Страна не для него

– Теперь ясно, в кого ты такой огромный и простецкий! – сказал Курт Гину.

– Ты правда так думаешь? – засмеялся Гин. – А мой папа говорит, что понятия не имеет, в кого я такой церемонный. Поскольку мои дядя с тетей заняты, о вас позабочусь я. Пожалуйста, чувствуйте себя, как дома.

Он загнал своих гостей в вылизанную до блеска васицу, которая оказалась его комнатой, и заставил переодеться в кимоно.

– Для тебя у меня тоже кое-что найдется, – сказал Гин Курту, вынув из раздвижного шкафа черное кимоно с красным набивным узором. – Я носил его в школе, но теперь оно мне маловато. Однако тебе, думаю, будет в самый раз.

– Да не стоит! – запротестовал Курт, покраснев и замахав руками.

– У дяди отель в традиционном японском стиле. Все постояльцы должны носить кимоно.

– Но я же не японец! Я буду выглядеть глупо!

– Не волнуйся, Куруто-кун, мы привыкли, что иностранцы носят традиционную японскую одежду, – засмеялся Кицуне.

– Иностранцы смотрят много нашего аниме, а потом приезжают в Японию и думают, что они японцы, – сказал Акума. – Раздевайся, пожалуйста!

Курта раздели по пояс. Джинсы он, раскрасневшись до кончиков ушей, пообещал снять после того, как его облачат в кимоно. Итак, в три пары рук, будто Курт был каким-то принцем, на его тонкое бледное тело надели сначала белое нижнее кимоно, а потом черное с красным набивным рисунком, которое идеально правильно запахнули и повязали оби (*пояс для кимоно).

– У тебя такая белая кожа… – заметил Кицуне, сравнив свои смуглые руки с белой, как снег, кожей Курта, сквозь которую проглядывали голубые вены. – Готов поспорить, если бы ты был гейшей, тебе бы даже не пришлось наносить пудру.

– Что ты несешь?! – шарахнулся Курт, совершенно красный от стыда и готовый побежать куда глаза глядят.

– Не дергайся, пожалуйста! – пихнул его Акума и, взяв в руки гребень, заставил сесть на пол. – Думаю, самурайская прическа будет тебе к лицу, – сказал он, придирчиво рассматривая тяжелые длинные пряди цвета вороного крыла, а затем принялся их расчесывать.

– Эй, хватит! Что за дочки-матери? – распищался опозоренный Курт.

– Мы делаем тебя похожим на японца, дурак, чтобы ты меньше бросался в глаза постояльцам!

– Вы делаете меня похожим на педика!

– Заткнись! Это твои волосы?

– Нет, блин, у Мартина взял поносить! Конечно, мои!

– Они чернее ночи! Любая девчонка обзавидуется!

– И твои глаза, Куруто-кун, – сказал Гин, уставившись на Курта в упор. – Они такие черные, что в них даже не видно зрачка.

– Ты очень необычный иностранец, Куруто-кун, – сказал Кицуне. – Иностранцы обычно светлые и голубоглазые и изо всех сил стараются вести себя прилично, но ты совсем не такой.

– Хватит пялиться на меня, жуткие вы психи!

Итак, всеобщими усилиями Курта превратили в прекрасного бледнолицего юношу в роскошном кимоно и с аккуратно собранным на затылке пучком черных волос, оставшиеся пряди которых красиво и щедро струились вниз по стройной спине. Короче, зря Гин, Акума и Кицуне рассчитывали, что постояльцы не будут обращать на него внимания. Одетый на японский манер, Курт был красив до слёз. К тому же, из-под кимоно у него торчали кеды и джинсы, которые он наотрез отказывался снять, ссылаясь на то, что не намерен расхаживать по Никко в халате и трусах.

Поэтому за чайным столиком он извинился за то, что не может сидеть в традиционной японской позе, и вальяжно скрестил ноги по-турецки.

– Когда в гейзер-то полезем? – поинтересовался он, пока Гин наводил чай по всем правилам чайной церемонии.

– Сначала чай.

– Фу, я не хочу его пить! Ненавижу ваш зеленый чай, он такой горький! Вы, должно быть, сумасшедшие, раз пьете эту гадость литрами!

