ГЛАВА ПЯТАЯ
1
В ночь с воскресенья на понедельник, перед самым пробуждением, мне приснились один за другим два странных сна, не связанных между собой. Приведу вначале первый.
В одном из южных морей недалеко от России терпит крушение военный корабль – краса и гордость русского флота.
(Чтó это за корабль, мне разобрать не удалось: самого корабля я не видел. Едва ли им мог быть крейсер «Варяг» или подводная лодка «Курск»: ни Жёлтое море, ни тем более Баренцево нельзя назвать южным.
Задавшись этим вопросом после, я выяснил, что, пожалуй, больше всего на роль корабля из моего сна подходит «Евстафий Плакида», парусный линкор, погибший в 1770 году в Чесменской битве у берегов Турции. Настаивать на именно таком соотнесении я не буду: во сне у вещей часто нет имён, и на вопрос о том, как соотносятся предметы из наших снов с реальностью, пусть отвечают мистики и духовидцы, а не юридические работники.)
Кораблю отданы последние почести, но полдюжины моряков не нашли успокоения. Глупая ли ошибка военного бюрократа или простая случайность оказались тому причиной, но по ним не прочитали заупокойных молитв.
Дарья Аркадьевна спускается на глубину и выводит всех шестерых на некий полуостров. Зачем ей потребовалось погружаться в воду, если речь шла об умерших, и почему молитву нельзя было прочитать на берегу? Этот вопрос я задал себе ещё во сне,17 и во сне же отбросил его как маловажный.
Собрав моряков вокруг себя, она прикладывает палец к губам и просит их никогда никому не рассказывать о совершившемся.
2
Едва я успел осмыслить первый сон – да и успел ли?, он до сих пор остаётся для меня загадкой, – как за ним последовал второй.
Судят Сократа. Заседание совершается не в Афинах, а в одном из судов нашего города, скорее всего, в Арбитражном. Узкие, тесные залы Арбитражного суда нашей области, размером не больше школьного класса, мне хорошо знакомы по моей работе. Кричащая несообразность того, что дело Сократа, обвинение против которого является уголовным, разбирает Арбитражный суд, бросается мне в глаза сразу и не даёт покоя всё время сна.
Сократ именно таков, каким мы его знаем: он невысок, почти лыс, коренаст, бородат, одет в сероватую тогу, обут в сандалии. Неуместность этой тоги и этих сандалий, как и самого Сократа, в зале российского провинциального суда тоже совершенно очевидна – но никто на эту неуместность не обращает ни малейшего внимания.
На местах для зрителей – юный Платон и несколько других учеников Сократа, которых я не знаю по именам. Платон трогательно-беззащитен в своём беспокойстве.
Я нахожусь на заседании в качестве защитника – но моя помощь, увы, не требуется: Сократ отказывается от представителя и ведёт свою защиту сам. Впрочем, и суд не похож на обычный: судья-женщина с равнодушным лицом объявляет, что нормы российского законодательства к умершему философу не применимы (ну, хотя бы здесь проблеск здравого смысла! – радуюсь я), оттого судить его будут по законам Афинского полиса (а здесь здравый смысл, увы, нас покидает, но я даже не успеваю этому улыбнуться). Более того, поскольку суд уже был произведён ранее, требуется лишь формально утвердить приговор. Тем не менее, подсудимому дают возможность сказать последнее слово.
Сократ поднимается и произносит речь – изумительную, полную достоинства, вошедшую в века. Он заканчивает её – в полном соответствии с текстом Платона – словами:
– Время идти: мне – умереть, вам – жить, а кто идёт на лучшее, не известно никому, кроме Бога.
Эти слова, вероятно, исторически точные, я слышу впервые. До утра понедельника я не читал «Апологии» и не мог их знать. Или всё же знал с университетских лекций по философии и успел основательно забыть? Ответа у меня нет. Да и важно ли? Я повзрослел за последние две недели,18 и теперь не ищу чудес и необъяснимых происшествий, не ожидаю их, даже не считаю слишком значимыми.
