Слепящий нож

Глава 20

Кип доел свой завтрак, но по-прежнему чувствовал себя голодным. Тея поднялась с места и пошла к стене, где были вывешены какие-то списки. Свою миску, ложку и стакан она оставила на столе – похоже, здесь все так делали.

Бен-хадад и Тицири тоже встали из-за стола и разошлись каждый в свою сторону. На своих местах остались только Кип и Арас: долговязый оказался медленным едоком. Кадык на его шее был завораживающе крупным, придавая ему вид какой-то большой медлительной хищной птицы.

– А миски мы что, здесь оставляем? – спросил его Кип.

– А?

Арас глазел на стайку девчонок. Они были хорошенькие, в такой же простой форменной одежде, что и все остальные, но с поблескивающими на запястьях и шеях драгоценностями: богатые девочки. Недоступные. Впрочем, в мечтах они все же были вполне доступны, судя по отсутствующему виду Араса.

– Что? Миски?..

– Разве мы не должны куда-то отнести наши миски? – снова спросил Кип. У него дома никто бы не потерпел, чтобы пятнадцатилетний подросток уклонялся от мытья посуды.

– Для этого есть рабы. Вообще-то тебе лучше идти, скоро начнется первая смена.

И Арас снова занялся разглядыванием девушек.

Кип вышел из-за стола с чувством, что покидает безопасную гавань, вновь возвращаясь к играм с волками. Однако медлить действительно было нельзя. Он подошел к стене со списками, минуя дисципулу студентов постарше, только что вошедших в столовую. Мимо него прошли парень с девушкой: каждый держал руки по швам и не отрывал сосредоточенного взгляда от синих подносов с едой, которые они творили прямо на ходу. Подойдя к столу, оба медленно подняли руки, поправляя незапечатанный люксин и стараясь ничего не просыпать и не пролить; потом почти одновременно запечатали каждый свой поднос.

– О нет! Нет, нет, нет! – простонал парень.

Он неудачно запечатал люксин, и его поднос, который он только успел донести до стола, рассыпался. Миска и стакан упали на пол и раскололись.

– Очко в пользу девушек! – воскликнула его оппонентка, легко ставя свой безупречный поднос на стол. Парень вполголоса выругался. Один из других парней, очевидно, его друг, сочувственно простонал.

– Убирать будешь сам, Геррад, – провозгласил один из магистров. – Никаких рабов!

Тея перехватила Кипа прежде, чем он успел добраться до списков.

– Мы сегодня на зеркалах, в синей башне.

– А? – переспросил Кип.

– Тебя не было на подготовительной неделе, когда нам показывали, как здесь что устроено, так что ты пока ничего не знаешь, – пояснила Тея. – Поэтому я поменялась обязанностями с другой студенткой и всю неделю буду в команде с тобой.

– Правда? – обрадовался Кип.

Как будто луч нормальности пробился сквозь сплошную пелену его абсолютного замешательства. Он был уже готов поблагодарить девушку, но та перебила:

– Не надо.

– Но я хотел…

– Я делаю это не для тебя. Партнерам часто приходится разделять наказания друг друга. А такие наказания часто означают, что ты вынужден пропускать уроки. Так что, если ты что-нибудь напортачишь, это повредит моим шансам поступить в Черную гвардию.

«Великолепно. Еще один повод чувствовать себя виноватым».

Тея подвела его к одному из лифтов, где уже ждало около пятидесяти других студентов. Сегодня волосы Теи не были завязаны сзади, и Кип почувствовал себя глупо из-за того, что сперва принял ее за мальчика. Что за идиот!

Интересно, что сейчас делает Лив? Жива ли она вообще? Впрочем, глупо о ней беспокоиться. Она сейчас небось крошит людей направо и налево. Кип ведь тоже стоял там в преддверии Гарристонской битвы. Он слышал всю ложь, что лил людям в уши Цветной Владыка, и сразу понял, чего она стоит: сплошные недомолвки и полуправды. Высокопарная болтовня, прикрывающая трусость.

