ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Новая рабочая неделя началась дождями. Эти заунывные дожди немного скрашивало только ожидание близкого, уже с четверга, отпуска. Перед отпуском многие из нас пытаются сделать как можно больше, и оттого весь понедельник я работал – тоскливо и без всяких происшествий. Вечер тоже прошёл заурядно.
А поздним вечером на меня навалилась острейшая тоска – смешно сказать! – по Кире. Не столько много в ней было раскаяния, сколько собственно тоски. Я пытался вспомнить, как выглядела девушка, от которой у меня даже не осталось фотографий, и ругал себя последними словами за то самодовольство, с каким принимал её доверчивую симпатию. И что она во мне нашла, Бог мой? Разве лишь «честные серые глаза» (выражение не её, а Кристины), только вот обманули её эти глаза с их глупой, недалёкой честностью…
Моё восьмилетнее супружество с Кристиной, которое и я, и все окружающие наверняка считали примером самого «настоящего», «серьёзного» брака, в свете Киры начинало казаться каким-то суррогатом, пробной версией отношений с женщиной (пусть не прозвучит это в качестве укора моей бывшей жене: я и сам был, наверное, посредственным мужем, чего уж там). Дурак, дурак! Женись я тогда на Кире, наша дочь (почему непременно дочь?) сейчас уже достигла бы возраста «Карлуши», например. В любом случае, эта воображаемая дочь осталась бы жива…
Как, спрашивал я себя, меня вообще угораздило променять живую и искреннюю девушку на чисто умственную, головную верность «товарищу», лозунги которого даже тогда мне не казались очень уж привлекательными, который никому из нас за нашу верность не сказал спасибо, восприняв эту верность как естественную дань своему уму и таланту, который даже по-человечески меня отталкивал своей самоуверенностью и снисходительностью? Поди-ка разбери, отчего молодёжь, и именно русская, совершает такие чудовищные глупости! История с Кирой и Назаровым могла бы случиться во времена Достоевского, Лескова, Салтыкова-Щедрина; за исключением имён, в ней бы не пришлось менять ни слова. О, когда мы повзрослеем как нация!
«Что толку винить „нацию“? – комментировал насмешливый внутренний наблюдатель. – Это „нация“, что ли, тем вечером тебя заставила принять роль публичного прокурора?»
И неужели теперь до самой смерти таскать на себе это сожаление о своей невероятной юношеской глупости в виде огромного уродливого горба? – спросил я себя в понедельник, и поёжился от этой перспективы.
2
На следующий день, однако, вспоминать о прошлом стало некогда: жизнь завертелась.
Во вторник я вёл приём новых клиентов – и, в очередной раз оторвавшись от бумаг, увидел Савелия Ивановича собственной персоной! Его монументальная фигура еле втиснулась в кресло для посетителей.
Мефодьев явился в «Восход» как рядовой клиент (кстати, он заплатил за консультацию, не понадеявшись, что я приму его в качестве хорошего знакомого, «за так»). Передавать рабочую часть беседы с ним во всех подробностях я, пожалуй, не стану, скажу лишь, что его вопросы касались работы православных воскресных школ, с которыми «Кирилл и Мефодий» был естественным образом связан: это именно церковным школам в первую очередь нужна православная литература. Ироничный бесёнок внутри толкал меня спросить: кто же ещё, кроме воскресных школ, покупает книги его издательства? Я удержался, конечно. Будто мало православных людей! И не вина «Кирилла и Мефодия» в том, что многие из тех, кто мнит себя православным, никаких книг не читают. А я сам давно держал в руках книгу? Вот, то-то и оно…
Любая воскресная школа в наши дни работает в «серой» зоне законодательства. Согласно закону «Об образовании», обычное религиозное учреждение заниматься образовательной деятельностью не может. Согласно же другому закону, религиозная организация не только имеет полное право «обучать религии своих последователей», но это право ей вменено чуть ли не в обязанность. Обучение религии при этом вполне способно иметь признаки образовательной деятельности, как-то: регулярность, периодичность, наличие учебного плана, оценивание учебных достижений и пр. Так что же делать бедному приходскому батюшке, чтобы не нарушить ни тот закон, ни другой? Как, например, выдать свидетельство о выпуске из воскресной школы, коль скоро благочестивые родители благочестивых деток хотели бы повесить это свидетельство на стену? Что должно быть в нём написано, чтобы ни областное управление министерства юстиции, ни МВД, ни прокуратура не «возбудились» (простите профессиональный жаргонизм) при его виде?
