В тени императора

Павел Иванович был возмущен, как истинный патриот и профессионал. Вот он бы здесь развернулся.

В квартире на втором этаже дома из силикатного кирпича ничего не изменилось. Так же стояли белые, как альбатросы, холодильники, сверкала хрустальная люстра, диван и два кресла готовы были принять уставшие тела. Над телевизором, на самом видном месте, висел портрет лейтенанта Солнцедарова в парадной форме.

Слезы навернулись на глаза Павла: «Мама, я скоро приеду».

Чуть ли не ручьем хлынули слезы из глаз, когда он вошел в свою комнату. Так же, как и двадцать лет назад, смотрели на него, зовя на подвиг, пионеры-герои, белоснежный парусник по-прежнему приглашал в неведомую даль, куда путь для Павла теперь был навсегда закрыт.

С удовлетворением Солнцедаров отметил наличие тайника на прежнем месте.

«Павлик, иди обедать», – голос Маши оторвал его от воспоминаний.

В родительской комнате Солнцедаров подошел к бару, который оказался заперт. Жизненный опыт подсказал, куда любящая мама могла спрятать ключ. Павел решительно направился к собственному портрету. Он не ошибся – нашарил за портретом ключи и открыл бар.

Когда-то, в прошлой жизни, отец пытался оригинальным способом вызвать у Павла отвращение к алкоголю. Эксперимент тогда не удался: Павел полюбил спиртные напитки всей душой, исключая джин «Капитанский». Джин вызывающе смотрел на Солнцедарова.

«Врешь, не возьмешь», – Павел взял бутылку за горло.

Закаленный организм справился с джином. Утром Павел Иванович проснулся с ясной головой. Правда, не помнил ничего из того, что было накануне.

Следующие дни Солнцедаров водил семейство по местам «боевой славы». Сначала он привел Марию и Алёшу к школе, где, по его словам, руководил комсомольской организацией, возглавлял художественную самодеятельность, а его стихи постоянно появлялись в стенной газете. Учебное заведение он окончил с блеском.

– Так-то, сынок. Учись, пока я жив!

Павел Иванович привел семью к старинной крепости, рассказал о славе русского оружия и о личном вкладе в защиту национального достояния от тех, кто позорил историю Петровска – от фарцовщиков:

– Были в те времена такие нехорошие люди. Они, унижаясь перед заезжими иностранцами-капиталистами, выпрашивали жевательную резинку и сигареты. Да! Вот так тогда было, сынок, – говорил Солнцедаров и гладил мальчика по голове. – А мы, народные дружинники, проводили специальные операции по задержанию нарушителей. Это была опасная работа. Я был командиром отряда.

Мария, с обожанием глядевшая на супруга, спросила:

– Паша, а почему ты мне об этом не рассказывал раньше?

– Раньше нельзя было. До сих пор часть материалов засекречена, – строго ответил Солнцедаров.

Экскурсия продолжилась возле забора мореходного училища. Ближе Павел Иванович почему-то подходить не стал.

– Вот здесь начинался мой путь в море. Почти четыре года! Не всякий выдержит. Ни сна, ни отдыха. Вахты, занятия, караулы, ночные тревоги, – Павел боязливо огляделся по сторонам.

Морской порт встретил Солнцедаровых белоснежными лайнерами, работягами-буксирами и сухогрузами.

– Отсюда я ушел в свой первый рейс, в загранку. Антверпен, Стокгольм, Неаполь, Александрия…

Резкий крик прервал воспоминания «морского волка». Он посмотрел вверх и втянул голову в плечи – над ним парил громадный альбатрос явно с дурными намерениями. Павел Иванович поспешил свернуть экскурсию.

Ноги сами понесли его в городской парк, где, как он надеялся, всё еще стоит павильон «Кипрейка», в котором страждущий, униженный и просто желающий поднять настроение человек может найти успокоение.

Увиденное поразило Солнцедарова: «Сколько же деньжищ вбухано! И какая прибыль идет!»

Скромный павильон, принадлежавший винному заводу, сохранился в первозданном виде. Но что появилось вокруг него! Павильон стал частью познавательно-развлекательного комплекса, включающего даже музей, посвященный истории прославленной кипрейки, ее роли в развитии города и становлении демократии в Петровске. Приглашая посетить заведение, у входа стояла бронзовая фигура императора с поднятой чаркой.

