4
Так мы и поступили, причём я взял для девушки и кофе, и мороженое: пусть решает сама, и пусть получает удовольствие от детства, которое вот-вот закончится…
Я начал рассказывать про «Оазис», напирая, конечно, на сугубо юридическую сторону истории, а вовсе не на вероучительную. Особенно подробно я остановился на причинах, по которым решение о создании группы созрело и, пожалуй, перезрело: косвенные обвинения в сектантской деятельности; распространение сплетен, которые, не сочини Дарья сама легенду о юном семинаристе и не пусти её в жизнь, стоило бы квалифицировать как клевету; желание главного редактора православного издательства «принять меры» – в нём можно было, пожалуй, услышать и скрытую угрозу… Всю суть правовой механики создания религиозной группы Кэри схватила на лету, но ещё больше, чем сама эта механика, её заинтересовала моя беседа с Савелием Ивановичем и вечерний приход Кристины ко мне домой (эту часть истории не получилось выпустить). Девушка слушала меня не отрываясь, едва ли не считывала мысль раньше, чем я успевал её произнести.
– Мне уже неприятен ваш Мефодьев, хоть я его ни разу не видела! – призналась она.
– Что уж так? – улыбнулся я. – Мне он, кстати, не неприятен.
– Ну признайтесь же, признайтесь, что неприятен, будьте честны с собой!
– Юрист, Кэри, не должен руководствоваться чувствами, особенно мелкими, – назидательно проговорил я. – Его главный мотив, его, в идеале, единственный мотив – польза его клиента, который часто даже не знает о том, что закон предоставляет ему то или иное право, – как, к примеру, Дорофея Аркадьевна не знает о том, что имеет полное право вести любую религиозную деятельность, включая и публичную, без всякого одобрения епархиального совета.
– Да, это важно, и в этом есть стóящее! – признала моя юная «ученица». – Это – не работа в секс-шопе, этим не стыдно заниматься, этому можно и жизнь посвятить… Я вам говорила, дядя Олег, что пересмотрела уйму фильмов про адвокатов, и My Sister’s Keeper, и Michael Clayton, и Official Secrets с Кирой Найтли? – уйму, уйму! Скажите, почему у нас в России не появилось идеала адвоката как защитника несчастных, как рыцаря законности? Мы – неполноценная страна?
– Нет, у нас просто другая национальная ментальность. У нас «аблакат – нанятая совесть», – усмехнулся я.
– Как-как, «нанятая совесть»?! Это откуда?
– Из «Карамазовых», кажется. А про рыцарство что-то было в «Евангелии»…
Едва сказав, я пожалел об этом: Каролина, уже знавшая про «Евангелие» – мне пришлось ей рассказать, иначе не прояснилась бы суть вопроса с религиозной принадлежностью группы, – потребовала от меня, чтобы я немедленно, немедленно прочитал ей соответствующую главу!
– Надеюсь, вы понимаете, Кэри, в какое неловкое положение ставите меня своей просьбой, – признался я. – Вы – несовершеннолетняя, и прóсите меня прочитать вам фрагмент из текста с названием «Евангелие», что, хоть и с натяжкой, можно квалифицировать как религиозную деятельность, на каковую деятельность у меня нет согласия ваших родителей, и я очень не уверен, что…
– Дядя Олег, – перебила она меня, – я правильно помню, что в России возраст согласия – шестнадцать лет?
– Именно так, – опешил я. – К чему вы?
– Значит, простите мой французский, спать со мной можно, а читать мне «Евангелие» нельзя?! – взвилась она. – Вы сами-то не видите, какой это лютый бред?! Что за вздор вы вообще мелете?! – простите, конечно… Какая религиозная деятельность?! Вы делитесь со мной подробностями вашей работы в рамках профориентационной практики. Читайте уже!
– Хорошо! – сдался я. – Как вы сами сказали, «в рамках профориентационной практики»…
5
Глава о битвах
1. Принц – не цветок. Даже и Маленький принц есть воин. Недаром же Автор Сказки изображает его со шпагой.
