Начало рассказа, кто да что, Грише писать сейчас не хотелось. Он начнет сразу с кульминании, а там … все приложится. Гриша принялся печатать почти без ошибок. Желание передать эпизод 'страха, как лекарства' было непреодолимым. Он только боялся, что кто-нибудь позвонит и отвлечет его:
Валя и не подозревала, что вдалеке за новыми голубыми башнями, построенными в самом начале Хорошевки вместо давно снесенных домиков, которые после войны построили немцы, был колоссальный пустырь. Вернее, не совсем пустырь, там были какие-то цеха, сараи, приземистые ангары, огороженные высокими каменными заборами. Неопрятная, безлюдная, темная индустриальная зона. Было еще светло, но быстро смеркалось. Валя шла быстрым шагом, все дальше удаляясь от оживленного подземного перехода, в которой она только шла вышла из метро. Она никогда не была на работе у Алексея, понятия не имела, где находилась эта его загадочная Военная Прокуратура. Широкая тропинка, петляющая между домами, уводила ее все дальше от цивилизации. Вале уже даже трудно было себе представить, что пустырь, по-которому она шла, был Москвой. И однако ни пустырь, ни сгущавшиеся сумерки, ни мерзкая сырая промозглая погода, подтаявший черный снег по бокам тропинки, не могли испортить ее радостного приподнятого настроения: Алеша ей сам позвонил домой, попросив к телефону Валентину Степановну. Она просила его это делать только в самых крайних случаях. Обычно он звонил ей на работу, а тут … домой.
Муж был в Воскресенске, в командировке. Так что ничего. Мама взяла трубку и позвала Валю, не задавая лишних вопросов. Наверное маме очень хотелось спросить 'а кто это?', но она не спросила. Молодец у нее мать. Валя была даже плюс-минус уверена, что мама бы, если что … не продала бы ее мужу. Однако все это матери не касалось, и Валя просто сказала, что ей надо на два-три часа уйти. Ничего такого. Если бы мать спросила 'зачем', Валя приготовила ответ. Но мать снова ничего не спросила, только многозначительно на нее посмотрела. Ой, да ладно, пусть.
Валя даже не заметила, сколько минут она добиралась от метро до приземистого одноэтажного здания Военной Прокуратуры. Сразу за дверью был КПП, т.е. отгороженное помещение с небольшим окошком. Молоденький военный, Валя не разбиралась в солдатских лычках, спросил ее, куда она идет. Валя ответила, что к 'майору … такому-ту', мальчик вышел и проводил ее до Алешиного кабинета, идя на полшага впереди и все время на нее оглядываясь. В помещениях было пустынно. Два военных на КПП и Алеша. Все уже ушли, остался только 'дежурант' и его два подчиненных. Вале нравилось, как Алеша говорит 'дежурант'. Она знала это слово, но никто его не употреблял, а вот Алеша так себя и свою должность на эту ночь называл. Красиво. Когда Валя вошла, Алеша пил чай, но сразу встал, такой высокий, стройный, шикарный, одетый по-другому, чем обычно: заправленные в высокие сапоги галифе, портупея, ремень.
– Что ты на меня смотришь? Я –другой? Это полевая форма. Я же сегодня дежурю. Вдруг выезд? К полуночи начнут звонить из Комендатуры. Начнется.
Валя покосилась на дверь, хотя и слышала, как Алеша сказал солдатику 'свободен'. Парень вышел и плотно затворил тяжелую, обитую дермантином дверь. Да, никого нет. Она подошла к Алеше и крепко обняла его, заводя руки за его крепкую, обтянутую гимнастеркой, спину. От Алеши пахло табаком и вареньем, которое он мазал на хлеб. Кажется клубничное. Алеша сильно прижал Валю к себе. Руки его, скользнув по груди, опустились ниже спины и Алеша по-хозяйски, хищно и цепко ее ухватил. Ее упругие небольшие ягодицы полностью уместились в его ладонях. В кабинете было жарко и Вале стало душно в пальто и шапке. Она сняла верхнюю одежду и положила ее на стул. Алеша не предложил ей ни раздеться, ни сесть. Она бы тоже выпила чаю, но он ей и чаю не предложил. Оторвавшись от нее, он подошел к большому ящику на полу.
