Сестренка не из простых. Прикатила в шикарном "мерседесе". Кладем Ильича на заднее сидение.
– Ключи! – резко говорит она, садясь за руль.
– Может быть, забыли в квартире? – предполагаю наивно, думая, что речь идет о ключах зажигания.
– От квартиры, – поморщившись, поясняет она.
– От квартиры? – валяет дурака Серега. – Не надо бы вам их давать, – размышляет он вслух. – Невоспитанных людей надо же как-то учить… Ну да ладно! – бросает ей ключ в кабину.
Машина, обдавая нас бензиновой гарью, укатывает восвояси.
– Движок бы лучше отрегулировала, стерва эдакая, – плюнув ей вслед, комментирует Серега.
Мы расстаемся.
– До вечера! – хлопаю его по плечу.
– До вечера! – как эхо вторит он и тоже хлопает меня по плечу.
Иду доваривать свою кашу и думаю: не скажется ли такая диета на моей потенции? Пока, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…
"Власть не может быть плохой или хорошей… – Помешиваю старинной ложечкой с нашей семейной монограммой кашу. – Она может быть плохой или… очень плохой". Мысль не нова. Но позволяет определить позицию как вечно-безразличную оппозицию. Продолжая помешивать кашу, мгновенно достаю нож и бросаю его в старинный буфет. Нож с силой втыкается в темную дубовую поверхность. Она вся испещрена следами от прошлых попаданий. "Жизнь дороже прошлого…" – Меланхолия начинает овладевать мной. Бросаю варить эту чертову эту кашу, хотя такого цвета лица у меня не было даже в юные годы.
Поднимаюсь к Михалычу. Стучу и запоздало думаю: "А вдруг он дома? И ничего! Сообщу про Ильича". Мои опасения не оправдываются. Открывает дверь Элла.
– Я тебя жду, жду! Противный! – в нетерпении говорит она.
– Мы же не договаривались, – удивляюсь я.
– Ну не будь таким… – она мнется, подыскивая нужное слово: – Дураком!
Расстегивает пуговицы моей рубашки.
– Быстрей! – торопит она.
– Но я же еще не ел, – поддразниваю ее.
– Потом, потом… – шепчет она, прерывисто дыша…
"У нее божественная шея…" – думаю безразлично. Мы лежим без сил на все том же злополучном ковре. На нас смотрят люди с полотен Михалыча.
– Где твои жемчужные бусы? – интересуюсь я.
До Эллы не доходит смысл вопроса, она еще не вернулась в этот мир. Приходится повторить.
– Зачем тебе? – наконец звучит ответ-вопрос.
– Нужно! – "великолепное слово!"
– Эта сучка Эн взяла! Представляешь?! – Элла чуть приподнимается, опираясь на локоть. Гнев искажает ее умиротворенное до этого лицо: – Ты ведь тоже спал с нею?!
– Ну что ты. Как тебе не стыдно! – увещеваю ее и неожиданно сообщаю: – Ты знаешь, что Валентин Ильич скончался?
Слежу за реакцией.
– Знаю… – не сразу отвечает она, отворачивается, встает, одевается и уходит.
Ильичу бешено, просто фантастически везло в той, как оказалось, его последней игре. С первой же раздачи к нему пожаловал мизер. Причем сразу "железный". Потом подряд две девятерных, десятерная. Снова мизер. В общем, настоящий обвал! Не говоря уже о более мелких удачах. Короче, играл фактически он один. Это всех изрядно раздражало. Такая невероятная пруха! Они даже повздорили с Серегой. Ильич бросил на стол, кажется, пикового короля. И сразу же взял его назад. А Серега заскандалил: карте место. Ильич, который в другое время ни за что бы не уступил, так как остальные партнеры свои фишки на стол не выложили, на сей раз великодушно, даже, я бы сказал, снисходительно-оскорбительно уступил и все равно свои набрал. Не к добру было такое везение, не к добру! Нам с Михалычем не везло. Она все время от нас ускользала. И велосипед-то у нее был обычный, дамский. У калитки своей дачи она резко тормозила, так что заднее колесо с пестрой сеточкой шло юзом, велосипед становился перпендикулярно забору, и она въезжала в калитку, которую ей услужливо открывала то ли бабка, то ли нянька. Будто ждала там каждый раз ее возвращения. А может быть, действительно ждала. В зеленых обтягивающих трико девица выглядела просто великолепно. "Возможно, она циркачка?" – гадали мы, прячась от солнца в тени большого дерева и напряженно вглядываясь в конец дачной улицы. У меня был полугоночный велосипед, на котором я быстро набирал скорость, но все равно каждый раз не успевал. И мы вихрем проскакивали мимо ее калитки, сначала я, потом Михалыч на своем довоенном драндулете. Конечно, тот Михалыч к этому никакого отношения не имел. Этот был гораздо старше. Но ведь и девчонка с велосипедом тоже была давно. Так что, возможно, что это те же самые люди. Правда, у того был большой нос и густые темные брови… Но за столько лет нос мог похудеть и уменьшиться, не говоря уже о возможности пластических операций, а брови выцвести и слегка выпасть… Но Михалыч, партнер по игре, старше меня лет на десять. А тот был моим ровесником! Тоже ни о чем не говорит. Я же не спрашивал, сколько лет тому парнишке, моему дачному приятелю. При помощи диеты и специальных йоговских упражнений можно и в девяносто выглядеть как в тридцать…
Кажется, я не выключил огонь под кашей. Одеваюсь и мчусь к себе. Элла будет сердиться, что ушел не попрощавшись. В конце концов, я ей ничего не обещал, а дома может быть пожар.