По плавно разлившемуся в васицу красноречивому молчанию Курт понял, что ляпнул что-то не то.

– Эй-эй, я не имел в виду, что вы сумасшедшие! – переполошился он и начал неловко исправлять свою оплошность. – Это выражение такое! Выражает удивление и совсем не означает, что кто-то на кого-то думает, что он сумасшедший! Правда! Я просто… Я…

– Поэтому в Японии так ценится умение молчать, – тихо засмеялся Кицуне.

– Понял, не дурак! – горько вздохнул Курт и виновато опустил голову.

Глядя на этих двоих, Гин испытал то же чувство, что и Акума, который лицезрел на их первом совместном обеде, как неудачник Митсюзаки поучает неуравновешенного гайдзина, а тот его беспрекословно слушается. Староста был удивлен, но в то же время искренне рад за них.

– Ну что, итадакимас? – решил реабилитироваться Курт, когда чай был разлит, а парни взяли в руки крошечные чашки, наполненные горьким напитком.

Снова раздалось это неловкое молчание. Все трое японцев не смогли с собой совладать и уставились на иностранца немного осуждающе – за весь день он их уже порядком достал.

– Что, опять облоханился? – прошептал Курт, снова заливаясь краской.

– Заткнись и пей чай! – гаркнул на него Акума, и Курт послушно приник губами к чашке, а потом от стыда выдул еще три.

А после чаепития, когда уже почти стемнело, Гин потащил своих гостей в прекрасный сад своего дяди, чтобы полюбоваться цветением то ли сливы, то ли вишни, потому что первая уже осыпалась, а вторая только начинала распускаться. Там уже было полно постояльцев, и свободных местечек практически не осталось. Тогда Гин на правах племянника хозяина усадьбы отвел гостей на террасу, что находилась в саду камней, разделенном от фруктового сада маленьким ручейком и перекинутым через него мостиком. Оттуда вид на деревья был нисколько не хуже.

– Как приятно позабыть обо всех тревогах и полюбоваться цветением деревьев в свете надвигающейся весенней ночи, – сказал Гин, когда все устроились поудобнее.

После этих слов наступило гробовое молчание. Курт, еще не отошедший от своего грандиозного фиаско за чаепитием, целых пять минут не решался вставить ни слова и просто смотрел на одухотворенные лица своих одногруппников, застывшие в странной улыбке и такие безмятежные в свете угасающего дня и китайских фонариков.

– Че делаем-то? – поинтересовался он осторожно, когда терпеть эту пытку стало уже невмоготу.

– Любуемся цветением деревьев, так что, пожалуйста, помолчи, – чуть резковато утолил его любопытство Акума.

– На что тут любоваться-то? – не унимался Курт. – Деревья почти голые.

– Тогда я сейчас же украшу одно из них твоим болтающимся на веревке трупом!

– Да молчу-молчу! Зачем так психовать из-за каких-то деревьев?

Поняв, что это гиблое дело – мешать японцам молча пялиться на деревья, – Курт оставил одногруппников в покое и вытянул из кармана джинсов телефон. Кицуне, сидевший рядом, мягко и осторожно вытянул телефон из его рук.

– Эй! – вякнул Курт. – Я хочу написать Мартину! Он волнуется за меня!

– Позже напишешь.

– А сейчас я что должен делать? Просто сидеть, как идиот?

– Вовсе нет, ты можешь помедитировать.

– Что-что делать? И как долго у вас длится это безумие?

– Ну, хотя бы час.

Курт закатил глаза и со словами: «Разбудите меня, когда закончите», – завалился набок прямо на прохладной террасе. С минуту царила гробовая шокированная тишина, а потом раздался вопль Акумы:

– Вы посмотрите на него! Он абсолютно ничему не хочет учиться!

– А, по-моему, Куруто-кун очень старается… – осторожно возразил Кицуне.

– Куруто-кун – удивительный человек, – поддакнул Гин. – Он совершенно не боится показаться смешным.

– Ему наверняка гораздо труднее, чем нам кажется, – подметил Акума с неожиданным участием. – Нелегко интегрироваться в чужую культуру. Особенно в такую, как наша.

Парни удивленно на него уставились.

– Что ты имеешь в виду, Акума-кун? – спросил Гин.