– Смотри, какую мне штуку привезли. Это компьютер. Ни у кого еще нет, а у меня будет. Знаешь, для чего это?
Не обращая внимания на Валину реакцию, Алеша долго распространялся о пользе компьютера, как ему покажут, как им пользоваться и вот тогда … В другое время Вале может и было бы интересно все это послушать, но сейчас она пришла для другого. Алеша видимо почувствовал ее настроение. Он прервался буквально на полу-слове и снова ее обнял. Он обнимал ее крепко и властно, безо всякой нежности. Вале казалось, что ему сейчас она сама была совершенно безразлична. Ей тоже всегда хотелось Алешу чисто физически, но было неприятно, что все у него нарастало столь быстро. Что уж так … с места в карьер? Она оставила детей на маму, уйти вечером из дому ей было непросто, он ни о чем ее не спросил, ничем не поинтересовался, даже чаю не предложил. Про 'чай' ей почему-то было особенно обидно. Алешины руки становились все более настойчивыми, через грубую брючную ткань Вале было заметно, как он напрягся. 'Я тоже его хочу. Что ждать. Я же для этого сюда и пришла …' – Валя отбросила все свои, как ей теперь казалось, мелочные обиды, и полностью отдалась моменту. Алеша развернул ее спиной, облокотив о свой письменный стол, стал тяжело дышать и Валя почувствовала, как он расстегнул ширинку на своих галифе, задрал ей юбку и уже нетерпеливо спускал с нее колготки с трусами.
– Ой, а вдруг сюда кто-нибудь зайдет? – успела спросить Валя.
– Не зайдет … – уверенно, задыхающимся голосом ответил Алеша.
И Валя почувствовала, как он в нее входит, мощно и грубо насаживая на себя, стараясь достать как можно глубже. Еще несколько сильных качков, и Алеша застонал так громко, что Валя испугалась, что это услышат ребята на КПП. Он отошел, поспешно застегивая брюки. На все не ушло и пары минут, ну максимум трех.
– Прости, Валюш, что так быстро. Давно мы с тобой не виделись. Дай мне десять минут и я уж …
– Да, ладно. Все это неважно. Не беспокойся за меня.
Валя поправила одежду. В трусах было неприятно мокро, хотя она знала, что Алеша надевал презерватив. В этом он был скрупулезен. Ей стало страшно обидно, что все так получилось. До такой неэстетичности они с ним еще никогда не доходили. Зачем это было надо? Что это на них нашло? Ведь это нельзя было назвать любовью, это было совокупление, даже случка, он ее как курочку потоптал, как кобель на сучку вскочил. Вале приходили на ум самые грубые сравнения. Ужас. На Алешу вновь нашло довольно деловое настроение, про второй раз он уже не думал. Снова подойдя к ящику с компьютером, он принялся вытаскивать из него тяжелую машину. Валя вдруг почувствовало, что ему уже не до нее, что ему даже хочется, чтобы она ушла, чтобы не мешала устанавливать компьютер на стол. Вот она уйдет и у него начнется его обычное дежурство. И компьютер он сможет подключить и опробовать. Ее функция на эту ночь исчерпалась, и непонятно, что она тут еще делает. До Вали внезапно дошло, почему Алеша был так уверен, что, как он их называл, 'бойцы' не зайдут в кабинет. Конечно не зайдут. К начальнику на дежурство пришла баба, понятно, зачем. Между Алешей и 'бойцами' давно было заключено джентльменское соглашение не беспокоить его в таких случаях. 'Не беспокоить' – это был приказ. Валя потянулась за пальто, и Алеша с готовностью ей его подал.
– Ну, мне пора. Уже поздно.
– Да? Ну, пока. Я тебе позвоню, да? Ты моя дорогая, любимая. Мне так с тобой хорошо. Алеша потянулся ее поцеловать.
Обычно он спрашивал 'а тебе было хорошо?', но сейчас не спросил, видел же, что вовсе 'нехорошо', но ему было наплевать. На его красивом лице с небольшими холеными усиками было написано нетерпение, ему хотелось, чтобы она ушла.