2. С кем воюет Принц? С пошлостью своего собственного ума. Каждое утро, каждый вечер он добросовестно пропалывает семена дурных мыслей, чтобы они не выросли в целый баобаб.
3. Сражение с пошлостью ума – не единственная битва. Есть и более суровые.
4. Нет покоя, нет счастья созерцания заката. Всякий день, всякая жизнь посылают в новый бой.
5. Не следует отправляться в бой, не обретя рыцарства сердца. Его же называют бронёй сердца.
6. Нет единого рецепта того, как выковать эту броню. Но пусть создающий её помнит о двух: Высоком и Великом.
7. Пусть в каждом жизненном начинании, каждом голосе, который слышит, каждом источнике, из которого пьёт, он прежде всего ищет высоты и величия.
8. Пусть не боится он бурь жизни и не страшится встать на защиту несчастных!
9. Да не избегает он своих страданий ради чужого блага, зная, что каждый удар судьбы куёт броню его сердца!
10. Вооружившись рыцарством сердца, Принц способен выйти на бой с самим Жаберволком.
11. Учение о Жаберволке передал Автор иной Сказки, а друг его изобразил Светозарного Мальчика, мужественно поднявшего на чудовище свой меч. Принц и есть предсказанный Светозарный Мальчик.
12. Жаберволк суть совокупное зло мира. Мир – кладбище истины, и нечего удивляться тому, что кладбище иногда рождает кладбищенских упырей.
13. Не с Жаберволком ли разговаривал Царь Царей в пустыне? Пусть мудрецы в досужий час поспорят об этом.
14. Жаберволк имеет разные формы, приходит в разных обличьях. Дух его хитёр и умён, стар и могущественен.
15. Всех людей на земле хотел бы покорить Жаберволк и сделать послушными жабер-овцами.
16. Жалкую жизнь проживают уже покорённые им жабер-овцы, а после нисходят в ещё более жалкий Овечий Загон.
17. Не будь овцою! Возьми в руки меч, выступи против Жаберволка, и пусть оружие не дремлет в твоей руке!
18. Едва ли поразишь Жаберволка насмерть, едва ли срубишь хоть одну из его змеистых голов.
19. Но иди вперёд,13 и нанеси Господину пошлости хоть самую малую рану.
20. Не устыдишься этого, когда придёт твой черёд возвращаться на свою планету.
6
«Глава о битвах» произвела на Каролину гораздо более сильное впечатление, чем на меня, хоть внешне это было не так легко понять: она, когда я закончил чтение, некоторое время просто молчала, слабо перебирая пальцами по столу, глядя в одну точку. Заговорила наконец:
– Эта книга – о самом важном. Без предисловий, без ерунды, сразу – о главном.
– В ней много непонятного! – пожаловался я. – Хоть вот этот Жаберволк несчастный…
– Жаберволк как раз понятен! – возразила мне девушка. – Это Jabberwock из «Алисы в Зазеркалье».
– Как-как?
– Чудище из отзеркаленной книги, на русский его обычно переводят словом «Бармаглот», – пояснила она. – Жаберволк круче Бармаглота, конечно! Бармаглот, если судить по имени, просто бормочет и глотает, а в Жаберволке есть и волк, и вервольф, и жаба, и жабры…
– Такое ощущение, что автор «Евангелия» из детских сказок вычитывал больше, чем в них содержится, – озвучил я вслух свою мысль.
– Такое ощущение, что вы, взрослые, из сказок вычитываете меньше, чем в них содержится! – парировала Кэри. – Хотя что это я: «Вы, взрослые…» У меня уже нет права так говорить, я прямо сейчас меняю пух цыплёнка на постоянные перья. Выгляжу, наверное, очень смешно… Знаете, в чём особенность этого «Евангелия»? Автор не стесняется быть смешным! Ведь «жабер-овцы» – забавно же! – улыбнулась она. – А ему всё равно, что мы скажем. Какая в этом… королевская гордость! Или не гордость: не знаю, годится ли слово… Взрослые обычно боятся быть нелепыми. Я вот последнее время всё чаще боюсь, значит, уже всё, безвозвратно оперяюсь… Он или не был взрослым, или действительно был тем, о ком писал.