Конечно, газ выключен, и поверхность каши уже покрылась сиреневой пленкой. Мне нравится безвременье, когда дряхлеет власть. Никаких гарантий извне. Никакой уверенности в завтрашнем дне. Скорей, это и есть настоящее время, а остальное – болото с дурными испарениями. Только теперь начинаешь чувствовать "сейчас", когда в любой момент оно может прерваться. Деньги превратились в труху. Только натуральный обмен. Я тебе подзорную трубу, чтоб пораньше увидеть врага, ты мне – мешок сухарей, чтоб не помереть с голода. Главное же – это игра! Мы все с нетерпением ждем вечера, чтобы снова испытать судьбу. Конечно, без Ильича будет плохо. Теперь можно признать, что он был лучшим игроком из нас…
– Давайте помянем Ильича! – предлагаю я.
Мы молча выпиваем. И также в молчании, не сговариваясь, играем распасовку. У меня еще в запасе две бутылки сухого. Завтра моя очередь. А сегодня ласкает нёбо коньяк Сереги.
Игра постепенно становится все более жесткой и интенсивной. Серега совершает грубейшую ошибку – проносит пику. Мне кажется, он по своему обыкновению уже до игры хорошо принял. Михалыч довольно улыбается. Молча, презрительно смотрю на Серегу. Он чувствует себя виноватым… Эти странные карточные комбинации. Если мы лишимся еще одного партнера, придется пилить гусарика. Интересно, кто следующий? Прямо "Прощальная симфония"… У Михалыча сытый, уверенный вид. Догадываюсь о причине: его вдохновляет малышка Эн.
7. Рыба-кит
Я не на шутку увлекся живописью. Элла принесла мне голландские краски и замечательные кисти. В оснастке – половина успеха. Вначале я собирался изобразить чрево кита, а внутри – нас, сидящих за столиком и увлеченных игрой. Хотелось с максимальным натурализмом изобразить внутренности этого огромного млекопитающего, медленно плывущего на глубине моря-океана. Но по не зависящим от меня причинам вместо кита получился обыкновенный российский лещ. Мне кажется, если бы я сумел заключить свои творения в такие же роскошные рамы, как у Михалыча, то мои полотна были бы лучше, чем его.
У меня колоссальные планы. Хочется написать несколько натюрмортов с кашей из детского питания. Думаю изобразить почерневшую от времени керосинку с маленьким закопченным слюдяным оконцем, за которым трепещет язычок пламени. А на ней стоит светлый, слегка помятый алюминиевый ковшик, в нем закипает каша из "Здоровья" с гречневой мукой. На сизо-кофейной поверхности образуются лопающиеся пузырьки. Можно было бы даже создать серию картин. Отразить разные стадии кипения с тончайшей цветовой нюансировкой. И взять разные типы каш: с рисовой мукой, гречневой, манной… Не знаю, удастся ли мне все это отписать надлежащим образом… Во время работы меняется психическая деятельность, время уплотняется, доставляя странное, сродни наркотическому, наслаждение.
Настолько погрузился в письмо, что не заметил, как вошла Элла.
– Я принесла тебе кобальт, – говорит она сухо, протягивая мне тюбик. – Без него не удастся изобразить спинку кита.
"Спинку"… Так нежно про эту громадину! Элла очень опытна в этих вопросах, и я прислушиваюсь к ее советам. У нее очень красивые ключицы и совершенно волшебная ложбинка, идущая вдоль спины. Особенно когда она упирается руками в буфет.