Разумеется, я дал главному редактору «Кирилла и Мефодия» все нужные пояснения. В какие-то законы мне пришлось вчитываться и искать примеры правоприменительной практики по ним прямо в ходе консультации. «Зачем же нужен юрист, если клиент всё может прочитать и сам?» – спросит меня кто-то. Боюсь, этот вопрос можно задать представителям огромного большинства существующих сегодня профессий. Клиенты, отвечу я, боятся делать выводы из прочитанного самостоятельно: нет сноровки, нет навыка, нет уверенности в том, что собственное толкование окажется верным. Едва ли нужно говорить о том, что такой уверенности нет и у юриста, но люди с большим удовольствием платят деньги за то, чтобы переложить на «профессионала» хотя бы часть ответственности за принимаемые решения. Коль скоро они это делают без всякого принуждения и даже в охотку, кто мы такие, чтобы им отказывать?
Второй вопрос Мефодьева касался катехизаторов, их правового статуса и подтверждающих этот статус документов. Савелий Иванович поделился со мной: он мечтает, чтобы молодые выпускники, а то и старшекурсники духовных семинарий шли по городам и весям да несли слово Божье; чтобы они, настойчивые, энергичные, талантливые, соперничали бы с дурманом азиатских культов, вульгарностью светской психологии и медийной пошлостью. По словам главного редактора, эта «дерзновенная» идея обсуждалась на епархиальном совете, и было получено предварительное осторожное одобрение владыки. (Что уж в ней Мефодьев нашёл такого особо дерзновенного? Правда, реалистичности идее не хватало, это точно. Кому и где проповедовали бы эти юные православные гуру?) Так вот, какими документами должен запастись молодой проповедник во избежание проблем со светской властью? Разумеется, и здесь я постарался дать самые подробные ответы.
Проще говоря, содержательная часть консультации была насыщенной и явно не выглядела как простой повод увидеть мою скромную персону. А между тем меня не покидало чувство лёгкой странности, натянутости происходящего. Разве мало в городе хороших юристов? Неужели вопрос катехизаторов так срочен, что потребовалось его решать немедленно?
Всё было спрошено, растолковано, записано, пришла пора пожать друг другу руки. Савелий Иванович уже начал было подниматься из кресла, опираясь на подлокотники, когда спохватился:
– Да, чуть не забыл! Олег Валерьевич, дорогой, я отниму у вас ещё пять минут, вы не против?
Вот оно! Я напряжённо кивнул.
– Я, видите ли, всё думаю про вашу сказочку, которую вы рассказали намедни, – продолжил Мефодьев. – И талантливо рассказали, должен заметить: вам бы себя попробовать в творчестве для детей – не хотите? Написали бы вы полдюжины сказочек, а мы бы нашли иллюстратора, издáли… Шутка, как вы понимаете! – весёлости в его юморе было столько же, сколько алкоголя – в безалкогольном шампанском. – Хотя в каждой шутке… Талантливо – но несправедливо. По-вашему выходит, будто «баронесса Мюнхгаузен» бросила своего барона и укатила в Баден-Баден с юным привлекательным графом, например. Ну, а в действительности совсем не так всё произошло…
– Я не знаю, как именно всё произошло, и имелся ли «юный привлекательный граф», – осторожно ответил автор этих строк. – Мне, по крайней мере, баронесса намекала, что он действительно существовал. А какое мне дело? Все мы – несовершенные люди.
– Вот-вот, – охотно подхватил Мефодьев. – Тем более что жизненный путь барона тоже пересекла какая-то симпатичная селянка… Олег Валерьевич! – заговорил он прямым языком, без экивоков. – Христине тяжело, плохо, тоскливо. Да, в вашем упрёке есть большая доля правды, да, она не поддержала вас в трудную минуту. Так ведь и вы её не поддержали!