Солнцедаровы вошли в стеклянные двери, и глава семейства оценил размах увиденного. Всё было нацелено на извлечение денег из карманов посетителей.

Сам павильон стилизовали под точку общепита времен СССР. Туда не зарастала народная тропа.

Богатые люди посещали шикарный дегустационный зал. Интуристы же после дегустации обязательно направлялись в павильон – советское прошлое было для них экзотикой, и они с удовольствием принимали из рук буфетчицы в сарафане и кокошнике рюмку водки и традиционный советский бутерброд с килечкой и яйцом.

Для посетителей с детьми создали специальное пространство. И пока глава семьи отдыхал в дегустационном зале или павильоне, его дети могли поиграть, а супруга выпить чашечку кофе.

Оставив Марию и Алексея в царстве развлечений, Павел Иванович поспешил в павильон. Душа горела! Получив рюмку и бутерброд, Солнцедаров направился к свободному столику. В советских рюмочных процесс употребления алкоголя полагалось совершать стоя: столы были высокие, стулья отсутствовали.

Павел Иванович, приоткрыв рот и поднеся рюмку, уже чувствовал ни с чем не сравнимый вкус холодного сорокаградусного напитка, как кто-то сильно хлопнул его по спине, и знакомый голос весело произнес: «Здорово, Пашка!»

Рука Павла дрогнула. Водка пролилась на белоснежные брюки, образовав неприличное пятно.

Да, это был он – друг детства Мишка Меньшиков. Огромный, в модном, помятом, как и положено, льняном костюме. Улыбаясь во весь рот, глядя сверху вниз на щуплого Солнцедарова, он произнес:

– Как ты тогда выкрутился? А я на два года в армию загремел! Чего ты здесь жмешься! Пошли в большой зал. Там попрохладнее.

– Да я тут, у меня…

– Пошли, не бойся.

Едва друзья переступили порог дегустационного зала, к ним тотчас бросился сотрудник в костюме с бабочкой:

– Проходите, пожалуйста, Михаил Иванович.

Павел и Михаил расположились за уютным столиком. Официант в легком полупоклоне ожидал распоряжений.

– Что пить будешь? Водку, как обычно? По морде вижу, что ты на Северах не просыхал, – заржал Меньшиков.

– Да нет, устал. Переезды, хлопоты. Закрутился, спал мало, – Солнцедаров пытался сохранять достоинство.

– Ладно, – махнул рукой Михаил и приказал официанту. – Тащи бутылку коньяка моего, бутербродов с икоркой, и осетринки пусть порежут.

Павел ждал, что будет дальше, чем закончится неожиданная встреча. Не затаил ли курсант Меньшиков зла на него за ту давнюю историю?

– Ну, как тебе? Нравится здесь? – широким жестом обвел помещение Михаил.

– Шикарно, – прошелестел Павел.

– Всё мое! – захохотал Меньшиков.

– В каком смысле? – Солнцедаров не знал, как реагировать на происходящее.

– В прямом. Сначала завод купил, дело поставил. Когда в других местах зарплату не платили, ко мне отбоя не было от желающих. Стал выпускать не только кипрейку, но и лимонады, соки. И пошло-поехало. Люди оценили.

Испытав потрясение от полученной информации, Павел Иванович быстро пришел в себя и стал прикидывать плюсы и минусы встречи с другом детства. С одной стороны, вырисовывались перспективы от общения с таким серьезным человеком, каким стал Мишка. С другой, Павел, как человек с разнообразным жизненным опытом, опасался, что друг припомнит предательство курсанта Солнцедарова. Однако пока не чувствовалось, что Меньшиков имеет зуб на старого кореша. Михаил Иванович, похоже, был действительно рад встрече. Он смеялся, наливал, рассказывал истории, в которых вместе с ним фигурировали многие известные люди, включая Анну Сукачеву и Генриха Бреха.

– Что это я всё о себе да о себе. Ты-то как, морячок? – спохватился Михаил.

– Да, ничего особенного. Последние десять лет руководил службой тыла на Северном флоте. Зампотылу, капитан второго ранга. Должен был получить первого ранга, но я так поставил работу, перекрыл все лазейки для злоупотреблений, что нажил серьезных врагов. И мне пришлось уволиться.

