Глава 6
А через час Бобёр уже тащил меня по какому-то сельскому проселку в Тридевятом Царстве навстречу неминуемой гибели.
– А что, Птица Гамаюн никогда не ошибается? – печально поинтересовался я.
– Да врет через раз, – отмахнулся Бобёр, внимательно вглядываясь в дорогу.
Я мысленно застонал: вот сегодня и оборвется, так и не начавшись, карьера высокооплачиваемого офицера ФСИКИА… Шустрый майор с невероятной скоростью унесется с раскаленного моста, а пока я буду изображать быстроходную черепаху на выгоне, от меня и останется лишь обугленная тушка. И ведь даже обучение не прошел! Глядишь, и выучили бы хоть убегать вовремя…
– А вот и Смородина, – удовлетворенно проговорил майор, поворачивая вдоль речки-вонючки, – осталось лишь Калинов Мост перейти.
Эх, и потосковать перед безвременной гибелью не дали… Ветерком нанесло вонищу от Смородины. Да тут от одного запаха раньше времени издохнешь, не успеешь на Мосту отличиться! Впрочем, какая разница от чего помирать… Я горестно вздохнул и подался вслед за мужественным и неутомимым начальником. Калинов Мост был почему-то не красным, а черным, и жаром от него не веяло. Может сегодня профилактика оборудования и можно перебраться на ту сторону без эксцессов? Так я махом перебегу, птицей перелечу!
– Вишь, заманивает, – развеял мои сладкие иллюзии майор, – притаился и как приличный, совсем безопасный пытается выглядеть. Ты, Дмитрий, не расслабляйся, держи ухо востро!
Я девятнадцать лет прожил с расслабленными ушами, а тут вдруг навострю их хлеще эльфа какого-нибудь! Майор явно переоценивает мои способности…
– Я пойду первым, – продолжил инструктаж шеф, – почую опасность, сразу вытолкну тебя с моста, а сам следом выпрыгну. Не трусь, все обойдется!
На душе у меня полегчало – звание майора просто так не дают, глядишь и верно успеет вытолкать, а Дуриле вернем его дрянной гребешок и дело в шляпе!
– И не тормози, не стой на месте, – рычал героический майор, заволакивая меня за левую руку на Мост, – надо махом перескочить!
Мы без особых препятствий добежали до середины Моста, и я уже начал дышать спокойно, как вдруг от противоположного берега поднялась огненная волна, ну прямо огненный девятый вал какой-то!
– Назад! – рявкнул майор и рванулся обратно, пытаясь уволочь и меня, да не тут-то было!
От общего ужаса я впал в какой-то ступор, ноги не шли ни в какую, я весь оцепенел, а правая рука железной хваткой уцепилась за перила! Попытки майора меня оторвать не увенчались успехом. Он и кричал и дергал меня к выходу, пару раз даже пнул – бесполезно! Его крики:
– Бежим, дурень! Пропадем!
– доносились до меня приглушенно, как через вату, будто бы откуда-то издалека, а я не мог оторвать глаз от быстро приближающегося огненного вала… Моей неминуемой смерти…
– Ну и черт с тобой!
Громко зазвучал топот убегающего человека. А меня накрыл огненный вал. Вот и все…
Огонь охватил меня, стало дико жарко, а потом вся эта вакханалия быстро закончилась. Я быстро вышел из ступора и торопливо ощупал себя. Обожженных участков не было, и на мне ничего не горело. Обернулся в сторону ушедшего огня и полюбовался на кричащего и машущего руками с берега майора.
– Курсант! Иди один, меня не пропускает! Сзади волосы опалило и рубаха погорела.
Бобёр повернулся ко мне спиной, и я полюбовался на его дымящуюся спину и опаленный затылок.
– Я тебя здесь ждать буду, добейся результата! Артефакты нужны позарез! Но и долго там не ошивайся, как бы не закрылся для тебя переход!
Что ж, подумал я, не торопясь спускаясь с моста, главное жив, а остальное может быть приложится. Не обманула Птица Гамаюн! И я зашагал в сторону видневшейся вдалеке рощицы.
Пушкина я обнаружил прямо на ближайшей окраине леса, сидящего на лесной опушке за массивным письменным столом со стопой бумаги и держащего в руке перо. Рядом стоял Гоголь и горячо что-то говорил.