Магия – занятие не для слабаков. На пару десятков лет она делает тебя повелителем мира, а потом начинает повелевать тобой. Цветомаги сходят с ума. Когда человек, обладающий огромным могуществом, сходит с ума, он представляет опасность для всех окружающих. И хотя убивать его не очень красиво, это необходимо.

А Цветной Владыка сказал: «Мы не собираемся убивать наших родителей, многие годы служивших людям!» Однако имел он в виду другое: «Я не хочу умирать, когда придет моя очередь. Я хочу сохранить за собой все привилегии, которые нам положены ввиду нашего дара, но не хочу платить за них цену». Даже Кип видел это, хотя он и идиот. Почему же это укрылось от Лив?

Спустя несколько минут Кип с Теей наконец сумели забраться в лифт вместе с двадцатью другими студентами.

– Нам еще повезло, – сказала Тея. – Зеркала – дело скучное, но попробуй-ка поработать все утро в лифте на противовесах! А потом тебя ждут тренировки в гвардии, когда ты едва руки можешь поднять! Кошмар, да и только.

– Спасибо, что напомнила, – буркнул еще один студент. – Меня поставили на противовесы на всю неделю!

Кажется, Кип видел этого парня накануне в классе. Он даже вроде бы помнил его имя – Феркуди или как-то в этом роде.

– Хочешь поменяться с нами? – спросила у него Тея.

– Конечно!

– А я нет, – отрезала она под смех окружающих.

Лифт остановился на полпути к верхушке башни, и почти все студенты высыпали наружу, разойдясь по надземным переходам. Кип с Теей тоже вышли. Шесть внешних башен Хромерии соединялись с центральной башней сетью узких переходов, подвешенных высоко в воздухе. Кипу уже доводилось ходить по одному из этих мостиков; он знал, что они безопасны… В конце концов, Хромерия же не будет подвергать опасности своих цветомагов, не так ли?

Сглотнув, Кип пошел следом за Теей. Синяя башня была отделана синим люксином, сформированным в полированные грани, так что вся поверхность сверкала на солнце, словно миллион сапфиров. От этого зрелища могло бы перехватить дыхание – если бы у Кипа еще оставался воздух в легких.

– Не любишь высоты, а? – спросила Тея, идя впереди.

– Недолюбливаю, – признал Кип.

– В таком случае сегодняшнее задание придется тебе не по вкусу.

Кип выдавил бледную улыбку.

– У тебя что, плохие воспоминания или что-нибудь такое? Связанное с высотой?

– Одна толстая женщина оказалась убийцей и пыталась сбросить меня с желтой башни.

Тея с сомнением взглянула на него:

– Слушай, если ты не любишь высоту, я не против. Совсем не обязательно меня дразнить, я просто поддерживаю беседу.

Кип открыл рот… нет, вряд ли он сможет ее в чем-либо убедить.

Интересно, они вообще выяснили, кто именно подослал к нему убийцу? Если и так, ему об этом никто не сообщил. Что напомнило Кипу о приставленном к нему гвардейце – а точнее, об отсутствии такового. У него снова возникло ощущение, что он вовлечен, пусть даже по касательной, в какую-то большую игру. Кто-то пытался его убить – никто не объяснил ему причину. К нему приставили гвардейца-телохранителя, потом убрали – и никому не пришло в голову хотя бы намекнуть ему, в чем дело.

«Иди, Кип, поиграй в уголочке и не приставай к взрослым».

Дойдя до синей башни, они с Теей во главе полудюжины студентов прошли к лифту и взлетели на самую вершину. Здесь их ждал приветливый коридор, в конце которого виднелась высокая массивная дверь.

– Другая половина верхнего уровня отведена сатрапам и знати, и там же проводятся религиозные праздники, – пояснила Тея. – В Солнцедень весь уровень поворачивается так, чтобы на солнце оказалась их половина, а наша остается в тени.