– Врешь, подлец. Я тебя знаю. Из-за баб, наверное, погорел?

Солнцедарова коробило такое к себе отношение, но показывать недовольство он не стал – не время. И только кисло улыбнулся.

– А жена, дети? – поинтересовался Михаил.

– Ё-моё! – вскочил Павел, – они же здесь, рядом. Играют.

– Пойдем, познакомишь.

Увидев мужа, Мария бросилась к нему:

– А мы тебя совсем потеряли.

– Мой друг Михаил Иванович. Мы с ним с первого класса вместе.

Нежная рука Марии утонула в огромной ладони Михаила.

– Мария, – она приветливо улыбнулась.

– Михаил.

И тут Солнцедаров заметил, что друг охватил всю ее взглядом, не предвещающим ничего хорошего. Таким взглядом он смотрел на первую любовь Павла – девушку Лиду.

Солнцедаров      вдруг увидел Машу глазами Меньшикова: высокая, стройная женщина. Полная, но в меру, приятное лицо, обаятельная улыбка, большие карие глаза, яркие губы. «Декольте могло бы быть и поскромнее», – подумал Павел Иванович.

– А это наш Алёша, – представила сына Мария.

– Привет! Понравилось тебе здесь? – спросил мальчика Меньшиков.

– Понравилось.

– Моряком, наверное, будешь? Как отец?

– Нет. Милиционером.

Михаил засмеялся во весь голос и подвел его к полке с игрушками:

– Выбирай!

– Это же чужое, – возмутился Алёша.

– Это не чужое. Это подарок. От меня.

– А можно эту машинку? – Алексей показал на радиоуправляемый автомобиль в милицейской раскраске.

– Алёша, это очень дорого, – покачала головой Мария.

Михаил Иванович ласково коснулся ее руки.

– Для вашего сына, Маша, совсем недорого, – сказал он и вручил мальчику автомобиль. – Жалко, что мои сейчас в Испании отдыхают. А то бы познакомились.

Меньшиков посмотрел на часы и заторопился:

– Мне пора. Дела, – он протянул Солнцедарову визитку. – Завтра позвони в семнадцать тридцать. Надо встретиться. Двадцать лет не виделись!

По дороге домой Павел Иванович рассказывал о настоящей мужской дружбе, о том, как помогал Мишке в учебе, как они вместе дрались с хулиганами, как поступали в мореходку и мечтали о дальних странах: «Но Мишку тогда выгнали за драку. Девушку защищал. Не рассчитал силу и сломал негодяю нос. Потом армия. После занялся бизнесом. Развлекательный комплекс, в котором мы были – его».

Вечером, уложив сына, супруги Солнцедаровы беседовали на кухне о жизни. Легкое белое вино способствовало искренности и откровенности разговора.

– Паша, а ведь это неслучайно.

– Что неслучайно?

– Ну, Михаил Иванович…

– Не понял?

– Ну как же. Нам надо как-то устраиваться. А тут твой друг.

– У тебя, Машка, голова работает. Я сразу об этом подумал. Визитка-то вот она! – Павел покрутил визитной карточкой, на которой золотом было написано: Меньшиков Михаил Иванович (без всяких должностей) и телефон.

Вино лилось. Текла тихая беседа. И казалось, что всё у них в жизни наладится.

На следующий день в назначенное время Солнцедаров позвонил другу.

– Здравствуйте. Приемная, – ответил женский голос.

– А-а-а… мне бы Михаила Ивановича. Мы договаривались.

– Как вас представить?

– Солнцедаров Павел Иванович.

В трубке что-то звякнуло, стрельнуло, крякнуло.

– Здорово, Павлуха! В шесть будь на лодочной станции. Помнишь, где это? Там сейчас яхт-клуб.

Павел задумался: секретарша, яхт-клуб. Уровень! Надо выглядеть соответствующе.

Парадная форма у капитана второго ранга всегда была наготове. Так он и явился к месту встречи.

Ровно в восемнадцать часов к яхт-клубу подкатил черный Мерседес. Водитель в белой рубашке распахнул заднюю правую дверь автомобиля, оттуда собственной персоной появился сияющий Меньшиков.

– Можешь ехать, Серёжа. Я позвоню, – отпустил он водителя и повернулся к Павлу. – А поворотись-ка, сынку! Экий ты важный сегодня! Я ж тебя в баню позвал, а не на прием в мэрию. Да ладно, сойдет.