– Уважаемый Александр Сергеевич! Вы совершенно зря все это пишете! Ваши новые произведения никто не опубликует – ведь мы оба уже давно умерли, и доступа в большой мир у нас нет и никогда не будет. Надо думать о душе, молиться и просить Господа о переходе отсюда в рай.
Все было ясно – впавший в меланхолию и выраженную набожность классик теперь усиленно проповедует русскому гению стихосложения свое жизненное кредо. И это длится уже почти двести лет… Поэтому я счел возможным вмешаться в беседу литературных гигантов. Я подошел ближе, поклонился и попытался завязать непринужденную светскую беседу.
– Извините, мне бы поговорить с Александром Сергеевичем наедине.
– А здороваться вас не учили, молодой человек? – желчно отозвался Гоголь.
– Ой! Здрасте! – немедленно отреагировал я.
Гоголь фыркнул.
– Ну и манеры! Из разночинцев, что ли будете?
– Подождите, Николай Васильевич, – вмешался Пушкин, – человек может быть с интересной беседой подошел, хочет что-то животрепещущее обсудить, развеять нашу вселенскую скуку, а то вы с вашей обычной тягомотиной уже несколько утомили. Покиньте нас. Идите вон с Лермонтовым потолкуйте, а то от его яда все уже не знают куда спрятаться.
Любопытный Гоголь встал за ближайший куст явно с целью подслушивания и сделал вид, что молится. И это автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и «Сорочинской ярмарки»!
– Говорите, юноша, – благосклонно кивнул мне Александр Сергеевич, – люблю молодых нахалов, сам таким был. Кто вы и откуда? Что-то я вас раньше здесь не видел. Вы странновато одеты для нашего времени, наверное погибли в бурном 20 веке и по ошибке к нам попали? Или Вы молодой литератор и прорвались из их слободы чтобы посоветоваться?
– Я молодой наглец, – печально сказал я, – а никакой не писатель. Наверное отвлек вас от создания очередного гениального творения? Нового стихотворного шедевра?
Гоголь фыркнул из-за куста.
– Говорите, говорите, – подбодрил меня Пушкин, – не обращайте внимания на нудных богомольцев. Все равно сегодня ничего не пишется. Да и в чем Гоголь прав, все, что я сейчас пишу, никогда не будет опубликовано. Пишу и рву, пишу и жгу…
– Да собственно я и пришел к вам с просьбой написать коротенькую вещицу, которая будет быстро опубликована в 21 веке.
– Не может быть! – ахнул гений. – Так вы добрались сюда из мира живых?
– Да. Я пришел к вам с просьбой от чертей.
– Так вы из ада? – опять ахнул Пушкин, а Гоголь зарычал и спрятался в куст поглубже.
– Ну что вы! – отверг такую ужасающую идею я. – Я не больно-то набожен, но к аду не имею никакого отношения. Пришел по просьбе от созданных вами чертей, из вашей сказки «О попе и работнике его Балде». Уж очень их донял Балда, который совершенно разорил чертей ежегодным взиманием оброка золотом.
Александр Сергеевич расхохотался.
– А вы вроде как от них ходатаем пришли? Избавить их от поборов?
– Да ну да.
– Даже и не знаю, – засомневался классик, – как-то это неправильно…
– Черти, это несомненно самые низменные создания и совершенно падшие существа, – угрюмо заметил из куста набожный Гоголь, – и их надо всячески изводить!
– Настоящие черти, это конечно зло, и с ними несомненно надо бороться, – согласился я, – только ведь подводные черти, это всего лишь падшие существа, созданные великим русским поэтом Пушкиным, писавшим:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал.
Так проявите вашу милость к собственным падшим творениям, Александр Сергеевич!
Пушкин аж крякнул, покрутил головой и взялся за перо, а я отошел в сторонку, чтобы не мешать классику творить.
– А что, молодой человек, – негромко спросил меня отошедший вместе со мной Гоголь, – Пушкина все еще читают?
– Творчество Александра Сергеевича это непревзойденная вершина стихосложения, которую изучают даже дети в школах, – честно ответил я.
