– Заодно и Василису между делом половим, – добавил Богуслав.
– А Оксана толковала, что дело это дохлое.
– Ты ей веришь? – заинтересовался Слава.
– Ей родная бабушка даже не верит!
– Значит ловим?
– Обязательно!
Дошли до базара. Остановили спешащего мимо мужичка с тремя вязками баранок на шее.
– А скажи, мил человек, какой это рынок? – поинтересовался Богуслав.
– Да это вовсе и не рынок, – завертел башкой от изумления столичный житель, – это торг!
– А название какое-нибудь у него есть? – решил вмешаться я.
– Это Подольское Торжище! Здесь обычным товаром торгуют.
– А на рынке чем?
– Так невольниками, как обычно.
Мы со Славой удивленно переглянулись.
– Эх вы, деревня! – обозначил степень нашего ничтожества бараночник и убежал.
– А я всю жизнь перед иноземцами хвалюсь, что на Руси рабами не торгуют, – с горечью вздохнул боярин. – Это, дескать, в Константинополе. А они тут, вишь, целый рынок открыли.
– Ты у Матвея спроси, сколько он всяких иноверцев за пять лет хождений на ушкуе в рабство продал. У него для каждого врага два исхода – либо смерть, либо рабство, – рассказывал я, вспомнив подходы ушкуйника к делу о проворовавшемся в нашей лавке приказчике Алексее.
– Ладно, что есть, то есть. Пошли с нужными людьми переговорим.
Переговоры длились в течение трех часов. Нас знакомили с нужными людьми, потом вели к следующим. Менялы сменялись ювелирами. К концу содержательных бесед стало ясно – дело решаемое, но долгое.
Значительных живых денег в кошеле не было ни у кого. А ждать, когда они наменяют нам денег, или продадут изделия из нашего же золотишка, было просто некогда.
Хотя бы определились с их долей за обмен нашего бруска на монету. После моих подсчетов выходило, что он нашего золота русаки отщипнут 15 процентов. Теперь, когда альтернативный вариант ясен, можно подаваться сегодня и на иудейское торжище с дядей Соломоном.
В какой-то момент Богуслав оживился.
– А вон гляди, гляди…
– Что там? – отозвался я.
– Уже ничего. Показалось, наверное.
Вернулись на постоялый двор, завалились полежать.
– Чего ты там увидал? – поинтересовался я.
– Да показалось.
– А что показалось? – назойливо продолжил я.
– Василиса вроде промелькнула в толпе. И тут же исчезла. Да это может вовсе и не она была, я ведь только краем глаза ухватил.
– Ты сегодня идешь куда?
– Куда мне бродить! Здесь с Марфой поваляемся.
– Без меня, если кто-то в дверь будет стучать, сразу не открывай, спроси кто пришел. Если ведьма, Марфуша гадину и через дверь учует. Осторожен будь, когда я уйду.
– Это ты уж лишнего!
– Запаса крови на тебя не осталось!
– Хорошо, хорошо, буду осторожен.
– Вот то-то же.
Потолковали еще с полчаса. В дверь постучали.
– За тобой пришли, – съехидничал я.
Боярин неслышно подкрался к двери, прижал к ней ухо. Судя по его разочарованному лицу, ничего интересного он не услышал. Я на всякий случай сел – вдруг затеется какая потасовка.
– Кто там? – грозно рыкнул Богуслав.
– Это я, Ваня. За мастером пришел, – в гости пора идти, у матери невесты моей будем кушать. Пока дойдем, все уже готово будет.
Слава распахнул дверь.
– Заходи.
– Вань, а посиделки какие будут: только мать и дочь Наины, или народу придет немеряно?
– Народ будет, – сразу ухватил мою мысль Иван, – одевайтесь по-боярски.
Я приоделся, мы зашли к ушкуйнику за антековским золотом (протоиерей уже куда-то убежал по неотложным церковным делам), и бодро зашагали в гости к будущим Ваниным родственникам.
– Вань, а тебя не смущает, что невеста гораздо старше тебя и с взрослым ребенком?
– Я думал вы спросите не отталкивает ли меня то, что она еврейка.