Валя вышла в вестибюль, Алеша ее провожал, а 'бойцы' молча прощаясь, вскинули руки под козырек. Вале показалось, что на губах одного из ребят играла еле заметная ухмылка. Хотя, ей наверное это только показалось. На улице Алеша сказал ей 'осторожно, не поскользнись', еще раз наскоро обнял, и сразу зашел обратно в здание. Вечер стал более сырым, на пустыре, как в аэродинамической трубе дул, завывая, холодный ветер. Вале было не холодно. Её раздирали противоречивые чувства. Она обиделась на Алешу, он встретил ее слишком по-деловому, не проявил ни участия, ни заботы. Просто отымел, как девку-проститутку. Ну, как же так? С другой стороны, Валя пыталась придумать ему оправдания: а что такого? Он по ней соскучился, специально позвонил, и … да, захотел и получил, прямо в кабинете. Ну нет в кабинете условий для любовной неги. Вот так и происходит с брутальными мачо. А что она хотела? Разве в этой грубости не было шарма? Был. Ну, не кончила она … и что? Наплевать сто раз. А вот Алеша от нее балдеет. Валя все ускоряла шаг, движение помогало ей думать. Через какое-то время она полностью мысленно оправдала своего Алешу. И даже их скоропалительное прощание уже не казалось ей неприличным. Он на службе. На нем весь город. Что там ей еще было делать. Все правильно.
Вале казалось, что она идет по тропинке уже долго, но высоких башен у метро даже еще не было видно. Господи, где же они? Валя прислушивалась к воющему ветру, но через секунду она поняла, что это вовсе не ветер никакой. Выли собаки. Страшный вой перемежался хриплым захлебывающимся лаем. Так наверное лаяли злобные лагерные овчарки, натасканные на человека. Лай становился все громче, Валя поняла, что собаки выли и лаяли за забором, мимо которого она как раз проходила. Когда она шла туда, окрестности казались ей неприятными, но безлюдными, а теперь они уже не выглядели безлюдными. Метрах в ста от тропинки горел высокий костер, вокруг которого сидела толпа из неряшливо одетых мужчин. Наверное бомжи. Они громко разговаривали и смеялись, но ветер доносил только звуки грубого гогота, самих слов было не разобрать. Одна фигура отделилась и пошла от костра в сторону. Человек увидел Валю, и что-то ей закричал, показывая на нее товарищам рукой. Еще несколько человек поднялись.
– А вдруг они ко мне пойдут? Что им надо? Я не убегу … не смогу.
Но дядьки дальше не двинулись, видимо вернулись к костру. Валя шла, не оборачиваясь. У нее за спиной послышался резкий свист. Какие-то два парня шли за ней, то отставая, то приближаясь.
– Ей, тёлочка? Куда ты так бежишь? Замёрзла? И мы замёрзли. Погреешь? Эй, постой! Мы ж тебя по-любому догоним. Эй, девушка! Мы хорошие … просто замёрзли. Остановись, мы тебе ничего не сделаем. Мы по-хорошему, если с нами по-хорошему. Эй, ты … стой, тебе говорят.
Валя побежала, задыхаясь, понимая, что ей от них не убежать. Кто они такие? Что здесь на пустыре делают? Что им надо от нее? Она не сможет с ними … и тогда они ее убьют. Это же очень легко. Она будет лежать на этой тропинке, завтра ее найдут в луже крови, в порванной одежде, со спущенными колготками. Как глупо, нелепо. Их не найдут. Муж даже никогда не поймет, что она в такой час на этой тропинке делала. Это необъяснимо. Зачем она сюда пошла? Разве их корявый трах стоил того?