– И что, даже эту его поделку, сооружаемую наспех по вашей просьбе, издадут?
– Разумеется. Это же Пушкин!
Гоголь завистливо вздохнул.
– А тут хоть пиши, хоть не пиши, все равно знаешь, что это никто и никогда не будет читать!
– Зато те произведения, что вы создали при жизни, читали и будут читать. Великолепные ранние произведения, чудесный «Ревизор», спектакли по которому до сих пор с успехом идут в театрах, и вершина вашего творчества «Мёртвые души», которые актуальны и в 21 веке. А второй том этого шедевра я читал в ранней редакции, так там шуток больше, чем в первом томе. А как начнешь читать более позднюю версию, обзеваешься от этого занудства. Вам Богом дан великий талант писателя, несущего веселье и добрый юмор русскому народу, а вы променяли этот драгоценнейший Божий Дар на молитвы!
– А помочь собственной душе, – не сдавался Гоголь, – это же важнее!
– Ваша душа уже давно пристроена куда надо после вашей смерти, а вы сейчас литературный персонаж Сказочного Мира и тратите время на ерунду.
Гоголь чуть поколебался.
– Вы может быть подождете до завтра, а я что-нибудь чрезвычайно веселое напишу?
Теперь заколебался я. Я так люблю произведения Гоголя! Но вспомнил ждущую меня Липу и отверг сомнения.
– Извините, слишком большой риск для жизни. Тороплюсь.
– Так может быть в другой раз? – тоскливо спросил Николай Васильевич.
– Все может быть, – не стал я его разуверять.
И Гоголь исчез в роще, видимо побежал творить очередной шедевр.
Александр Сергеевич закончил через десять минут. Протягивая мне пару исписанных листов, он сказал:
– Здесь все, что нужно моим чертям. Этим они Балду отвадят. А я пока напишу о том, как потом Балда на чертовке женился. Вот где будет веселье! Заходите еще, жду!
Я торопливо засунул творение гения за пазуху, защищая его от огня, и рванул к Калиновому Мосту. В этот раз я форсировал Смородину без всяких приключений и был отведен майором домой.
По дороге сделали ксерокопию стихов для чертей, и я предупредил майора:
– Вы, Вольдемар Иванович, не торопитесь с опубликованием.
– А что ж так?
– Да не верю я этому черту, мутный какой-то тип.
– Ну, как скажешь, – согласился Бобёр.
Ночью опять приперся черт.
– Ну что, добыл стишки? – гадко ухмыльнулся он своей противной рожей.
Было ясно, что Дурила затевает какой-то гнусный обман.
– Добыл, – подтвердил я.
– Давай их сюда, – протянул волосатую лапищу мерзавец.
Счас! – промелькнуло у меня в голове, носи не стаптывай! – и я протянул гаду четкую ксерокопию. Дурила скоренько ее прочел и сразу заторопился к дому.
– Ну, я побежал, – самозабвенно врал черт, – у меня там двадцать малых детишек по лавкам плачут.
– А второй артефакт?
– Так ищем, но нету пока ничего. Да увидимся еще, мы же никогда не обманываем, – бочком уже двигался к выходу Дурила.
– Ну, как умаетесь дальше оброк Балде платить, заходи, – ласково улыбнулся я.
Черт опешил.
– Но вот тут же написано, что чудом выживший поп, к которому вернулся ум, решил отказаться от оброка и запретил Балде его взыскивать!
– Разумеется, – подтвердил я, – и написан текст Александром Сергеевичем Пушкиным собственноручно.
– Так в чем же дело?! – взревел черт.
– А все дело в том, что ты как был Дурила, так дураком и остался. Пока рукопись не опубликована и читатели ее не прочли, никакой силы она не имеет.
– Да я…, – налился злобой черт, – я тебя!
– Смотри не лопни от впечатлительности, – предостерег нечистого я, – меня ты можешь хоть убить, это ни на что не влияет, не я этим занят.
– А кто? – прохрипел Дурила.
– Сотни людей во ФСИКИА, ФСБ и министерстве обороны. Ваша подводная шарага против них слабовата. Так что беги, нянчи деток и ищи второй артефакт.
Черт понурился.
– Твоя взяла, – горестно сказал он, – сейчас вернусь, – и исчез.