Пожилой дежурный в тельняшке и капитанской фуражке отдал входящим честь:

– Здравия желаю, Михаил Иванович! Всё готово.

Павел при этом испытал чувство дежавю – вахтер был вылитый комендант офицерского общежития в городке Волосатово, который много лет назад размещал прибывшего для прохождения службы младшего лейтенанта.

«Не знак ли это свыше? – подумал повидавший всякого Солнцедаров. – Там, на Севере, я начинал новую жизнь. Может быть, и сейчас что-то начнется?»

Ни к селу ни к городу вдруг зазвучало:

Будут внуки потом,

Всё опять повторится сначала.

Меньшиков с Солнцедаровым прошли мимо пришвартованных яхт, катеров, лодок и направились к отдельно стоящему одноэтажному зданию без вывески.

– Сезам, открой дверь, – негромко произнес Михаил.

Дверь открылась. Друзей встретил крепкий смуглый парень, похожий на героя фильмов о восточных единоборствах.

– Привет, Сезам, – Меньшиков пожал ему руку. – Мой друг. Адмирал без пяти минут.

Павел и Михаил обернулись простынями, и Сезам открыл следующую дверь.

Солнцедаров испытал шок: перед ним простиралось море. Настоящая пучина морская с белыми барашками и грозным альбатросом. И шум прибоя.

– Удивлен? – толкнул Меньшиков друга в бок. – Лучший специалист из Австралии работал. Ну, и наши инженеры кое-что умеют.

– Полундра! – прокричал сверху альбатрос.

Павел вздрогнул и втянул голову в плечи.

– С чего начнем, Павел Иванович? – спросил Михаил.

– Хорошо бы…

– Понял… Сезам! – позвал Меньшиков.

Тут же появился столик. На нем было всё, что может пожелать душа моряка. Кроме разве что макарон по-флотски. Сезам налил в пузатые рюмки коньяк и исчез.

– С возвращением на родную землю, морячок!

Дальше всё по отработанному сценарию: русская парная, финская сауна, турецкий хамам.

– Давай-ка наперегонки, как в старые времена, – предложил Михаил Иванович.

И они прыгнули в бассейн. Первым финишировал Солнцедаров.

– Есть еще порох в пороховницах, – похвалил Павла Меньшиков. – На вид – соплей перешибешь, а жилистый.

Они ныряли, брызгали друг в друга водой. Периодически у бортика появлялся Сезам с подносом. Друзья выпивали по рюмочке, закусывали лимоном и продолжали резвиться.

А потом, подобно патрициям, обмотанные простынями, они возлежали в глубоких креслах, вели неспешную беседу о жизни. Тихо играла музыка, Солнцедаров расслабился и получал удовольствие.

Неожиданно взгляд Меньшикова стал холодным и жестким:

– А теперь давай-ка рассказывай всё о себе.

– О чем? – словно недоумевая, спросил Павел.

– Я должен знать о тебе всё. Иначе дела не будет.

И Солнцедаров рассказал. Как его допрашивали в КГБ, как попал в службу тыла, как его подставили и чуть не посадили.

– Хотели посадить ни с того ни с сего? – хмыкнул Меньшиков.

– Да нет, конечно. Система виновата. Воровали все. Я был в системе – деньги шли наверх.

– Тебе, конечно, ничего не доставалось? – усмехнулся Михаил.

– Да, какая-то мелочь. Уволился без гроша в кармане.

– Верю. А теперь к делу. Ты уже понял, что я в Петровске человек не последний. Эта банька, яхт-клуб, да и развлекательный комплекс, в котором были вчера – мои. Есть и еще кое-что. Записано, правда, на родственников. Мне не положено. Я – чиновник, глава города.

– Ни х… себе! – вырвалось у Солнцедарова. Он дернулся, чтобы встать по стойке смирно.

– Сидеть! – скомандовал Меньшиков. – Я так понимаю, ты сейчас на мели. Могу тебе предложить работенку. Перспективную. Специалистом по военно-патриотическому воспитанию. Как раз твой профиль – будущих воинов воспитывать станешь. Годится? Или мелковато для тебя?

– В самый раз, – махнул рукой Солнцедаров.