Шаги и голоса за ее спиной заглохли. Парни скорее всего отстали. Валя не решалась оглянуться, но что-то ей говорило, что непосредственная опасность миновала. Вокруг было темно, никакого уличного освещения. Фонари горели кое-где, шатаясь от ветра над заброшенными постройками, выхватывая из темноты то груду кирпичей, то куски арматуры. Вале показалось, что она видит вдалеке голубые четырнадцатиэтажные башни Хорошевки, она уже начала чуть успокаиваться. Однако внезапно, оторвавшись от стены с облупившейся штукатуркой, перед ней выросли фигуры парней, которые шли сзади и, как ей казалось, отстали. Один подошел к ней спереди, другой сзади, сразу умело зажав ее в 'карман'. Валя резко остановилась и ничего не говоря, попыталась их обойти, но не тут-то было. Парни раскинули руки, им хотелось с ней поиграть, не выпустить из круга. Они то отходили подальше, создавая у Вали иллюзию свободы, то приближались к ней вплотную, протягивали к ней руки. Она чувствовала на лице их, пахнущее спиртным, дыхание, цепкие пальцы одного из них залезли ей в пах. 'Сейчас они меня повалят и … всё …' – Валя замерла, инстинктивно решив не сопротивляться, иначе они ее убьют, пырнут ножом и она так и останется лежать в грязной замерзающей луже. Наутро ее найдут … дети сироты, бедные родители, муж … как все глупо. Из решения молчать ничего не вышло: 'не надо, не надо' – шептала Валя, и слезы катились у нее по щекам.
-Да, что 'не надо'. Мы же тебе ничего не делаем. Мы с тобой играем, греемся. Ладно, иди. Сладкая ты тёлочка. Да, не не ссы ты. Мы пошутили. На тебе конфетку. Иди, иди … Как ты сюда одна попала, дура …
Парни разом ее отпустили, видимо достаточно позабавившись и удовлетворив свое извращенное желание унижать и пугать. Они, скорее всего, не собирались валить ее на мерзлую землю и насиловать. Очень уж было холодно. Да, кто их разберет. Две темные фигуры удалялись за угол, а Валя так и стояла с дешевой конфетой в руках, не решаясь ее при них выбросить. Она не могла поверить, что свободна, что может уйти, что ничего с ней не случилось. До метро оказывается было рукой подать. Через пять минут она уже сидела в довольно еще полном вагоне. Люди стояли, держась за поручень, читали вечерние газеты. Ярко освещенный обычный вагон, повседневная московская жизнь. Валя чувствовала себя в безопасности, но радости никакой не испытывала. Шок был слишком сильный. Зачем она подвергла себя такому испытанию? Ради чего? Как Алеша мог отпустить ее одну? Не мог пойти проводить до метро, ну послал бы с ней одного из 'бойцов'. Нет, не послал. А вдруг бы им всем надо было на выезд. Да, как он вообще позволил ей идти одной по этому пустырю, как посмел? Он не беспокоился потому что ему на нее наплевать, и всегда было наплевать. Просто она этого не замечала, а сейчас заметила.
Дома родители смотрели Новости, дети спали. 'Ты не поздно … хорошо. Пей чай' – сказала мать. Валя вошла в детскую, дети мирно спали. В половине одиннадцатого позвонил муж.
– Валь, как там вы? Я соскучился. Я тут все закончил, и завтра приеду. Слушай, тут перчатки кожаные продаются. Купить? Какой у тебя размер? А у мамы?
– Да, купи, пожалуйста. У меня шесть, а у мамы шесть с половиной. Ладно, ждем. Пока.
Какие-то кожаные перчатки … милая повседневность с заботами и тихим вниманием мужа. Дети спят, родители … Валя легла в постель и заплакала. С Алешей было покончено, но это надо было еще пережить.
Гриша перечитал написанное, кое-что исправил. Нет, это будет не рассказ, а небольшая повесть. Теперь ему хотелось писать экспозицию. Показать, как все вышло, что ей, этой Вале, которая уже не выходила у него из головы, было надо … Эта тема его интересовала и вот … пора подумать над тем, что 'бабу толкает …'.
Он устал, сегодня уже ничего писать не будет. Скоро придет с работы Маня. Его летняя школа закончится и Маша на следующей неделе уйдет в отпуск. Поехать куда-нибудь? Может к Валерке? Хотя другу сейчас не до них. Маша будет свободна и тоже захочет ехать в Калифорнию, но Гриша знал, что по-настоящему хорошо им с Валерой было только вдвоем. Оставить Машу одну дома … нет, невозможно. Надо что-то придумать.