За массивной дверью обнаружилось помещение, полное всяческого оборудования, шестерней, шкивов, тросов, песочных часов и колокольчиков. В нем были огромные окна. Тут было так светло, что Кип мгновенно ослеп. Тея вручила ему пару больших круглых очков с затемненными стеклами; надев их, он вновь приобрел способность видеть.

Усталые студенты, которые несли утреннюю вахту, поднялись со стульев, скидывая с себя плотные куртки и вручая их следующей смене. Некоторые наспех давали инструкции касательно состояния отдельных частей механизма, кто-то обменивался шутками. Кип не понимал ни единого слова.

В конце концов все разошлись по местам. Кип с Теей надели куртки и уселись. Здесь было шесть рабочих мест, к каждому из которых прилагались два студента, два стула, четверо песочных часов, четыре колокольчика, одно огромное – больше Кипова роста – зеркало и три зеркала поменьше.

– Вся Хромерия на протяжении дня вращается так, чтобы быть постоянно повернутой к солнцу, насколько это возможно, – продолжала рассказывать Тея. – Так что в основном наша задача в том, чтобы двигать зеркала вверх и вниз, следуя за движением солнца. Первое правило: никогда не трогай зеркала руками! Если возникает какая-нибудь проблема, мы вызываем полировщиков – у нас лучшие полировщики в мире, – и они приходят в ярость, если обнаруживают на поверхности отпечатки пальцев.

Однако как бы впечатляюще ни выглядели зеркала и системы блоков, не они привлекли внимание Кипа в первую очередь. В полу помещения имелось полдюжины больших отверстий: одна здоровенная дыра посередине, над которой располагалось шесть зеркал, и несколько других поменьше.

– Световые колодцы, – пояснила Тея, заметив взгляд Кипа. – Чтобы извлекатели на нижних уровнях могли всегда иметь достаточно света, даже если они находятся на темной стороне башни, а также по утрам и вечерам. Можешь заглянуть за край.

Ага, вот в чем дело: каждая команда при помощи своего большого зеркала посылала свет к другому большому зеркалу, укрепленному над центральным колодцем, а те зеркала уже перенаправляли эти лучи вниз.

Кип высунул голову над краем отверстия. Стены колодца, совершенно отвесные, были покрыты серебряными пластинами, отполированными до зеркального блеска, и уходили в бесконечность – в сиянии сконцентрированного солнечного света он не мог разглядеть дна.

Он увидел, как примерно четырьмя уровнями ниже в стене открылась секция, и в поток света вынырнуло зеркало, имевшее три стопы в поперечнике. Приглядевшись, он понял, что и дальше внизу другие зеркала так же собирали свет. Они располагались с точно выверенным сдвигом относительно друг друга, чтобы верхние не заслоняли свет нижним.

Сглотнув, Кип отступил назад. Конструкция была ошеломляющей, гениальной… а еще вокруг отверстий не было никаких ограждений, которые могли бы предохранить операторов зеркал от падения вниз.

Он вздрогнул: рядом зазвенел маленький колокольчик. Тея перевернула стоящие рядом с колокольчиком песочные часы и ухватилась за веревку над одним из меньших зеркал. Она потянула за рычаг, подсоединенный к храповику, и зеркало едва заметно повернулось. Эти боковые зеркала посылали свет в отверстия поменьше.

– Там находятся специальные лаборатории, а также апартаменты полихромов и Основных Цветов Спектра, – ответила Тея на незаданный вопрос Кипа. – Частных световых колодцев в каждой башне ограниченное количество, так что их отводят только очень важным персонам. Впрочем, наша работа не требует особенного внимания, по крайней мере после того, как к ней привыкаешь. Мы ничего не калибруем – это делают рабы, каждый день на рассвете они заново все устанавливают, после чего нам остается только подтягивать веревки каждый раз, когда зазвенит колокольчик. В команды назначают по два человека, чтобы мы не заснули, или на случай если нам нужно будет открыть окно, или для зенитного переключения.

– Для зенитного переключения. Ага, – повторил Кип, который понятия не имел, о чем она говорит.

Вначале работа показалась ему сложной, но очень скоро Тея уже позволяла ему самому тянуть за рычаги и переворачивать песочные часы.

