На улице уже все были готовы. Матвей вышел нас проводить.
– Если незадача какая случится, – негромко сказал он мне, – пошли за мной, придется этих гнид все-таки убить. Я вас потом где-нибудь за Киевом подожду. Валите все на меня, мол сами этого бандюгана впервые видим, среди них сидел. Имущество наше стали делить, видимо передрались между собой.
Я обнял его перед уходом.
– Спасибо, браток. На тебя всегда можно положиться. Как говорят арабы: лучшее лекарство – это огонь, а решающий довод в споре – это меч. Если я схожу и не вылечу, ты и один против пятерых не проспоришь.
– На досуге сходим в церковь, станем побратимами, – подытожил лучший боец нашего отряда.
– Ничего, что у меня уже есть один?
– Будет двое. И у меня будет вас двое, – про Ермоху-то не забывай. Если меня не станет – ему помогай. – Я кивнул. – Бегите. С нетерпением буду ждать.
И мы отправились на разборку с местными грабителями, а Матвей вернулся в обеденный зал стращать пьяных и особо наглых.
Стоило нам отойти от корчмы, как Оксана отманила меня от толпы, придвинулась к моему уху (мы с ней были почти одного роста) и горячо зашептала:
– Я слышала, что тебе этот, с саблей, сказал, на которого Танька тащится, ну тот, который ее прибил!
– И что?
– Я могу помочь!
– В чем? – удивился я.
– Если вас одолевать будут, я за бойцом быстрее молнии слетаю!
– А я за это время разбойников еще быстрее истреблю.
Худышку аж откачнуло.
– Ты тоже из ушкуйников?
– Нет. Но они меня учили.
– И бьешься прямо как они?
– Ушкуйники половчей будут, но обычный необученный человек не заметит разницы.
– Опасаюсь я вас, таких бойцов. Стукнет такому чего в башку, свернет мне голову, как куренку, и не перестанет даже любовью заниматься.
– Мы, новгородские, не такие, – успокоил я девушку. – Мы только для врагов опасные.
Она немножко посомневалась, но все-таки тяга к стяжательству пересилила страх. Оксана кокетливо мне улыбнулась и, как бы невзначай, сделала тонкий намек на толстые обстоятельства:
– Может потом с нами третьим пойдешь? А то дома жрать нечего! Если хочешь, я здоровяка прогоню, тебя одного оставлю. Только тогда это немножко дороже встанет, все-таки знатный человек – боярин, это не какой-то там хухры-мухры.
– Спасибо, обойдусь, – отмел я сразу оба предложения. – Не хочу я ласки чужой женщины, да еще и за деньги. Жену очень люблю, и изменять ей не стану.
– Зря брезгуешь. Чего ваши новгородки против меня? Звук пустой! Я тебе такую радугу устрою, до конца жизни вспоминать будешь Ксюшку искусницу и умелицу. Одарю, как в русской сказке.
– Ты как думаешь, сколько мне лет? – задал я героине многочисленных русских сказок вопрос на засыпку.
Она сходу и засыпалась.
– На вид лет 25-30, но кто вас бояр знает, может какие особые растирки у шведов или немцев покупаете. Самое большее – 35.
– А мне 57. Мы с боярином Богуславом погодки. И не вот что я провел праведную жизнь в постах и молитвах. И работал день и ночь, бывало голодал, мерз, тонул в ледяной воде, в водке и жратве себе не отказывал, и помотало меня по разным городам и даже странам, а особо не постарел. А почему?
– Почему? – эхом отозвалась киевская развратница.
– Потому что женщин в моей нелегкой жизни всегда было вволю. Очень был охочий до баб. Помоложе был, сшибал влет, как тетерок, мне все нравились. Старался ни одной не упустить. Но никогда женщину не покупал, нигде и ни разу. И за долгие годы такой жизни навидался этаких изысков, и напробовался этаких чудес, каких ты и не видала, и не пробовала. А о чем-то может и думать боишься, прячешься ночью в кроватке под одеяло.
– Расскажи и покажи! – загорелась ударница старейшей профессии, – делай со мной что хочешь! Чего хочешь перетерплю и стерплю, все твои причуды вынесу! Денег не надо, да чего там, мамкину прялку продам, и сама тебе заплачу! Только не отказывай в невиданной ласке! Рабой твоей буду! Ноги тебе буду мыть и воду пить!
