Корней и Домна
TekstЗахарьевна тревожно взглядывает на дверь.
– Ой, родная! А ведь дело-то выходит и вовсе негожее. Дать – дам, а скачурится он, кого к ответу? У кого зелье брала? У Захарьевны. Пошлют сироту за запоры железные.
– Не бойсь. Коли что, одна ответ держать буду, тебя не выдам.
Захарьевна что-то прикидывает в уме.
– Дашь синенькую?
– Ох ты! – пугается Домна. – Да ты больно дорого. Трёшню возьми, а окромя – ни копеечки. Рада бы радёшенька, да нету. Какие наши достатки, одна беда.
– Мало! – качает головой Захарьевна: – тут не что-нибудь, а жизни порешится…
Домна вынимает из кармана трёхрублёвку и, выложив на ладони, гладит её. Мутные и нечистые глазки знахарки разгораются.
– Ты, сладкая, слышь? – она тянется опухшими, лоснящимися пальцами к деньгам. – Знать не знаю, ведать не ведаю – кто ты есть и почему. Кумекаешь?
– Ну?
Захарьевна снимает с печи мешок, долго копается в нём и наконец вынимает две склянки; в одной болтается желтоватая жидкость, в другой лежит чёрный порошок.
Захарьевна ставит склянки на стол и осклабляется:
– Баешь, зелья надобно. И что ты, сердышко, придумала? Да я ни в жисть! Ой-ошеньки! И можно бы то, да воли моей на то нетути. Иди, ясная, к дому, да смотри – не трожь склянки, а то здеся масло купоросное; выпьешь его невзначай, так ноги будто соломинки и срежутся. А здесь отрава из семи змеиных голов, да из папоротника, да из жабьих косточек. Как подсыпешь ненароком в водку али в квас, тут тому и скончание. Иди, иди, пташенька. Эва, что выдумала…
Захарьевна, лукаво ухмыляясь, повёртывается к Домне спиной и шепчет:
– Кинь трёшню под лавочку.
Домна делает, как ей велит Захарьевна, и, забрав со стола склянки, уходит из избы.
– Иди, иди, родная! – напутствует её Захарьевна: – нету на то моего согласия.
* * *
Вечером, возвращаясь с работы, Корней находит в снегу около самого дома бутылку. В бутылке что-то есть.
– Тпру!
Кобыла останавливается. Корней снимает рукавицы, засовывает их за кушак и поднимает бутылку. Что за бес! Какой добрый человек обронил?
Корней озирается по сторонам, никого нет – ну, значит, Бог счастья послал.
Пробка на бутыли без сургуча, хотя бутыль водочная. Корней вышибает пробку ладонью и нюхает. – Что за бес! Заправская водка…
Он кладёт находку за пазуху, вводит кобылу с дровнями во двор, распрягает, насыпает овса и, покончив с делами, проходит в избу. В избе тихо – ребятёнки уже залегли спать, а Домна, видно, куда-нибудь отлучилась. На столе тускло светится лампа.
Корней раздевается, ставит найденную бутыль на лавку. «И кто бы то мог обронить?» – соображает он.
– Домна-а?
С печи раздаётся храп. Вот те на. Домна храпит, никогда с нею этого не бывало, а тут храпит…
– Домна-а?
Храп сгущается.
– Дай поисть, Домнушка.
– Кто там? Корней? – кричит с печи Домна. – А я малость вздремнула.
Она спускается вниз и собирает на стол. Корней показывает водку.
– Глянь-ка, что я нашёл. У самой избы, на снегу; надыть поспрошать, чай, кто из суседей обронил.
– Хо! – удивляется Домна, разглядывая бутыль. – и в самом деле. Пей сам, чего соседи.
Корней молчит. На работе он порядком-таки промёрз. Оно бы, конечно, хорошо дёрнуть стаканчик, да, может, водка-то соседская. Однако дымящиеся щи, поставленные Домной перед ним, усиливают соблазн. Ах, дельно бы глотнуть стакашек, а потом покрыть щами. По всем жилушкам пробежит тепло, а голова легонько задурманится.
– Дай посудину.
Домна поспешно вынимает из поставца чашку и подаёт её вместе с бутылью мужу. Буль-буль-буль-буль! – переливается водка, ударяя в нос острым запахом.
Корней подносит чашку к губам.
– Корней! – мешает ему Домна: – с Никиткой пилили?
– С ним самым.
– Когда ж он думает жениться?
– А на Красной горке.
Корней опять подносит чашку к губам. Домна зевает и тяжёлой поступью подходит к лавке, садится против мужа, подпирает голову руками и задумчиво смотрит на него. Экая крыса дохлая!.. И ждёт она – вот он вскочит, схватится за горло, за живот, завоет по-пёсьи, рушится, хрипя, на пол. Но нет! – осушив чашку, Корней крякает, вытирает ладонью усы и, как ни в чём не бывало, берётся за ложку.
– Чтой-то водка нескусная! – морщится он. Домна плотно сжимает губы. Оно понятно, почему водка невкусная – настоена на семи змеиных головах да на папоротнике, да на жабьих косточках. Ах ты, Бог мой, слопал – и не моргнул даже. Ну, прорва!
– Леший! – вскипает гневом Домна: – опять наследил ножищами! Житьё моё горе горькое! Взять бы теи валенцы да по башке, да по башке.
Корней, не обращая на её вопли внимания, хлебает щи и раздумывает. Оно конечно, водка, может, и соседская и некоторой дрянью отзывает, но недурно бы глотнуть ещё чашечку. Хе-хе!
Он снова наливает водку в посудину и, поморщившись, со смаком опоражнивает. Семь змеиных голов не действуют на лужёное брюхо. Корней добродушно улыбается.
Домна бесится, словно он обманул её самым наглым образом, но придраться не к чему, и она в немой злобе молчит, наблюдая, как краснеют щёки мужа, и как мутнеют глаза от батюшки-хмеля. Вот сатана, вот лиходей: пьян по-обыкновенному.
– Растрескался! – набрасывается она на Корнея. – Люди обронили, а он и рад. Бесстыжая твоя душа!
Она сердито схватывает бутыль со стола и прячет её под лавку. Корней ласково гладит себя по брюху: теперь и соснуть в самую пору!