– За тебя! – поднял рюмку Меньшиков.

Они чокнулись. На глазах Павла Ивановича навернулись слезы.

Через неделю Солнцедаров должен был приступить к работе. А пока он решил навестить мать, которую не видел много лет.

Междугородный автобус доставил семейство в небольшой городок Псковской области, на родину матери Павла. У автовокзала в ожидании клиентов дежурили таксисты-частники. Один из них, поигрывая ключами, направился к приехавшим: «Куда поедем?»

Солнцедаров назвал адрес.

Дорога заняла несколько минут. Автомобиль остановился возле старого деревянного, но еще крепкого дома с высоким крыльцом и резными наличниками. В ухоженном палисаднике росли нежнейшие белые и розовые мальвы. Павел отметил, что забор слегка покосился, а на крылечке не хватает ступеньки. В этот момент открылась дверь, и на крыльцо вышла женщина в темном платке. Солнцедаров сначала не признал в этой грузной, строгой старухе родную мать.

Когда гости подошли поближе, мать внимательно посмотрела на Павла и спросила:

– Что же они с тобой сделали?

– Кто? – не понял Павел.

– Бесы, – сурово ответила она.

Павел часто заморгал. Алёшка заплакал.

Вся строгость вдруг ушла с лица женщины. Она суетливо обняла и расцеловала всех по очереди.

А Солнцедаров всё не мог успокоиться:

– Какие бесы, мама?

– Потом-потом, – отмахнулась она. – Тоня, иди скорей! Павлик приехал!

На зов вышла другая женщина. Помоложе Марии Антоновны, но похожая на нее как две капли воды.

– Антонина. Сестра моя.

Гости вошли в дом. Из «красного угла» на Павла строго смотрел Иисус.

«Не простит», – мелькнуло в голове. Он торопливо перекрестился. То же самое сделали супруга и сын.

Комната поражала необыкновенной чистотой и уютом. Почетное место занимала свежевыбеленная русская печка. Мария Антоновна погладила ее рукой:

– Кормилица наша. Всю войну я на ней провела, можно сказать. С братом, он на год постарше меня был. Спали мы на старых ватниках, половичках. Нам туда бабушка подбрасывала мешочки с жареными тыквенными семечками, сушеной свеклой. Вместо сладостей. Вы надолго приехали?

– Денька на два, на три. Я на работу устроился. В городскую администрацию.

– Эх, Павлик. Всё такой же шустрый, – покачала головой мать. – Скоро будем обедать. Я сейчас приготовлю. Машенька с Алёшенькой пусть ягодок поедят. Смородины нынче много.

– А я ступеньку поправлю, – сказал Солнцедаров, – а то так можно и шею свернуть. Где у вас инструменты?

Получив в свое распоряжение ящик с инструментами, Павел приступил к работе. Неожиданно для себя он испытал невероятное удовольствие от этого занятия, словно гены отца проснулись вдруг. Он пилил, строгал, тщательно подгонял новую досочку, вдыхал запах свежеструганного дерева, наслаждался.

Вышедшая на крыльцо мать смотрела не него, сложив руки на груди:

– Совсем как отец. Вечная ему память. Святой был человек. Я ему жизнь испортила. Тебя прохвостом воспитала.

Солнцедаров вскрикнул – уронил на ногу тяжелый молоток:

– Чего ты, мама, опять!

– Ладно, потом поговорим. Зови своих – обед готов.

Павел позвал, и из кустов появились довольные Маша с Алёшкой:

– Спасибо, Мария Антоновна. Таких больших сладких ягод мы и не видели никогда.

Во время обеда Павел чувствовал себя некомфортно. Конечно, и окрошка, и котлеты с молодой картошкой, и салат со своего огорода были хороши. Но не хватало…

– Чего ёрзаешь! Выпить хочешь? – спросила мать.

Павел неопределенно покрутил рукой.

– Тоня, принеси рюмки.

На столе появился графин с жидкостью красного цвета и рюмки.

– За встречу, Павлик!

Мать разлила настойку, и взрослые выпили.

После третьей Павел раскрепостился. Он не понимал, что происходит с матерью, почему она так строга с ним. Ведь раньше любила, прощала всё.

– Мама, ты какая-то другая стала.

– Потом поговорим. Машенька, расскажи мне про Алёшу.