Девица увлеклась и кричала о своих эротических мечтах на всю улицу. Особенно красиво звучала история о намерениях сбыть матушкину прялку. Всегда приятно видеть увлеченного своим любимым делом человека.
Но на нас уже озирались прохожие, и мои бойцы глядели удивленно – как это я этак ловко раскрутил прожженную жизнью деваху, которая уже не боится ни бога, ни черта, и на которой, казалось клейма поставить было негде. И, самое интересное, так быстро! Особый боярский стиль, голуби мои, это вам действительно, не какие-то там хухры-мухры!
Ладно, хватить веселить столичную публику, на серьезное дело идем. Пора пресекать работницу топчана и кушетки, ловкую киевскую тварь постельную.
– Переставай беситься, ничего у меня с тобой не будет. Не запала ты мне в душу, не увлекла. А я жену неистово люблю, и изменять ей со всякой дешевой подстилкой не стану. Вон мальчишкой пойди займись – больше пользы будет.
Оксана встряхнулась всем телом, как уличная псина после ливня, сбросила с себя боярское наваждение, и, похабно покачивая и виляя бедрами, отправилась дальше прессовать молодого. Вновь послышался ее нахальный и уверенный в себе говорок:
– Да пошутковали там с вашим боярином, не бери в голову! Пока я с тобой, буду к тебе только привязана, как верная женка!
Парень тихо млел. Мир и спокойствие озаряли наивную богатырскую душу ласковым светом первой серьезной привязанности к женскому началу.
А я, глядя на эту идиллию со стороны, еще раз уверился, что даже если бы в моей жизни не было Забавы, на этот киевский сухостой не позарился бы ни за что! Как выражались в 20 веке хохлы о приятной женской фигуристости: берешь в руки, – маешь вешь! А у этой худобы за что прикажете браться? За рубильник носа? Больше, вроде, не за что. Вся плоская! Подиумная модель 11 века, понимаешь ли.
А рядом влюблялись еще два ласковых голоса.
– Эх, не повезло мне с рождения, не дал бог фигурки красивой! На что мне силища дикая, если ни одному мужику никогда не нравилась.
– Но есть же у тебя сынок, значит полюбилась в свое время кому-то.
– Только не помню кому. Ксюшка, шалава, заволокла как-то по юности на берег Славутича, пристроились к взрослым мужикам. Те по пьянке и рады стараться, – налили водки, как себе. Я было отказываться, сроду не пила до этого, а Ксюшка за рукав дергает: не позорься, не обижай мужиков, они от всего сердца налили. От нас с тобой парни шарахаются, кобылами дразнят, так хоть с мужиками по-человечески посидим, с нас не убудет. Я, дура молоденькая, и шарахнула. Аж света белого не взвидела! После этого ничего и не помню. Заволок, видно, кто-то в кусты и по пьянке оприходовал. Может и всей толпой отличились, падкие до землянички оказались. Потом хвалиться перед другими: да я до сих пор девок порчу, мне еще сносу нет. Не гляди, что седоватый – седина в бороду, бес в ребро. Вот так девичьей невинности и лишилась. С подруги-то не убыло, она уж с год перед каждым встречным-поперечным ножонки-то раздвигала, успела уже и плод вытравить. С той поры не беременеет. А я, наивная глупышка, враз и залетела. Как взялись и мать, и всякие родственницы, тетки да бабки, меня долбить! Мы уж бабку-травницу нашли, выпьешь ейные корешки и травки – враз скинешь! Есть знахарка, отомнет тебе пузо в бане, горя знать не будешь! Не дала я им ничего с Максиком сделать, не позволила кровинушку мою убить. Как обозлили окончательно приставаниями своими неразумными, сунула им под нос кулачину и пообещала: кто еще на дите мое посягнет, пришибу! А сила моя уже была известна. Пошушукались, пошептались между собой эти кумушки, да и разбежались. А сейчас сыночек мой золотой каждый месяц зримо подрастает, крупнеет, и делается все более сильным. Даст бог, унаследует силушку мою богатырскую. Не пришиб бы только кого из ровесников по малолетней неразумности. Не умеет еще соразмерить силу удара с нуждой в нем, горячится дитя неразумное. Он единственная радость моей жизни.