– То есть Маленьким принцем? – уточнил я.
– Ага.
– Едва ли этот текст создал очень юный человек, – заметил я как бы между делом. – Скорее, кто-то моего возраста или даже постарше. («А и вправду, сколько же ему было? – пришло мне в голову. – Так ведь и не узнал…»)
– Да что вы говорите? – отозвалась Кэри, но без большого удивления: в ней происходила какая-то работа мысли, и мне она отвечала вполсилы. – А и неважно. Мне надо подумать про это всё, основательно подумать. В одиночестве. И прямо сейчас. Мне для этого никто не нужен, даже вы. Поэтому… я пойду, ладно? – она встала из-за столика. – Простите, пожалуйста: это, наверное, очень грубо выглядит? Ну, спишите на мой дурацкий возраст, говорю же вам. Вообще, заведите себе специальную тетрадочку и записывайте в неё все мои грехи, а через два года мне предъявите, хорошо? Нет, вы правда не обижаетесь?
– Господь с вами, Кэри! – рассмеялся я. – Вы – свободный человек.
– Ну вот и чудесно… Я позвоню! Или звоните первый… Пришлите мне эту главу на почту! Всё, ушла! Cheers!14
«К мороженому так и не прикоснулась, – мелькнула у меня мысль. – Оперяется птенец…»
«Пожалуй, философские книги благотворно читать именно в юности, – догнала её другая мысль. – И, пожалуй, именно для юности написано „Евангелие“».
7
Я вернулся домой и успел пообедать, когда мой телефон сообщил о прибытии письма. Письмо было от Мефодьева.
Уважаемый Олег Валерьевич!
Без всякого удовольствия, а только из чувства долга шлю Вам обещанный отзыв на «сказочку».
На поставленный Вами вопрос о том, чтó перед нами, мне сложно Вам дать окончательный ответ. Могу сказать Вам одно: это – не православный текст. Даже верно бы написать частицу «не» с прилагательным слитно, а ещё правильнее – заменить её на частицу «анти». В чём именно состоит его антиправославие, мне определить сложно, я ведь не выдающийся богослов, а всего лишь иерей на покое, который в меру своих скромных сил продолжает подвизаться в нравственном наставничестве. Но выражений, ранящих душу православного человека, здесь избыточно много.
Вот некоторые:
– «Христос – пространство» (1:17; что это за супружество между христологией и астрофизикой?);
– «Подражающие – обычные жулики» (2:16; неужели камень в огород христианского монашества?);
– «Досталось Царю Царей от еврейских Баранов» (3:7; может быть, и правда – но какая формулировка!);
– «Как много Лисов было в земной свите Царя Царей?» (3:15; здесь читается некоторое оскорбление в адрес апостолов Христовых);
– «Говорят, что Змею победил Царь Царей» (4:5; что значит «Говорят»? Выходит, «смертию смерть поправ» для автора – не более чем слух, сплетня?!);
– «Ещё одни, словно гиены, растаскивают трупы Больших Зверей» (6:10; наверное, я чрезмерно мнителен, но сложно отделаться от ощущения, что это сказано обо всех честных христианах);
– «Пей лучше проверенные напитки» (8:9; Вы, наверное, улыбнётесь, но кажется, что ирония над «продавцами напитков» – это инсинуация в адрес любого издателя православной литературы).
Текст также содержит
– неканоничные молитвы (см., например, 3:17; что уж сразу, не «Азазелло, помилуй мя» или даже не «Воланд, милостью твоей и щедротами»?! – простите такой дерзновенный пример, и свят, свят, свят!);
– авторскую и, видимо, нехристианскую мифологию (Сатану автор называет Жаберволком – и кто поручится, что именно Сатану он называет так?!);
– диковинные нравственные акценты (мир автор считает «кладбищем жизни», в то время как для православных людей мир – поприще радостного труда, а совсем не кладбище).