Я усмехнулся – искусству переговоров папенька обучал меня с детства, и вот наконец-то закономерный результат. Дурила быстро притащил тяжеленный перстень из синеватого металла.
– Вот, от сердца отрываю, – вручая мне кольцо, заявил он. – Вихрь-Перстень. На пять верст сносит все на своем пути, хоть на суше, хоть на море. Нажимаешь вот тут сбоку шпенек вверх, и Вихрь вылетает из перстня. Показываешь пальцем в нужную сторону и говоришь «Круши!». А как решишь, что достаточно, говоришь «Вернись!», и когда Вихрь втянется назад в перстень, сдвигаешь шпенек вниз. Мы им богато изукрашенные корабли топим ради добычи. Так что печатай стишки, отваживай от нас зловещего Балду – мы теперь в расчете.
Черт исчез, а я проснулся и повертел Вихрь-Перстень в руках. Да, вот это для военных несомненно нужная вещь. Если удастся затопить им хоть один вражеский авианосец, чины и премии хлынут на наш отдел как из рога изобилия.
У нашего майора, получившего утром Вихрь-Перстень, аж затряслись от счастья руки.
– Ну вот это добыча так добыча, – говорил он любуясь вещицей, – если еще и работает как надо, то ей цены нет.
Для испытаний они с Липой и Палычем отъехали неведомо куда на какой-то военный полигон, боясь покалечить мирное население. Я не поехал, отлеживался после нервно-психических перегрузок. Вечером Бобёр вручил мне билет на завтрашний поезд, обнял и попросил:
– Пожалуйста, не опаздывай, – а я кивнул и пошел к Липе.
Лежа после очередного прилива любовного бешенства уже не на кухонном диванчике, а на шикарной итальянской кровати, я поинтересовался у желанной:
– Во сколько завтра в ЗАГС бежим?
– Завтра ты бежишь на поезд, – жестко ответила только что заливавшая меня любовью и лаской Олимпиада, – а я тебя провожаю.
– Да поезд после обеда, – возмутился я. – С утра вполне успеем заявление подать!
– Вот отучишься, тогда и подадим, если ты не передумаешь, – ответил мне безжалостный логик в девичьем обличье.
– Да почему?!
– Москва коварна и заманивает людей. Я сама там чуть с инструктором по стрельбе из лука не осталась. Если меня после столицы бросит жених и мой первый мужчина, я поболею и переживу, а вот если меня покинет любимый муж, я не перенесу удара. Вот такая вот я дура, – печально вздохнула Липа. – Как говорят англичане, у каждого свой скелет в шкафу, то есть своя дурость или нехорошая тайна. У меня она связана с таинством брака. Уж не взыщи.
– Не надо меня провожать, раз ты такая нравная, – вспылил я. – Сам по себе уеду! – торопливо натянул одежду и убежал.
Дома я долго ждал, когда Липа позвонит или придет. И не дождался. Она не позвонила и не пришла.
Глава 7
С поездом я, как мне свойственно, пролетел, перепутав его на табло с каким-то другим, тоже фирменным и нашим, но отправляющимся немного попозже. Печально погуляв в вокзальных краях и поразмышляв о странностях любви, я, разобравшись в своей ошибке, хотел уж было вообще все бросить и бежать с повинной к Липе, но глупая гордость опять взяла верх, и я решил обратиться в справочное бюро – а вдруг чего толковое посоветуют. Полная женщина с забытой бигудешкой в курчавых белых волосах недовольно буркнула из-за стекла таинственные слова:
– Ступайте в кассу, там вас перекомпостируют.
– На компост, что ли, за дурость переработают? – не понял я
– Пошел в кассу! – уже рявкнула озлобленная нелегкой жизнью в РЖД сотрудница. – Бродите здесь сутками, дебилы всякие, ездите невесть куда!
Я недоуменно пожал плечами и отошел от справки, уступив свое место очередному дебилу. Одно было ясно – надо идти в кассу. Там мне попалась ласковая девушка, густо замазанная излишней косметикой.
– Опоздали на поезд? Что ж, всякое бывает. Поедете сегодня немножко попозже?
– Конечно! – обрадованно завопил я. – Опять билет брать?
