7
Дарья Аркадьевна сидела на одной из двух лавок под большим можжевельником, опираясь на палку – обычную длинную палку из тех, что можно подобрать в лесу. Я с содроганием увидел, что лицо у неё не просто бледное, а даже какое-то землистое.
– Что, Олег Валерьевич, совсем плохо выгляжу? – проговорила она со слабой улыбкой, завидев нас с Каролиной.
– Плохо! – признался я и присел на другую скамью, стоявшую под углом к первой. – Съезжу в аптеку?
– Не нужно, милый, спасибо.
– Дайте-ка мне обещание, что сразу после собрания не будете сопротивляться, когда повезу вас ко врачу. Ладушки?
– Там посмотрим, – уклонилась Дарья от ответа.
– Не «посмотрим», а пообещайте мне, пожалуйста! Может быть, и ну его, это собрание, к лешему? Тем более что…
– Нет-нет, нельзя! – забеспокоилась хозяйка. – Неудобно: людей пригласили. Поедем ко врачу, обязательно поедем… Милая, не заплетёшь мне косу? – по-свойски обратилась она к Кэри. – Гляди-ка, совсем я растрепалась…
Кэри, присев рядом на скамью, послушно начала заплетать ей косу, пока я уже во второй раз пересказывал свой разговор с Качинским и приводил доводы в пользу того, что учредительное собрание группы стоило бы перенести на более позднее время, или на иную дату, или вовсе провести в заочном виде. Дарья слушала меня с закрытыми глазами, изредка кивая.
– Поздно, мой хороший, – подытожила она. – Поздно переносить. Ничего страшного не случится, а что будет, то будет. То, что должно произойти, не кончается, – произнесла она фразу Сократа, от которой у меня пошли мурашки по коже.
– Вы будто были в моём сегодняшнем сне! – вырвалось у меня.
– Не была! Недосуг было… Смотри-ка, уже люди приходят.
И действительно: только я успел улыбнуться сочетанию обращения ко мне по имени-отчеству и на «ты» – очень трогательному, – как калитка стукнула. К нам уже шёл Аврелий и катил по садовой тропинке рядом с собой электросамокат. Он действительно на самокате проделал весь неблизкий путь! «Тебе только лавандового рафа в левой руке не хватает», – не удержался я от мысли, но на лице, конечно, изобразил полное дружелюбие.
8
Аврелий порывался рассказать мне какую-то очередную идею о том, как сделать счастливыми всех людей на земле. Я не дал этому совершиться и приставил его к более прагматическому занятию: носить стулья для собрания.
Вместе с молодым человеком мы вынесли из дома и расставили рядом с уличными скамейками в подобие неровного круга два плетёных кресла и табурет из кухни, а также стул из мастерской. Иной мебели для сидения в доме не имелось. Скамьи, впрочем, были достаточно длинными: на каждой легко помещалось двое, а при некоторой тесноте могли сесть и трое. Аврелий Витольдович объявил, что ему никакого стула не требуется: он сядет на траву в восточной манере, «у ног учителя». Я только пожал плечами. Предложение естественное, даже дружелюбное, с заботой о других, так чем оно меня неуловимо раздражало? Эх, тяжело воспитывать в себе терпение к ближним…
Снова и снова стучала калитка, и я снова шёл приветствовать собравшихся. Пожал руку Качинскому – пожилому сутулому дяденьке невысокого роста с опрятной небольшой бородёнкой и невинными голубыми глазами. Семён Григорьевич вновь вслух повинился за своё малодушие и, скосив взгляд в сторону Аврелия, полушёпотом уточнил:
– Этот… им сдал и место, и время, конечно?
Я, кивнув, поспешил ответить вопросом на вопрос тем же полушёпотом:
– Семён Григорьевич, вы ведь не ждёте настоящей провокации? В крайнем случае можно и полицию вызвать…
– Ах, полицию, полицию… Полицию, конечно, всегда можно вызвать, но какой скандал! Какое неблагочиние…
– Благочиние мы с вами, похоже, навеки потеряли, когда вышли из лона материнской церкви, – вздохнул я, подделываясь под его тон. – Не до благочиния уж теперь.
– Думаете, так-таки уж навеки и потеряли? – прищурился он. – Кстати, вы богословию где учились?
– Нигде не учился, и в церковном деле полный невежда! – честно признался я. – Не моя профессия.