– Нет, не так! – возразил я, чувствуя, что меня пытаются обвиноватить в том, в чём я не видел никакой своей вины. – Я хотел сохранить наш брак – я ей предложил венчаться!
– И очень хорошо, и похвально, – согласился он со мной, кивая большой головой. – Ну, а она проявила женскую слабость. У вас же не хватило настойчивости её удержать. А это ведь именно мужчина должен на свои плечи брать груз такой настойчивости!
– Но не против воли женщины, Савелий Иванович?
– Ах, Олег Валерьевич, «против воли», «не против воли»… В вас говорит, вы уж простите, мой хороший, юридическая душа, не христианская. Кто из нас действительно знает, чтó в нашей воле? Даже и мужчины не знают этого, а женщины – меньше всего.
– Да, возможно, именно она во мне и говорит, – признал я. – И, если честно, не хочу её стыдиться. А по поводу моей ответственности и особенно по поводу того, что я должен был свою жену «держать и не пущать», боюсь, мы с вами расходимся.
– Олег Валерьевич, я пришёл к вам не как враг и не ради споров! Люди делают ошибки. Сейчас вы стоите в гордой наполеоновской позе, убрав руки за спину, и всё это – из-за одной-единственной минутной слабости Христины. Разве не милосерднее протянуть друг другу руки? Или вы вслух говорите мне сейчас, что кладёте камень в протянутую вам руку?
Он даже как-то привстал, возвысил голос и действительно тянул по направлению ко мне свою лапищу, в которую мне и вовсе нечего было положить, не имелось у меня в кабинете соразмерных его ладони предметов, если не считать архивных папок. Всё это выглядело несколько театрально – я с неудовольствием подумал, что ещё немного, и коллеги, привлечённые его зычным голосом, начнут просовывать в дверь кабинета любопытные головы, – но беспокойство, написанное на его лице, казалось самым сердечным и искренним. Не мог я понять этого человека. Что им двигало? Ведь не корыстные соображения! Любовь к красивому жесту? Такую любовь не стоит недооценивать: на какие поступки она только не толкает людей! Пожалуй, она, а ещё больше – удовольствие от мысли, чтó за богоугодное дело совершает он, благородный старец – и почти без усилий! Правда, за мой счёт…
– Я и без того думал попробовать сойтись с Кристиной заново, – сообщил я собеседнику – и увидел, как он весь посветлел, разгладил в улыбку складки лица. – Только ведь пробовать придётся «с нуля», а мы оба за эти два года изменились, оттого ничего обещать не могу.
– Господь с вами, Олег Валерьевич, кто и когда мог бы дать гарантии в таком тонком, сложном деле? – легко согласился он. – Значит, мне можно передать рабе Божией Христине, что, не без моего скромного участия, ваша дверь для неё теперь не будет запертой?
– Сделайте такое одолжение.
– Ах, как приятно видеть и думать, что пять минут моего времени оказались небесполезны для уврачевания старых ран… Между прочим, девятнадцатого июня я готовлю в областной библиотеке презентацию своей книжечки «Уроки наставничества» – всё написано из живого опыта! Хоть опыт мой, конечно, сравнительно скуден, и даже не мыслю, чтобы меня кто-то поставил в один ряд с подлинными светочами нашей русской святости… Не хотите прийти?
– По возможности, Савелий Иванович, всё по возможности, – уклонился я от прямого ответа. – Мы не всегда хозяева своему времени, но я буду иметь ваше приглашение в виду.
Встав, мы пожали друг другу руки и обменялись всеми любезностями, которыми прилично заканчивать такую доброжелательную и плодотворную беседу.
3
С бывшей женой я созвонился тем же вечером – и она радостно сообщила мне, что всегда верила в силу убеждения своего духовника, вопреки моему холодному и недружелюбному письму, которое её так огорчило, что она даже отвечать мне не собиралась… Но, кажется, я не совсем безнадёжен!
Вечером среды мы договорились о «свидании»: я приглашал бывшую жену в кафе. Это совпадало с началом моего отпуска – вот и имелся формальный повод его отпраздновать.