– Ну что вы, что вы, – остудила мой неистовый пыл умница и красавица, – сейчас я вам билетик быстренько перекомпостирую, и скоро отправитесь. Второй наш поезд будет очень поздно, но сейчас подойдет фирменный поезд с юга. Поедете на нем?
– А то! –ответил я, охваченный невиданной для меня лихостью в ответ на женскую ласку. Затем прикинулся бывалым пассажиром, пренебрежительно взмахнул рукой, и добавил:
– Велика ли между поездами разница!
Разница не заставила себя ждать… Чистый снаружи поезд потрясал видом внутри. Вместо купейного вагона меня поселили на верхнюю полку в старорежимный плацкарт, где в каждом отсеке сидели и лежали по четверо.
Загаженный вагон какими-нибудь бандитами, к счастью, не изобиловал. На полках в основном гнездились рвущиеся в погоне за длинным российским рублем на новые трудовые подвиги гастарбайтеры и какие-то многочисленные нерусские женщины с детьми. Женщины были немногословны, видимо мечтали о бесплатной московской медицине, на порядок превосходящей среднеазиатский вариант, дети верещали, динамики хрипели всю ночь, исторгая из своего чрева так необходимый совершенно пьяным проводницам именно сейчас один и тот же гадкий шлягер, оживляющий их сабантуй с демобилизованными воинами, то есть в целом ехали спокойно. Периодически или проводница или дембель, придерживаясь для верности за стенку, брели покачиваясь мимо нас в туалет, по очереди тыкаясь лицами мне в стопы ног, сильно выступающие в проход вагона.
Одна нижняя полка подо мной почему-то пустовала, и немножко нервировал изрядно воняющий перегаром пассажир со свежим синяком под левым глазом, лежащий напротив, который периодически спускал ноги вниз и начинал ныть:
– Манюня, я пИсать хочу…
– Да провались ты! – отвечала строгая Манюня, видимо неласковая жена этого типа, свернувшаяся калачиком на нижней полке под ним.
Это, по-видимому, означало нет, и мужик продолжал ныть:
– Манюня, писать надо…
– Уймись, гад!
Муж был неутомим и продолжал свою деятельность. Наконец, после десятиминутного ознакомления с подробнейшим анализом своих умственных способностей и получения им столь необходимых в данный момент знаний о вреде хронического алкоголизма, он был все-таки отпущен в свободное плавание. Вернулся алкаш минут через двадцать, тихо какое-то время полежал и опять начал жалобно ныть, еще противней прежнего:
– Манюня, очень хочется пИсать…
И это длилось, длилось и длилось. Сходил, полежал, поныл, ушел. И так еще раза три. Все бы ничего, но его манера биться головой о мои торчащие в проход между полками слишком длинные коленки при уходе и приходе несколько утомляла и мешала здоровому отдыху. Умаявшись от чудес этой счастливой семейной пары, я спустился вниз во время его очередной длительной отлучки, решив посидеть и попытаться хоть что-то съесть из положенных мне заботливой мамочкой кушаний.
– А что же вы мужа в туалет не отпускаете? – поинтересовался я у сорокалетней на вид Манюни, вынимая из чемодана пакет с едой.
– Да разве ж он в туалет просится, – аж ахнула она, торопливо тоже присев, – он же, подлец этакий, по поезду пошел бродить и высматривать – вдруг где-нибудь пьют и ему нальют. Как на свадьбе у родни пить начал, так остановиться и не может. Да, вишь, не везет ему пока, каждый раз все более трезвый возвращается.
– Вот и разведитесь! – решительно сказал я. – Разве можно с таким алкашом жить?
– И-эх, милок, – пригорюнилась женщина, – у нас ведь квартира вместе нажита, да и дети общие! Да и привыкла уж я к нему. А еще, ведь он, Колька, мастер золотые руки. На работе за него держатся и дома все уделано. Краны не текут, лампочки светят, все полочки где надо прибиты. И люблю я его, алкаша… Вдобавок, он все-таки вдвое больше меня зарабатывает. Ничего, через пару дней после приезда окончательно протрезвеет, и опять будем спокойно жить-поживать, да добра наживать. Тут, главное, денег ему в руки не давать, а то опять опурится.