– А я пойду забор посмотрю. Покосился, вроде, – сказал Павел и вышел.

Три рюмочки малоградусной настойки не звали Солнцедарова на подвиг – это же не бутылка коньяка, но что-то совершить хотелось.

И опять пила, топорик, гвозди… Павел решил заменить целый пролет забора. Работа кипела. Новые штакетины рождались под рукой мастера – ровные, гладкие, без сучка и задоринки. Свистел рубанок, летал молоток, сверкали гвозди, звенела пила. Рождался шедевр.

Смеркалось. Завершив труд, Павел вернулся в дом.

– Мама, посмотри, что я сделал.

Мария Антоновна работу похвалила:

– Молодец! Заслужил. Вижу, чего ты хочешь.

– Да хорошо бы, мама.

Павел допил настойку, с чувством выполненного долга лег на диван и заснул. Спал он сладко, как в детстве. А мать смотрела на него с любовью и печалью.

На следующий день Мария Антоновна позвала всех в церковь. Там поставили свечки, и она долго молилась перед иконой Богородицы. Чуткий слух мог бы уловить отдельные слова: «Сыночку моему беспутному… Спаси и сохрани… Не дай погибнуть…»

Павел деловым шагом отправился искать икону покровителя мореплавателей. Обращаясь к Николаю Чудотворцу, он попросил здоровья для всех близких, а также побольше денег и успешной карьеры для себя.

Вечером мать сказала сыну:

– Пойдем. Поговорить надо.

И они пошли к реке, которая протекала неподалеку. Подойдя к большому валуну, напоминающему то ли кресло, то ли какое-то иное сиденье, Мария Антоновна потрогала камень:

– Он теплый хоть днем, хоть ночью. Я сюда приходила совсем маленькой. Смотрела, как течет река. Садись.

Мать и сын сидели рядом, как когда-то.

– Сон я видела недавно, Павлик. Император Пётр Первый, огромный, на коне, скачет по нашему Петровску. А ты от него убегаешь. Убегаешь, убегаешь… Он догнать тебя хочет. И вот наконец догоняет.

– Мама, это же поэма Пушкина «Медный всадник».

– Слушай дальше. Догоняет, хватает тебя за горло. И тут сон кончается. И такое мне снится часто.

– Ну, ты даешь, мама! Мистика какая-то.

– Ладно. Теперь слушай. Вижу, как ты на меня смотришь. Вроде не узнаешь. Да, я и в самом деле другая. Жизнь я прожила плохую. Сейчас вот хожу в церковь, грехи замаливаю.

Когда молодой была, работала здесь, в столовке на вокзале. И встретился мне принц. Мы все, девушки, о принце мечтаем. И увез он меня в Петровск. Ты его знаешь – это Иван Михайлович Петрушин. Он тогда большая шишка был в Петровске. Мы любили друг друга. Но он был женат. Разводиться ему нельзя было. Пришлось нам расстаться. Но расстались хорошо, он мне всегда помогал. И тебе помог, когда ты наблудил с часами заграничными.

А потом я замуж вышла за твоего отца. Не скажу, что любила, но жили не хуже других. Я, конечно, перед ним виновата. Он был мастер от бога. Всё знал, всё умел. Когда работал, люди любовались. Настоящий талант! А я-то что? Никто и звать никак! Начальник вроде, а толком ничего в жизни не сделала…

Паша, я так и сейчас не знаю, кто твой отец. Ивана Солнцедарова уже нет. Но ты знай, что Иван Михайлович тебе тоже не чужой человек. Мы с ним переписываемся иногда. До сих пор.

А грехи мои такие… Посуди сам, в столовую на заводе Иван Михайлович меня устроил. Из-за меня уволили хорошую женщину, я ее место заняла. Комнатку, а потом квартиру я тоже не за заслуги получила. Благодаря Ивану Михайловичу директором стала – это ты уже знаешь. Но не знаешь, кем я стала… Воровкой. Продукты таскала, дефицит налево сбывала. Начальству угождала, чтоб покрывали. Общалась с людьми, которые мне противны были – их называли «нужными людьми». Тогда ведь и сесть можно было.

Про родителей забыла. Посылала иногда деньжонок, как будто откупалась. Золото приобретала, в тайнике хранила вместе с неправедными деньгами. Всё думала, что для семьи, для тебя, Павлик. А и просмотрела. Ты, по всему видно, прохиндеем стал, со службы тебя поперли. Молчи, не перебивай. Я всё знаю.