Преподавание в летней школе подходило к концу. Пресловутая Хейли успокоилась, сидела тихо, и писала все свои тесты на самую низкую отметку, которая все еще не считалась 'завалом'. Гриша давно не думал, пожалуется она на него или нет. Он просто знал, что жаловаться эта самовлюбленная идиотина не будет, хотя бы потому, что он с ней оставался для дополнительных занятий, и мамзель видела, что он добросовестный преподаватель и не стоит на него 'гнать', иначе ей же будет хуже. Включался примитивный инстинкт самосохранения. Гриша это знал заранее, тем хуже, что тупость Хейли стоила ему пары часов в неделю. Черт с ней. По дороге домой он ее сразу выбрасывал из головы. Они с Марусей решили съездить в Париж. Лето, там сейчас не очень-то: жара, толпы туристов, дорого … но в голубой дымке недоступности. Когда-то юные Гриша и Маша все бы отдали лишь бы туда попасть, Париж все еще казался им обоим самой привлекательной заграницей. Билеты Гриша пока не купил, они казались дорогими, он все еще не был уверен, что так уж туда хочет.
Надо же, теперь, чтобы им отправиться в Париж, нужны было просто потратить деньги, а раньше … Гриша помнил, как еще в институте, его 'отобрали' в поездку. Как он готовился к прохождению разных партийных и комсомольских комиссий, как учил имена всех первых секретарей компартий, да ничего не понадобилось. На что он надеялся с фамилией Клибман в 79 году? И однако надеялся, дурак, верил, что он подходит: и активист, и учится хорошо, и делегации сопровождает по линии КМО, посещает кружок синхронного перевода. Когда комсорг курса поставил его в известность, что его фамилия уже не в списке, Гриша удивился, расстроился, и даже зачем-то спросил 'почему?'. Комсорг замялся и обещал разузнать. А дома он сказал родителям, что его не пускают, возмущался, даже говорил, что может еще 'все образуется'. Папа по обыкновению промолчал, а мама вздохнула: 'Гришенька, успокойся. Бог с ними. Не лезь никуда'. Как это не лезь? Конечно он прекрасно понимал, что мать права, что ничего тут не сделаешь, и все-таки он не мог с этим смириться. Звонил Валере, горько жаловался, 'вот, мол, видишь, Валер, что делается. Совсем, сволочи, обнаглели'. Валера не стал его разуверять, что 'не может быть', знал конечно, что 'может'. Он молчал, а потом вдруг в конце разговора сказал: 'Ладно, Гриш, не переживай, мы с тобой еще везде побываем. И не будем ни у кого спрашивать разрешения. Они просто не смогут нас с тобой 'отпустить или не отпустить'. Не будет у нас никаких 'они'. Ты понял?' Грише было 19 лет, и ему было очень трудно себе представить жизнь без 'них'. А Валера уже, выходит, представлял. Об иммиграции они тогда еще и не говорили. Какие-то евреи вокруг ехали, но друзей это не касалось.
Если не считать мелких огорчений насчет выезда за рубеж, то в этот период конца 70-ых начала 80-ых, у них была 'сладкая' жизнь, самый пик их мужской плейбойской карьеры, прямо какая-то 'звезда пленительного счастья'. Звезда и потом не закатилась, но компании, выпивки, женщины, вся эта пьянящая свобода первой юности, потом уже не могла достичь накала того десятилетия, доставить того первозданного удовольствия упоения своей молодостью, властью, привлекательностью и силой.
Гриша ехал из спортклуба, где он занимался на тренажерах бок о бок с гораздо более молодыми мужчинами. Рядом тягали тяжелые штанги мальчишки не более 16-ти. Он себя с Валерой такими очень хорошо помнил.