– Я с уважением отношусь к любому народу. В каждой нации есть хорошие и плохие люди, честные и нечестные, умные и глупые. Так что национальность Наины меня не заботит. А вот то, что она уже успела повидать жизнь и до тебя, резковата, усиленно отстаивает собственное, зачастую неверное мнение, вот в чем загвоздка.
– Я много думал об этом, – нехотя поделился бригадир кирпичников, – молодой непьющий парень очень часто нравится и молоденьким чистым девушкам, усиленно хранящим невинность для суженого. А с тех пор, как я начал хорошо зарабатывать, и их родители стали поглядывать на меня благосклонно. И приданное хорошее дадут, и дом для молодоженов строить новая родня поможет – живи да радуйся. А для меня на Наине свет клином сошелся – не могу даже глядеть на других девиц. Для меня она свет в окошке. Поэтому, чем скорее поженимся, тем лучше.
Я пожал парню руку.
– Уважаю. За свою любовь надо уметь биться.
– Да и реальная, мастер, битва на пороге. Муж ее развода не дает, артачится изо всех сил. Развод это для него позор, удар по положению. Да и клиенты могут начать сторониться – дурная, вишь, слава о нем по Киеву пойдет, что был нечестен с женой. А Абрам ростовщик, к нему и купцы, и даже бояре обращаются. Причем богат – может и большую сумму ссудить.
– И отдают?
– Попробуй не отдай! Он двух лбов содержит, они из любого деньги вышибут. Здоровенные, морды зверские, всегда вооружены. Я было настаивать на разводе начал, так меня эти бандитские рожи за дверь, как куренка выкинули.
– А что ж жена убежала от такого богатства? И дочь у них общая.
– Так он, жадюга, ни на жену, ни на дочь денег сроду не давал! Живите, мол, как хотите – хотите будущее предсказывайте, хотите милостыню по улицам просите.
– Странно. Евреи, вроде, к семьям привязаны очень. И женщины у них очень уважаемы. Даже национальность ребенка идет по матери.
– Ему на это наплевать. Безумно жаден. Я пытался ему пригрозить, когда он на мое позорище на крыльцо полюбоваться вышел: дескать приду с друзьями, нас много, Абрам только посмеялся. У князя, говорит, дружина все равно больше. А Святополк Изяславович жидовским ростовщикам большие деньги должен, расплачиваться ему нечем, поэтому ни в чем им не отказывает, дружинников сколько надо, столько и даст.
– Дружинники в мирном городе не каждый день нужны. Чем же еще князь киевский расплачивается?
– Невольниками. Воюет только затем, чтобы полон взять. Раньше все больше половцами пленными расплачивался, теперь на русских перешел – захватывает наши же города, их грабит, а жителей в рабство угоняет. Ужасно тоже жаден, и подлец редкий – начал уже и у богатых киевлян имущество отнимать. Они бы давно бунт подняли, да уж больно дружина у Святополка сильна – боится народ. А ростовщичество и торговля рабами целиком евреям отданы.
– То-то в Киеве рынок рабов появился.
– При других князьях такого сроду не было, – подтвердил Иван.
– А где же его искать, Абрама этого лихого?
– Он там, рядом с матушкой Наины, Магдаленой, живет.
– Покажешь?
– Да мы как раз мимо идем, вон его дом.
– Справный дом, целый терем.
– Да уж… А вам он, мастер, зачем?
– Денег в долг взять.
– Все шутите.
– Не без этого. Отобедаем, зайду. Как денег хапну – враз развод даст!
Пока Ваня переваривал мою очередную незатейливую шуточку, я пробежался по Интернету, поглядел особенности развода у евреев.
– Одни хиханьки да хаханьки у тебя мастер на уме, а мне Наина весь мозг выклевала – мужик ты или не мужик, сходи реши вопрос.
– Ты меня поддерживал во всех передрягах?
– А как же иначе!
– В рискованный поход со мной пошел?
– Неужели я с тобой не пойду!
– Так вот – долг платежом красен! Сегодня я вместо тебя схожу, завтра ты меня в какой-нибудь переделке выручишь. А сейчас послушай о еврейском разводе.
Раввину нужно дать команду писцу написать гет на арамейском языке, при этом должны присутствовать два свидетеля. Дело мужа дать согласие. После этого раввин рвет гет пополам, а бывшим супругам дает свидетельства о разводе.