В самóм кафе мы говорили очень немного: обменивались приятными и пустыми фразами, приглядывались друг к другу. Я с удовольствием рассматривал её продуманный макияж, её причёску, её тёмно-зелёное вечернее платье. Кристина замечала всё это и купалась в моём внимании.
За десертом я всё же сделал попытку заговорить о серьёзном, хоть и предпочёл начать с юмора. Я стал рассказывать про появление Савелия Ивановича в «Восходе», а также про его вполне домостроевское убеждение в том, что я должен был два года назад проявить настойчивость, не допустив до развода. Подавалось это, конечно, под соусом «Не правда ли, забавные взгляды бывают у людей?». Кристина, однако, и бровью не повела.
– В настоящей православной семье всё именно так бы и произошло, – заявила она мне на голубом глазу. – И, знаешь, в любом мужчине, который способен принимать решения и за себя, и за женщину, есть что-то очень притягательное.
– Правда? – изумился я. – И, кажется, два года назад мы не были «настоящей православной семьёй»?
– Никогда не были… Ты не думай, Олег, я своей доли ответственности с себя не снимаю, – она приметно вздохнула.
Десерт был съеден, вино выпито, счёт оплачен – а мы поняли, что только-только приступили к настоящему разговору, даже ещё и не приступили, а лишь к нему подобрались. Встал не заданный вслух вопрос, где продолжить беседу.
– Вези меня в свою холостяцкую берлогу! – с улыбкой распорядилась Кристина. – Я её так и не рассмотрела в прошлый раз. То есть я не напрашиваюсь, конечно… – тут же уточнила она.
Такси довезло нас до моей «холостяцкой берлоги». Едва войдя в комнату, Кристина включила верхний свет и действительно принялась её осматривать – с тем же вниманием, с каким мать изучает первое съёмное жилье уже взрослого сына, недавно съехавшего из родительской квартиры. Я едва успел убрать с рабочего стола статуэтку Кары. Или стоило оставить? Но я не оказался готов делиться ею «так сразу». От Кристины не укрылся мой жест.
– Что это ты прячешь? Покажи! – потребовала она.
– Покажу, но… позже. Хорошо?
Бывшая жена пожала плечами:
– Ну и храни свои секреты, ради Бога… Так, а где у тебя фотография твоей «простой крестьянки»?
– Какой крестьянки? – я притворился, что не понял её.
– Той самой, «в лоскутной юбке», которая тебе «поднесла стакан воды». Или это у тебя случилось так – минутное? Как её, кстати, звали?
– Неужели тебе интересно? Этот «стакан воды», Кристин, был совсем не тем, что ты себе вообразила…
– А я и не воображала ничего – вот ещё, больно нужно! Я не ревнивая, Олеж, – прибавила она другим, неироничным тоном. – И не завистливая. У каждого свои грешки… Так как её звали? Неужели тайна?
– Богдана, – решился я выдать часть правды, переведя греческие корни паспортного имени Дарьи Аркадьевны на русский язык. Брови у Кристины удивлённо взметнулись вверх:
– Украинка, что ли? Странный выбор! Поди разбери вас, мужчин…
– Присаживайся! – предложил я. – В ногах правды нет.
Мы сели – она на диван, я за свой письменный стол, – и я понял, что про Дарью мне придётся однажды рассказать. Дарья Аркадьевна успела стать для меня важной, тихими шагами зашла в мою жизнь, заняла в ней ощутимое место. Скрывать её от будущей жены – если только к этому всё шло – стало бы неверным, нечестным, даже дурным поступком. Итак, нужно было открыться… Но начать следовало, пожалуй, с Киры: в конце концов, моя «наставница», если я только мог называть её так, вытащила из моей памяти именно эту историю и попросила меня признаться другим в моей вине.
– Кристин, ты помнишь, что я учился на юрфаке? – начал я с места в карьер. – Так вот, ты не всё знаешь о моей учёбе…
Мой рассказ Кристина выслушала терпеливо, вежливо, как послушная девочка, рассматривая кончик своей туфли, будто показывая, что она вообще-то не очень заинтересована. «Какой контраст с „Карлушей“! – невольно подумал я. – Впрочем, чего ты хочешь: каждый из нас старше „Карлуши“ больше чем вдвое. Неизбежно с возрастом черствеет человек…» Подняла голову, когда я примолк, чтобы произнести:
– Очень трогательно. А… к чему ты это всё говоришь?