– Кто-нибудь когда-нибудь падал в эти дыры? – спросил у нее Кип.

– Один парень упал в прошлом году в один из меньших колодцев. Пролетел четыре уровня до зеркала Синего люкслорда. Сломал спину, прожил еще шесть месяцев. И еще мне рассказывали, что несколько лет назад здесь подрались двое курсантов, и один столкнул другого в большой колодец. Мгновенная смерть. Парень клялся, что это произошло случайно, но ему не поверили.

– И что с ним сделали? – поинтересовался Кип.

– «Взгляд Орхолама».

Очевидно, лицо Кипа высказалось за него: «Я понятия не имею, о чем ты говоришь. Опять».

– У основания моста на Большой Яшме есть специальная колонна… Знаешь, что такое «тысяча звезд»?

«Ага, это зеркальные башни, расставленные по всему городу».

– Конечно.

– Ну вот, все эти зеркала плюс все зеркала башен Хромерии направляют в эту одну точку. В полдень в фокус всех этих лучей помещают осужденного. После этого у цветомага есть выбор: либо изжариться, как муравей под лупой, либо начать извлекать. И тогда это все равно что попытаться загнать большую струю воды в тонкую соломинку: ты просто взрываешься.

– Это… звучит просто кошмарно.

– Никто не говорил, что должно быть весело. Ладно, пошли, нам пора на лекцию. Как по-твоему, сможешь ты прожить один день, не устроив нового инцидента?

Кип наморщил лоб: его не отпускала еще одна мысль.

– Погоди-ка. Мне казалось, что на Солнцедень все эти зеркала, эту «тысячу звезд», направляют на Призму?

– Ну да.

– И почему же тогда он остается в живых? – спросил Кип.

– Он же Призма. Он может все!

Глава 21

«Я никогда этого не смогу.

Семь лет, семь великих целей… Все это фантазии, детские сказки, самообман. Я пытаюсь добиться невозможного».

Гэвин лежал рядом с Каррис, совсем рядом, так что чувствовал тепло ее тела. Как обычно, он спал беспокойно; как обычно, его мучили кошмары. Прошлой ночью – без сомнения, из-за его страхов наяву в связи с потерей синего – ему приснилось, что его брат выбрался из своего синего ада. Гэвин встряхнулся, игнорируя острую боль и стеснение в груди. Близился рассвет. С минуты на минуту Каррис проснется и перестанет быть близкой. Они поднимутся, примутся за работу… Рано или поздно должны прийти жители острова – либо поговорить, либо чтобы остановить его. Если они решат его убить, они заявятся ночью. Сейчас, с наступлением рассвета, нападение уже маловероятно. Еще один день Гэвин будет жить.

Первая из его целей казалась достаточно простой, однако ему никак не удавалось ее выполнить: рассказать Каррис всю правду. Когда город сдался Цветному Владыке, Гэвин почти было потерял надежду исполнить вторую – спасти население Гарристона, столь много претерпевшее по его вине. Теперь до их спасения было уже рукой подать. Некоторых других своих целей он достиг – научился передвигаться быстрее любого из ныне живущих людей, подорвал влияние определенных Цветов Спектра, то есть люкслордов в составе правящего совета Хромерии. Над несколькими другими он все еще работал. Все эти цели – кроме признания перед Каррис – в конечном счете вели к одной, к одному великому замыслу, о котором Гэвин едва осмеливался даже думать, чтобы мысли каким-то образом не сделали его еще более невыполнимым, чем он был изначально. Словно, думая об этом, он мог выпустить свой секрет наружу, и тот навсегда ускользнул бы из-под его контроля.

Он должен был постараться, приложить все силы. Ради своего мертвого младшего брата Севастиана. Ради своей матери. Ради Гэвина.

И даже сейчас, мысленно говоря «Гэвин», он не был уверен, кого имел в виду: себя или своего брата.