Мы пришли в дом будущей Ваниной тещи. Гости уже были в сборе. Дочку Наины, Эсфирь, проводили погулять, чтобы не мешалась. Народу было негусто: две усатых тетки с сильно насурьмленными бровями, их мужья, а самое главное, наличествовал дядя Соломон.
Ювелир был в возрасте, лет 65 как минимум, бороды и усов не носил. Почему-то характерных еврейских признаков у мужчин не было – никаких пейсов, здоровенных бород, особенных шляп. Все трое были коротко пострижены, никаких шляп не было вообще, у одного были изрядные усы, у другого коротко постриженные усы и борода. Одеты были чисто по-русски, в цветастую праздничную одежду.
Мужья теток оказались сапожниками. Полезнейшее дело! Не всем же рабами торговать, да деньги в рост давать. Между обувными умельцами, после употребления пары стаканчиков вишневого вина, похоже собственного изготовления (вишни стояли по всему двору), разгорелся непонятный для профанов профессиональный спор: как лучше сучить дратву и делать прочие прибамбасы для своего нелегкого ремесла.
Молодые беседовали с тучной Магдаленой, и у них споров не было. Матерые тетки доказывали друг другу какая еда точно кошерная, а какую должен изучить раввин.
Я был поглощен поеданием какой-то крупной фаршированной рыбы с мацой. Было вкусно, и вишневка шла в жилу. Дядя Соломон меланхолично хлебал какой-то бульон – у него, видимо, была диета.
Когда я наелся, дядя тоже оживился.
– У вас в ватаге, молодой человек, вроде бы имеется лишнее золото? – спросил он расслабленного меня.
– У нас много чего имеется, – ответил ему русский грубиян, – но говорить мы будем без лишних свидетелей.
– Да тут все свои!
– Все ваши. И у каждого длинный болтливый язык. Поэтому говорить будем только наедине, или никак.
– Не будем спорить из-за мелочи!
Соломон метнулся к хозяйке, и нам тут же выделили небольшую комнатку. Я отобрал у Ванечки благородный металл, завернутый в холщовую тряпку, и пошел на осмотр к ювелиру-фальшивомонетчику.
– Не очень чистый металл, – заявил Соломон после осмотра бруска, – примесей много. Если я его расценю, как хорошее золото, родня меня не поймет.
Эта старая шкура норовит ободрать сразу, промелькнуло у меня в голове. Потом вежливо ответил:
– Только все примеси за счет кусочков золота слишком чистого, чтобы это сделали человеческие руки. Антеки гораздо умелей нас. Может быть бросим морочить друг другу голову? Я только на вид молод, а так мне 57 лет, повидал виды, и отлично понимаю, что каждому из нас хочется нажиться на этой сделке. А времени очень мало. Будете с родней волынить, сделаю двадцать маленьких кусочков размером с гривну, часть продам здесь златокузнецам, остальное в Херсоне. Пересиживать здесь, в Киеве, ни за какую прибыль не буду – через два дня ухожу.
– Так важные дела не делаются!
– Значит не будем и делать, – заворачивая брусок опять в тряпку, подытожил я.
– Мы не успеем!
– Успеете с кем-нибудь другим, – встал я. – Пойдемте еще кошерного вина выпьем, да я побегу дальше.
– Ты не знаешь какая у нас замечательная монета!
– Жаль, что не узнаю.
– Какой ты торопыга! – силой усадил меня обратно ювелир, – мы не будем спать ночью, но сделаем к сроку. Это всем другим встает чуть-чуть дороже.
– Не дороже 15 %. Если даже чуть-чуть дороже, я с вами дела иметь не буду.
Дядя Соломон был неприятно удивлен.
– Откуда ты знаешь про проценты? Да еще какие-то числа называешь…
– Пониманию процентов меня выучили еще в ранней юности, а загадочные числа я высчитал сегодня на Подольском Торге после разговоров с менялами и златокузнецами. На это ушла первая половина дня. Часть золота возьмут там, что-то на остальных семи базарах. Пятнадцать – это общая для всех цена. Для вас скидки не будет.
– Но золото надо взвесить! Капнуть кое-чего, проверить чистоту! Все это можно сделать только в моей мастерской.
– Вот туда сейчас, не теряя драгоценного времени, и отправимся.