– Так может не отпускать его бродить? Вдруг опять чего-нибудь алкогольное отыщет? А так ничего нет выпить, глядишь, и протрезвеет в дороге.
– А вдруг он там в деревухе по пьяни цистит какой подхватил? Или еще какую-нибудь неизвестную гадость? Уссытся ведь, скотина этакая безрогая, прямо в вагоне, опозорит меня перед людьми!
Тут рядом со мной плюхнулся на полку пьяноватый здоровенный парень в форме десантника, неожиданно завернувший к нам, обнял меня за плечи и, исполнив зычным голосом песню:
Отслужил, слава тебе Господи,
Отслужил, Господи слава тебе,
Отслужил и вернулся домой!
– сказал:
– Завидую я тебе, очкарик! Явный студент, а у меня учеба как-то не задалась…
– Зато ты голыми руками один можешь легко троих уложить! – выплеснулась из меня зависть к сильным и специально обученным людям.
– И какой от этого прок на гражданке? Возле пивнухи народу морды бить? Об институте я, конечно, и не мечтаю, но планирую осенью попытаться хоть в какой-нибудь технарь просочиться и выучиться за казенный счет. Вот ты за деньги учишься или бесплатно?
– Да мне за это еще и платят, – поделился своей невиданной удачей я.
– Эх, – понурился покоритель небесных и земных просторов, наводящий ужас на американских зеленых беретов, – на что мне эти бицепсы и трицепсы, мне бы вот такую золотую голову, как у тебя, заиметь!
Окрыленный неожиданной оценкой моих весьма скромных умственных способностей, я предложил демобилизованному со службы воину бутерброд с колбасой.
– Не хочу бутер, выпить хочу! Пошли с нами выпьем, – рыкнул обладатель голубого берета и значка с крылышками на груди.
– Да я не пью, – робко отказался я.
– Я вместо него! – радостно заорал вернувшийся из очередного безуспешного похода тихий подкаблучник. Затем он встал по стойке «Смирно», отдал честь служивому и доложил:
– Бывший ефрейтор Горопупырь! Готов к труду и обороне!
Недовольный тем, что его оторвали от интеллектуального общения, десантер поднял на него мутноватые глаза.
– Что еще за такой пупырь-упырь с горы нарисовался? Нерусский, что ли?
– Никак нет! Чистый русак! Двадцать поколений русских предков! – на такое глубокое знание мужем своей генеалогии Маня с большим сомнением покачала головой и поджала губы. – На границе с тайгой вырос, у нас там и русских-то мало, а нерусских и вовсе нету! – уверенно продолжил чистокровный русак.
Тут Манюня недовольно фыркнула, видимо оценивая географию и народонаселение родных просторов несколько иначе.
– Погранец? – уловил кое-что из запутанных речей бывшего ефрейтора голубой берет.
– Так точно, товарищ старший сержант! – радостно отозвался Горопупырь, согласный в этот момент быть танкистом, связистом, артиллеристом, морским пехотинцем, да хоть летчиком-космонавтом, в общем, кем угодно, лишь бы поскорее налили горячительного.
Хорошо знающая о прежних воинских специализациях мужа Манюня лишь презрительно хмыкнула.
– Пожиже нашего, но тоже ничего, – оценил неожиданное пополнение десантник. – Пошли!
Они дружно сгребли со стола всю мою еду и удалились в купе проводниц предаваться безудержному разгулу, не обращая внимания на ропот раздосадованной супруги сомнительного пограничника. Ее явно клеветнические выкрики, вроде:
– Всю службу гаденыш в стройбате проошивался! – во внимание не принимались.
Еще она успела крикнуть в уходящие непреклонные мужские спины перед тем как они исчезли в купе у проводниц:
– И не спрашивай там, дурень, ничего, а то опять в чан получишь!
Мы с обиженной женщиной дружно вздохнули и уже уверенно угнездились на ночевку – было ясно, что бывшие воины до рассвета не появятся.
Фирменный южный поезд останавливался у каждого столба, надолго замирая на всевозможных станциях и полустанках, и потому безнадежно опаздывал. Добрейшая Маня, ввиду отсутствия загульного мужа, усиленно подкармливала меня остатками еды со свадебного пиршества, мы беседовали о жизни, и в целом, ехали неплохо. Тут-то я и узнал, как золоторукий Колька получил на свадьбе в чан.