– Как к чему? – растерялся я. – Покаяться…
– Покаяться? В чём тебе каяться? Ты, что ли, её лично задушил? Ваша группа хором постановила, что твоя Кира сама была кругом виновата.
– Понимаешь, иногда и целая группа людей вся без исключения может ошибаться, – заметил я.
– Не получается у меня этого понять!
– Почему?
– Потому что есть, и даже я это осознаю своим слабым женским мозгом, такая вещь, как общественная мораль, и потому что эта мораль создаётся обществом, Олег! – она встала и начала ходить по комнате. – Тот, кто идёт против коллектива, вредит людям, он и виноват. От гордости это всё, понимаешь? От себялюбия, от гордости! Не думай, я твоего Назарова тоже не оправдываю! – немедленно добавила она. – Он и Кира – одного поля ягоды.
– Я не готов согласиться с тобой потому, что малая часть общества вроде студенческой группы, революционной ячейки или банды разбойников иногда вредит всей стране, – возразил я.
– Ой, не начинай: так уж и банда разбойников! А ты мне хочешь сказать, что твоя пассия поступила как подвижница, спасла страну от террориста? Да неужто?
– Не была она моей пассией!
– Видимо, плохо я тебя поняла, или ты плохо рассказывал.
– Евреи, я тебе напомню, Христа осудили коллективно, всей толпой. Что же ты не спешишь рассуждать про общественную мораль и про себялюбие того, кто пошёл против коллектива, в их случае?
– Ух ты, Христа! Уже целого Христа? Так ты Христа и Кирочку свою ставишь на одну доску? Что же она руки-то на себя наложила, если была без пяти минут святой?!
Я осёкся. Разговор принимал неожиданный, слишком личный и несколько хамский оборот.
– Кто хоть тебя научил этому всему… – пробормотала бывшая жена раньше, чем я сумел придумать достойный ответ. – Неужели тоже твоя крестьянка? Может, ты мне о ней наконец расскажешь, а не о своих любовях двадцатилетней давности?
– Я не готов тебе ничего рассказывать с таким твоим настроем, беспощадным, несправедливым и откровенно злобным! – бросил я ей.
– Это пожалуйста, Олег Валерьевич, это сколько вам будет угодно… Но ты хоть понимаешь, что в жизни порядочного мужчины не может быть двух женщин одновременно? Мы не в Саудовской Аравии живём!
Я хмыкнул:
– Ну, тогда и в твоей жизни что-то уж очень много Мефодьева.
– Как ты можешь сравнивать! А если и есть в твоих словах доля правды, – неожиданно быстро сдалась она, – то ведь ты же и виноват!
– Я?!
– Ты! Это ты, ты меня два года назад оставил без всякого духовного руководства! А муж обязан быть жене духовным руководителем!
– Ты, моя милая, помнится, два года назад не хотела никакого духовного руководства – или ты забыла?
– Хотела – ты меня даже не спросил!
– Ах, вон что…
Мы немного помолчали, истощённые этим крикливым спором.
– Мы взяли неверный тон, – признался я с огорчением. – И всё, что мы делаем сейчас, неверно. Одного не могу понять: зачем я тебе вообще снова сдался?
– Да, неверный тон, – согласилась Кристина с горечью в голосе. – Я просто наивно думала, что ты оценишь доброту Савелия Ивановича, который потратил на наше примирение своё личное время…
– Целых пять минут, как он сам сказал, – перебил я. – Я знаю другого духовного учителя, Кристин! Учителя, который не считает, будто серьёзные изменения в человеке можно совершить за пять минут, и который не мелочится, подсчитывая каждую потраченную секунду.
Кристина, оскорблённо поведя плечами, без слов вышла в прихожую. Я помог ей надеть пальто. Она молча приняла мою помощь и так же молча ушла, закрыв за собой дверь.