– А мужчины нет что ли рядом? – как-то слишком заинтересованно спросил Олег. – Ты же целый день на виду, посетители, поди, толпой возле тебя вьются, манят кто-куда.
Таня горестно вздохнула.
– Вот и я спервоначалу так думала, потому и польстилась на эту гнилую службишку. Думаю себе: плевать, что платят гроши, хоть мужичком обзаведусь. Пусть немолодой будет, бедный какой-нибудь, некрасивый, словом завалященький, плевать – лишь бы мой, и был при мне! Я уж и так, и эдак, и красилась всячески, и одеколонами поливалась – бесполезно. Одеваться взялась, в кокошнике да в душегрее красовалась – никому не нужна, никто не польстился. Взялась просто пьяных к себе утаскивать, самых плохоньких выбирала, дрянь из дряней пыталась подобрать. Пока пьяненькие, все более– менее, – валяются, жрут да пьют за мой счет, иногда, правда крайне редко, и в постель с собой зовут. Танюшка, Танюшка, дай то, дай это. А как отчухаются, протрезвеют, и поминай как звали! Из троих еще ни один не вернулся, не объявился никак. Будто всех троих черти с квасом съели! А уж как я с ними гаденышами сюсюкала, как ублажить пыталась! Никакого проку нету! Никому не нравлюсь!
– Мне нравишься.
– Это ты так, в шутейном разговоре, просто чтобы девушку уважить? Чего во мне нравиться то может? Толстенная и грубая коровища, да еще с хвостом – неведомым мальчишкой, неизвестно от кого прижитого?
– Мне все в тебе нравится: и как говоришь, и как ходишь, и руки твои красивые. Жаль, ноги еще не видел – тоже, поди, красота неописуемая.
– Это у меня-то?
– У тебя, конечно, у кого же еще.
– Ты может, унизить глупую бабищу решил, надругаться решил духовно над одной из столичных шлюх? Гляди, я ведь и пришибить могу! – она совала оборотню под нос дрожащую кулачину.
Голос тоже дрожал. Тут все было ясно, – на девушку внезапно обрушилось невиданное, огромное счастье, а она боится поверить, ошибиться в очередной раз… Эх, я бы ей сказал… Только нельзя сейчас чужому вмешиваться, как уж бог даст… И Бог дал! Олег уверенно поймал руку богатырши, прижал трясущийся кулак к своей груди, поцеловал его, и нежно сказал:
– Танюшенька моя дорогая, я прошу у тебя руку и сердце моей единственной любимой женщины в этой жизни – твои. И прошу, не отказывай! Я, конечно, уже немолод…
Девушка, не дослушав, вырвала толстенную ручищу, зарыдала и унеслась. Ошарашенный Олег растерянно озирался.
– Я чего-то не то сказал? Обидел чем-то? Говорил я, синяк надо убирать…
– Не волнуйся – успокоил я волкодлака, – сам с богатыркой живу, видал такие виды. Это в ней силушка богатырская взыграла, потребовала выхода. Сейчас кружок по Киеву даст, лишняя сила в землю уйдет, и назад прибежит.
– А если не понравился я ей? По сердцу не пришелся?
– Значит еще скорее от женского любопытства назад прибежит, никуда не денется. А там еще поговорите, глядишь дело-то и сладится.
– Может за ней бежать?
– И думать не моги! Стоишь и стой до последнего. Покажи свою верность Татьяне. Надо будет – до ночи стой, надо – до утра это место карауль!
– Да мы, вроде, по делу идем…
– Наплевать на эти дела! Надо будет, и без тебя сходим, не задастся чего, бросим и думать об этой мелкой дряни. Одену, обую тебя завтра, дела переделаем, да и уберемся из стольного града Киева. Или ты это так, над девчонкой просто изгаляешься? Превосходство свое показываешь?
– Да ты что! Влюбился вдруг без памяти, места себе не нахожу! Только о ней и думаю! Ждать буду.
Поглядел ему на грудь – мощно полыхал оранжевый факел любви. Не играет мужик, не рисуется – вляпался конкретно. И не за постельные утехи борется, душа его к Тане просится.