– Помнишь этих лысых собак? Ну, похожих на борзых? На картинах старых мастеров? – спрашиваю я.
– Грейхаунды, – отвечает Элла.
Мне кажется, что нет такого, чего бы она не знала. Восхитительная женщина!
– У нас их практически нет. Две-три, от силы. Фантастически дорогие! Михалыч хотел такую, прямо извел!
– Я бы тоже не отказался. И вообще было бы неплохо пожить некоторое время в какой-нибудь старинной картине. На большом столе – окорока, большие стеклянные бокалы с вином, неплохо приготовленная дичь. Вдобавок обнимаешь пышную женщину, одетую в коричневое бархатное платье с большим белым кружевным воротником… И главное – полная неподвижность!
– Неужели ты думаешь, что кто-нибудь принимает тебя за Льва Николаевича? – неожиданно ошарашивает меня Элла. – Посмотри на себя в зеркало. У того были большие усы, крупные черты лица. Он был ниже среднего роста. И ты! Вы же антиподы!
"Что-то случилось! Интересно, что?" – думаю я, медленно вытираю руки, чтобы выиграть время, не торопясь иду к швейной машине. Она стоит у меня на видном месте. Материал постоянно заправлен. Меня такими выпадами не собьешь. Сажусь за столик, начинаю шить, строчка получается изрядно кривой.
Элла выносит из прихожей куртку.
– Посмотри на мою, – говорит она. – Ее шил Лев Николаевич! Ты что, сможешь такую же?
– Ты просто недоверчива, мой дарлинг. Конечно, смогу! Просто сейчас я отрабатываю новую модель. К тому же нет ни подходящей материи, ни ниток. Да и не до жиру сейчас! Кто в наше время будет покупать произведения швейного искусства? Так, для себя что-то изобретаю. Чтоб, так сказать, не заржавел в бездействии инструмент! – говорю первое пришедшее в голову. – Ни у кого даже в мыслях не возникает… м-м-м… такого странного подозрения.
– Чушь! – с чувством произносит она. – Форменная чушь! Ты им просто необходим… как игрок, партнер! А Михалыч от тебя без ума. Он говорит, что только ты его понимаешь, а больше никто. А из старых жильцов больше никого и не осталось.
– Подожди, – пытаюсь сбить ее с толку фактами. – А Аня, ну, Анна Петровна с первого этажа? Скажешь, не из аборигенов?
– Причем тут Нюрка? Она помешана на мужиках! Ей до лампочки, кто ты! Лев Николаевич или еще кто. – Элла закрывает лицо руками. Плечи и спину ее сотрясают беззвучные рыдания.
– Из-за тебя погиб Валентин, – слышу ее шепот.
"Вот оно оказывается, в чем дело!"
– Это бестактно! – говорю я с деланной обидой. – Ты бы хотела, чтоб убрали меня? Так? – немного помолчав, добавляю: – Я же люблю тебя!
– Ты решил, что я тебя заложу? – Она смотрит на меня, неприятно прищурив глаза. – Поэтому?
– Ну ты даешь! – удивляюсь я. – Подумала, что я боюсь этих молокососов?
Неожиданно резко швыряю нож. Он втыкается в буфет рядом с Эллой. Надо отдать ей должное. То ли трудная жизнь с Михалычем так ее закалила, то ли природная выдержка. Ни один мускул не дрогнул на ее лице.
– Они же не профессионалы. Здоровые, энергичные, жестокие, но этого же мало, – пытаюсь вразумить ее я и сразу же встречный вопрос: – Он действительно Женькин отец?
– Ты спятил? – равнодушно интересуется она.
"Или она прекрасно владеет собой, или… я ничего не понимаю".
– Зачем тебе надо было выдавать себя за Льва Николаевича? Ну, сказал бы, родственник, друг, знакомый, будешь жить во время их отъезда…
– Да, ты права, – соглашаюсь я и добавляю в недоумении: – И зачем это я?
– Прекрати! – обрывает Элла, подходит к картине. – Это у тебя здорово получается. Ты – талант! Неужели, правда, что ты никогда до этого не писал маслом?
– Не только маслом, но и не рисовал никогда, – уверяю ее.
– Поразительно! – задумчиво разглядывает она леща, похожего на кита. – Как назвал?
– Пока никак… Возможно… "В чреве китового леща". Или просто "В чреве". Еще не решил. Кстати о птичках. Серега знает, что я стопроцентный Лев Николаевич. Ты не находишь крайне подозрительным, что только ты одна меня не признаешь? А?