Маша твоя – женщина добрая. Ты ее береги. Мальчик хороший. Единственное, что ты сделал путного – это Алёша. Ты его испортить не сможешь. Я в нем силу вижу.

Из Петровска я уехала не из-за житейских дел. Во мне пустота какая-то образовалась. Что-то меня гнало оттуда. Я потом только поняла – это грехи меня гонят прочь. И болеть начала. Иван Никифорович являться стал каждую ночь, к себе звал. Я уж в церковь сходила, батюшке всё рассказала. Вот как тебе сейчас. Он посоветовал: «Уезжай отсюда. И молись». Так я и вернулась на родину. Церкви жертвую. Для меня теперь каждый день в радость. В храм хожу – радуюсь, посты соблюдаю – радуюсь. Заповеди не нарушаю, исповедуюсь. Жаль только, что все грехи искупить не могу. За тебя болею. Взяла бы с тебя слово, что ты честным человеком станешь. И ты дашь слово, а не выполнишь. И сына не тяни за собой – молю тебя. А то прокляну!

«Как во городе то было во Петровске…» – былинный размер сложился у авторов как-то сам собой. Ведь речь в дальнейшем пойдет о герое, который, подобно русскому богатырю Илье Муромцу, схватился с Идолищем поганым. И победил его.

Но усложнять повествование старославянскими оборотами не очень этично по отношению к нашему читателю, который, возможно, университетов не кончал. И ни «Слова о полку Игореве», ни былин старинных не изучал. Поэтому о предстоящей битве будем писать простым русским языком, имея все-таки в виду, что будущее сражение – это не просто стычка каких-нибудь персонажей, не поделивших деньги и славу, а явление метафизическое, столкновение сил добра и зла.

Итак, Андрей Георгиевич Егоров, с которым наш читатель познакомился во время прибытия его на вокзал города Петровска, не был, собственно, уроженцем сего славного города. Он рос и воспитывался в детском доме, куда попал восьмилетним мальчиком после гибели родителей – геологов. Трагедия случилась в горах во время схода лавины.

Детский дом размещался в старинной усадьбе близ Петровска, в трех километрах от залива. Часть усадьбы представляла собой руины, привлекавшие любознательных мальчишек. Они искали подземные ходы, которые, согласно легендам, могли привести к сокровищам. После многодневных раскопок ребята нашли несколько ярко-синих черепков (явно фрагментов посуды) и несколько почти целых керамических плиток (судя по всему, изразцов, используемых для облицовки печей и каминов). Клада мальчишки, конечно, не обнаружили, но у Андрея Егорова появился интерес к раскопкам всякого рода, к истории, археологии и даже геологии.

Директор детского дома, бывший военный моряк, регулярно устраивал для воспитанников вылазки в Петровск. Так Андрей впервые увидел море. Увидел и влюбился. Особенно его поразили летящие по сверкающей глади залива крылатые «Метеоры» и яхты с белыми парусами. Тогда-то он и решил: стану моряком.

Каждый раз, бывая в Петровске, Андрей подолгу сидел на берегу, смотрел на проходящие суда и представлял себя в роли капитана.

А пока вместе с друзьями он осваивал небольшое, но глубокое, а значит и опасное, озеро. Опасность, как известно, всегда привлекает мальчишек. Сначала они мастерили и пускали в воду кораблики, устраивали морские сражения. Потом решили построить плот с капитанской рубкой и парусом. И построили. И пустились в плавание.

В результате серьезных конструктивных просчетов бревна ковчега разошлись, четверо мореплавателей оказались в воде. И тут выяснилось, что один из друзей плавать не умеет и прямиком отправился ко дну. Спас утопающего лучший пловец детского учреждения Андрей Егоров. Он же сделал пострадавшему при кораблекрушении искусственное дыхание. Откачали, но невезучий моряк чувствовал себя прескверно. Ребята бегом дотащили его до детского дома и сдали в медпункт. Страшного не случилось.

Страшно нарушителям дисциплины стало в кабинете директора детдома. Он не ругался, не топал ногами, но смотрел на них с таким гневом и даже брезгливостью, что ребята поняли смысл выражения «провалиться сквозь землю».