К нам подошли уже обнявшиеся Емельян и Оксана.
– Часто она так бегает?
– Бывает.
– Надолго исчезла?
– Самое меньшее на полчаса. Бывает, что и по два часа нету.
– Ждем час и уходим.
– Нам бы отойти…
– Куда вам переться? Ищи вас потом по всему Киеву! – жестко пресек я молодежь, заглянув в их затуманенные поволокой желания глаза. – Тут валите!
– Посреди улицы прямо уважите девушку? Я-то, конечно, потерплю, можете прямо втроем отличиться, но Емеля может не потянуть. Молод еще. Первый раз желает один и в некоем уединении…
И такие наглые песни после моих рассказов о том, как я люблю свою жену! Думает, что я, нарассказывав о своей необычайной любви, подамся вместе с первой попавшейся шлюшкой повеселиться? А говорит уверенно, значит бывали прецеденты? Эх, кобели средневековые, проституты феодальные…
А неплохо было бы нам с Олегом с двух сторон эту горячую киевскую девчушку прямо посреди улицы начать баловать, покрякивая от удовольствия, и тут с разных сторон выпустить богатырку Забаву и богатыршу Татьяну. Какие отбивные получились бы из двух новгородских котов помойных! Просто было бы любо-дорого взглянуть на эти кулинарные изделия!
– Стойте здесь! – рявкнул я, – счас уединитесь, … вашу мать!
Я подошел к ближайшей калитке в глухих окрестных заборах, и начал ее остервенело пинать. Пора заканчивать общение со всякой киевской поганью! Шутки стали похожи на их образ мышления, и я начал ругаться матом, что запрещаю себе делать даже в мыслях уже лет десять!
Дворовая собачонка остервенело залаяла, но не получая подкрепления в хозяйском лице, обреченно завыла. Такой и застал эту дивную картину домохозяин, все-таки высунувшийся из избушки: калитка ходит ходуном так, что кажется, будто в нее бьют тараном, а псина чует неминуемую скорую гибель и потому воет.
Неожиданно завыла в тон зазаборному неведомому другу и Марфа. Вот от нее то уж совсем не ожидал! Алабаи и лают то редко! Может там у них помер кто-то? Неожиданно заинтересовался новыми звуками Олег, и как-то паскудно тоже начал подвывать. Собачий лай я перевожу легко, а вот понимать их вытье как-то еще не сподобился.
– Тихо, тихо, вилк! – попытался унять хозяин своего психопата, – кого там черт принес?
Новые рулады от всей троицы зазвучали во всем блеске.
– Друзья? Откуда у нас тут друзья? Я здесь поляка ни одного не встретил. Только если к тебе из лесу родственники подошли с визитом.
А ведь он говорит по-польски, осенило меня. А вилк – это волк! Мой внутренний переводчик просто не озаботился мне сообщить, что автоматически включился в работу и звучит речь наших двоюродных братьев-славян. А языки еще так похожи, что я понял бы и без перевода.
Загремела щеколда и широко распахнулась калитка.
– Матка Боска Честоховска! – заорал вышедший к нам двадцатилетний красавец, высоченный и видный поляк, – наши пришли! Захарий! Хлопцы! Выбегайте все скорей! – и сгреб меня в стальные объятия.
Тут и я опешил. Откуда в Киеве наши? Что это за польская диаспора? У меня в роду и украинцев-то с белорусами сроду не водилось, про каких-то иностранцев никто и не заикался. Никаких поляков я и в Новгороде то не видал, да и в прежней жизни не встречал.
Знакомство было шапочным, по талантливым польским фильмам, да по безмерному моему уважению к великому полководцу времен Великой Отечественной Войны маршалу Константину Константиновичу Рокоссовскому.
Из дома высыпали человек пять во главе с могучим седобородым старцем, и все – волхвы! Старейшина подал мне широченную ладонь, жесткую как лопата.
– С прибытием, брат! Я – Захарий, бывший учитель новгородского Добрыни. Яцек, да отпусти ты человека! Измял, поди, всего, медведь ты польский!