Так и сделали, простившись с родней. В мастерской, после всех проверок, Соломон признал качественность золота, удостоверил его вес, и пошел разговор по монетам.
– Из такого высококачественного металла надо делать императорские солиды. Они славятся большим содержанием золота и высоко ценятся уже давно.
– А какие они? – заинтересовался я.
Мне подали небольшую, но тяжеленькую монетку. На одной стороне был изображен Голгофский крест с какими-то надписями по бокам, а вот на другой были выбиты два мужских лица, и одно из них весьма меня впечатлило.
Мужчина в возрасте поражал невероятной длиной усов. Никаких изгибов не было, и абсолютно прямые усищи торчали строго горизонтально в разные стороны. Таких усов за свою долгую жизнь я не видал ни разу, – ни в жизни, ни на картинках. Можно было бы расценить это как преувеличение гравера, вдобавок бородища у императора тоже была в эдаком ассирийском стиле – очень большая, но юноша на заднем плане имел небольшие и очень приличные усики и бородку.
– А что это переднему такие усищи пририсовали? – поинтересовался я. – Врагов что ли стращать?
– Монета ходит в обращении уже больше четырех веков, и как в ту пору выглядел император Констант Второй, никто уже не помнит, – то ли были такие поразительные усы, то ли нет. Но у его сына – Константина Четвертого, который изображен за левым плечом императора, явно была выраженная лопоухость, которую прятать не стали. Значит стремились добиться сходства изображения и властителя. Так что враги от вида усов просто трепетали!
Сейчас эти солиды чеканит императорский монетный двор в Константинополе. Он же следит, что бы не было лишних примесей и за весом монеты. Всякие плохонькие, но очень похожие монетки, вроде ареуса, сразу же изымаются. Солиды не выпуклые, чеканятся легко.
– Давай-ка посчитаем, сколько у тебя должно получиться золотых монет, – опять взял быка за рога я.
– Да я потом все посчитаю!
– А я сейчас.
– Самолично? Ты же боярин, зачем тебе отягощать свой светлый ум цифирью?
– Боярин не боярин, а денежки счет любят!
Соломон начал мне рассказывать о трудностях производства монеты и неизбежных потерях металла во время этого процесса.
– Давай все-таки посчитаем, как будем делить наши солиды, – перебил я чеканщика фальшивой монеты.
Такая формулировка улучшила настроение дяди Соломона, каждый из нас взял по писалу и куску бересты, стали считать. Письменными принадлежностями мастерская была оборудована на славу.
Посидели, посчитали. Получилось около девятисот солидов.
– А теперь послушай меня, как будут делиться готовые золотые, – начал говорить дядя Соломон.
– Говори! – напрягся я.
Ох обует богоизбранный, разует и разденет…
– Мне Наина с Ваней рассказали о вашем походе. Знаю, что золото не на пропой пойдет, не на загул с девчонками. Знаю, что ты не прибыль для себя идешь добывать, а от себя, от своей семьи деньги, и немалые деньги, оторвал. Вы все, вся ваша ватага, идете спасать мир, Землю, свои и наши семьи.
И мы, евреи, на этом наживаться не будем. Солиды из антековского золота получишь без всяких вычетов – поработаем в кои-то веки даром, не обломимся. Да еще и от себя добавим.
Люди нашей общины собрались вчера вечером, раввин тоже присутствовал, и решили дать денег, кто сколько сможет. Нас двадцать три семьи, по одному неровному взносу с каждой – есть евреи богатые, есть зажиточные, а есть и просто бедные. Я понимаю, выражение бедный еврей звучит смешно для русского человека, но такова горькая правда жизни.
Даже у богатых деньги сейчас вложены в дело, год был особо тяжелым, поэтому не взыщи – что собрали, то и собрали, большого мешка золота не получилось.
Соломон протянул мне кожаный увесистый мешочек. Ого-го! Да тут примерно с полкило!
– Спасибо и на этом! – обрадованно поблагодарил я.
– Немного, но если сравнивать с тем, сколько дали русские князья, бояре в высоких горлатных шапках, ваши богатейшие купцы, хозяева судов, лавок, теремов, мешков серебра, золота, кип драгоценных мехов, думаю мы дали совсем неплохо.