Интересно, с кем их можно было бы в этом возрасте сравнить? С петушками, щенками, молодыми львами, голодными волчатами. Всего в них было понемногу от этих животных. Вот им по 15 лет, позади девятый класс, впереди 10-ый, последний год, надо будет поступать. Сейчас последние каникулы, что-то должно случиться, хватит быть детьми, пора взрослеть. Как они тогда с Валерой понимали взрослость? Ну, первое – это свои деньги. Ребята их возраста не стремились и не умели зарабатывать. Кому-то из их ровесников может и хотелось лишних денег, но … разные 'но' никто решить не мог, а они с Валерой решили. На улице Панфилова был большой овощной магазин, там работала директором мать их одноклассницы, которой Валерка помогал по математике, а после урока у нее дома, немного тискал, унося ноги перед самым приходом с работы ее матери, приятной крашеной блондинки. Валера там у этой Галочки часто обедал, валялся на диване, но мама хотела его как-то посерьезнее отблагодарить. Денег она дочкиному репетитору предлагать стеснялась, а тут случай представился.
Поздно вечером в магазин привезли какой-то дефицит, грузчик валялся в подсобке сильно пьяный и тетя Наташа позвонила Валере, что 'мол, не согласится ли он разгрузить грузовик с апельсинами ....нужно очень быстро и аккуратно, товар дорогой … она в долгу не останется … да, да, конечно, можно с Гришей Клибманом. Еще лучше, если вдвоем … да, да и Гришу она тоже отблагодарит … какой разговор …'. Через 20 минут ребята были на заднем дворе магазина, подъехал грузовик и Гриша с Валерой играючи вытащили из кузова 40 ящиков апельсин, получив по 3 рубля, что было прямо-таки по-царски. Теперь разгрузки были поставлены на поток. Дура Галочка за этим следила, инстинктивно уважая 'работающих мужиков'.
Валеркин папа был летчиком и летал на международных рейсах, его девочки-стюардессы привозили из рейсов кое-какие вещи. Шмотки они продавали сами, а вот, мелочишку, типа жевачек, презервативов, хороших сигарет и разовых зажигалок, они не могли быстро продать, этим и стали заниматься Валера с Гришей. Продавали всегда понемногу и никогда в своей школе. Музыкалка, спортивные школы, двор, дача … все равно было опасно, но … зато они имели 30% от сбыта. Вполне по-честному. Папа, как знал Валера, тоже привозил шмотки из рейсов, но он бы никогда в жизни не привлек сына к таким делам. Валерка познакомился с папиным экипажем, бортпроводницы летали с ним разные, но он их знал, и девочки симпатизировали симпатичному 'сынку'. Ребята, правда, сразу договорились, что 'если что', они скажут, что сами выпросили зажигалки у иностранцев, и … что им будет? Подумаешь. От природы осторожный Гриша, всегда умолял Валеру не брать для продажи сразу много: 'Не вздумай, Валер … дело не в 'боишься', просто мы можем загубить наш гешефт'. Валерка уже знал те же слова на идише, что и Гриша. Так было легче. Гриша просил друга 'не 'швыцать', называл кого-то 'шлемазолом и поцем'. Партия дешевых презервативов с усиками называлась 'мыция'. Валера кивал и понимающе улыбался.
Кроме денег нужна была 'крутость'. С этим у них обоих все было в порядке. И дрались, и ругались, и шмотки умели носить, и джинсы фирменые, батники, широкие ремни у них были. А еще они умели очень хорошо играть на гитаре и петь. Потом-то к началу 80-ых они это делали вообще классно, но и тогда в 15 лет уже умели. К 'крутости' относились достижения в спорте. Гриша был перворазрядником по самбо, а Валера вскоре после случая с Мякой самбо бросил, но стал кандидатом в мастера по волейболу, он играл в юниорской сборной Москвы. Нужно было быть привлекательным, обязательно бриться, душиться хорошим одеколоном. Все это после 9-го класса было при них. Папа подарил Грише на Новый год электрическую бритву «Эра», а Валера брился станком, куда клал фирменые лезвия 'Жилет', которые всегда привозил его папа. У него и крем для бритья был специальный и особый лосьон, который замечательно пах. Юношеские прыщи у них были, но быстро прошли в начале 8-го класса. С этим им повезло. Даже мамин рецепт этилового спирта не очень Грише понадобился. Занимаясь спортом, оба научились принимать душ и пользоваться дезодорантом, что еще не было у мальчишек их возраста распространенным умением.