– Что и к лучшему, Олег Валерьевич, к лучшему! – ободрил меня Качинский. – Именно Ной, любитель, построил ковчег, а мы, профессионалы, строим только «Титаники».
– Вы правда считаете Православную церковь безнадёжным «Титаником»? – спросил я напрямую.
– Сложный вопрос, не для сиюминутного разговора… Глядите, как ладно вы всё организовали!
– Постучите по дереву, Семён Григорьевич, дорогой! – шутливо попросил я.
Я ожидал, что почисленный за штат дьякон мне возразит стандартным православным клише о языческом происхождении всех бытовых суеверий, но Качинский, сделав пару шагов в сторону, охотно постучал по ближайшей яблоне и даже плюнул через левое плечо.
9
До полудня оставалась, наверное, минута, когда калитка стукнула в очередной раз.
К кружку собравшихся – что ж, этого следовало ожидать, хоть я и надеялся до последнего, что обойдётся! – итак, к кружку собравшихся приближалась Ольга Николаевна, гордо неся голову. На ней был всё тот же наряд, что и в предыдущую субботу: чёрная юбка, жёлтый поясок, тёмно-серая глухая блузка. Что-то в её облике имелось от боярыни Морозовой, с поправкой на современность, конечно.
С болью в сердце я в очередной раз подумал, что Дарья Аркадьевна – та по случаю надела светло-серую рабочую блузу и оранжевую юбку с декоративными клетчатыми заплатами, в которых я увидел её в первый раз, – на фоне двоюродной сестры выглядит, словно дворняжка рядом с породистой призовой собакой, словно крестьянская лошадка – рядом с арабским скакуном. Всё это, разумеется, было чисто внешнее, важное только для тех, кто не проникал дальше оболочки вещей. Но как многие способны проникнуть дальше этой оболочки?
Ольгу сопровождал неулыбчивый дюжий мóлодец лет двадцати в чёрной рубахе: семинарист или, может быть, просто ревностный прихожанин.
Не дойдя до собрания шага три, Ольга и её сопровождающий остановились.
– Я пришла к тебе в гости, Дарья, – громко и неродственно объявила Ольга Николаевна. – Или ты меня прогонишь, как и раньше?
– Бог с тобой, Оля, – отозвалась Дарья Аркадьевна тихим усталым голосом. – Ты же знаешь, что я дала обещание больше тебя не прогонять.
– Ещё могу, хоть и с трудом, понять присутствие на собрании Ольги Николаевны, – вмешался я. – Но чем объяснить присутствие совсем посторонних людей, которых мы даже не знаем?
– Оставь их, – попросила меня Дарья. – Ольге, кажется, нужен телохранитель. Видимо, она боится, что её обидит её собственная сестра… Присаживайтесь! Ещё есть места.
Места действительно имелись: два плетёных кресла из кухни, которые никто не занял, уступая их другим как самые удобные: Дина, к примеру, села на простой деревянный стул, а Юля – на табурет. С возмущением я (и, наверное, не только я) наблюдал, как Ольга и её «телохранитель» без зазрения совести уселись в эти кресла, будто они были на нашем собрании почётными, жданными гостями, да что там, главными действующими лицами.
10
Собрание следовало начинать вопреки всему.
Автор этих записок, откашлявшись, встал со своей скамьи, которую занял вместе с Семёном Григорьевичем, объявил о цели собрания и о вопросах в повестке дня.
– Название группы ещё! – добавил улыбчивый Аврелий, благодушное спокойствие которого ничто не омрачило. – Я буду голосовать за «Сад Дорофеи».
– Да, название группы, – согласился я с ним, чувствуя, что не вполне владею голосом. Не так я представлял себе это, совсем не так! – На роль председателя собрания предлагаю себя, на роль секретаря – свою… своего помощника. («А ведь Кэри – несовершеннолетняя! – мелькнула мысль. – Впрочем, кажется, секретарь собрания не должен избираться непременно из участников объединения: Гражданский кодекс не требует этого в обязательном порядке». Каролина, будто только того и ждала, кивнула мне и уже раскладывала на коленях папку, готовясь писать протокол. Глядя на её уверенное, непроницаемое, повзрослевшее лицо, я немного успокоился.) Попрошу голосовать за предложение! Раз, два, три… единогласно!
Ни Ольга, ни её спутник, само собой, не голосовали. В сторону Ольги, усевшейся, как назло, прямо напротив нашей с Качинским скамьи, я лишний раз и глянуть боялся. Женщина и без того буравила меня взглядом.