– Ладно, оставим этот разговор. Если тебе нравится или еще почему-то, то ради бога! Ты талант, можешь себе позволить…
– Я, прежде всего, портной, модельер, если угодно, а потом все остальное.
Снова сажусь за швейную машину, и опять получается отвратительно.
– Что-то с аппаратом, – бурчу я.
– Ты знал, что Валентин занимался ядерной физикой?
– А он вроде как-то говорил, инженер, в лаборатории…
– Не притворяйся! Надоело!
– Ты просто не в духе, – покачиваю сокрушенно головой. – Теперь кажется, что знал, а может, и не знал… Ты все время пытаешься меня поймать. И зачем это тебе? – пытаюсь снова обидеться, но выходит неубедительно. Что-то настойчиво пытается соединиться в моей бедной голове. Снова вижу фотографию в ее спальне, на тумбочке. Отец… в университете…
– А где твои зеленые трикотажные штаны? – интересуюсь я.
– Можно без пошлостей? – отзывается она.
– Нет, правда! И велосипед с двойной рамой и рваной сеткой на заднем колесе?
– Истлели, наверное… – неуверенно говорит Элла. – А велосипед украли.
– Отец твой ведь профессором был, физиком, а может академиком? – уточняю для проформы, хотя и так все ясно. – Дачный поселок-то, небось, научных работников был? А? То-то! А ты: Лев Николаевич!
– Ты думаешь… Валентина из-за этого…
– На той твоей фотографий вокруг отца наверняка любимые ученики. И самый, самый – Ильич! Или все же Михалыч? Нет, скорее, он его потом обошел. Когда добивался твоей руки. А позже картинки стал писать…
– Ты из "безопасности"? – брезгливо интересуется она.
– Я сам по себе… Специалист по ядерным установкам ничем не лучше специалиста из контрразведки. Оба слегка циничны, а работают… потому что интересно.
8. Крючки для Эн
Невозможно понять, сколько сейчас времени. Часы остановились.
– Что опьянеет сильнее вина? – тихо напеваю, спускаясь по лестнице, в такт шагам. – Женщины, лошади, власть… – и заканчиваю, перепрыгивая через четыре ступеньки: – И война!
До квартиры Ильича еще два лестничных пролета, стараюсь идти как можно тише. Власть, всласть… Лошади, игра, азарт, женщины опять-таки тут как тут… Не ждали! Осторожно вставляю ключ в замок. Самая сильная власть, которая тянет каждого к смертной черте… Вхожу внутрь, ложусь на диван, закрываю глаза.
Жутко лежать в чужой квартире на диване человека, которого уже нет. Пытаюсь ухватить свое ощущение. Наверняка душа покойного еще где-то здесь. Кажется, она уходит лишь на девятый день в иной мир… Коллекционеры стремятся к совершенству. Собрать все виды медалей, которыми наградили… в Крымской кампании. Коллекционером движет сильная неутоленная страсть. А если умудришься достичь заветной цели, то… катастрофа! Жизнь лишается смысла…
Начинаю дремать, чутко, стараясь не пропустить время вечерней игры. Рассчитываю на интуицию.
Вращается дверная ручка. Неслышно отворяется входная дверь. Видимо, не один я такой любопытный. Есть, есть еще заинтересованные лица! Щелкает выключатель. Загорается вполнакала единственная лампочка в добротной бронзовой люстре, источая желтоватый слабый свет. Не хватает напряжения в сети. Именно такой светильник должен быть у загадочного коллекционера. Странно, что не обратил днем на него внимания. Застыла гримаса на лице Эн. Жестко смотрит на меня черный кружок револьверного дула. Запястье другой руки небрежно перевязано ниткой жемчуга.
– Вот так встреча! – восклицаю с вежливым изумлением.
– Встреча как встреча… – цедит недовольно в ответ Эн.
– Да опусти ты свой пугач! На меня такие игрушки не действуют, – предлагаю я.
– Это настоящий… – неуверенно возражает она, отводя револьвер.
– Не настоящий, а как настоящий, – поправляю ее снисходительно.
– Все-то ты знаешь! – огрызается Эн.
– Опыт, моя милая! Был наемником… – делаю паузу и заканчиваю с вздохом: – В Африке!
– То-то пострелял вволю, – задирается Эн, думая о чем-то своем.
– Было дело, – соглашаюсь миролюбиво. – Но невинной крови на мне нет… в отличие от некоторых.