– Он воспитывался в обществе, где людей не чешут под одну гребенку. А человек, однажды вкусивший свободу Запада, никогда не станет жить так же убого, как мы. Нам нельзя выглядеть не так, как все. Нельзя говорить не так, как все. Нельзя думать не так, как все. Нельзя поступать не так, как все. Вот даже сейчас мы сидим без дела и пялимся на эти дурацкие сливы и вишни. Потому что так делают все. А вот лично меня уже тошнит сидеть на одном месте и глядеть в одну точку до скончания веков, как последний идиот.

– Если честно, мне это тоже немного наскучило, – кивнул Кицуне. – Я люблю цветы, но полюбоваться ими пять минут для меня вполне достаточно. Вокруг много других красивых и интересных вещей.

– Ну, нам всего по восемнадцать, – улыбнулся Гин. – О какой усидчивости и почтении к традициям может быть речь в таком возрасте?

– Вот когда нам будет по восемьдесят, тогда и будет любоваться деревьями! – активно закивал Акума. – А что еще остается делать, когда тебе восемьдесят?

– Вот уж нет! – возразил Кицуне. – Когда мне будет восемьдесят, я буду миллиардером и буду валяться у бассейна в собственном особняке на Гавайях!

И трое засмеялись, позабыв обо всех в мире сливах и вишнях. Затем Курт, давно не подававший признаков идиотизма, сладко растянулся по всей террасе, а потом сел, потирая плечо, которое отлежал.

– Эй, а во время этого вашего любования деревьями пись-пись можно? – брякнул он, сонно причмокивая. – Все-таки четыре чашки чая всосать – это вам не шутки!

– Если только не под деревом сакуры… – сдавленно сказал Гин, делая над собой неимоверные усилия, чтобы не хихикнуть. – За купальнями есть такая пристройка…

Курт подскочил, даже не дослушав.

– Окей, я разберусь!

И удрал.

– Что-то я сильно сомневаюсь, что он будет заморачиваться и искать эту пристройку. Обольет первую попавшуюся стену, – галантно хмыкнул Акума.

Кицуне накрыл лицо ладонями и неудержимо захихикал. В уголках глаз даже выступили слезы.

– Чего ты? – спросил Акума.

– Простите меня, – проскулил Кицуне сквозь пальцы. – Я просто представил, как люди сидят, любуются сакурой, и тут к дереву подходит Куруто-кун и…

– Тогда действительно было бы, на что посмотреть! – согласился Акума, и все трое залились неприличным дружным смехом, который было слышно на всю усадьбу.

– Эй, вы чего тут ржете, как кони? – поинтересовался Курт, когда вернулся.

– Ты отыскал ту пристройку, Куруто-кун? – спросил Гин, весь красный и потрепанный после такого яростного приступа смеха.

– А?

– Ты ведь превратил праздник любования цветением деревьев в праздник любования писающим иностранцем, правда? – вскричал Акума.

– Расскажи! Расскажи нам! – нетерпеливо закивал Кицуне.

– А?! И вы еще меня ненормальным считаете?! Как вам такое только в голову пришло?!

– Мальчики, вы где? Ваша купель готова! – позвала тетушка Гина издалека.

– Да! – отозвался развеселившийся Гин и спешно повел гостей в самый дальний конец усадьбы.

Курт был крайне удивлен, увидев за бамбуковым заборчиком небольшую дымящуюся лужицу, кое-как обложенную камнями, вместо бьющего фонтаном гейзера, который рисовало его буйное воображение.

– Эта купель самая горячая. Мой дядя очень добр, что приготовил для нас именно ее, – с гордостью сказал Гин.

– Как здесь классно! – пищали от восторга Акума и Кицуне.

Курт же, в свою очередь, чем ближе подходил к дымящейся купели, тем меньше понимал, что вообще происходит в этом странном государстве. Когда его завели в крошечную, всего на четыре места, омывальню с маленькой раздевалкой, где японцы начали снимать с себя кимоно, он еще думал, что все в порядке. Не полезешь же в купель в одежде, верно? Но когда они начали пристраиваться на низенькие табуретки напротив умывальных кранов, взяли лохани и начали наполнять их водой, он заподозрил что-то неладное.