Судья выходит в совещательную комнату и, почти сразу вернувшись, оглашает приговор. Сократа берут под стражу прямо в зале суда. Он успевает посмотреть на меня долгим выразительным взглядом и проговорить, словно в утешение мне:
– То, что должно произойти, не заканчивается.
3
Проснувшись, я записал оба сна в блокнот, иначе, пожалуй, позабыл бы их. Так и вышло, что утро понедельника, готовя себе несложный завтрак, я провёл в мыслях о Сократе. Не самая ожидаемая тема для размышлений в моей профессии, но о чём только в отпуске не думает человек!
Суд над Сократом совершился в полном соответствии с юридическими нормами его времени. Никакого суда над Александром Михайловичем Азуровым, которого я лично не знал, но которому сейчас, останься он жив, было бы, вероятно, не больше шестидесяти, не состоялось. Тем не менее, в общественном мнении, мнении учащихся и администрации Православной женской гимназии, он, как верно заметила его ученица, оказался осуждён за то же самое, что и древнегреческий философ.
Азуров – или я должен в знак уважения к Дарье Аркадьевне называть его Принцем? – «развращал юношество» тем, что ставил перед будущими матушками вопросы об их отношении к вызовам современности, ожидая на эти вопросы искреннего и личного ответа. Неужели следует считать это преступлением или хотя бы проступком? Отчего, наоборот, не доблестью? (Оба заданных вопроса не были риторическими: ответов я и в самом деле не знал, да и теперь их не знаю. Педагогика – не моя профессия, и я боюсь вторгаться в не известную мне науку со своим невежественным мнением.) Однако большинство девушек в одиннадцатом классе, сейчас ставших женщинами на четвёртом десятке, посчитали его виновным, и даже виновным в том, что в Афинах каралось смертной казнью.
Большинство, как я недавно понял в случае с Кирой, тоже может ошибаться. Только ведь судит нас именно большинство – и Киру, и Сократа, и учителя Дарьи.
Пусть читатель не ждёт от меня, что я на этом месте соглашусь с записными борцами с режимом, вечно причитающими: мол, в России «народ не тот». Какой же «тот» им нужен? И в стране идеальной прямой демократии он тоже оказался «не тот». Не «народ не тот» – человек слаб, что в одиночестве, что в толпе. (Страшно, страшно!) Пожалуй, в одиночестве он даже сильнее: у него остаётся больше спасительных возможностей поразмыслить и разобраться.
Не льстил ли мне мой утренний сон, сделав защитником, а не обвинителем? Откуда моя уверенность в том, что я, окажись я в Афинском суде, не подал бы за Сократа именно чёрного шара? Я теперешний уже, наверное, не поступил бы так. Ну, а я месячной давности?
Но между тем именно кричащая несправедливость суда над Сократом сотворила Платона, и похожим образом судилище над Азуровым создало из Дарьи ту, кто она есть сейчас, – ведь иначе она побоялась бы подойти к своему уже бывшему школьному педагогу и обратиться к нему с дерзновенной, ни на что в мире не похожей просьбой. Значит, всё оказалось не зря? Да, Александр Михайлович ради этого «не зря» пожертвовал добрым именем, но жертва, кажется, оправдала себя? Люди вроде Дарьи Аркадьевны совершают шаги в неизведанных областях духа, а для этого, наверное, ничего не жалко? Впрочем, легко распоряжаться чужим добрым именем и чужой жизнью, своей – гораздо труднее…
Новая мысль пустила ход моих размышлений по иному руслу. Принцу, в отличие от Сократа, четырнадцать лет назад никто не вменил в вину «непочитание существующих богов». (Не вменил ли? Достоверно я этого не знаю, я ведь не читал той коллективной жалобы, или как её назвали? – ах, да, «протоколом собрания класса»! ) Но то, что не успели соделать будущие матушки, теперь успешно довершали развёрнутые, многословные письма бывших батюшек, которых Азуров со своей «антицерковной сказкой» беспокоил даже из могилы. Дорогие и уважаемые коллеги и единоверцы, так ведь и сам «Маленький принц», если руководствоваться вашей логикой, – антицерковная сказка! А «Синяя птица» Метерлинка? А «Снежная королева» Андерсена? А что скажете про «451 градус по Фаренгейту?» Книга хоть и не сказочная, но глубоко по своему характеру неправославная. Подумайте сами: никто из героев не посещает храма, не подходит к причастию, более того, главный герой, желая убедить профессора Фабера встать на его сторону, вырывает одну за другой страницы из Библии. Чтение же Евангелия в романе Брэдбери прерывает реклама зубной пасты. Экое безобразие! Экое кощунство!
