Дождь

Совершенно никаких чувств, только спокойствие и только маленькая искра в голове: “Уничтожить”. Она будто красной нитью проходила через все бесчисленные вопросы, что я задавала самой себе. Вода обволакивала меня, и, будто керосин, она разжигала во мне эту искру. И уже не было сомнений, не было красной нити. Не было вопросов, кроме одного.

– Как мне уничтожить его?

Я вышла из ванной, но уже не той, что была раньше. Будто весь страх умер, а на его трупе копошились опарыши ярости. Тихой и безумно опасной.

– Что мне ещё нужно вспомнить?

– Кто он?

– Слова тех девушек в воспоминаниях. Я подумала, что они правы. Что это был отец.

Я посмотрела на стол, а затем на стену. Маленькая фотография, приколотая булавкой, будто появилась из ниоткуда. Я аккуратно вытащила булавку и взяла её в руки. В свете дверного проема я разглядела маленькую себя, а рядом стояла моя мама и какой-то мужчина.

– Но это неправда! Фотография прояснилась. – Я, мама и папа. Мы все были на детских стартах, мне тогда было 6 или 7, не помню точно. Но помню, что это был очень весёлый день. Бегали наперегонки, перетягивали канат и играли в кучу других игр. А потом мы были все потные, и я помню как мы не поехали домой, а поехали в парк. Мама с вечера приготовила кучу еды. Мы играли, и все были счастливы. Это было как раз перед его смертью. Через неделю папы не стало. А потом…

Я сжала фотографию в руках. Ярость кипела внутри меня. Оставалась лишь дверь, за которой мог стоять кто угодно. Но мне было плевать. Я была готова разорвать любого, кто стоял за ней. Медленными шагами я подошла к ней. Страх прорывался сквозь ярость, смешиваясь в животе.

– Госпожа, постойте. Вы вспомнили не достаточ…

– Я вспомнила достаточно! – слова струились из моего рта спокойно и уверенно.

Хоть я и понимала, что он был прав, но оставаться здесь я не могла. Медленно взяла ручку от двери, всё тело покрылось мурашками. Я сделала вдох и медленно повернула ручку. Выдохнула и толкнула дверь. Та со скрипом открылась, Впереди была тьма, густая как мазут и едкая как запах тухлого мяса. Последние сомнения погибли во мне, и я шагнула во тьму.

Липкая и удушливо жаркая ночь. Пот, скользя по телу, впитывался в простыню, очерчивая контур моего тела. Во тьме раздался грохот и крики. Я резко открыла глаза. На секунду шум утих, а потом опять раздались звуки борьбы. Они шли снизу, я схватила телефон. 3:00. Быстро встала с кровати и побежала на первый этаж сквозь узкий и тёмный коридор. Проскочила лестницу и сразу оказалась в холле дома. Входная дверь была выбита, с улицы в дом проникал дождь.

Из-за сильного дождя, что попадал в дом через старую трухлявую крышу, проводка постепенно перегорала. Свет то и дело работал с перебоями, постоянно мерцая. Посмотрела направо – в гостиной всё было раскурочено. Мама прижалась к стене около камина, а посередине комнаты стоял тучный высокий мужчина с монтировкой.

– Это ты! Ты сказала ей это сделать! – истерически кричал мужчина.

– Нет, нет! Она сама. Я ничего…

– Заткнись, сука! – он замахнулся и ударил маму монтировкой по плечу, раздался громкий хруст. Она завизжала от боли и рухнула на пол. Мужчина не унимался, он продолжал колотить её ногами, пока не разбил её нос. Всё её лицо было залито кровью. Она умоляла его остановиться, но он не прекращал. Я рванула на кухню. Взяв первый попавшийся нож, быстро вернулась назад, но он уже ждал меня.

– Поганая тварь! Я растил тебя, когда мой братец сдох! Я кормил тебя! Я тратил на тебя деньги! А ты что? Решила от меня избавиться? Решила, что можешь сдать меня в полицию?! – в голосе была слышна ярость.

– Т… Ты! – я не могла найти слов, пузырились около горла, поднимаясь вверх бессвязной речью.

Он кричал мерзкие, отвратительные слова.

Он кинулся ко мне. На секунду я оцепенела. И в тот же миг мне по ребрам прилетел удар монтировкой. Боль прожгла меня насквозь. Изо рта полилась кровь. Он ударил с такой силой, что я отлетела в стену рядом со сломанной дверью. Нож чудом не вывалился из моих рук. Дальше отрывки, секундные воспоминания. Удар по лицу, и я на полу. Я выставляю нож, он напарывается на него рукой. Следом крики и удар монтировкой по руке. Я закричала от боли, он сел мне на грудь, начал избивать меня. Я смогла оттолкнуть его ногой.