Каррис во сне прижалась к нему, однако само это движение, по-видимому, вытолкнуло ее сознание на поверхность, и она тут же вздрогнула. Гэвин задышал ровно, притворяясь спящим. Она отодвинулась – быстро, но осторожно, чтобы его не разбудить. Возможно, она действительно его ненавидела (и вполне заслуженно), но это не мешало ей быть мягкой с ним. Это была одна из черт, которые Гэвин в ней любил.

Прошлой ночью он обнимал ее, пока она оплакивала своего брата; держал в объятиях, пока она не заснула, а потом встал и заступил на стражу. Он завидовал ее слезам, даже несмотря на то, что они заставляли его грудь вздыматься, а сердце болеть. Он завидовал ее чистой скорби о мертвом брате, в противовес его собственному ужасу и чувству вины в отношении брата живого. Ничего удивительного, что Дазен ему приснился, когда настала его очередь спать. Но как бы там ни было, прошедшая ночь ничего между ними не изменила. Сегодня он ожидал услышать от Каррис отрывистое «спасибо», не больше; а потом все вернется в обычное русло.

Другое дело, что этот распорядок не продержится долго. Каррис ведь не дура, очень скоро она заметит, что он не может извлекать синий. А она и без того уже задает очень неудобные вопросы.

Дело в том, что все его цели были сосредоточены в одном направлении, за исключением признания перед Каррис, которое вело в прямо противоположную сторону. Каррис являла собой самую большую угрозу для его планов. На нее не действовали ни лесть, ни давление. Единственное, к чему она прислушивалась, – это к собственному чувству справедливости. И если она решит, что в данных обстоятельствах правильнее всего будет разрушить его карьеру и жизнь, она сделает это, чего бы это ей ни стоило.

Умный человек сказал бы, что с ней следует поступить как с любым другим препятствием – а именно удалить с дороги. Не в смысле убить, нет. Он мог бы завезти ее на один из внешних островов, куда даже купцы заплывают раз в году, и попросту оставить там. Тогда, что бы с ним ни произошло, она не сможет вмешаться. Но украсть год жизни у человека, которому, очень может быть, и осталось-то всего лет пять… это дело нешуточное.

Гэвин сел.

«Нет, все это никуда не годится!»

Подошла Каррис – она ходила в лес до ветру.

– Как там, чесун-трава есть? – спросил Гэвин.

Она порозовела, вспомнив былое происшествие.

– Теперь я немного больше смотрю по сторонам.

– Однажды укушенный вдвойне осторожен, да? – спросил Гэвин, вставая и потягиваясь. Пожалуй, он и сам был не прочь облегчиться.

– Иногда. – Глаза Каррис странно поблескивали.

Он отошел в лес и принялся мочиться. Пятнадцать лет назад он чувствовал неловкость, справляя нужду в двух шагах от посторонних людей. Однако после того, как к нему приставили Черных гвардейцев, чтобы его охранять, ему пришлось быстро расстаться с этим предубеждением. Особенно когда они путешествовали по дикой местности: в таких случаях гвардейцы вообще не выпускали его из поля зрения.

– Гэвин! – позвала Каррис. – Спасибо тебе.

Гэвин молча продолжал свое дело, понимая, что лучше ничего не говорить и уж тем более не смеяться над тем, как точно он предсказал ее реакцию на вчерашнее.

– Как ты думаешь, этот Третий Глаз пожалует к нам сегодня? – кашлянув, спросил он наконец.

– Уверена, – отозвалась Каррис неожиданно напряженным голосом.

Он услышал звук взводимого курка.

Глава 22

– Вы можете этого еще не знать, но этот урок станет самым важным из всех, которые вам предстоят, – сообщила магистр Хена.

Она была невероятно высока и невероятно худа, с неправильной осанкой и плохими зубами. На ней были толстые нецветные корректирующие очки, из-за которых ее глаза казались разной величины.