– Куруто-кун?.. – удивился Гин, вдруг обратив внимание, что его главный гость с дикими глазами жмется в углу раздевалки и стыдливо прикрывается полотенцем, как красна девица. – Пожалуйста, садись, – указал он на свободное помывочное место.

– Зачем? – строго спросил Курт, неласково на него зыркая.

Гин растерялся и терпеливо ему объяснил:

– Прежде, чем зайти в купель, нужно помыться.

– Что за бред! – фыркнул Курт, безбожно краснея. – К чему такое обилие водных процедур, если в итоге все равно полезешь в воду?

– Вымойся, или мы вымоем тебя силой! – рявкнул Акума, теряя терпение.

– Ладно, ладно!

Прикрываясь полотенцем, Курт прошлепал к свободной табуретке босыми ногами, сжался на ней, занавесил лицо своими длинными черными волосами и взялся за лохань покрывшимися мурашками руками.

– Акума-кун, ты так ловко нашел к нему подход! – воскликнул Гин в восхищении, а потом присмотрелся к Курту, чтобы еще раз удостовериться, что тот в порядке и у него есть все необходимое, и вдруг заметил продолговатую толстую полосу бледно-фиолетового цвета на белой, как снег, коже. – Что это у тебя на спине, Куруто-кун? Шрам?

– Хватит на меня пялиться! – ответил Курт агрессивно.

Гин запоздало понял, что повел себя неучтиво.

– Прости, я просто…

Не успел он извиниться, как Акума опередил его своей очередной колкостью:

– Да успокойся ты, дикий, мы не собираемся тебя изнасиловать. Если ты, конечно, этого боишься.

Курт вздрогнул, неспешно залился краской, а потом, багровый, как солнце на закате, схватил свою лохань и с воплем: «Ах ты, демон!» – выплеснул на Акуму воду, что успела туда набраться. Досталось и Гину, и Кицуне. И даже купели, что мирно и безвинно дымилась аккурат за их спинами.

– Куруто-кун, вода из-под крана не должна попадать в онсэн! – бедняга Гин перепугался так, словно увидел перед собой горящий дом, который сам случайно подпалил.

– Видимо, нам все-таки придется помыть эту дикую обезьяну, иначе она всю Японию зальет, как осеннее цунами! Семпай, подержи его! Кицуне-кун, ты займешься его дурной головой, а я – всем остальным! Не дай бог ты не боишься щекотки!.. – скомандовал Акума и вооружился щеткой.

Курт орал и верещал на всю усадьбу, да так отчаянно, что постояльцы невольно стали вскидывать головы и переглядываться, спрашивая, не попал ли кто в беду.

Справившись со своим нелегким делом, парни теперь с чистой совестью (и другими частями тела) могли окунуться в горячие целебные воды.

– Готов поклясться, мне еще никогда не доводилось бывать в более странной ситуации, – сказал Гин, весь красный.

– Я теперь действительно чувствую себя как насильник, – стыдливо пробормотал Кицуне, прикрывая длинными волосами какие-то странные шрамы на своих ключицах.

– Какой еще насильник? Спорю на что угодно, что ты девственник! – рявкнул Акума, плюхнувшись в купель. – Самое главное, эта обезьяна теперь чистая и не полезет в воду с грязной задницей.

– Никогда бы не подумал, что европейцы такие стеснительные, – сказал Гин, блаженно растягиваясь в воде.

– А с Куруто-куном там действительно все в порядке? Почему он не идет? – с тревогой спросил Кицуне.

– Ну, где ты там, Белоснежка? – позвал Акума. – Хватит ныть, иди сюда! Обещаем, что не будем на тебя смотреть!

С Куртом действительно было все в порядке, потому что через секунду раздался предательский топот быстрых легких ног по деревянному настилу, а за ним последовал вопль: «Банзай!» Курт бомбочкой нырнул к ним в купель, расплескав половину воды и забрызгав вокруг все и вся.

– Куруто-кун, в онсэн нельзя прыгать, как с трамплина! – запричитал Гин, в который раз за сегодняшний день обалдевший до глубины души.

– Невоспитанная ты обезьяна, я научу тебя манерам! – заорал Акума и принялся топить вынырнувшего было Курта.

– Акума-кун, в онсэне нельзя никого топить! – завопил Гин, в отчаянии хватаясь за волосы.