Я перевернулась, пыталась убежать, но последовал удар по спине. Такой тяжёлый, что меня пригвоздило к полу. А затем удары по ногам: левая ступня и правая голень были раздроблены, я чувствовала, как осколки костей впиваются в плоть. Он перевернул меня. Я старалась сопротивляться, одной рукой прикрывала лицо как могла, но в какой-то момент глаза залила кровь. Я чувствовала, как он выбивает мне зубы, как с каждым его тяжёлым ударом мой череп трескался.

Хруст собственной челюсти, моя переносица была раздроблена. Я не успевала выплёвывать кровь, она скапливалась в горле и пузырилась около лёгких, я не могла вздохнуть. Он продолжал избивать меня, пока моё лицо не стало похожим на кусок плохо разделанного мяса.

Он снова кричал, обвинял…. Схватил меня за то, что раньше было челюстью, и начал трясти. Я уже переставала слышать его, просто чувствовала, как жизнь покидает меня.

Он убивал меня.

Он всё говорил, кричал. Я была рада, что не слышу его слов. Я не могла ответить, не могла вздохнуть. Очередной его удар пришёлся мне в грудную клетку, но боли уже не было. Мне было всё равно. Всё равно, что он делает, что говорит, я не чувствовала боли, не чувствовала ничего.

Дождь так приятно бил по моему лицу, по руке, пока он стаскивал с моего бренного тела одежду, чтобы надругаться надо мной в последний раз. Или чтобы легче было избавиться от тела, я не знаю. Я пыталась вспомнить хоть что-то хорошее, хоть что-то счастливое. Хоть какие-то воспоминания. Но вся моя жизнь была наполнена сплошным мраком.

Я не пыталась себя жалеть, в этом не было смысла. Жалость не помогла бы мне избавиться от побоев, не помогла бы мне выбраться из этой клетки насилия. Но как же поздно я поняла, что нужно что-то менять. Та дурацкая кофта в середине июля – было так жарко, но я не могла показать синяки, не могла позволить кому-то испытывать ко мне жалость.

Я слишком рано поняла, что не могу ни на кого положиться. Такая глупая ложь, ведь были те, кто хотел помочь, были те, кого заботила моя жизнь. Но я не могла в это поверить, не могла это принять. Может, если бы я пожалела себя? Может, если бы я могла пожалеть себя? Если хотя бы раз я могла поплакать над собой? Не от боли или криков, а от жалости к себе. Может, я смогла бы выбраться из этого кошмара? Может, я смогла бы помочь себе?

Смрадный холод. Такой разъедающий и давящий, что вздохнуть было просто невозможно. Глаза болели, я пыталась моргать, но веки оставались неподвижными.

Сквозь кровавые морозные узоры на радужке глаза я видела тонкие полоски света, что расцветали во тьме. Казалось, шаг за шагом мы двигались навстречу друг другу. Но шагов не было, я висела среди тьмы, а на меня неслись тысячи тонких полос, решетящих моё тело. С каждой иглой, сотканной из света, я видела себя, всю свою жизнь, всю боль и всю радость. Воспоминания мгновением пронеслись перед глазами, растворяясь в пучине небытия.

– Где я?

– Вы в центре ока бури, моя госпожа, вы в центре смерти.

– Я была мертва с самого первого круга?

– К моему сожалению.

– И что же дальше?

– Дальше только вы.

Какая ничтожная смерть. Быть забитой тем, кто меня истязал. В отчаяньи я падала вниз. Злость и жалость, смешиваясь, прорастали во мне желанием. Ростки и ветви рвали мои вены, желая найти выход из искажённого тела. Через открытые раны, через кожу и поры к свободе, к неконтролируемому горению. Их рост отсчитывал, сколько метаморфоз мне понадобится, чтобы я, наконец, могла постоять за себя.

Тысячи? Сотни? Десятки раз?

Сколько мне нужно было гореть?

На деле ни чисел, ни страданий больше не было нужно. Для маленькой девочки было важно выстрадать изменения, чувства, желания. Но для меня хватит и Одной Метаморфозы, чтобы освободиться от гнёта чувств. Лишь решиться на шаг. И шаг уже был мной сделан. С самого начала окружённая тьмой я горела, обращаясь в пепел.

Ночь, дождь, кровь. Она лежала около двери, челюсть раздроблена в кашу, лицо в жутчайших ранах, а кости неестественно выгнуты. Я не могла оторвать взгляд от мёртвого тела. Будто заворожённая, я пялилась, стараясь запомнить всю картину до мельчайших подробностей. Я чувствовала горечь и облегчение. Она была моей дочерью, она была обузой. Я знала, что не смогу полюбить своё чадо, каким бы оно не было.