4
Минут пятнадцать после ухода бывшей жены я сидел в прострации, а после набрал номер Дарьи.
– Дарья Аркадьевна, я только что попробовал примириться с бывшей женой, а вместо этого разругался с ней вконец, – выпалил я, едва она взяла трубку, и запоздало прибавил: – Здравствуйте!
«Приезжайте и всё расскажите», – легко предложили на другом конце провода.
– Мне немного неловко, – замялся я. – Уже десятый час…
«А вас кто-то держит? – уточнила собеседница чуть насмешливо. – Мама из дома не отпустит?»
– Ах, какая вы… Хорошо, я приеду, но потом не жалуйтесь, что я к вам зачастил под вечер!
«Некому мне жаловаться… Буду ждать!»
Прошло ещё, однако, сколько-то времени, прежде чем я сумел вызвать такси до садоводческого товарищества.
В кухне Дарья поставила передо мной кружку дымящегося приятно пахнущего напитка.
– Выпейте! – попросила она. – Взбодрит. И от алкоголя мозг прочистит, а то чувствую, приняли на грудь.
– Один бокал… Что это?
– Саган-дайля.
– В чайном магазине, значит, заказывали? – сообразил я.
– Да нет же: у меня на участке растёт… Сама высаживала! – похвасталась она. – Тысяча за кустик, однако: дорого…
Травяной чай приятно горчил и действительно взбадривал ум – ну, или мне так казалось.
– А теперь рассказывайте! – велела хозяйка. – Только подождите, вязание возьму. Вам не будет мешать, нет?
Я, как мог, передал спор, состоявшийся меньше часу назад. Моя слушательница вязала.
– Приревновала, значит, ко мне ваша дамочка, – определила она суть дела в одной фразе, когда я закончил, поджимая губы, словно удерживаясь от улыбки.
– Дарья Аркадьевна, я бы не хотел, чтобы вы это именно так видели…
– А что тут видеть… Не берите в голову, Олег Валерьевич! – попросила меня мастерица. – Люди всё мерят по своему уму и обычно не на то дерево лают.
– Не слышал такой поговорки.
– Со школьных лет в памяти застряло, – пояснила она. – Плохо я училась! Вот только такая ерунда и держится в голове…
– Кстати, уж если мы заговорили про ваши школьные годы… До сих пор нахожусь под впечатлением вашего «Личного дневника для девочки»! – признался я.
– Что так? – весело уточнила собеседница. – Поражены его огромными литературными достоинствами?
– Нет, не поражён, уж извините. Поражён зияющим несоответствием между его формой и содержанием. Открывая его, ждёшь записей вроде «Саша постригся… Вот идиот! Теперь никаких чувств к нему не испытываю», – Дарья Аркадьевна коротко рассмеялась, услышав мой образец девочковой прозы. – А читаешь, как вы школьному педагогу говорите: «Ваше высочество!» Почему, кстати, вы использовали именно эту сказку?
– Потому что у меня больше ничего не было! – охотно пояснила хозяйка. – Прочти я к тому времени, например, что-то из Платона, попросила бы его быть моим Сократом. А так вышло, что история про мальчика с далёкой планеты оказалась единственной философской книгой, которую я успела прочитать.
– Именно философской? – с сомнением уточнил я.
– А какой же ещё?
– Впрочем, вы, наверное, правы… Ваш педагог – он хотя бы понял вас?
– Конечно, понял, с первой секунды! «Это из «Маленького принца»? – уточнил он. Я кивнула. – «А что вы понимаете под «Лисой»?» – «Я хочу, чтобы вы были моим учителем». – «Но я ведь ухожу из школы». – «Это не имеет значения! Мне не нужны уроки английского. Мне нужны… – здесь я немного застряла, потому что не знала, как это назвать. Но договорила: – Мне нужны уроки жизни».
– Английского! – воскликнул я.
– Да, английского, а что вас удивляет?
– Я был уверен, что ваш Принц – литератор! – признался автор этих строк. – Из всех школьных предметов мне меньше всего мог прийти в голову английский: самый прагматичный, деловой и, уж извините, бескрылый предмет.
– Ну-ну, скажете тоже… Вы знаете сестру Ниведиту, Олег Валерьевич?