В общем, доказывать, что перед нами – неправославный, возможно, и нехристианский текст, означает ломиться в открытую дверь.
Равным образом перед нами, конечно, не детская сказка: детям скучны, непонятны и даже ужасны подобные, Господи прости, «сказочки», и детей от подобных «сказочек» нужно держать как можно дальше. Если когда-нибудь Вы думали, что присланный Вами текст может быть издан «Кириллом и Мефодием», то вынужден Вас огорчить: литература такого рода едва ли будет интересна нашим читателям, добрым именем которых мы слишком дорожим, чтобы позволять себе столь сомнительные эксперименты.
Из всех обозначенных Вами вариантов ответа, коль скоро Вы заставляете меня избрать из них один (понимаю – юриспруденция требует точности!), я больше всего склоняюсь к третьему. Перед нами, по всей видимости, текст, никакого отношения к христианству не имеющий, о чём Ваш покорный слуга уже сказал выше. И вновь повторюсь: приставка «не» представляет собой чистый логический ноль, а этот текст – не просто ноль, но отрицательная величина. То, что невозможно в математике, в богословии очень даже возможно! В философском отношении текст ничтожен, а в нравственном он, предположительно, опасен.
Взял на себя смелость отослать текст (вместе с некоторыми собственными мыслями)
1) вашей бывшей супруге,
2) Ольге Николаевне Смирновой, двоюродной сестре «матушки Дорофеи»,
3) Алексею Ильичу Бердичеву, доктору философских наук, заведующему кафедрой философии ***ского государственного университета.
Именно Алексей Ильич может дать более качественное заключение о «философском содержании», конечно, если оно здесь вообще присутствует.
Теперь, уважаемый Олег Валерьевич, когда Вам стало понятно, с чем именно Вы имеете дело, хочу спросить Вас: чтó Вы собираетесь предпринять? Ожидаем от Вас не слов, но поступков, «по плодам их узнаете их» (Мф 7:16). А если Вы даже не думали ничего предпринимать, если вероучительный текст данной секты интересен Вам лишь умозрительно, спекулятивно и академически, настойчиво прошу Вашего совета о том, какие меры должны принять мы, недостойные, чтобы в будущем оградить честных прихожан Православной церкви от влияния «матушки Дорофеи»!
Жду Вашего ответа!
С уважением,
С. И. Мефодьев
«Ну признайтесь же, признайтесь, что неприятен, будьте честны с собой!» – всплыл у меня в памяти звонкий голосок Каролины.
8
«Дарье Аркадьевне мы это показывать не будем, – оформилась мысль. – А вот Каролине – в самый раз…»
– Простите, что отвлекаю вас от размышлений, – повинился я, то ли в шутку, то ли всерьёз, когда девушка ответила на мой звонок. – Нет ли у вас желания выполнить небольшое поручение в рамках вашей профориентационной практики?
«Смотря о чём будет поручение?» – эта манера произносить обычные предложения с вопросительной интонацией была, похоже, или поколенческой особенностью, или даже чисто личной её чертой: за другими я такого не замечал.
– Мефодьев прислал письмо, – пояснил я сразу. – Перешлю его вам, как только положу трубку. Не могли бы вы его посмотреть и сочинить ответ? Любой, какой придёт в голову. По содержанию – насмешливый, саркастический и даже, допустим, немного хамский. Но только по содержанию! По форме он должен быть безупречно вежливым. И, по возможности, в моём стиле, без англицизмов и так далее.
«Поняла! – весело воскликнула Каролина. – Мне кажется, я справлюсь…»
Минут через пять она, видимо, успев прочитать письмо главного редактора «Кирилла и Мефодия», перезвонила мне сама.