– Что ж, – ни шатко ни валко продолжил я, – переходим к первому пункту повестки дня. У нас здесь нет трибуны или кафедры, поэтому попрошу выступающих вставать. Для единичных реплик вставать не обязательно. Есть ли у кого что сказать по существу вопроса?
Стоило мне приземлиться на скамью, как Ольга поднялась с места и, будто ей ещё было этого мало, стала рядом со своим креслом, опираясь на него правой рукой.
– Люди добрые, простите меня! – заговорила она громким, отчётливым, хорошо поставленным, хотя и немного тусклым голосом. – Простите за то, что вас обманули!
На этом месте она не спеша поклонилась собранию низким, преувеличенным поясным поклоном. Что это за пошлый театр разворачивался перед нашими глазами?! Или даже «долбаный цирк», используя утреннее выражение Кэри…
Приходилось слушать: это мы сами пригласили «боярыню Морозову», верней, забыли ей напомнить, где находится выход. Дарья Аркадьевна, видимо, упражнялась в терпении, а нам что оставалось делать? Только терпеть вслед за ней.
– Не знаю уж, что вы хотите здесь создать и в каком чине возвеличить мою сестрицу, – между тем говорила Ольга, – но виновата я. Мы, я и мать, обе за ней недоглядели.
Вы разве знаете правду? – она встала за спинку своего кресла и положила на неё обе руки. – Нет, вы не знаете правды! Кто же вам её скажет? Никто, кроме меня, и не откроет вам глаза – одна я не побоюсь!
Правда в том, что моя сестра – авантюристка, фантазёрка, сочинительница, да просто обычная лгунья! Четырнадцать лет назад она выдумала себе «жениха» и, пользуясь этим несуществующим женихом, сбежала из школы-интерната, в которой вместе со мной училась! Насилу я её разыскала – а меня выставили за дверь. Своего так называемого гуру она себе тоже выдумала, верней, посадила на царский трон простого социального неудачника: не только он не был никаким «духовным учителем», а и самым обычным учителем не был. Её «наставник» даже не имел педагогического образования!
Кого, посмотрите, кого вы хотите сделать священницей вашей новой веры? Дарья и сама – социальная неудачница. У неё – ни семьи, ни настоящей работы, ни детей. Пострига ваша, с позволения сказать, «матушка» тоже не приняла – и никогда не примет: нет в монашестве места таким… своенравным ослицам! Живёт она на вот этой даче круглый год, перебивается случайными заказами, будто… будто какая «вечная Сонечка», прости Господи! – Ольга размашисто перекрестилась. – Закончила лишь техникум, от всех своих женихов – настоящих, не придуманных! – отказалась, пресмыкается на самом дне общества… И это – ваша будущая жрица?!
Да поглядите же, поглядите вы на нищету той эрзац-веры, того псевдохристианства, которое она создала взамен настоящего! Сравните её «жёлтый шарф» с подлинной священнической епитрахилью, сравните с истинным Евангелием убогое сочинение этого фантазёра – её единственного мужчины, который от её прелестей сбежал в другую страну, где и помер! Сравните её, Господи прости, дом на куриных ногах с любым православным храмом! Как вы, взрослые люди, а кто-то и с сединой в бороде – да, Семён Григорьич, да, я к вам обращаюсь! – ослепли настолько, что всё это убожество приняли за «новое слово» и за новое откровение?
Я закончила! – произнесла двоюродная сестра Дарьи и с достоинством опустилась в своё кресло. – Делайте теперь со мной что хотите, если только у вас поднимется рука на беззащитную христианку.
«Всё, что сказала Ольга – невероятно банально, – подумалось мне. – Если бы напечатать все её слова на бумаге, они показались бы карикатурой; любой читатель подумал бы, что никто в здравом уме не станет произносить таких пропагандистски-пошлых, прямолинейных и скудоумных речей. А между тем как действенно это кажущееся скудоумие! Мощь клеветы – в её настойчивой банальности. Да ещё и в полуправде, смешанной с ложью, причём полуправды – больше…»
11
Выходка Ольги произвела сильное впечатление. Аврелий, к примеру, даже рот открыл. На его лице отражались желание что-то возразить и напряжённая работа мысли, боюсь, недостаточная, чтобы привести убедительные доводы против сказанного. Семён Григорьевич, не поднимая глаз, смотрел в одну точку на земле: ему было глубоко стыдно и больно за всё это бесчинство. Юля, отвернувшись в сторонку, кажется, тихо плакала.