Да уж. Наши не дали ничего. Реально вырвал коней у новгородского князя Мстислава боярин Богуслав, так он белый волхв, и сам с нами идет.
Да и я колотился за княжескую жизнь как мог, работал днями и ночами, иначе и доблестному бывшему воеводе ничего бы не обломилось.
– Есть у нас один очень нищий Аарон, от него никаких денег и не ждали. Его последнее время наши женщины кормят из жалости. Так он снял с шеи дрожащими руками, одна из которых парализована, малюсенький холщовый мешочек, вынул из него золотой арабский динар и сказал:
Это все, что я скопил себе на похороны. Вы отдали от себя сто шестнадцать золотых, а этот динар будет сто семнадцатым, удачным. А если я умру, не скопив других денег, закопайте меня просто так.
Меня очень растрогала эта история, но из любопытства я все-таки спросил:
– А чем славится число сто семнадцать? Что в нем особо хорошего или плохого?
Соломон аж заохал от моего дремучего невежества, но потом вспомнив, что я ни с какого бока не иудей, объяснил.
– У нас, у евреев, нет плохих чисел, – есть хорошие и очень хорошие. Сто семнадцать для нас – это количество строф в Песне песней, которую принято читать в Песах.
Да, чтобы это понять, надо быть евреем как минимум в третьем поколении!
Видя выражение моего лица, ювелир дополнил свое объяснение:
– Сто семнадцать – ровно столько раз упоминается в Торе исход иудеев из Египта. Тора – это пятикнижие, дарованное Всевышним евреям и всему миру, божественное откровение и наследие.
Ну вот эта нумерология была русскому человеку попонятнее.
– Песнь песней царя Соломона входит и в ваш Ветхий Завет, который ты, видимо, плохо изучал.
– Да я его вовсе не изучал! И не читал даже. Что я тебе, поп что ли!
– Там повествуется о том, – продолжил лучший златокузнец Руси иудейской национальности, не обращая внимания на мои дерзостно-невежественные речи, – как царь Соломон полюбил крестьянскую девушку Суламиту, а ее сердце было уже отдано молодому пастуху.
Хотелось добавить в его стиле: это входит и в ваш русский фильм «Свинарка и пастух», который вы тщательно и много раз изучали в счастливом советском детстве при просмотре неведомого нам сейчас телевизора.
– Нисан – это царский месяц, глава всех месяцев года. По григорианскому календарю, которым ты так любишь пользоваться (Ванька с Наиной, предатели, стуканули!) это март – начало апреля. 14 нисана и у вас, и у нас Пасха.
Конечно, тут же вспомнились бессмертные строки Михаила Афанасьевича Булгакова из лучшего романа всех времен и народов «Мастер и Маргарита»:
«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…», которые я давно знаю наизусть. А вот с Ветхим Заветом как-то не сложилось…
Вернемся к золотым солидам.
– А ничего, что деньги такие стародавние? Брать-то будут?
– С руками оторвут! Верная монета, испытанная и проверенная. С такой жулики не ходят! Мы ей наших купцов обеспечиваем, нареканий не было и нет.
– Когда будет готова?
– Послезавтра самое раннее. Чем еще могу помочь?
– Трудности у вашей племянницы Наины с бывшим мужем.
– Какие?
– Развод он ей не дает.
– Почему?
– Пострадает его деловая репутация. Ему наплевать на счастье бывшей жены, лишь бы денежка в кошеле бренчала.
– Вот подлец! А мне он все это врет совершенно по– другому!
– О! Так ты его знаешь!
– Трудно мне его не знать…, какой-никакой, а все-таки старший сын. И подлец. С разводом, это срочно?
– Крайний срок завтра утром, а по-хорошему оформить бы сегодня.
– Ну тогда пошли к этому позорищу нашей нации!
Махом дошли до терема Абрама, беспрепятственно прошли в дом. Караульные лбы (кстати, однозначно русские морды!) с отцом хозяина, сопровождающего богато одетого барина-боярина, связываться не решились. Вдруг хозяину-ростовщику очередную дойную корову за кредитом ведут, а ты, глупая рожа помешал.
Абрам валялся на широченной кровати с какой-то медноволосой девицей. Он был в шелковом роскошном халате, расписанном вышитыми цветами, она в грязноватой длинной сорочке.