«Зря ты судишь всё православие по двум-трём дуракам», – пришла ещё одна мысль. «Конечно, зря, – догнала её другая. – Беда лишь в том, что дураки пусты и, будучи пустыми, легко всплывают на поверхность: получают церковные чины и авторитет в глазах современников, пусть и несколько дутый. Люди же внимательные, сосредоточенные, самоуглублённые, напротив, часто „опускаются на дно“: ссылаются своим священноначалием в дальние приходы, уходят в никому не известные обители, проживают свои тихие, незаметные молитвенные жизни. Так всегда было и, видимо, всегда будет. Но что же вы, драгоценные мои единоверцы (единоверцы ли?), молчите об этой беде?»
4
Мои интересные размышления прервал звонок в дверь. Кого ещё принесла нелёгкая в десять утра?
На пороге стояла Каролина – в том же наряде, в котором я принял её за мальчика. Кажется: как давно это было! А ведь всего только восемь дней назад.
Я открыл дверь. Девушка вошла в прихожую, виновато глядя на меня.
– Я не вовремя? – спросила она очень по-взрослому. – Отвлекаю?
– Всегда рад вас видеть…
– Вы снова ко мне на «вы»?
– Само так получается… Кофе? – сообразил я.
– Спасибо, не откажусь, только я вам ещё за тот кофе не вернула деньги. И за мороженое…
– Я про «тот кофе» уже и думать забыл.
– Я просто тогда пробовала себя в качестве девочки, точней, «дева-ачки», проверяла, способна ли я «развести» мужчину хотя бы на чашку кофе, – продолжала пояснять Кэри. – Что, вы так и поняли? И вроде бы даже не сердитесь? А я сержусь на себя – ужасно: как это, по сути, отвратительно, гадко, Боже мой… Разок сумела – спасибо: на всю жизнь наелась…
Мы прошли в кухню, где я принялся готовить кофе, стоя у плиты. Кэри тоже стояла.
– Вы даже не спрашиваете, почему я приехала так рано, и сразу к вам, а не на собрание! – обратилась она ко мне с полуупрёком.
– Поссорились с родителями? – предположил я.
– Нет, не поссорилась! Они рады-радёшеньки сбыть меня с рук! Чем бы ребёнок ни занимался, лишь бы не мозолил глаза! Никудышный из вас психолог.
– Никудышный, и даже не претендую, – охотно согласился я. – Тогда, наверное, потому, что вы боитесь не найти участка, а я вас всё равно могу захватить на машине, так как сам поеду?
– Нет, и здесь тоже мимо… Мне страшно!
– Страшно? («Удивительно, – подумалось мне: – размышляя о Сократе, я совсем недавно пришёл к этому же слову». )
– Да! Спасибо: это свежесваренный? Редкая на самом деле гадость, только не обижайтесь. Ничего, пара лет пройдёт – и полюблю свежесваренный. А дальше начну есть лук, оливки, подсчитывать калории, окончательно перейду с кроссовок на туфли – и всё, нет пути назад… Мне страшно, во-первых, от той скорости, с которой во мне всё меняется. Я сейчас за день проживаю неделю – или месяц. Это обычные возрастные изменения, а не какой-то там «духовный путь»: не надо врать себе. Так, должно быть, со всеми. С вами ведь тоже было, дядя Олег?
