произнес тихо и горько вздохнул.

– А может быть, – пробормотал он, – это носовое украшение обречено на вечные поиски. Оно будет дрейфовать от шхуны к шлюпу, от галеаса к лодке в надежде отыскать свой экипаж, который уже давным-давно покоится в морской могиле.

– Всего хорошего, – сказал Том фигуре на прощание и взялся за весла.

Он греб уже около часа и вдруг замер, подняв весла вверх и уставившись в темноту.

Откуда-то из тумана донесся крик о помощи.