– Я тут ни при чем! – оправдывается она и тихо добавляет: – Так и знала, что ошибка. Какой он, к дьяволу, особист!
– Ну почему сразу – ошибка? Давай вместе рассуждать, – предлагаю я. – Чтобы собрать уникальную коллекцию много надо иметь денег? – и, не дожидаясь ответа, заканчиваю: – Много! Или же обширные связи и возможности. Так что вполне мог быть ответственным работником спецслужб. Вполне.
– Ты же знаешь, что это не так. – Эн присаживается на край дивана. – Если бы ты меня тогда не спас…
– Да будет вам! Вы уже со мной расплатились, – дразню ее я.
– Давайте без цинизма, – улыбается она.
– Пожалуйста! – охотно соглашаюсь. – Я тебе просто помог проникнуть в дом. И не надо ненужной романтики. Ты бы и без меня как-нибудь умудрилась к нам проскочить. Верно?
– Верно-то верно. Но трудно бы было, – вздыхает Эн.
– Ты стала проверять Михалыча. Убедилась, что он настоящий художник. Но!.. – делаю драматическую паузу. – Допустила ошибку! Ответственный работник, как ты его называешь, особист, вполне может профессионально рисовать. Естественно, в свободное от работы время.
– Ты хочешь сказать, что это Михалыч? – безразлично интересуется Эн, беря меня за руку.
– Ты легко заглатываешь самые простенькие крючки, – довольно смеюсь я. – Это можно объяснить лишь молодостью. Только ей одной.
– Завидуешь? – парирует она. – По-моему, вы тут все свихнулись на почве секса, – пытается она меня уязвить.
– Трудно не согласиться, – поддакиваю я. – Правда, вы со своей воображаемой естественностью в этих вопросах еще более ненормальные.
– Пожалуй, это все-таки ты! – неожиданно выпаливает она. – Недавно здесь поселился – раз! Уж больно прозорлив – два!
– Ну если примитивная догадливость – основной признак контрразведчика… или просто разведчика, – быстро поправляюсь и вижу, что моя заминка не осталась не замеченной.
– Откуда ты взял, что мы ищем контрразведчика? – реагирует, немного подумав, Эн.
– Михалыч сказал… или Серега, не помню уже, – продолжаю дразнить Эн.
– Ты знаешь, кроме вас в доме никого больше не осталось?
– В нашем подъезде? – уточняю я.
– И во всем доме. Представь себе!
– Ради игры мы готовы на все! – заявляю высокопарно. – Даже поставить на кон свою жизнь!
– И проиграть! – зловеще обещает Эн. – Детский комплекс! – пытается пригвоздить меня к позорному столбу.
Тяну ее несильно к себе на диван. Она также несильно сопротивляется.
– А играть в казаков, они же одновременно и разбойники – лучше? – интересуюсь в порядке протокола. – Влечет, влечет нас все же к молодежи, – шепчу ей на ухо.
Исходит звериный дурман от изогнутого в сладострастной неге тела…
– Я же опаздываю на игру! – вырывается непроизвольно у меня. Быстро пытаюсь исправить ошибку: – Все было просто прекрасно. Ни с кем не было так хорошо, как с тобой!
– А мне с Михалычем было лучше, – мстит она. – Ну… не лучше, а так же.
Думает, что так будет потоньше.
– Конечно. Ведь у меня же нет хвоста. А без него какой кайф? – бубню я.
– Какого хвоста? – удивляется Эн.
– Неужели тебя еще можно чем-нибудь поразить? Странно, – смеюсь. – Это я так. Не обращай внимания. Маленькие стариковские хитрости.
– Кокетство тут неуместно. По нашим меркам ты старый козел.
"Опасно уязвлять женское самолюбие… – мелькает тривиальная мысль. – А вдруг вовсе наоборот? Просто все надо проверять".
– Если бы особист отдал компромат, его бы оставили в покое, – неожиданно заявляет она.
– Это не по адресу. Поговори об этом с Михалычем или с Серегой, – советую я. – Без компромата особист станет очень бедным и его сможет обидеть каждый.
– Лучше быть бедным и живым, чем… – умудренно произносит Эн.
– Ты мыслишь очень глубоко и нестандартно. И, безусловно, склонна к обобщениям, – замечаю, осторожно продвигаясь к дверям.
– Есть слабость, – со вздохом соглашается она. – Хотя это, поверь, знаю по себе… – и, словно опомнившись, кричит: – Эй, куда? А ну назад!