Трудно сказать, кто в этот вечер испытал больший культурный шок: японцы, потрясенные невозможным поведением иностранца, или он сам. Потому что Курт просто-напросто потерял сознание через пять минут после того, как они успокоились. Дело в том, что простодушный детина Гин снова завел старую пластинку об успехах Курта в его манчестерской школе, а Акума начал вопить, что не верит ни в какие успехи этого дикаря, и тогда Курт с измученным стоном уронил голову и ушел под воду.

– Извините, было так жарко, что у меня голова закружилась, – объяснился он виновато, когда его вытащили из купели.

– Ой, правда, что ли? – закатил глаза Акума.

Его одели в кимоно и увели обратно в комнату Гина, где всем четверым предстояло провести ночь. Аккуратно уложили на футон и разбросали его тяжелые длинные волосы по подушке, чтобы они быстрее высохли.

– Одни неприятности от тебя! – ворчал Акума, водружая ему на лоб полотенце, смоченное в холодной воде.

– Должно быть, Куруто-кун не приучен к таким горячим ваннам, – выгораживал его Кицуне. – Да и переволновался, наверное. Столько впечатлений за один день! Неудивительно, почему ему стало плохо.

– Пойдемте на террасу любоваться звездами? – предложил Гин. – В отличие от Токио, где сплошной дым и световое загрязнение, отсюда видно каждую звезду.

– Я побуду с Куруто-куном, пока ему не станет лучше, а потом мы к вам присоединимся, – сказал Кицуне с учтивой улыбкой.

Гин и Акума вышли на террасу и комфортно там устроились, глядя на ясную дорожку Млечного Пути. Воцарилась неуютная тишина. Чутье Гина подсказало ему, что Акума напряжен.

– Кицуне-кун так привязался к Куруто-куну, не так ли? – сказал он, чтобы разрядить обстановку.

– У меня уже поперек горла ваше вранье и секретики, не так ли? – рыкнул Акума, мрачно глядя на звезды.

– О чем это ты? – вздрогнул Гин.

– Куруто-кун был бедным мальчиком с грязными руками из Манчестера, а теперь он богатый до тошноты парниша, который живет в роскошном жилом комплексе, учится в частном университете, который не каждый японец-то может себе позволить, и ходит в дорогущую языковую школу. Он племянник владельца «Глории», однако каждый раз, когда ты пытаешься заговорить с ним о родителях или о прошлой жизни в Манчестере, ему тут же становится плохо или еще какая-нибудь фигня. У Кицуне-куна какие-то странные шрамы на груди и ключицах. Я знаю, у него было тяжелое прошлое, но все равно это все выше моего понимания. И ты, семпай. В университете ты делаешь вид, что тебе плевать на факт нашего существования, а тут вдруг стал таким добреньким и пригласил нас на горячие источники. Зачем ты так поступаешь, семпай? Что ты задумал?

– Клянусь, у меня нет никаких злых намерений! – вспыхнул Гин. – Но если ты действительно хочешь услышать правду…

Запоздалый ужас отразился в глазах Акумы.

– Ой, нет, семпай, не слушай меня! Ты не обязан мне ничего объяснять. Извини, что я повел себя грубо. Я безгранично благодарен тебе за эту замечательную поездку. Опять у меня крыша поехала, и я начал молоть всякую чепуху. Я в последнее время сам не свой.

Однако Гин замотал головой и резко опустил ее, пряча слезы.

– Нет, я больше не могу держать это в себе. Ваш добрый и сильный семпай – всего лишь жалкий, подлый трус! Простите, что все это время вы думали о нем иначе!

Акума в ужасе вытаращил глаза и накрыл руками рот.