Глава 12
В моей слабой головушке наконец-то все сложилось. Великий волхв Захарий, которого мы с Богуславом планировали поискать завтра, неожиданно нашелся сам, да еще с оравой сподвижников. Вот они-то и наши! А поляк, конечно тоже волхв, на консультации в киевскую научную школу прибыл. Волхвов я теперь определял безошибочно, уверенно отличая черных от белых – Антекон 25 постарался.
Народ был горячий, в основном молодой. Они хлопали меня, освобожденного из дружеских тисков объятий Яцека, по плечам, спине. Хорошо, что никто не догадался сильно хлопнуть по голове! Голову жалко, я ей работаю. От поцелуев отказался сразу, дерзко заявив:
– У нас в Новгороде это не принято!
Не любитель я с мужиками целоваться, ох не любитель. Провинциал, одно слово.
– Что за люди с тобой? Оборотень-то еще так сяк, вдруг куда понадобится, а эти, парень с девкой?
Я вздохнул. Пока понадобились мы оборотню.
– Меня Владимир Мишинич зовут.
– Мы знаем! – крикнул кто-то из молодых, – Добрыня нам сообщил! Завтра-послезавтра только тебя ждали.
– Парня с девушкой мне пристроить куда-нибудь на часок надо. Хозяин кто этого двора?
Высунулся чернобородый здоровяк постарше остальных.
– Я хозяин, Павлин звать, – прогудел он. – Чем могу помочь?
– Какой-нибудь свободный сарай или сеновал есть?
– Есть, как не быть. На сеновале, кроме сена, ничего больше и нету.
– Заведи туда на часок этих двух ухарей, – обрадованный решением шкурной проблемы я показал на Ксюшку с Емелей, – заплачу, сколько скажешь.
– Маме своей заплати, за то, что тебя такого умника, родила. Мы с брата-героя, который всю Землю защищать идет, жизнью на каждом шагу рискуя, никогда копейки не возьмем. Не надо нас, киевских волхвов, оскорблять. Скажешь завтра с тобой умирать надо пойти, все пойдем. Так, братья? – он оглядел молодежь.
– Так! – слаженно рявкнули волхвы.
– А вы идите за мной, – рыкнул борода богатырю с девицей и повел их на сеновал.
– Ну а мы в дом, – потирая ладони друг о друга, добавил Захарий, – нечего тут на виду ошиваться. Волкодлака с собой берешь?
– Пусть возле двора покараулит, – отмахнулся я, – ему есть чем на улице заняться.
– Твоя интересная собачка уже столковалась с моим Горцем, думаю, такую подругу он не обидит, – улыбнулся Яцек.
Длинношерстный, белый с черным носом и кончиками ушей, Горец вдруг внятно провыл:
– Угуу, хозяиуун, неуу обижууу…
Вот и я этот собачий вой начал понимать.
– Ты же, вроде, его вначале волком звал? – спросил я Яцека.
– Это я в шутку его так зову. В их жилы, татранских подгорных собак, или подгалянских овчарок, много волчьей крови добавлено. А кличка его Горец. Мы с ним почти от самых Татр пришли, недалеко от Кракова живем.
– В дом, в дом, хватит тут, на юру, болтать! – оборвал нашу кинологическую беседу Захарий, – там и поговорим…
– И польской зубровочки выпьем, – задорно влез Яцек…
– И закусим, чем бог послал! – прогудел Павлин, затолкавший уже нашего похотника со столичной беспутницей (вот как мне надо мыслить – церковно– пристойно, а не похабно-погано, как прежде!) на сеновал, который с сегодняшнего дня, после того, что там сейчас начнет твориться, уместней будет называть сеноповалом.
Мы прошли, присели за широченным столом, который супруга Павлина махом прикрыла праздничной скатертью. Галина Дормидонтовна, сноровисто накрывала на стол, принося кушанья с кухни с невиданной быстротой. Заминка у нее произошла всего один раз.
– Павлик, – смущенно спросила она мужа, – а водку какую подавать: обычную нашу, или желтенькую польскую?
– Желтенькую тащи! А кончится – и нашу употребим! Все кончится – нерадивых хозяек вон со двора!
– Ой, ой, ой – забоялась замордованная зверем-мужем средневековая русская домохозяйка, – как бы тебя самого, этакого видного краснодеревщика, на дрова под шумок не пустили!