– Здравствуй, сын! Ядвига, пошла отсюда! Вечно эта тварь тут ошивается!
– Отец, ну мы тихо отдыхаем, – начал объясняться холеный тридцатилетний гад, усаживаясь, – вина выпили по чуть-чуть, Ядвига, слышала, чего отец сказал?
– А куда я пойду?
– А куда хочешь, дорогуша! Хоть на Кудыкину гору! Сказано – пошла вон, а то сейчас плетью треххвосткой выгоню! А на дворе еще мужики напинают! – уже рычал Абрам. – Вот, папа, видишь, как я с чужими женщинами обхожусь, как по жене сильно тоскую! – по-соловьиному взялся заливать он отцу.
Совершенно деловым голосом по ходу спросил у меня:
– А вы, любезный, зачем пожаловали? Не денежек в долг взять? Сразу предупреждаю, процентик тяжеловат будет! – и ростовщик с нетерпением начал ожидать от меня желанного ответа, вроде: наплевать мне на твои процентики! Я княжий человек-боярин-купец Иванов-Петров-Сидоров! Побольше денег в долг сегодня, сейчас, без промедления давай!
А дождался горьких слов от отца:
– Все я вижу, ты – позор нашего народа! Из-за таких, как ты и твой дядя Моисей, нас сорок лет назад вышибли с Германии! Поработаете еще также, и отсюда выкинут! Надо поскорее все продавать и перебираться в тихий город, где вас нету!
Уеду с одним Исааком, он через пару-тройку лет тоже неплохим златокузнецом станет. Хватит с тобой в одном городе позориться. Евреев громить будут, не станут разбираться, хорош ты был или плох, пользу ты приносил людям, или обирал народ бессовестно. Бей жидов, спасай Русь-матушку! А мы с Исааком тут ни причем, за ваши грехи не ответчики!
– Да езжай, папенька, чего уж там. Здесь, в Киеве, народ со звериным оскалом, палец в рот не клади, за медный грош зарежут! Потому и охрану такую многолюдную держу, а то ограбят и убьют.
Тут Абрам зевнул.
– Мне только долю от щедрот ваших побольше оставьте. Исаак молод, все профукает, а я уже не мальчик, и при хорошем деле.
– Я тебе оставлю, – как-то нехорошо усмехаясь, сказал Соломон, – я тебе много оставлю. Вот этого! – и сунул старшему сыну фигу под нос.
– Вы, папа, как разгорячитесь, всегда убить готовы. А как болели в прошлом году, кто вас с Исааком кормил? А кто вам сиделок нанял? А кто еду каждый день носил? Кто обмывал вас, лежачего, теплой водичкой? Добренький Исаак или плохой старший сын? А когда княжьи люди хотели с вас за дорогое ожерелье, которое вы от общей слабости сделать не смогли, шкуру содрать, какой негодяй, не вставая, двое суток работал?
Соломон кинулся обнимать сына.
– Прости, сынок, горячусь от дури старческой! Бесит меня, что нету наследника достойного в моем роду!
Что Исайка – звук пустой! Вся искра моего таланта в тебя ушла! Ты еще молодой, а кое-что уже лучше меня делаешь. Прямо еще бы чуть-чуть подучится – и готов мастер – золотые руки! А ты что? Наживаешь бессовестным образом деньги, да со шлюхами валяешься!
– Деньги всегда нужны. Тут на этой земле каждый третий год голодный. Брошенные неудобья кругом, за землей ухаживать не умеют, только пьянствовать да драться горазды.
А у кого мне учиться? Другие ювелиры против нас слабы – вот сидят на поделках, знай свою зернь лепят! К вам как не зайдешь, все с фальшивой монетой возитесь – сбила она вас с пути истинного! Ладно, ладно, папенька, не плачьте, все будет хорошо, – уговаривал он отца, поглаживая его по спине.
– А ты надо думать боярин Владимир Мишинич?
Я кивнул.
– Забегал тут мальчик твой, Ваня кажется?
Я опять кивнул.
– Куда он лезет? Сожрет его Найка, как щука пескарика. Высушит и выкинет! Ну охота ее, так бы пожил, чего женится-то? Она до этих постельных дел рьяная, отказу не будет.