– В средней школе в наш класс перевелся гайдзин, – всхлипнул Гин. – Он был даже не гайдзин, а чистокровный японец, просто жил несколько лет в Америке, потому что его родители уехали туда по работе. Он не мог говорить на нормальном японском и вел себя, как типичный американец. Мои одноклассники сразу его невзлюбили и начали над ним издеваться. Он не понимал, в чем дело, пытался найти с ними общий язык, заставить их изменить свое мнение. Но чем больше он старался, тем сильнее они его травили. Я никогда не принимал участия в издевательствах, но я поступал в сто раз хуже. Я делал вид, что ничего не происходит, и никак не пытался ему помочь. Я так сильно старался завоевать уважение моих одноклассников, я не хотел, чтобы они снова отвернулись от меня. Я думал, он справится сам, он же почти американец, а американцы никогда не сдаются. Или моим одноклассникам надоест это все, и они оставят его в покое. Но ему становилось только хуже, и через два года, как раз во время экзаменов, он покончил с собой. Говорили, что причиной были не издевательства, а он в целом был на взводе. Другая страна, другой язык, другая система образования, другие правила, родители вечно на работе и плевать хотели на его проблемы. Он просто не выдержал. Но я уверен – попытайся я ему помочь, ему было бы гораздо легче со всем этим справиться.

– Это не твоя вина, семпай! – вскричал Акума со слезами на глазах. – Ты заботился о собственной репутации, в этом нет ничего плохого!

Гин горько улыбнулся.

– Спустя примерно полгода я одержал свою первую победу в чемпионате по боксу. И именно в тот момент, когда меня начали награждать и чествовать, я осознал, какое я ничтожество. Здоровый, сильный парень, сумевший нокаутировать 65-килограммового парнину из спортивной школы, – а испугался своих тщедушных одноклассников, которые травили бедного парня из Америки. Заступись я за него – что бы они мне сделали? Я бы их просто вырубил, и они бы стали бояться ко мне приблизиться. Обзывали бы меня на расстоянии, портили бы мою сменную обувь и писали бы мерзости на моей парте, но кого волнуют такие пустяки? Однако я выбрал путь труса и до сих пор его придерживаюсь. Я притворяюсь, что мне наплевать на вас, чтобы не потерять уважение одногруппников. А на горячие источники я вас пригласил, чтобы хотя бы частично загладить свою вину перед моим мертвым одноклассником. Мне очень жаль.

Гин опустил голову. Акума немного подумал над тем, что он сказал, и спросил:

– Значит, в понедельник ты снова будешь делать вид, что не замечаешь нас?

– Я постараюсь, но это будет непросто, – улыбнулся Гин. – С вами, ребята, безумно весело.

Акума широко улыбнулся и закивал.

– Я тоже никогда не думал, что однажды все станет так. Я всегда был серьезным и прилежным. Я должен хорошо учиться, чтобы стать ученым, уехать в Америку и работать там над большими проектами. Я хочу собственный домик с белым забором и маленьким садом с гортензиями.

– Какая чудесная мечта, – тепло улыбнулся Гин.

И тут глаза Акумы сверкнули бесовским огнем.

– Но каждый раз, когда я увязываюсь за этими идиотами, все немедленно идет псу под хвост! И наука, и Америка, и белый заборчик, и даже садик с гортензиями! Вместо того, чтобы размышлять над формулами и уравнениями, мне хочется орать, смеяться, ругаться и выкрикивать непристойные слова! И мне сразу становится так хорошо! Клянусь, мне еще никогда в жизни не было так хорошо!

– Как я понимаю, ты и на следующей неделе от них не отсядешь, да? – засмеялся Гин.

Акума засмеялся вместе с ним.

Понедельник, не менее насыщенный, чем выходные

Когда в понедельник утром Кицуне пришел на занятия, у дверей аудитории его по обыкновению встретил красавчик и его команда, жаждущие зарядиться уверенностью и хорошим настроением за его счет.

– С добрым утром, Кицуне-тян, отлично выглядишь. Как выходные провел? – ухмыльнулся красавчик.

– Со своим английским бойфрендом, да? – загоготали остальные.

Кицуне неожиданно для самого себя притормозил и серьезно на них посмотрел.

– Оставьте меня в покое, пожалуйста. Иначе я скажу ему, что вы меня донимаете, и он снова переломает вам носы.

– Что ты сказал?! – завопил тот, что с разбитым носом, и собрался схватить Кицуне за грудки.

– Стой! – скомандовал красавчик и остановил его. – Ты меня расстраиваешь, Кицуне-тян. С каких это пор ты такой дерзкий?

– Он тебе не «тян» (*Уменьшительно-ласкательный суффикс, который используют при обращении к детям, девушкам, близким друзьям и возлюбленным. Использование данного суффикса при обращении к недостаточно близкому человеку считается откровенным хамством)! – раздался голос Акумы за их спинами.