– Да, только лет в восемнадцать, – признался я. – Мальчики созревают медленней.
– Понимаю… Понимаю – и завидую! Ещё два года точно бы не помешали. Я ложусь спать ребёнком – просыпаюсь юной женщиной, и чем дальше – тем больше. Это не очень бесстыдно с моей стороны – рассказывать такие вещи?
– Я вас остановлю, если будет «совсем бесстыдно», не волнуйтесь, – улыбнулся автор этих записок. Кэри, кивнув, продолжила:
– Я начинаю понимать значение мужских взглядов, слов, комплиментов. Даже ваших…
– О Господи! Вы про вчерашнее платье? – догадался я. Девушка снова кивнула, на этот раз густо покраснев. Предполагаю, что и я в тот момент покраснел тоже.
– Но не думайте: я совершенно на вас не сержусь, – смущённо пробормотала она. – Верней, вчера была близка к тому, чтобы рассердиться. А сегодня мне даже приятно… Смотрите, какая большая дистанция пройдена – и всего за один день! Кстати, я тут успела разгадать тайну того, как становятся лесбиянками. Лесбиянки – это женщины, которые умственно застряли в одном-единственном дне своих шестнадцати лет. Впервые почувствовали на себе мужской взгляд, сказали себе: «Фу!» – и в этом «Фу!» остаются всю свою жизнь. Скажете, я неправа?
– Вы взрослеете не по дням, а по часам, Кэри, – заметил я.
– Опять смеётесь? – с подозрением уточнила девушка.
– Нет, говорю искренне. И разве я над вами когда-то смеялся?
– Никогда! – признала она. – Вы чудесный, это я мнительная. Вчера пополнила словарь словом «мнительный»! Вот, хвастаюсь такой ерундой: и где тут взрослость?
– Хвастовство, увы, не признак одного детства… «Во-первых, от скорости, с которой во мне всё меняется», – говорите вы, – вспомнил я начало разговора. – А вторая причина какая?
– И ум у меня тоже скачет: просто позор… А вторая – предчувствие!
– Предчувствие?
– Да, предчувствие! Боюсь, что сегодня случится что-то, к чему я не совсем готова, – да и не во мне дело. Сны ещё совершенно дурацкие мне снились сегодня…
– И мне, – внезапно сказалось у меня.
– И вам?! – девушка была поражена этим тривиальным фактом настолько, что уставилась на меня во все глаза и, кажется, забыла, как дышать. – Разве бывает, что двум разным людям в один день снятся важные сны? Про что был ваш?
– Про «Евстафия Плакиду» и про Сократа.
– Нет, мне не про Сократа…
Кэри вдруг кинулась мне на шею. Ничего романтического в её объятии, думаю, не имелось: я ощущал, как от волнения перед неясным предчувствием колотится её сердце.
Я осторожно похлопал девушку по плечу, мягко освободился из её рук. Усадил за стол и сам сел напротив.
– Вы понимаете, что я просто боюсь? – настойчиво спросила она меня. – Что я это сейчас… не по другой причине?
– Не только понимаю – вижу! Я и сам боюсь…
– Ну-ну, – она улыбнулась мне сквозь слёзы, успевшие собраться в её глазах. – Сложно поверить в то, что вы прямо уж боитесь…
– Сердце, по крайней мере, у меня не на месте, – пришлось мне признать. – Хотя с чего бы? Гораздо более сложные вещи делал в своей практике, чем ведение протокола учредительного собрания религиозной группы.
– Что-то в вас есть от оловянного солдатика, – без связи с предыдущим задумчиво проговорила Кэри, наблюдая за мной.
– Мир вокруг горит, а он стоит на одной ноге и не плавится? – догадался я.