Оба любили и умели выпить, путем проб и ошибок, нащупав свой 'дозис леталис'. Тут у них выработалась целая теория: пить много или мало, в зависимости от количества закуски, от самочувствия, т.е. 'как пошло', от планов на этот вечер, от компании, от наличия или отсутствия в компании девушек. Главное – не напиться, т.е. потерять способность себя контролировать, начать быть неинтересным для окружающих, потерять лицо … Никогда не вестись на подначки, на 'слабо', уметь остановиться, не заигрываться … Это была целая наука и друзья ее постепенно постигали. Конечно в то лето 75 года, они были только в начале пути, и напивались к сожалению еще не раз. Мальчишки … что с них возьмешь.
Смешно, но они тогда часто свои стати обсуждали, смеясь вспоминали Пушкина 'чего ж вам боле? Свет решил, что он умен и очень мил.' Это про Онегина так говорилось, а Онегин был 'крутой'. Хотя, 'боле' было нужно! Самого главного в то лето после 9-го класса им не хватало. Нужно было быть с женщиной. Быть по-настоящему. Поцелуи и тисканья в темноте – это было уже несерьезно. Вот о чем Валера и Гриша говорили, и не могли наговориться. Вот что их по-настоящему занимало. Первая женщина была 'билетом' во взрослость, остальное не считалось. Да, они были готовы, хотели и могли, но … с кем? Вот это было проблемой. Девчонки из класса не подходили. Влюблены друзья ни в кого не были, а так … проблем не оберешься, тем более, что от старших они усвоили принцип, который казался правильным: 'не живи, где работаешь'. У них тогда в голове много было намешано дешевых сентенций.
Случилось это событие с ними почти одновременно, у Валеры в начале лета, а у Гриши в конце. У Валеры раньше, зато у Гриши интереснее.
Гриша почему-то стал в последнее время часто вспоминать их грехопадение, потерю невинности. Многие люди это помнят, женщины и мужчины, скорее всего, по-разному. Про женщин Гриша не очень понимал. У него за всю жизнь, кроме Муси, и девственницы не случались. А как она тогда все восприняла, он никогда не спрашивал. Все-таки какие-то темы-табу, к лучшему или к худшему, и них были. Ну не мог он Маню об этом спрашивать, тем более, что 'героем' он сам и был. Почему-то у Гриши была уверенность в том, что она ему откровенно о этом все равно не скажет, да если бы и сказала, вряд ли бы он понял. Гриша мог думать о 'первом разе' у мужчин и женщин умозрительно, но ощутить … У женщин там внутри какая-то то ли пленка,то ли перегородка, которая 'не пускает'. Надо порвать, а это наверное больно, девушка боится, стесняется, зажимается … что там еще? Кто их знает. Говорят, в первый раз им не может быть хорошо. Кончают они, нет ли? Умеют ли 'закосить'? Или этому они позже учатся? Да, значительное событие, но уровень и глубина этой значительности была у девушки не такой, как у него. Скорее всего, для него – это просто первая зарубка на прикладе, а для нее – это любовь? Или и для нее тоже 'зарубка'? Могла ли Маня его тогда так уж любить? И может она влюбилась, но он ничего не замечал? Могло такое быть? Нет, женщины были до сих пор для Гриши непостижимы.
А вот про себя и про Валеру он понимал. Да и что тут понимать! Они открыто тогда с Валерой о таких вещах говорили, не боялись признаваться в самых своих сокровенных мыслях. Почему-то Грише казалось, что так было не у всех мальчиков. Это просто им с Гришей повезло друг с другом. Остальные были по большей частью одиноки в своих страхах. А вот они были уверены в своей силе, не испытывали жгучего страха не 'смочь', не соответствовать. То ли наглые были, то ли дураки. Но даже в их наглости были мелкие трещинки боязни облажаться.