– Ты? – опешил красавчик. – В чем дело, Акума-кун? Мы просто разговариваем.

– Так разговаривай по-человечески, Кейске-ТЯН!

Красавчик весь побледнел от унижения.

– Ты что о себе возомнил, сморчок?! – снова завопил тот, что с разбитым носом. – Да я размажу тебя, как букашку!

– Если вы не прекратите так себя вести, я все расскажу старосте, и у вас буду крупные неприятности! – сказал Акума. – Это вам не школа! Мы здесь для того, чтобы учиться и заниматься наукой, а не валять дурака!

– Акума-кун, я тебя не узнаю, – сказал красавчик в расстроенных чувствах. – Я никогда не думал, что ты можешь быть таким невежественным.

– Мы не играем в твои игры, Кейске-кун! Перестань вести себя так, будто ты лучше других, пока хотя бы не откроешь новую планету!

– Вы, видимо, забыли свое место, – прошипел красавчик с ненавистью. – Как вы смеете так себя вести и выставлять меня дураком?

Тут где-то в коридоре раздался варварский голос Курта, приветствующий какого-то одногруппника, которому не посчастливилось попасться ему на пути.

– Пойдемте отсюда, у меня нет настроения связываться с этой британской обезьяной прямо сейчас, – скомандовал красавчик своей свите и напоследок пригрозил пальцем Акуме и Кицуне. – Но с вами я еще не закончил, ясно?

Когда они ушли, Акума и Кицуне переглянулись и нервно сглотнули.

– Прости, что втянул тебя в это, – проблеял Кицуне. – Мне следовало просто проигнорировать их вместо того, чтобы начать огрызаться. Это все я виноват.

– В чем? – фыркнул Акума. – В том, что в кой-то веки решил постоять за себя, как любой нормальный человек?

– Я не знаю, что на меня нашло. Я, видимо, до сих пор под впечатлением после нашей поездки в Никко. Это было потрясающе! Я всю ночь глотал зеленый чай и не давал маме спать, рассказывая ей все-все-все! Я поспал всего пару часов, и… Мне в последнее время так странно…

– В смысле?

Кицуне пожал плечами.

– Не знаю. Мне кажется, я схожу с ума. Многие вещи для меня больше не существуют, у меня перед глазами все плывет, и я чувствую странную легкость во всем теле. Люди стали как призраки, они больше нереальны.

– Да ты точно поехал!

– Только мама осталась реальной! Куруто-кун, семпай и ты!

– Ой, какая, блин, честь! А я, знаешь ли, всю ночь не спал и думал о том, как бы от вас, идиотов, отсесть. Я с вами с катушек слетаю, все это замечают! Родители стали дергаться, мне в Америку больше не хочется. К черту домик с белым забором и садиком с гортензиями! Я знаю, что если продолжу в том же духе, мне крышка. Но шкурой чую, что если отсяду от вас, идиотов, Кейске Цукиока сотрет меня в порошок, особенно после всего, что я ему наговорил. Поэтому я решил, что лучше буду сходить с ума и держаться поближе к Куруто-куну. Пока он рядом, мы в безопасности. Кейске Цукиока его боится.

– Даже так? – вскричал Кицуне с нескрываемым любопытством.

– Семпай рассказал мне, что батюшка Кейске Цукиоки – большая шишка в мэрии, поэтому парень немножко возомнил себя королем. Однако владелец «Глории» – это очень серьезный противник. У дядюшки Куруто-куна столько бабла, что любой чиновник обратится в пыль на его фоне. К тому же, Куруто-кун склонен распускать руки без лишних раздумий. Такого только больной самоубийца не испугается.

– Это все очень мило, но послушай, пожалуйста, – замялся Кицуне. – Мы действительно выглядим так, будто дружим с ним только потому, что он богат и заступается за нас.

– Ничего не поделаешь, – пожал плечами Акума. – Обанкротить его дядюшку не так-то просто, а дикая обезьяна – она и в Африке дикая обезьяна. Придется дружить с ним, даже несмотря на то, что он богат и разобьет нос любому, кто нас тронет.