– Для большинства присутствующих здесь мальчиков это будет единственный раз, когда вы сможете ощутить величие создания настоящих конструкций из люксина, так что вам надлежит отнестись к происходящему с вниманием, чтобы в дальнейшем понимать, что делают женщины, с которыми вы будете работать. Разумеется, если у вас будет хорошо получаться, вам могут поручить производить расчеты, но большей части этого курса придется смириться с, несомненно, банальной задачей обучения работе со счетными досками и навыкам рисования. Умение проектировать – это знание; умение строить – искусство.

Один из мальчиков, хмурясь, поднял руку.

– Магистр Хена, почему мы не можем тоже строить?

– Потому что строить при помощи люксина позволено только суперхроматам. У вас, мальчиков, зрение недостаточно тонкое. В некоторых случаях вы можете восполнить свои ошибки в цветоизвлечении, приложив достаточно воли и залив все вокруг люксином, чтобы скрыть проблемное место. Но только не в здании, которому люди должны будут доверять. Строить позволено только женщинам – и только женщинам-суперхроматам! Доверие к мужчинам не стоит того, чтобы рисковать жизнями людей.

– Но почему, магистр Хена? Почему мы не можем извлекать так же, как они?

Голос мальчика звучал капризно – даже для Кипа, который тоже считал это несправедливым.

– Меня это не интересует, – отозвалась магистр Хена. – Спроси какого-нибудь люксиата или одного из ваших учителей теологии. Моя задача на сегодня – выделить среди вас суперхроматов. Да, я знаю, что вы уже проходили этот тест, но механик ничему не верит, механик проверяет. Если что-то невозможно продемонстрировать, этого не существует. Итак, на грифельной доске перед каждым из вас лежат семь брусков люксина. И лишь в одном месте на каждом из этих брусков люксин выполнен идеально. Отметьте эти места на доске мелком. Я подойду к вам и проверю, и после этого суперхроматы выйдут в переднюю часть класса.

Кип поглядел на люксиновые бруски и взял мелок. Он понимал, что обречен независимо от того, выполнит ли он требуемое. Он мальчик, и он суперхромат – одним словом, извращенец. Да, он окажется в группе, но это ничем ему не поможет, ведь никто из других мальчиков в нее не попадет. Они будут ненавидеть его за то, что он оказался с девочками, а те тоже вряд ли отнесутся к нему как к своему. Как ни крути – он опять особенный.

И поскольку магистр Хена наверняка видела результаты его прошлого теста, если Кип провалит это испытание, она заподозрит, что он сделал это намеренно. Судя по ее повадкам, едва ли она сочтет приемлемым ответ: «Просто я стесняюсь быть мальчиком-суперхроматом».

Кип проставил отметки – в этом не было ничего сложного. По всему классу мальчики и девочки щурились, пытаясь поглядеть на бруски под разными углами, поднося их к свету. Внезапно Кип ощутил жалость к девочкам, которым не удастся пройти тест. Одно дело если ты мальчик; от них никто и не ожидает успеха. Но из девочек-то проходит половина! Это достаточно большое количество, чтобы провал был поводом для стыда. Провалиться – значило оказаться такой же, как мальчики. Извлекателем второго сорта. Кип видел, какие мучения в них вызывает эта мысль.

– Этот тест не из тех, которые можно пройти за счет старания, – сказала магистр Хена. – Либо вы видите различие цветов, либо нет. В такой неудаче нет ничего личного; никакие усилия не помогут вам добиться успеха. Либо вы были благословлены от рождения, либо нет. Давайте, ставьте свои метки!

«Либо благословлены, либо нет… Ну спасибо! Теперь мне намного легче».

Магистр Хена прошлась по комнате, отмечая учеников:

– Пройди вперед… вперед… а ты останься… ты тоже останься… Останься, останься, останься… – Она подошла к Кипу. – Остань… гм…

Она снова взглянула на его грифельную доску, потом на доски его соседей – Кип предположил, что тестов было ограниченное количество, и она проверяла, не мог ли он подглядеть результат у настоящего суперхромата, чтобы дать верный ответ. Очевидно, она все же о нем еще не слышала.

«Ну отлично».

– Этот мальчик рядом с тобой – возьми его тест, – велела магистр Хена.