Но, чтобы не дискутировать на пустом месте, принесла и нашу огненную воду, и польскую зубровку. В общем, пока еще Польша не сгинела, да и Русь-матушка не подкачала, наливай!
Выпили, неплохо закусили. Да, хорошо. Потом главарь удалил всех моих новых киевских, и таких еще молодых родственников, словами:
– Рановато вам еще кое о чем слушать.
Кроме него, естественно, остался я, как главный докладчик, Павлин, как хозяин дома и второй по старшинству в команде, а также, по непонятной причине, Яцек. Когда поляк выскочил из комнаты по малой нужде, я спросил о причине такого привилегированного положения иностранца.
– Он здесь никого, кроме нас не знает, – объяснил причину своего решения Захарий. – Ребят я через часок-другой провожу по домам, а он тут при мне останется. Надеюсь, сегодня вечером или завтра утром, и ты к Павлину въедешь. Растрепать поляку наши секреты будет некогда и негде.
Яцек вернулся и началась беседа. Захария неприятно удивила история про удар в сердце Богуслава, нанесенный рукой ведьмы.
– Ишь, как рано пытаются устранить самых опасных соперников, – заметил главный киевский волхв, – боятся прямой схватки, гады.
Зато истории о помощи антеков его порадовали.
– Давненько о чудах и копарях слышно на Руси не было. Думал, что исчезли совсем. А они, хоть и затаились, на нашей стороне.
– А у нас, в Татрах, краснолюдов полно бродит, – заявил уже раскрасневшийся Яцек, – с утра до ночи стучат своими молоточками!
– Это горные гномы, – объяснили мы бойкому юноше, – совсем другая раса. Антеки лесовики, у них и молоточков-то никаких нету. Зато в магии они очень сильны.
– У них кто сейчас в князьях? – спросил меня Захарий. – Когда я тоже был юношей, мой учитель рассказывал мне об их то ли князе, то ли царе, Антеконе 25. Ему в ту пору было лет двести, может даже и больше. Вряд ли он еще жив, конечно. Кто пришел на его место?
– Сейчас ему гораздо больше, – усмехнулся я, – и называет он себя император Антекон 25. И конечно, живее всех живых. Довольно-таки боек – в конце нашей беседы просто растаял в воздухе.
– Сколько же они живут? – пораженно спросил Яцек.
– Мне он не рассказывал, – я развел руками, – просто осыпал всяческими дарами.
– А что, что дал? – горячился иностранный подданный.
– Обещал всяческое содействие и помощь.
– И это все?
– Все.
– Обманет, – разочарованно махнул рукой Яцек.
– Все может быть, – не стал спорить я, – время покажет. Пока пообещал вылечить нас с Богуславом от кровопотери.
– А ты то тут причем? – удивились собеседники.
– Слишком много я раненому своей крови перелил.
– А разве так можно? Говорят, что чужой кровью можно убить человека.
– Можно, если перелить неумеючи.
– А ты умеешь?
– Случайно – да.
– Где же выучился?
Тут я напрягся. Ладно Яцек и Павлин, они как кудесники может и не блещут, но почему главный волхв не видит, что я из далекого будущего? Совсем от старости нюх потерял? Его ученик Добрыня увидел это сразу же. Ладно, дальше буду врать напропалую, в ситуации надо разобраться.
– Учился в Дамаске, у арабов.
Эта версия всегда прокатывала в Новгороде на первых порах.
– Ладно, подошло время расставаться, – бодренько хлопнул себя по коленям Захарий, – Павля, зови Галю, пусть покажет иностранному гостю его комнату, выберут постельное белье, какое ему в Европах привычнее. Володя куда-то по делу шел, переедет к тебе, там и потолкуем об антеках, да о переливаниях крови на досуге. А мне сейчас кое-чему ребят обучить надо.
Павлин крикнул жену, и Галина увела гостя на осмотр покоев, – видно, только передо мной прибыл.
– Что ты нам тут врать взялся? – недовольно буркнул Захарий, – сразу бы мне сказал, что при чужом свое прошлое скрывать будешь.
– А ты что видишь? – решил проверить я умственные способности старика.