«Все вы будете наказаны, – наконец сказал он. – Чуть не погиб человек. ЧП! Больше всего мне хочется вас выпороть. К сожалению, телесные наказания запрещены. Но сейчас о другом. Вы решили отправиться в плавание. Думали, что это просто, что это забава? Результат налицо – парень в больнице. Врачи говорят – скорее всего, станет инвалидом, – директор подошел к окну, долго стоял, словно решая что-то. Потом повернулся к ребятам. – Разберем, какие ошибки вы совершили. Егоров – ты был главным. Вся ответственность на тебе. За то, что не растерялся, спас друга – хвалю».

И они подробно, как на занятиях по морскому делу, разобрали все просчеты и ошибки: формирование экипажа, конструкция судна, отсутствие индивидуальных спасательных средств и так далее. Этот урок ребята запомнили на всю жизнь. И всю жизнь были благодарны за науку мудрому наставнику и доброму человеку.

Больше никаких экспериментов на воде воспитанники детского дома не проводили. А вину за происшедшее (его друг действительно остался инвалидом) Андрей носил в себе всю жизнь.

После детского дома – служба в армии, Афганистан, интернациональный долг, ранение, боевые награды. Сложилось так, что уволившийся в запас сержант Егоров отправился в Ленинград и поступил в горный институт, который когда-то окончили его родители.

Хотя свободного времени у студента было немного, он не забывал родной детский дом, по просьбе директора даже вел Уроки мужества. Приезжал и в Петровск. Представлял себе, что здесь у него будет собственный дом, семья. Здесь он построит свой корабль.

Но, как говорится, человек предполагает, а институтская комиссия по распределению располагает… И направили выпускника геологоразведочного факультета Егорова за Полярный круг. Там и служил он верой и правдой государству Российскому. За трудовые достижения был неоднократно награжден. Там же, на севере, женился.

Егоров любил свою работу, зарабатывал хорошо, его ценили. Но когда родилась дочь, он стал подумывать о возвращении на Большую землю.

Во время отпуска съездил в Петровск, присмотрел дом, в котором хотел бы жить: двухэтажный, с террасой, выходящей на залив и окном-иллюминатором в башенке.

Та-та-та-тааа… Та-та-та-тааа…

Вступление к Пятой симфонии Бетховена могло бы сопровождать неотвратимое движение Солнцедарова. Он шел к новому месту службы. С тонкой шеей, маленькой головой, в офицерской большой фуражке. Стрелки идеально отутюженных форменных брюк рассекали пространство и время. Он шел целеустремленно, как подводная лодка, как ядерная торпеда «Посейдон». Топорщились щеточкой рыжие усы. И снова синим огнем горели глаза.

В город пришла беда! Показалось, что, завидев его приближение, бронзовый Пётр попятился назад вместе с пьедесталом. На клумбах поникли анютины глазки. С совершенно ясного неба вдруг ударил гром, и литавры угрожающе бухнули: та-та-та-тааа…

«Он пришел разорить наш город, вытянуть из него все соки», – хотел, но не мог вымолвить старый дуб. Одним чиновником в Петровске стало больше. Отдел по военно-патриотическому воспитанию принял героя-подводника (по версии самого Солнцедарова) с распростертыми объятиями.

В администрации не хватало такого человека! Подразделением здесь командовала ветеран сухопутных войск Жанна Гавриловна Каковина. Двадцать пять лет она отслужила в секретной части в/ч 48338 и, выйдя в отставку, вот уже несколько лет руководила отделом в городской администрации. Жанна Гавриловна любила вооруженные силы, воинов, дисциплину.

Воплотить все планы по патриотическому воспитанию молодежи ей мешали полученные во время службы радикулит, остеохондроз, артроз нижних конечностей и варикозная болезнь. Кардиограмма регулярно регистрировала неспецифические изменения процессов реполяризации в миокарде и множественные одиночные экстрасистолы. Она очень хотела, но не могла участвовать в «Веселых стартах», парусных регатах и в соревнованиях по стрельбе из лука. Зато Каковина могла содержать в идеальном порядке вверенные ей материальные ценности, поддерживала идеальную дисциплину в отделе, лично контролировала проведение всех военно-спортивных мероприятий. И очень любила цветы. Конкретно – белые розы.