– Именно! Вообще, Кристину можно понять… – обронила девушка загадочную фразу. И попросила: – Почитайте мне «Евангелие Маленького принца», пожалуйста! Я хочу привести себя в немного менее растрёпанный вид, и мне для этого нужно что-нибудь мужественное. Только не рассказывайте мне всякой пошлости о том, что ведёте религиозную пропаганду несовершеннолетней! Глядите на меня хоть немного как на младшего товарища, а не как на источник опасности! Какая я грубая, однако, какая нетерпимая, и с чего бы? Вы очень недовольны моей грубостью?
– Ваша грубость по сравнению с моей в том же возрасте – просто образец деликатности, уж поверьте… Седьмая глава подойдёт? – уточнил я.
– Спасибо, даже если неправда! – поблагодарила девушка. – Подойдёт любая.
5
Глава о путешествиях к другим планетам
1. Принц, пока добрался до Земли, успел побывать на планете у Короля, Честолюбца, Пьяницы, Делового человека, Фонарщика и Географа.
2. Настоящие ли это планеты? Нет, всего только астероиды – состояния души.
3. Большинство людей – Дельцы или Честолюбцы. В мелких заботах проходит их день, и ничтожными радостями разукрашена их жизнь.
4. Хуже их – лишь Пьяницы, которые пьют ради того, чтобы забыть ужас бессмысленного существования, опьяняясь женщинами, играми или дурманом.
5. Развив свой ум, Делец становится Географом. Географ имеет имена для всех вещей и способен прослыть знатоком среди таких же умников, как и он сам. Но ничем значительным Географ не превосходит Дельца.
6. Делец хотя бы иногда делает дело. Учёный же любит слова больше всяких дел. Со словами он бесстыдно изменяет реальности, создавая эфемерный рай мысли. Хрупок этот рай, и ничтожна мысль, оторванная от жизни.
7. Фонарщик – вот тот, кто выше на голову и Пьяницы, и Дельца, и Учёного.
8. Труд Фонарщика внешне бесполезен, ведь никому не нужен фонарь на одиноком каменном обломке. Но то же скажем и про любой земной труд.
9. И всё-таки в жизни Фонарщика есть служение. Лишь со служения начинается величие души. Не брезгуй трудом Фонарщика, если желаешь в будущем стать Принцем!
10. И точно ли ты знаешь, что бесполезен труд Фонарщика? Разве не сгодится кому-то и твой светильник? Триста шестьдесят четыре раза в году зажги его без всякой видимой пользы, и на триста шестьдесят пятый услышишь «Добрый вечер!» от одинокого путника. «Добрый вечер! Как рад я, что вы не позабыли зажечь свой фонарь!»
11. Фонарщик уже близок к тому, чтобы однажды стать Лисом, а Лису лишь шаг остаётся до превращения в Его Высочество.
12. Прыжком переходят с астероида на астероид.
13. Легко свалиться вниз, но тяжело идти вверх! Так отвечал Сократ блуднице, и не забудем слова Сократа, разговаривая с блудницами современности. Слишком умножилось их число, и редко кто избегнет встречи с ними.
14. Таковы части пути, имеющие каждая своё название. Но иди по пути, не останавливаясь, и не слишком думай про то, кем назвать себя. Меньше всего размышляй о названиях для других! Иначе вновь свалишься на тот астероид, на котором живут Географы.
15. Иди по пути – и однажды обретёшь способность переходить из мира в мир.
16. Увидишь и радостные области посмертного отдыха, и горькие обиталища для дурных умов. Чего только не увидишь, когда развернёшь крылья!
17. Но не спеши на своём пути, не перепрыгивай через ступени, не желай крыльев раньше срока! Иначе окажешься обычным Честолюбцем и всю жизнь просидишь на астероиде честолюбия.
18. Немногим, кто прошёл путь почти до самого конца, открывается Большой Космос.
19. Эти Гиганты воистину путешествуют от планеты к планете, и так оправдывается сказка.
20. Не торопись быть Гигантом! Ты пока всего только Маленький принц. Есть и у Маленького принца свои дела, свои области попечения, своя Роза, которую нужно укрыть от ночного холода, свои Барашки, свои Лисы. Смешными кажутся они для Космических Летунов, но и с улыбкой вспоминают те о своих прежних Барашках, как мы вспоминаем о детстве.