Кип внутренне поморщился, чувствуя на себе взгляды всего класса. Взяв мелок, он быстро отметил нужные места на грифельной доске своего соседа – тот, разумеется, сделал все неправильно.

– Хм-м… мальчик-суперхромат! Сколько лет такого не видели, – прокомментировала магистр Хена. – Ну хорошо. Иди вперед.

Закончив разделение класса, она сама вышла вперед, чтобы обратиться к тем, кто прошел испытание:

– Очень хорошо. Девочки… и мальчик… вы оказались впереди, поскольку на вас лежит благословение Орхолама. Вы способны оценить красоты Орхоламова творения в такой степени, какая недоступна остальной части вашего курса, равно как и большинству людей в мире. Однако же это значит, что от вас будут большего и ожидать. Вот почему я попросила вас выйти вперед – не потому, что мне есть дело до случайности рождения, благодаря которой ваше зрение оказалось более острым, чем у других. Вы действительно обладаете более острым зрением, чем остальные, – и поэтому несете особую ответственность перед Орхоламом – и передо мной! Вы должны правильно воспользоваться своим даром. Это понятно?

– Да, магистр, – нестройно отозвались девочки.

Магистр подняла брови и воззрилась на них поверх своих выпуклых очков. Девочки повторили то же самое громче. Кип присоединился к ним, чтобы не выделяться хотя бы здесь.

– Хорошо. Приступим к работе со счетными досками. Здесь есть кто-нибудь из Тиреи? Нет?… Ах да, мальчик, разумеется, – поправилась она, заметив Кипову вытянутую руку. – Тирея, несмотря на все свидетельства противного, некогда была великой империей, задолго до прихода Люцидония. Возможно, она уже разрушалась, когда он пришел, а может быть, он ускорил ее падение – об этом вам расскажут на другом уроке. Тирейская империя оставила нам несколько даров и несколько проклятий. Единственное, что интересует меня на нашем занятии, – это их двенадцатиричная счетная система. Именно из-за Тиреи наш день разделен на двенадцатичасовые половины, а в часе мы имеем шестьдесят минут. Возможно, здесь есть аборнейцы или тирейцы, которых учили пользоваться двенадцатиричной системой в подсчетах и арифметике. Если так, вам окажется гораздо, гораздо труднее усвоить материал сегодняшнего урока, поскольку эта система нечестивая, и отныне вы больше не будете ею пользоваться. «Нечестивая?» – спросите вы. Да! Богохульная. Как может система счисления быть богохульной? А как система счисления может быть основана на числе двенадцать? На каком числе основана наша счетная система, кто-нибудь знает?

– На десяти, – ответила девочка в переднем ряду.

– Именно! А почему именно десять?

Никто не ответил.

– По числу пальцев, – не удержался Кип, вечный всезнайка.

– Ты, конечно, думаешь, что удачно пошутил. Однако даже дураки порой попадают в точку.

Кип насупился.

– Ответ верный. У нас по десять пальцев на руках и ногах. Итак, если даже дикарям и идиотам, – она бросила взгляд на Кипа, – проще всего считать по пальцам, в особенности пока у них не появился пергамент или бумага, то откуда в обществе мог появиться счет, основанный на числе двенадцать?

Кип насупился еще сильнее.

Девочка на задней парте подняла руку.

– У тирейских богов по шесть пальцев на руках и ногах.

– Именно. Вот почему порой рассказывают о том, что дети, рожденные с шестью пальцами, пользуются особым почтением в некоторых суеверных уголках нашего мира. Ты ведь слышал о подобных вещах, а, мальчик?

– Меня зовут Кип. И нет, я никогда не слышал ничего подобного.

– Что ж, возможно, твои родители были особо просвещенными людьми для Тиреи. Или слишком невежественными, чтобы знать о своем невежестве, что более вероятно.

Кип раскрыл было рот, но смолчал. «Не стоит, Кип. Это не имеет значения».

Внезапно он почувствовал, что хочет есть.