Взгляд Дины красноречиво говорил: дай мне только знак, и я уж помогу тебе вышвырнуть отсюда эту мадам! А то и без тебя справлюсь… Я отрицательно помотал головой.
Здесь совершилось ещё одно, совершенно неожиданное.
Дарья Аркадьевна встала, опираясь на прислонённую к можжевельнику палку.
– Сестра права, – сказала она спокойным, даже немного безжизненным голосом. – Поделом, выходит, мне. Ольга ошибается в том, как видит и как толкует мою жизнь, но почти во всём, про что говорила, она формально права. Я действительно социальная неудачница, я и впрямь закончила только техникум, своих женихов я и вправду прогнала. Я и в самом деле живу от заказа до заказа, словно «вечная Сонечка». Я и поесть-то в иной день забываю… Куда мне быть руководителем общины? Смех один. Зря мы, наверное, всё затеяли, да и важно ли теперь? Простите. Я… пойду, пожалуй.
Это сообщение вызвало небольшой переполох. Большинство присутствовавших вслед за ней поднялись на ноги, беспомощно переглядываясь, не зная, что предпринять. «Куда она собралась?» – раздались негромкие вопросы, а за ними – тревожные восклицания в полный голос: «Куда вы пойдёте, Дарья Аркадьевна?!»
– Недалеко, – лаконично пояснила хозяйка дома. – Так… просто пройтись, подышать воздухом.
Опираясь на палку и тяжело ступая, она прошла между Ольгой и её «телохранителем», даже не повернув головы в сторону сестры.
Приблизившись к дому, она коротко поклонилась ему, положив руку на сердце и, развернувшись к нам, поклонилась всем нам отдельно тем же манером, говоря безмолвное спасибо. Произнесла:
– Я прошу никого не винить и особенно прошу никого из учеников или родственников не идти вслед за мной.
При полном молчании собравшихся Дорофея Аркадьевна добрела до калитки и вышла за забор. Негромко стукнул засов.
12
Я пересел на соседнюю лавку – туда, где только что сидела покинувшая нас хозяйка дома, – и шёпотом попросил Кэри идти за той, не терять её из виду!
– А протокол? – шепнула она мне в ответ. – Хотя кому он сейчас нужен, и что я за дура – спрашивать про протокол…
Как будто бы еле слышный вздох облегчения вышел у каждого из груди, когда девушка выбежала в проход между участками, хлопнув калиткой.
Собрание, однако, надо было вести дальше: не столько ради самого собрания, юридическая суть которого рассыпáлась на глазах, сколько ради того, чтобы не оставить без ответа всю эту монструозную «правду», повисшую в воздухе. Я, откашлявшись, поднялся на ноги и заложил руки за спину, обхватив левой рукой запястье правой.
– Дамы и господа, наша работа продолжается! – объявил я зычным голосом. – Попрошу всех садиться! Благодарю… Дважды два, дайте что-нибудь сказать и черепашке!
(«Из какого глупого анекдота это прицепилось?» – пришла мысль. В следующую секунду я вспомнил и сам анекдот – но не было времени о нём думать.)
– Выпады, прозвучавшие в адрес Дорофеи Аркадьевны Смирновой, настолько весомы, что в другом месте сошли бы, пожалуй, и за обвинения, – уверенно продолжилось у меня. Я находился в своей стихии, я знал, что делать. – Мне, и не только мне, странно было видеть, как эта летняя лужайка стала каким-то подобием зала судебных заседаний. Но, коль скоро так произошло, у обвиняемой должен быть не только обвинитель: она имеет право и на защитника!
– Я никого не обвиняю! – бросила со своего места Ольга. Я иронически наклонил голову в её сторону, соглашаясь:
– Разумеется! Да и я никого не оправдываю. Я просто собираюсь сказать, что мне приходит на ум, и прошу у всех минуты внимания.
Дарью Аркадевну заподозрили в том, что она – авантюристка и выдумщица. Истина в том, что безобидную легенду о женихе она выдумала только ради того, чтобы иметь возможность получать наставления от своего настоящего учителя и чтобы сбежать от удушливой заботы своей «любящей сестрицы». Всю меру любви и заботы Ольги Николаевны о своей сестре каждый из нас только что наблюдал и мог полностью оценить.