– Нет, откуда? Среди моих знакомых вообще нет монахинь…
– Она уже умерла.
– Так, стоп! – сообразил я. – Сестра Ниведита, она же Маргарет Нобл. Конечно, я её знаю. Ученица Вивекананды? – Дарья кивнула. – Слышал о Вивекананде в юности в дискуссионном клубе на нашем факультете – освобождение Индии, борьба с косностью кастовых предрассудков, всё такое прочее, – но то, что вам она знакома, даже и представить себе не мог.
– Конечно, мы ведь здесь лаптем щи хлебаем… Не только знакома, но её портрет – у меня в светёлке. Я с ней…
– Что? – я ожидал концовки вроде «…не раз говорила».
– Нет, ничего… Ничего! Наставления своего мастера она наверняка слушала на «бескрылом» английском языке, правда? Видите, ей это не помешало.
– Сражён вашим аргументом в самое сердце.
– Вы используете так много лишних слов, в которые почти ничего не вкладываете, – попеняли мне.
– Виноват, буду исправляться, – повинился я. – Моё глупое удивление прервало ваш рассказ. Так что случилось дальше?
– Принц предложил спуститься на первый этаж, и мы так и сделали. Взяли наши вещи в раздевалке: она была единой для учениц и педагогов. Не сговариваясь, вместе вышли на улицу. На улице он меня с сомнением осмотрел и сказал что-то вроде: «Вы ведь знаете, Долли, что первый и последний раз, когда я пригласил ученицу к себе домой, кончился моим увольнением?»
– Ах, вот почему «Долли»! – перебил я. – Теперь всё сошлось…
– Да, только не прерывайте меня на каждом шагу! «Но ведь вас уже уволили! – возразила я. – Теперь вам ничего не грозит!»
Мы оба – Дарья и я – рассмеялись.
– И мы действительно отправились к нему домой, – продолжала собеседница. – Он жил попеременно то в квартире своей мамы – она была чем-то больна и, кажется, умерла несколько лет спустя, – то на своей даче.
– Как странно: и он жил на даче тоже…
– Да вот в этом самом доме, где мы сейчас находимся!
– Вы его унаследовали?! – поразился я.
– Нет, получила в дар, через дарственную.
– Ничего себе! – непочтительно присвистнул я. – Мужик через дарственную отписал вам свою единственную недвижимость! Я вас явно недооценивал…
– Мужики, Олег Валерьевич, – терпеливо разъяснили мне, – это другой социальный класс, выражаясь учёными словами. Он был не мужиком, а Принцем.
– Прошу прощения. И что же случилось дальше?
– И дальше мы всё обсудили. Принц предлагал, чтобы я писала ему письма. Нет, возразила я: не годится! Я – не книжный человек.
– Кому другому расскажите, – пробормотал я с сомнением. – И Блок, и Рильке, и сестра Ниведита…
– Ну, прочитала несколько книжек, – легко согласилась Дарья. – Это разве что-то меняет? Не книжный я человек, так и сказала. Мне нужна была живая речь. Но как и когда? Он растерялся. «Я ведь негоден в качестве „учителя жизни“, – пояснил он мне в какой-то момент. – Верней, никогда не пробовал. Вы – первый человек, который меня об этом попросил, и, наверное, последний». – «А вы не гонитесь за количеством! – возразила я. – Хоть бы и один-единственный. В вашей квалификации я не сомневаюсь: про Жаберволка я слушала очень внимательно».
– Жаберволк – что это ещё такое?
– Всему своё время, а будем забегать вперёд – никогда не закончу! «Гимназия – чтó гимназия? – продолжала я семнадцатилетняя. – Я из неё и уйду, если очень нужно. Хотя есть идея получше».
Тут же, не откладывая в долгий ящик, я при нём позвонила нашему завучу. И поставила её перед фактом: я собираюсь снимать жильё в городе. Почему? А потому, что стала невестой семинариста-выпускника и готовлюсь выйти за него замуж! И нет, не могу я «любить на расстоянии»: у нас уже далеко всё зашло. Вот, солгала ей, взяла грех на душу… Занятия, сказала, я буду посещать вместе с «городскими»: у нас не все девочки жили в общежитии.