Гриша много раз пытался разложить на составляющие природу той легкой неуверенности, от которой можно было избавиться только попробовав. Теоретиками оставаться было уже невозможно. В школе старшие ребят уже 'пробовали' и это было каким-то образом по ним заметно. А вот некоторые из их собственных одноклассников взахлеб в туалете и после школы в школьном саду, куда все ребята выходили покурить, рассказывали о своих подвигах, кому сколько раз 'дали', и 'как он ее', и какая девушка 'вообще улет, а какая … рыба и бревно', шел счет на 'палки, которые они кинули'. Все это было неправдой. Парни врали. Врали, чтобы казаться взрослыми. Их никто не разоблачал, не подвергал 'подвиги' открытому сомнению, но Валера с Гришей знали, что это – россказни, пошлая и дешевая брехня. Любопытно, что они сами потом никогда публично не делились с другими победами, которыми были совершенно реальны. Тот, кому было о чем рассказать, делался сдержан. Это они сразу поняли, увидели, что ребята хвастались от комплексов, у настоящих 'мужиков' хвастаться не было необходимости.
В то лето они готовились … Валера откуда-то принес затертую книжечку, перевод с немецкого, что-то там о молодой семье, 'Вопросы семьи и пола', так она кажется называлась. Уж как они ее читали, прямо до дыр. Там даже были схематичные картинки, которые их будоражили и настораживали. А уж текст … такой, якобы, задушевный разговор об 'этом'. Каждую главу друзья штудировали, валяясь у Валеры дома на диване. Его бабушка тогда еще была жива и звала внука из своей комнаты: 'Валерик, Валерик …', Валера нехотя отвечал 'что, баб?, но все-таки нехотя отрывался от жгучих тайн и шел узнавать, что ей было надо. Бабушка Марина сидела на кресле, но вовсе не была парализована, просто с переломом шейки бедра. Передвигалась она с костылем, с большим трудом, а загнанный в бедро гвоздь доставлял ей ужасные неудобства. Бабушка сохранила ясность ума и была весьма любопытна. Гриша был с ней знаком, даже иногда не прочь был поболтать, но не сейчас, не вместо же книги про секс. Ох, если бы бабушка знала, чем они занимаются, что читает ее Валерик с другом Гришенькой, мальчиком из хорошей семьи.
В главе 'дебютанты' говорилось о проблемах, с которыми они могут столкнуться и о том, что все, якобы, ничего, и проблемы можно преодолеть. Читать про проблемы было неприятно. Все эти дурацкие 'преждевременные эякуляции', т.е. можно даже не успеть донести … не дай бог такая лажа. А ничего, не надо волноваться, – успокаивала книга, это бывает от волнения, а еще из-за гиперчувствительности 'головки полового члена'. Да откуда они с Валерой тогда знали, 'гипер' у них головка или нет. А вдруг 'гипер'. Хотя там было написано, что такое бывает у мужчин, склонных к неврозам. 'Да, ладно, Гринь, мы что с тобой, неврастеники? Хорош волноваться' – Валера был спокойнее Гриши. Еще там было о 'неспособности поддерживать эрекцию', но этого страха у друзей не было. Их эрекция как раз поддерживалась сколь угодно долго. Не вопрос. И вообще все, вроде, у них было в порядке, нашелся бы объект приложения умений, надоело уж быть теоретиками.
Интересно, что в те времена, ни Гриша ни Валера не думали о любви, не мечтали по-настоящему влюбиться, им нужна была женщина для того самого 'дебюта', о котором писалось в книге. Надо же слово какое придумали' дебют'. Разумеется женщине следовало быть привлекательной, иначе … что ж, себя не уважать, но … любить ее? Это было необязательно, и даже может быть нежелательно, потому что в том-то и была вся фишка – женщин у них будет десятки, если не сотни. Друзья хотели начать, но ни в коем случае не останавливаться на одной. Еще чего.
Гриша улыбнулся, вспоминая себя тогдашнего. Дурак он был, хотя .... в этом возрасте все такие. Полные сил, надежд, иллюзий. Все правильно.
В июне 75 года после экзаменов за восьмилетку Гриша с Валерой были полны предчувствий: 'это' с ними случится совсем скоро. Никто не знал, как и с кем, но оба знали, что они готовы, а раз так, то случай представится. Ну, да, так и было. 15 лет и … , как писал, любимый ими тогда Ив Монтан, 'солнцем полна голова'.