– Да не волнуйся ты за меня, я пока еще в полном уме, памяти и здравии! Да и Добрыня передал, что смог о вашей ватаге. А с этими поляками вечно воюем, – то наши князья их грабить полезут, то шляхта во главе с польским королем подсуетится от Руси кусок урвать. Последний раз как навалился Богуслав Смелый четверть века назад у нас на Руси грабить, еле сбыли его назад в Польшу. А ведь он был сын Доброгневы Киевской, сестры Ярослава Мудрого!
Что-то Мудрый, подумалось мне, всех девиц из семьи роздал кого-куда. Ну ладно дочек, так он и сестру польской королевой пристроил! Силен был как дипломат. Ему еще бы дочек пять, так неохваченных княжескими заботами европейских государств и не осталось бы.
– Ладно, давай строго по делу. Что-нибудь, для нас важное, еще имеешь сообщить?
К чему киевским волхвам знать о наших телемостах с Великим Новгородом и Францией? – подумалось мне. Да и тема с изготовлением фальшивой византийской монеты показалась сомнительной. Поэтому я решительно ответил:
– Ничего важного для дела, пожалуй, больше и нет. Лучше вы мне скажите, чем можете помочь походу, и что тут делает поляк?
– Яцек прибыл от волхвов Польши, а зачем, он сам нам сейчас и расскажет, – сообщил Захарий.
Через пару секунд к нам вернулся Яцек. Да, старый конь еще борозды не испортит! Будто сквозь стены видит.
Поинтересовались у поляка причиной его визита. Оказалось, что он прибыл для согласования времени посылки второй волны групп прорыва. То, что первая ватага, вероятнее всего до Средиземного моря не дойдет, казалось старшим кудесникам Земли Польской, будущей Речи Посполитой, очень вероятным исходом предстоящего похода.
Оказалось, что те же мысли посетили и Захария.
– У нас вторая группа пойдет через неделю после Володиной. В ней будут участвовать все молодые волхвы, которых вы сегодня видели. Павлин будет у них командиром. Мы пришли к такому выводу, что гибель в этот раз ждет всю Землю. Черным втолковать это не удалось.
– Антеки думают так же, как белые волхвы, – негромко заметил я.
– Мы думаем иначе! – сноровисто вскинулся Яцек, – но даже гибель Польши воспринимаем как вселенскую катастрофу…, – закончил он упавшим голосом.
Вот тебе и раз! Начал за здравие, а закончил за упокой!
– Поэтому и я пойду с парой помощников к Русскому морю. Если у нас у всех не получится отвести камень от Земли, ничего не будет иметь значения – останешься ли ты живым или нет, кто возьмет верх на Земле – черные, белые или церковь. Никого и ничего, кроме обломков, висящих в пустоте, не останется.
– Вот и я нашим ослам про это же самое толкую! – сорвался на неистовый крик Яцек, вскакивая и горячо размахивая руками, – вижу, вижу два совершенно разных исхода! Шаг влево, шаг вправо, приход в дело одного человека, уход другого – и вся картинка меняется! И я должен, должен идти! А эти вшивые шляхтичи мне втолковывают: ты из старших краковских Пястов, вдруг все наследники в главной королевской ветви погибнут, ты будешь наследником престола. Надо будет только мой трон поставить на каком-нибудь изрядном куске, оставшемся от Земли, чтобы было где Ядвисю закопать…
Парень скрипнул зубами. Упал на стул. Обвел нас горящими глазами.
– Ничего я на родине не добьюсь, мне их это мелкое местничество не переломить. Они и сюда-то меня выслали, чтобы хоть чем-то занять. И на все им наплевать! Лишь бы их человек стал королем! Возьмите меня в любую из ваших команд. Как волхв я еще не очень силен, будущее разве что мог раньше предсказывать, но подо мной два коня, сумка серебра и хороший меч на поясе. Верный и особо умный пес будет караулить нас по ночам.
Ну что ж, подумалось мне, паренек молод и горяч, но не трус, и сам хочет рискнуть жизнью ради общего дела, а это многого стоит.
Захарий тоже подумал и сказал:
– Я тебя взять не могу. Втайне пойду, крадучись, чтобы черные об этом не вызнали. И на себя, и на еще двоих сильных волхвов полог сумрака накину. Третьего не осилю, уж не взыщи. Павлин, скажи свое слово.