6
– Все настоящие книги говорят о том же самом, – заметила Каролина, когда я закончил чтение. – Разными словами – но всегда о том же самом! Почему в школе изучают так мало настоящих книг?
– Вы сгущаете краски, Кэри! – возразил я. – Разве, например, «Война и мир» – не настоящая книга?
– «Война и мир»? Настоящая. Только я бы её сократила раз в восемь! – откликнулась девушка с забавной прямотой юности. – А «Хамелеона» Чехова зачем мы читали на уроках литературы, скажите, пожалуйста?
– Наверное, чтобы получить представление о неподражаемом юморе Чехова? – предположил я.
– Представление о юморе можно получить из юмористических пабликов! – отрезала она. – А молодым, включая меня, и без того трагически, трагически не хватает серьёзности! Все только и делают, что заигрывают с нами, заглядывают нам в рот и нас развлекают, работая бесплатными клоунами! Не жизнь, а долбаный цирк с конями! Извините за язык…
– Настрой на сражение успешно произведён, – заметил я миролюбиво. – А вообще, вы звучите как матушка-настоятельница. Верней, не так: как ядерная смесь шестнадцатилетней девушки и старообрядческой игуменьи.
– Вам не нравится? – она глянула на меня исподлобья. – Кстати, учитель вашей наставницы – тот самый, что написал «Евангелие», – он ведь ей наверняка не «Хамелеона» читал? И не «Лето Господне», эмигрантскую нудотень неудавшегося нациста?
– Очень нравится, и думаю, что вы – редкость для своего поколения. (Девушка порозовела.) Нет, не «Хамелеона», и не «Лето Господне», это правда… О, чёрт побери! – вдруг вспомнил я. – Звонок из епархии! А мы балакаем о русской литературе…
В сжатых словах я рассказал о вчерашнем телефонном разговоре с Качинским. Кэри вся обратилась в слух.
– Звоните всем участникам объединения! – велела она, когда я закончил, не тратя времени на вежливости. – Звоните, сдвигайте собрание на вечер! Могу я вам чем-то помочь? Хорошо – молчу, не путаюсь под ногами!
Да, в её предложении имелось здравое зерно…
Я стал набирать номера «общинников» – но не дозвонился никому, кроме Аврелия, этого благодушного проповедника любви вместо войны и образа человечества как единой дружной семьи. Аврелий сообщил мне, что уже едет – выехал заранее, желая насладиться летним днём, – и, конечно, не станет разворачиваться на полпути. Если честно, ему немного неудобно держать телефон в одной руке и руль самоката – в другой. Нет, он ни на что не намекает, ведь с хорошим человеком всегда приятно поговорить. Разве не прекрасная погода сегодня?
– Нам тоже нужно ехать! – решил я, согласившись с тем, что погода действительно прекрасная, пожелав ему осторожности на дороге и завершив звонок. – Приедем за полчаса до начала – и что-то, авось, сумеем придумать на месте.
Кэри кивнула, молчаливая, сосредоточенная, боевая.
– Мне нравится такая жизнь! – обмолвилась она, когда мы садились в мою старенькую Daewoo Nexia. – Каждый день – бой!
– Труд юриста, как правило, гораздо прозаичнее, – пояснил я. – Сам бы предпочёл поменьше волнений… Но вы меня восхищаете! В вас, в этом безразмерном плаще, есть что-то от Токугавы Иэясу.
– Кого-кого? – не поняла она.
– Имелся в шестнадцатом веке такой великий самурай и военачальник.
– О, я хочу быть самураем! – воскликнула девушка, больше в шутку. – Я научусь владеть длинным мечом! Глупости, да? Смешно вам? Мне и самой с себя смешно – а иногда очень хочется! Как точно подметил автор «Евангелия», что Принц первый раз появляется при шпаге! Кстати, вы читали «Мальчика со шпагой» Владислава Крапивина?