– Он так-то мужик тихий, не скандальный совсем, – рассказывала Манюня, – но как выпьет, обязательно какую-нибудь гадость норовит спросить. И ведь такую болевую точку сыщет, ну прямо самый болеток! Какой-то прямо талант нехороший имеет. И ладно бы только у меня или у детей спрашивал, дело-то привычное, так нет, обязательно кого-нибудь совершенно чужого, совсем не знающего его поганых повадок, сыщет. Мы все кто куда попрячемся от его нехороших вопросов или гулять уйдем, так он даже на улицу выходит, прохожих ловит. Ну, прямо хлебом его не корми, а дай кому-нибудь своими вопросами настроение испортить. Вот он и ляпнул на второй день свадьбы молодому мужу:
– А ты уверен, что она от тебя беременна?
А у девки уж пузо на нос лезет! Парень ему в глаз тут же и накатил. Я Кольку поскорее с этой свадьбы и утащила, пока родственники бывшей невесты об этих его ненужных речах не узнали – убьют ведь дурака. Когда пьяный появится, и тебе чего-нибудь сболтнет, ты уж не бей его, пожалуйста, перетерпи.
Хотя дело это трудное. Я уж на что тихая и незлобивая женщина, а иной раз и не утерплю, и со всей силы его сковородкой по противной башке и приложу! Да и дети, как подросли, уже с трудом сдерживаются, чтобы бате за его противные вопросы не наподдать. Ему, Кольке, на работу уж скоро, а тут того и гляди сломают чего-нибудь в организме нужное. Так перетерпишь?
Я кивнул, отчетливо понимая, что мне с жилистым работягой Колькой лучше не связываться. Как навернет со всей дури могучей золотой рукой! Враз мне чего-нибудь для учебы нужное сломает. Как минимум потом две недели учебный процесс буду фонарем под глазом освещать.
В Рязани десантура повалила из вагона, и бывший ефрейтор неведомого рода войск, войдя в счастливое состояние «грогги», или по-русски «пьянее пьяного», увязался было за ними, но был пойман уже на перроне за руку бдительной женой.
– Ты куда подался, идиот? До нашей Костромы еще ехать и ехать!
Теперь синяки украшали уже оба глаза отставного ефрейтора. Эх, не сдержался, не смолчал!
Завалившись на свою полку, Колян заприметил меня. Он с наслаждением вдохнул свежего вагонного воздуха и сходу начал:
– Эй, парень, а ты знаешь, что про твою жену говорят? Еще не выяснял, сколько у нее до тебя мужиков было? А сколько сейчас, когда ты уехал, к ней начало похаживать?
Я было вскипел и пальцы рук сами сжались в кулаки. И такое дикое желание дать этому говоруну в лоб мной овладело! Спокойно, спокойно, Димон, сказал мне внутренний голос, поразительно похожий на голос моего многоопытного отца, это всего лишь глупая провокация. Ничего этот Колька про нашу Липу не знает, просто болтает, чтобы тебя обозлить. Пренебреги и отсеки все другие его домыслы. И я пренебрег и отсек.
– Не женат я, дядя, – строго ответил я. – И родни у меня нету, и друзей. И про внешность свою все знаю. Ты поспи лучше, сон он лечит. Вот перед работой оба глаза и полечи. Глядишь, и полегчает.
Отчаявшись донять такого непробиваемого чувака, Колька быстро захрапел.
Меня все это не смущало. В столицу я прибуду во что бы то ни стало, должен же Бобёр встретить своего неловкого, но очень талантливого, невзначай опоздавшего сотрудника на вокзале!
В Москву мы прибыли только в шесть часов вечера, вместо положенных по графику 10 часов утра, и на Казанском вокзале меня, конечно, уже никто не ждал. Вспомнив наказ многоопытного отца не брать такси возле самого вокзала, ибо обдерут, как липку, распознав во мне не знающего ни цен, ни дороги приезжего лоха (в голове так и звучал его строгий голос: у вокзала своя таксистская мафия, чужих водителей, пытающихся снизить цену, просто бьют!), я побрел со своим чемоданом на выход. Звучали разнообразные объявления:
– Поезд Уфа-Москва…
– Поезд Караганда-Москва…
– Пассажир Комаровский, срочно подойдите к справочному бюро! Повторяю…
Лысеющий толстяк подхватил чемодан, рюкзак, пару пакетов и рванул в нужную сторону. Да, велика Россия, а от нас, Комаровских, нигде не избавишься. Толстяк удачлив, о нем кто-то заботится и ждет, а я здесь гость запоздалый и никому не нужный.