Обычные люди лгут, чтобы представить себя лучше, чем они есть, и получить блага, которых они не заслужили. Дарья Аркадьевна, распространив никому не повредившую легенду, изобразила себя хуже, чем она есть, чтобы получить то, на что имела полное и бесспорное право. Ольга Николаевна продолжает считать это ложью? Что ж, у меня с ней разное понимание того, чтó называть ложью, а чтó – нет; чтó является постыдным, а чтó – достойным.
Рассуждения про «дно общества» настолько нелепы, настолько проникнуты суетной тревогой человека, укоренённого в миру, настолько не в духе христианства, про которое Ольга Николаевна самоуправно решила, будто может быть его монопольным истолкователем, что даже не считаю нужным всерьёз опровергать их. «Лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнёзда, а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову» – похоже, сам Христос был «социальным неудачником», большим, чем каждый из собравшихся! Кстати, уж коли на то пошло: Сын Человеческий и техникума не закончил. И напомните мне, пожалуйста: кто именно из выдающихся православных подвижников имел педагогическое образование?
Что до сравнения этого симпатичного домика, который незаслуженно обозвали «домом на куриных ногах», с любым из православных храмов, то мне живо представляется картинка из первых веков христианства. Полутёмный подвал, где о чём-то перешёптываются первые ученики Христовы. Вдруг, «гремя огнём и сверкая блеском стали», в этот подвал спускается римский центурион и громогласно возвещает: «Взгляните на ваше убогое логово, которое вы на всеобщую потеху назвали храмом! Сравните его с величественным Храмом всех богов в славном городе Риме! И после этого вы смеете лепетать о превосходстве вашей веры? Да не сошли ли вы с ума?»
Дамы и господа, друзья и товарищи, я был бы понят неправильно, если бы вы решили, что я противопоставляю официальное христианство – вере «матушки Дорофеи», что я пророчествую, будто дни христианства сочтены так же, как в первые века нашей веры уже были сочтены дни римского многобожия. Всё это неверно хотя бы потому, что Дарья Аркадьевна не создавала никакой новой веры. Если вы непременно хотите найти автора этой «новой веры», то вините её учителя – но лучше освободите и его от несправедливых обвинений. Она – не жрица некоего таинственного культа, и её сила совсем в другом.
Все собравшиеся знают, что Дорофея Аркадьевна обладает сверхобычными способностями, воспитанными годами упорного внутреннего делания, а вовсе не «упавшими ей прямо в подол», как об этом позавчера в разговоре со мной завистливо обмолвилась её двоюродная сестра. Мы недооцениваем зависть в качестве движущей силы наших поступков… Но чувствую, что аргумент про сверхобычные способности – мелкий, недостойный, что я не должен его использовать, ведь дело не в этих способностях вовсе. Дарья Аркадьевна – человек той степени мужества, цельности и нравственной стойкости, которые достаются одному на сотню или на тысячу. Она – родник живой воды на кладбище жизни. Так получилось, что этому роднику потребовалось ограждение, а пришедшим набрать воды – крыша над головой. Вот почему я просил бы всех собравшихся голосовать за создание религиозной группы «Оазис» поднятием руки.
– Браво, Олег Валерьевич! – с неожиданной силой произнёс со своего места Качинский и первый поднял руку. Аплодисментов не раздалось, да я и не ждал их, но от оставшихся соучредителей религиозной группы, один за другим голосовавших за, звучало «Браво!», «Браво!».
Ольга сидела с каменным лицом, демонстративно сложив руки на груди, закинув ногу на ногу.
– Мы голосуем против, – не очень уверенно произнёс её молодой спутник. Это были первые и единственные слова, которые мы от него услышали.
– Простите, но вы не входите в группу, – вежливо возразил я ему, еле сдерживая улыбку, думая про себя: «Сосунок, так ты хочешь потягаться со мной на юридическом поле!» Вслух я, конечно, произнёс другое:
– Будь вы действительно участником объединения, вы едва ли могли бы голосовать против его создания: это же бессмыслица какая-то! Но не станем придираться к мелочам. Каждый имеет право на бессмыслицу, и я буду только рад внести особое мнение меньшинства в протокол. Только вот беда: не знаю, как записать вас, ведь вы даже не представились! Не потрудитесь ли вы назвать ваши фамилию, имя, отчество, чтобы мы знали, как зовут соучредителя «новой секты»?
В этот миг зазвонил мой сотовый телефон.