Тобой пугал. Ты, дескать, страшный волхв, взглядом можешь убить. Это правда?
Я снова кивнул.
– Страшно, конечно. Только мне надо понять, тебе то зачем в их мелкие дела влезать? Рассказывай быстренько, да и начинай стращать, а то скучно как то, давно никого не боялся.
И я стал рассказывать. Как к Земле летит убийственный метеорит, как все кругом погибнет, как останется только куча обломков, вращающихся вокруг Солнца. Как поджидает нас слишком сильный черный волхв, и какие у нас незначительные шансы прорваться к морю. Какие ватагу ждут трудности при попытке пообщаться с дельфинами, как замысловато будет изъять математика, астронома, поэта с враждебной территории чужой страны.
– Вот черт, а я вчера подумал – это так, пустая болтовня каких-то жуликов! Всего десять монет и выдал! Подожди меня тут.
И Абрам убежал. Соломон развел руками.
– Абраша такой увлекающийся мальчик! Сейчас принесет еще денег и будет с тобой умирать проситься! Очень прошу, не бери! Оставь мне утеху моей старости!
Прибежала назад утеха старости.
Абрам сунул мне здоровенный кошель.
– Здесь еще сто пятьдесят.
– В долг?
– Ты из меня дурака-то жадного не делай. Возьми лучше с собой!
– Ты волхв?
– Я? Конечно нет.
– На коне горазд скакать?
– Опыта нету!
– На саблях ловок биться?
– Да пока не пробовал…
– Извини, взять с собой не могу. Понятно почему?
– Ясней некуда – обуза лишняя…, – договорил Абрам упавшим голосом.
– Ты вот лучше скажи: а кто матери Наины и вашей дочке денег на жизнь дает? Не кудесница же из чужих краев пересылает?
– Да где ей, – она голимое перекати-поле.
– Откуда же деньги на жизнь появляются? На приличную одежду, вкусную еду? Кто расщедривается?
– Один жадный ростовщик, больше чего-то и некому.
У меня перехватило дыхание. Пожалуй, высказывания Наины о бывшем муже были несколько предвзяты и не обоснованы…
– Абрам! У меня к тебе просьба!
– Говори атаман, отказа не будет.
– Ты понимаешь каковы у нас шансы на успех? Ты их как оцениваешь?
– Как плевые. Дело ваше, скорее всего, гиблое. Успех вырвать будет очень тяжело.
– И рвешься идти? – поразился я.
– А куда деваться? Иначе все погибнут: и отец, и дочка, и брат. Какой смысл здесь-то отсиживаться, на прощанье гефилте фиш кушать?
А у меня есть заветная мечта – вырвать назад свою землю, свой Израиль! Если камень удастся отвести, пусть не я, а мои внуки, правнуки, пра-пра-правнуки, получат шанс вернуть землю предков!
Эсфирь внешне приятная, неглупая, я в нее верю – она нарожает деток, и немало. Исаак растет парнем видным, а племянники – это тоже наша кровь. Скажи, папа!
– Конечно, сынок!
– А мое дело на всех заработать.
– Вот и старайся, – подытожил я. – Кроме нас, идут еще одиннадцать ватаг. Кто-нибудь да прорвется. А ты пока ощущение вины сними с Наининой шеи, мне нужно, чтобы она в полной силе была, и Ваня перестал дергаться.
Мне каждый реальный боец важен. Заверь их, что ни Эсфирь, ни Магдалена нуждаться не будут, пока ребята не вернутся, ну а если сгинем, то тем более.
– Это я бы и без твоих просьб сделал!
– А надо, чтобы Наина в этом уверена была. И дай ты ей, Бога ради, развод!
– Сегодня же получит.
– Тогда все. Не поминайте лихом!
На этом и расстались. Не пришлось тебе, Абрам, в этот раз сражаться, пусть с черным волхвом за ваш народ женщина повоюет. В 21 веке ваши женщины в Израиле являются военнообязанными.
А я шел и думал про солиды. Удобное в финансовом плане время – средние века. Четыреста лет ходит монета по миру, и только крепнет. А у нас, что в 20 веке, что в 21, инфляция постоянно съедает деньги, да еще все опасаются очередной денежной реформы, после которой останешься, как обычно, с охапкой пустых бумажек.