С этими нелегкими думами я отошел от вокзала на пару кварталов, не обращая внимания на крики мафиозных таксистов, крутящих на пальце ключи от машин:
– Далеко ехать, парень?
– Пойдем! Махом домчу!
– Впервые в Москве? Я помогу!
Лучше отойти подальше, но взять такси подешевле! – гордо задрав нос, думал я, удаляясь от этих привокзальных обирал.
Накрапывал мелкий и теплый летний дождик, близился вечер. Я поднял руку возле трассы и возле меня тут же притормозила какая-то потрепанная иномарка. Водитель, молодой усатый кавказец, весело закричал, открывая мне дверь:
– Садись скарэй, дарагой! Пулей дамчу!
Сознавая собственную пассажирскую значимость, я гордо умостился на переднем сиденье, а чемодан положил себе на колени. Закинуть его на заднее сиденье или поставить между ног я как-то не решился. Это он сейчас такой добрый этот абрек, а как отъедем подальше, небось враз покажет здоровенный кинжал и отнимет все деньги вместе с трусами, прихватив до кучи и чемодан.
Кавказец бодро рулил минут пять, рассказывая, постоянно улыбаясь и временами даже смеясь, о своей таксисткой лихости и доблести, а потом этот веселый усач, почти моего возраста или чуть постарше, остановился и спросил:
– Слюшай, дарагой, а куда едем? Дорогу показывай, да?
Я чуть не хлопнул себя по лбу. Это же ведь не автобус или трамвай, который едет по известному маршруту, тут ведь адрес говорить надо! Впрочем, один, без родительской опеки, я на такси ехал впервые в жизни, и мне было простительно. А вот таксист-то куда глядел? Почему адрес не спросил?
– Да я второй дэнь сегодня работаю, нэ наловчился ешчо!
Похоже мы были два сапога пара… Я степенно вытащил из кармана паспорт и зачитал записанный мне для верности на вложенной в него бумажке майором адрес.
– Как как? – не понял опытный перевозчик, – ты пальцем покажи куда ехать!
– У вас же есть разные приборы для ориентации, джи-пи-эсы там всякие, иной раз прямо в телефон встроенные…
– Какие пээсы? Все пальцем показывают!
У меня внутри все опустилось… Мы, два неопытных паренька, стояли посреди громадной Москвы и понятия не имели, куда надо ехать…
– Я не знаю где это…, – еле слышно прошептал я.
Водитель замолчал, видимо пораженный столь странным для его короткого опыта поворотом извоза, да и я сидел ошеломленный такой неожиданной дорожной прорухой. Какое-то время мы горестно помолчали. Потом он встрепенулся, окрыленный новой мыслью.
– Пазвани родственникам!
– Они за тысячу километров отсюда, и телефон у меня разрядился, а я их номеров не помню, – горестно сообщил я.
Эх, был бы здесь мой отец, он враз бы чего-нибудь придумал! Сообразил, изобрел, догадался! Рванул бы на всех парах к заветной цели, волоча следом за шкирку своего неловкого сынка! Только его со мной рядом нет, и я тут один мыкаюсь. Хваткая Наталья на симпозиуме. Даже мамы нету! Совсем один…
– К кому же ты приехал?
– На работу…
– Эй, друг, мы все сюда на работу едем! Зачем сюда просто так ехать?
От моих глупых разговоров у джигита даже почему-то совсем исчез режущий слух кавказский акцент.
– Друзья, знакомые, знакомые знакомых, земляки, к кому ехал? Или ваш аул совсем маленький, и у тебя в Москве даже земляков нету?
– Новый начальник есть, – пролепетал я.
– Звани! – вернулся к генацвале акцент вместе с уверенностью в себе.– Номер помнишь?