– Но, видимо, многие… И неужели вам разрешили? – усомнился я.
– Что же им оставалось! А вообще, Ольга ещё раньше мне рассказывала, что одна невеста семинариста переехала к своему жениху и что администрации школы пришлось с этим молчаливо согласиться. Были, конечно, охи, вздохи, увещевания, но я не дрогнула. Я ведь могла уйти из гимназии насовсем! Ну, и кто же хотел нового скандала, когда только что еле-еле, чудом избежали другого? Вы знаете, что когда Али… когда Роза пропала, они даже милицию вызвали? И потом, Олег Валерьевич, вы забываете, чтó это было за учреждение! Основной задачей ставилась подготовка благочестивых православных женщин, в идеале – матушек. А тут их ученица именно в матушку и превращалась, немного раньше срока, но зато очень благолепно.
– Постойте, а ваши родители?
– Я за год до того осиротела… У меня была опекунша – Любовь Сергеевна, мать Ольги, моя тётя! – но ей оказалось всё равно. Думаю, она только обрадовалась тому, что сбагрила меня с рук.
– Да, это многое объясняет, иначе откуда бы вы набрались дерзости…
– Конечно! – подтвердила рассказчица с серьёзным лицом. – Девочки-одноклассницы относились ко мне хорошо, считали кем-то вроде блаженной, проще говоря, немного тронутой, жалели… и всё равно ни с кем я по-настоящему не дружила и чувствовала себя одна-одинёшенька во всём свете!
– Психологические причины вашего шага понятны. Тем не менее слушаю вас, Дарья Аркадьевна, и не могу поверить. То есть верю, что именно так и произошло – но не укладывается в голове, как вам всё удалось: юной, неопытной и, в конце концов, несовершеннолетней!
– Я ни секунды не сомневалась в том, что всё получится… В жизни нельзя сомневаться: надо идти вперёд без всякого страха. Я, хоть и юная, уже тогда это знала.
– …А ещё думаю о том, что своим решением вы не оставили выбора и вашему Принцу тоже.
– Он был только рад, наверное… Да, кажется, не оставила! – Дарья рассмеялась. – «Царство небесное силою берётся» – знаете это?
– Теперь буду знать… Почему, интересно, Розе из вашей сказки не пришёл в голову этот же способ? Ведь и она могла притвориться невестой будущего батюшки!
– Почему ей этого не пришло в голову? Бог весть, Олег Валерьевич! Не такой смелой оказалась – кстати, у неё были живы родители, она не чувствовала себя полностью свободной… Думаете, я не представляла себе ни разу, что случилось бы, окажись она посмелей? Но, в итоге, всё вышло к лучшему: чтó она потеряла, я приобрела. Роза после уехала в другую страну: то ли в США, то ли в Англию, то ли в Канаду.
– Ожидаемо… Стесняюсь спросить: а что произошло дальше? Вы с Принцем… стали жить вместе?
– Типун вам на язык, и как вам только не стыдно! Он снял мне квартирку.
– Целую квартирку?
– Да: на втором этаже двухэтажного деревянного дома. Навестить бы этот дом однажды, если он ещё стоит… Смешно, но у меня вся жизнь прошла в деревянных домах! Вот и сейчас тоже…
– Похоже, труд учителя православной гимназии четырнадцать лет назад оплачивался лучше, чем я могу себе представить…
– Нет, не так! – возразила собеседница. – Видите ли, ему предложили летом того же года уехать в одну из ближневосточных стран, переводчиком, и он согласился. Он мог бы и не вернуться – он сам был даже уверен, что не вернётся. В последнем письме Розе он высказал надежду на то, что через год снова будет в России, но лишь чтобы она не казнила себя понапрасну. Сам он всё знал… У нас оставалось всего полтора месяца. В течение этих полутора месяцев мы виделись почти каждый день. Он приходил ко мне и оставался у меня часа два или три, не больше, уходил после заката. Мы говорили обо всём на свете! Эти разговоры никогда мне не наскучивали. Иногда и молчали: это молчание тоже не тяготило.