– Я любого возьму. Мои ребята все волхвы, но один слабей другого. Сказать честно, и сам я особо не блещу. Больше в поделках силен, амулетах да оберегах всяких. Ватага наша не побеждать, а скорее умирать идет, чтобы врага от главных сил отвлечь. Обидно будет, – тут Павлин усмехнулся, – за просто так одного из самих Пястов без всякого толка положить. Владимир, твоя очередь.
– Мне парень нравится, но уж очень много нас идет. Тут уж о том, чтобы спрятаться, и речи нет. Биться будем насмерть, и очень надеемся победить. Я, хоть и атаман в этом походе, считаю нужным обсудить приход нового человека в нашу ватагу с более умелым в бою, и гораздо более сильным кудесником, чем я, – боярином Богуславом.
– Какого же черта ты взялся атаманствовать и что-то решать?! – гаркнул дерзкий Пяст, – сразу к боярину и нужно идти!
– Богуслав много лет исполнял при Владимире Мономахе обязанности воеводы передового, потом засадного полков, последнее время был главным воеводой всей дружины. Закончил эту службу недавно, перешел к сыну Мономаха Мстиславу, который правит сейчас в Новгороде. Полтора месяца назад решил пойти спасать мир с моей ватагой бойцов. Я предлагал ему нас возглавить, но он отказался. Посчитал, что я справлюсь с этим успешнее.
– А ты кем ранее командовал?
– Мелкими группами людей.
– Много воевал?
– Ни разу.
– Сколько ж боярину лет?
– Пятьдесят восемь.
– И в чем же ты, гораздо более молодой, совершенно неопытный, и слабоватый волхв, можешь его превзойти?
Ох уж мне эта иностранная въедливость! Здесь простой русский ответ, типа, – у меня невероятная сила духа! – не пройдет. Про перекидывание почти на 1000 лет назад, видимо для усиления местных героев, распространяться тоже не хотелось. Доложим версию Богуслава.
– Моя молодость появилась внезапно и без всякого моего участия. Мой возраст равен пятидесяти семи годам. Людьми я командую с двадцати трех лет. Ватага верит только мне, Богуслава не знает. Противостоящий нам черный волхв значительно превосходит по силе всех троих белых кудесников нашего отряда вместе взятых. Наша битва будет сильно отличаться от всех прежних. Чтобы ее выиграть, надо мыслить и действовать по-новому. Я считаюсь мастером неожиданных решений, потому и вынужден командовать. А тоже очень хотелось бы встать под уверенную и опытную именно в таком деле руку.
– Если вдруг убьете Невзора, враз подлетят другие черные волхвы, и вам точно конец, – высказался киевский оптимист Захарий.
– Значит вы втроем в это время по буеракам прокрадетесь, – не стал посвящать я всех в обещанную помощь от подземного народа, точнее, от их императора. – Вы в общении с дельфинами понимаете чего-нибудь? – решил я сорвать хоть шерсти клок с местных некондиционных овец.
– Не сподобились общаться. Думали, может быть ты в дальних краях научился?
– Да и там никто не умеет. А если каким-то чудом все-таки к морю прорвусь, и с дельфинами случайно столкуюсь, где мне Омара Хайяма искать?
– А просто спросить тамошних обитателей нельзя?
– Он, похоже, прячется где-то – мусульманские гонения за безбожие и вольнодумство.
Павлин загоготал.
– Если чудом его встретишь, обязательно обними и поцелуй от вольнодумцев и кривобожников Киева! – Может быть в рукописях о месте его жительства чего-нибудь сказано?
– Сотни людей читали, ничего не вычитали. Нету, и все!
– Да простые люди всегда обо всем знают! – не утерпел Яцек. – Я в Киеве Захария махом нашел!
– По пути долго искал?
– А при чем тут путь?
– Ты же знал, где находится нужный человек? Страна, город?
– Конечно!
– А я ничего не знаю.
– Да велика ли нужная страна?
– Не мала. Посидите немного молча.
Пока народ молчал, я пропеллером крутился по Интернету. Через десять минут доложил.
– Вероятно великий арабский поэт, лекарь, астроном и математик, автор книги вкуснейших кулинарных рецептов живет, где жил – в каком-нибудь городе Сельджукской империи.