– То есть, это не мы меркантильные сволочи, а он богатый и уверенный в себе ублюдок?

– Когда с кем-то дружишь, то совершенно не обращаешь внимания на его недостатки, не так ли?

– Эй! Вы меня ждете?

Объект их жаркого обсуждения бежал по коридору им навстречу, смеясь и размахивая руками в самой варварской манере на свете. Акума и Кицуне переглянулись в последний раз и нежно заулыбались Курту.

– Конечно, куда ж мы без тебя!

– Ой, это так мило!

Акума и Кицуне засмеялись вместе с ним. Они искренне его полюбили, даже несмотря на то, что он был богат и полоумен.

Перед началом урока Гин Хасегава сделал сообщение:

– Друзья, я счастлив сообщить вам, что Кавада-сенсей вернулся с больничного и с этой недели у нас начнется физкультура. Кроме того, с этой недели начинается работа клубов по интересам. Каждый должен состоять хотя бы в одном. Пожалуйста, выберите то, что вам больше подходит, и проводите время с пользой! И, пользуясь случаем, как новый помощник президента спортивного клуба, приглашаю вас к нам. У нас вы можете не только заняться любимым видом спорта, но и имеете шанс попасть в национальную сборную и участвовать в чемпионатах государственного масштаба…

– Эй, семпай! – перебил Акума больше из вредности, чем от желания узнать ответ на свой вопрос. – А научный клуб есть?

– Вся информация о клубах появится в ближайшее время на главном стенде в фойе, – ответил Гин с бесстрастной улыбкой и вежливо поклонился группе. – Спасибо за внимание!

– Да, конечно, – пробурчал Акума. – Мы всего лишь вместе провели здоровские выходные в Никко. Это ничего не значило, зачем нас замечать?

– Не будь таким эгоистом, – шикнул на него Кицуне. – У семпая много работы. У него нет времени нянчиться с нами.

– Имел я ваши клубы! – заявил Курт тем временем. – Мне и курсов японского по горло хватает!

– А вот это ты зря, тебе бы как раз не помешал клуб хороших манер, – сказал Акума.

– А я бы с радостью вступил в какой-нибудь клуб, но не знаю, какой выбрать, – сказал Кицуне немного нетерпеливо. – Я никогда не состоял в школьных клубах.

– Как ты умудрился?! – вскричал Акума в шоке.

Кицуне опустил голову и от стыда начал заламывать пальцы.

– Ребята, которые надо мной издевались, подстраивали так, чтобы меня отовсюду выгоняли.

Курт похлопал его по плечу.

– Это в прошлом. Давай вместе куда-нибудь вступим. Ради тебя я пойду даже на это.

– Теперь ты можешь вступить в любой клуб, какой душа пожелает! – закивал Акума.

Кицуне, смеясь, закивал им в ответ.

На пятом уроке была физкультура. Они пошли на стадион. После небольшой разминки им скомандовали наматывать круги.

– Лучше б этот учитель остался дома и болел себе дальше на здоровье, – скулил Курт, задыхаясь от бега.

То, как он занимался на физкультуре, было что-то с чем-то! Он откровенно филонил от упражнений и пытался что-нибудь сделать лишь тогда, когда на него смотрел преподаватель. Если тот глядел в сторону, Курт праздно валялся на траве, пока его одногруппники усердно отжимались. Когда все делали растяжку, он просто сидел, скрестив ноги, поставив локти на землю и подпирая подбородок. А бегал он так, словно до этого бежал без остановки три дня и три ночи и совершенно выбился из сил.

– Кому-то нужно меньше курить, Куруто-кун, – ласково хихикнул поравнявшийся с ним Кицуне, бегущий бодрой легкой трусцой.

– Отличная идея, пошли покурим! – взбодрился Курт, цапнул Кицуне за костлявый локоть и утянул под зрительские сидения, да таким бравым галопом, словно был олимпийским чемпионом по бегу!

– Ты что, мы же сейчас должны бегать! – тихо хохотал Кицуне в свои ладони, глазами наблюдая за движениями белых рук Курта, выуживающих из спортивной куртки пачку сигарет.

– С чего бы? Мы не жирные, чтобы изнурять себя тренировками, – возразил тот, сжимая зубами сигарету, затянулся, а потом дал прикурить Кицуне.