И не от кого научиться мне чему-нибудь хорошему, разумному, доброму, вечному. И с протоиереем Николаем поговорить недосуг, все охота орать:
– Магией изведу! Взвод ушкуйников пришлю! – а дело-то касается всего лишь церковных таинств и изготовления металлических кругляшков.
Поговорю, обязательно поговорю со святым отцом, припаду к Божественной мудрости Всевышнего. Помечтав о чистоте души, я случайно оборотился вполоборота назад и краем глаза поймал очень быстрое движение. Когда обернулся полностью, глядеть на столичной улице было уже не на что – пара галдящих между собой баб, раскачивающийся после выпитого ремесленник, стучащая по деревянной мостовой телега, сгорбленный возница, правящий буланой лошадкой, были тут явно ни при чем.
Значит охота с сильного волхва Богуслава переориентирована на меня – руководителя похода. Василиса снова в бою!
Глава 16
Как же можно защитить мою единственную и неповторимую жизнь, славную дольче вита? Обычные охранные методы ведьма обойдет легко, с Оксаной, обещавшей прикрытие, я повздорил, на расстояние, нужное мне для воздействия магией антеков, Василиса не подсовывается, а нам в Киеве отираться самое меньшее до послезавтра. Да, задачка…
Ну да ладно, пора переезжать на постой к Павлину, а там, объединенными усилиями волхвов двух самых крупных городов Древней Руси, что-нибудь и придумаем. Приняв верное (как я себе думаю) решение, бодро зашагал к постоялому двору.
У конюшни Олег втолковывал унылому местному конюху что-то сугубо лошадиное.
– Скребницей надо чистить, скребницей! Не надо шоркать лошадь мокрой тряпкой!
Увидев меня, волкодлак оставил бедолагу-коневода в покое.
– Хозяин, тебя Таня хотела видеть, сказать чего-то хочет.
– Мы сегодня переезжаем к Павлину – помнишь, у которого сеновал особо уютный?
– Такое не забудешь!
– Вот и ладненько. Коней здесь оставим, там конюшня маловата. Вдобавок в нее уже поляк двоих лошадей поставил. Ты с нами поедешь, или тут, на постоялом дворе, возле лошадок, завтрашний день доживать будешь?
– А Матвей тоже переедет?
– Конечно.
– И я в комнате один останусь?
– Разумеется.
– Очень хочется одному пожить!
Позиция любителя житья одному была совершенна ясна – в гостях у Татьяны, и ее мать, и Максим мешаются под ногами целый день. А тут, только вдвоем, целые сутки!
– Таня в обеденном зале?
– Где ж ей еще быть.
– Ладно, занимайся дальше.
Заниматься, правда, было уже не с кем – конюх, воспользовался тем, что Олег отвлекся, и улизнул.
В харчевне было немноголюдно – обеденное время уже закончилось, а до ужина было еще далеко. Танюша сидела за привычным столиком, лицом к залу, слева к ней присуседилась Оксана.
Возле стола бесновался и орал зычным голосом красномордый мужик.
– Как это ты уйдешь? Мне заменить тебя некем! Хоть сам вставай на это дело!
– Вот и вставай, – негромко ответила Ксюша, – хорош каждый день пивом наливаться.
– Денег не выдам, пока сильного человека на свое место не приведешь!
– Как думаешь, что лучше сделать: ухо ему оторвать или все столы здесь порушить? А может и то, и другое вместе? – поинтересовалась богатырша у подруги.
– Я в княжий суд обращусь…, – неуверенно пискнул хозяин.
– Не забудь для верности оторванное ухо с собой прихватить да ножку от этого столика, он, вроде, поновее других будет, – дала добрый совет «ночная бабочка».
Краснолицый стал вообще какого-то сизомалинового цвета, и торопливо начал отсчитывать рубли. Татьяну он, видать, в деле видел, а вера в княжеское правосудие хромала на обе ноги.
– Сегодня хоть досиди! – взвизгнул хозяин.
– Сегодня досижу обязательно, а на завтра ищи человека, – степенно сообщила вышибала.
Дождавшись окончания выдачи зарплаты работнице при увольнении, и торопливого ухода работодателя, я подсел к женщинам.