Следующий час был посвящен искусству считать на счетах. Четыре косточки в нижнем ряду назывались земными, а единственная косточка наверху – небесной. Вначале они просто считали: вычитали и прибавляли по одной косточке, двигаясь снизу доверху и затем сверху донизу. Потом начали прибавлять и вычитать по две, потом по пяти.

Некоторые из студентов откровенно скучали: они знали все это уже давным-давно. Другие, как Кип, с трудом поспевали, пытаясь усвоить хотя бы основные арифметические действия. Хуже всего приходилось тем немногим, которые уже умели считать на счетах, пользуясь двенадцатиричной системой – они были ошеломлены: все, что они знали, оказалось бесполезным!

Следующая лекция была более интересной. Предмет назывался «Свойства люксина», а преподавал его сухощавый, похожий на хорька илитиец, опиравшийся на трость каждый раз, когда заканчивал фразу. Кип с удивлением обнаружил, что половина слушателей не была извлекателями, причем все эти неизвлекатели казались вполне сообразительными и целеустремленными. Это были будущие архитекторы и строители Семи Сатрапий, за обучение которых, так же как и за обучение будущих цветомагов, платили сатрапы их провинций. Некоторые из них обладали связями – вторые и третьи сыновья дворян, которым надо было найти способ поддерживать свое существование. Тем не менее даже им приходилось, чтобы быть принятыми, проходить испытания на соответствие.

Кип с одного взгляда мог сказать, что этим ребятам нет нужды обучаться работе со счетами.

Впрочем, сегодня ничего особенно сложного им не давали. Перед ними на стойках расположили квадратные листы синего люксина со стороной в стопу и в палец толщиной, после чего стали класть в центр грузы до тех пор, пока люксин не начал трескаться. Затем то же самое проделали с зеленым люксином и, наконец, с извлеченным суперхроматами желтым.

После этого магистр Атагамо предложил тем из студентов, кто мог извлекать, создать собственные листы синего люксина. Он проверил их все по очереди – ни один не выдержал даже гораздо меньшего веса, в особенности те, что были извлечены мальчиками.

– Позднее вам нужно будет выучить, каков теоретический нижний предел прочности синего люксина, при котором он еще способен оставаться твердым, чтобы вы имели представление о полном диапазоне. На сегодня запомните только, что мы всегда устанавливаем максимальную прочность; люксин, с которым мы работаем, извлечен суперхроматами. Ваш собственный люксин будет значительно слабее – мальчики, скорее всего, к вам это будет относиться в первую очередь.

Затем магистр Атагамо велел своим ассистентам поставить на весы емкость объемом в куб – он продемонстрировал, что она имеет длину в одну стопу по всем трем измерениям, – выровнял весы, после чего наполнил емкость водой. Кип заметил, что другие студенты записывают все происходящее в тетради.

Вес воды в емкости равнялся одному семерику – основной единице измерения веса. Разумеется, такой вес был слишком большим, чтобы быть удобным для измерения множества вещей, поэтому его разбивали на семерушки – седьмые доли семерика. Например, Кип весил двадцать девять семерушек, или же четыре семерика и одну семерушку; обычно в таких случаях говорили просто «семь-четыре и одна».

Но на этом ассистенты еще не закончили. Они вылили из емкости воду, после чего трое цветомагов заполнили ее сверхфиолетовым люксином. Тут Кип понял, что влип: они делали измерения на каждом этапе процесса! Когда люксин распечатали и он растворился, превратившись в тончайшую, почти невидимую пыль, ассистенты смели эту пыль в специальную чашечку и принялись измерять. Оценивалось все, что могло быть подвергнуто оценке.

Какое-то время Кип просто записывал цифры вместе со всеми, не зная, зачем они нужны. Потом их попросили сложить вместе веса всех цветов. Те из студентов, кто уже умел хорошо пользоваться счетами, справились быстро. Кип едва успел закончить складывать первые два, когда они уже закончили.

– А теперь, – сказал магистр Атагамо, – вычтите из полученного целого вес куба зеленого люксина и прибавьте к полученной цифре вес небольшой женщины – скажем, одиннадцать семерушек.