«Дядя Олег, – начала она с места в карьер, – а у вас никогда не возникало желания оторвать другому человеку голову?»
– Ни разу: я всё же не Бегемот какой-нибудь, да и Савелий Иванович – не Жорж Бенгальский… У вас возникло? – догадался я.
«Ага! Материться, говорите, нельзя?»
– Изысканную вежливость нужно продемонстрировать, Кэри, – подтвердил я. – Собственно, проявлять её тогда, когда хочется материться, и составляет значимую часть нашей работы.
«Похоже, не только работы, а всей взрослой жизни тоже, – вздохнула она. – Хорошо, я постараюсь… Я очень постараюсь!»
И она, вопреки своему юному возрасту, постаралась отлично, просто на пять с плюсом. Через полчаса – мне за это время уже успела позвонить Ольга – на почту прилетел черновик письма.
Уважаемый Савелий Иванович! Искренне благодарю Вас за Ваш подробный ответ. Ваш богословский опыт, лежащий в основе Вашей экспертизы, бесценен.
Вы просите меня подать Вам совет юридического характера. Поразмыслив, могу предложить Вам целых два совета.
1. Я советовал бы Вам смириться с тем, что другие люди имеют религиозные взгляды, отличные от наших. Более того, государство даже разрешает им – при соблюдении соответствующих норм и единых для всех законов – проповедовать эти взгляды и приобретать новых последователей. Как это ни ужасно, мы ничего не можем с этим поделать. Миритесь же Вы с существованием мусульман, буддистов, правоверных иудеев, лютеран и католиков в пределах Вашей епархии! Придётся теперь смириться и с «последователями Маленького принца». Вам, имеющему опыт наставничества, будет особенно просто и радостно упражняться в смирении, если мы вспомним, что это свойство – подлинно христианская добродетель, которой «последователи Маленького принца» в качестве нехристиан, видимо, лишены, и пусть их собственная порочность послужит их же наказанию.
2. Кроме смирения, посоветовал бы Вам и осторожность. Савелий Иванович, дорогой, Вы так радеете об общем благе, что оказываетесь беспечны! В предпоследнем предложении Вашего письма можно при большом желании увидеть Вашу готовность действовать вне правового поля. Вдруг кто-нибудь из этих неприятных сектантов в ближайшее время пострадает, и вдруг Вас заподозрят в том, что Вы косвенным образом «способствовали»? Нельзя ведь так неаккуратно… Беспокоюсь о Вас же!
С уважением,
О. В. Поздеев
Вслед за черновиком мне, тоже по электронной почте, прилетела от Кэри хвастливая записка.
Обновила свой тезаурус! Знаю теперь русские слова «печься», «радеть» и «промышлять».
Да, так, как она это сделала, я бы и сам не сочинил – верней, стиль, пожалуй, был мой, но я изначально не стал бы писать нечто подобное взрослому, уважаемому и уже немолодому человеку. Дерзко. С другой стороны, в чём она оказывалась неправа? Нет, это поколение ещё даст нам фору… Впрочем, что я знаю об этом поколении? Знаю одну Кэри – а она, возможно, бриллиант на общем фоне.
На записку о тезаурусе я ответил:
То что надо! Можно отсылать.
Всё сделано!
– рапортовала она мне через несколько минут. Я немедленно перезвонил ей.
– Как это: «Всё сделано!»? Ты что же, со своей почты ему отправила? – в волнении я даже перешёл на «ты».
«Со своей… Не нужно было? Дядя Олег, извините, пожалуйста…»
– Да нет, это я виноват: надо чётче формулировать задачи… – я рассмеялся и пояснил свой смех: – Всё к лучшему, Кэри! Всё к лучшему…
И верно: если господин главный редактор считал в порядке вещей пересылать моё письмо посторонним для меня людям, то отчего мне было нельзя отвечать ему с почты своей временной ассистентки, даже её собственными руками? Такт между людьми хорош тогда, когда его придерживаются обе стороны, а в игру «Будем вежливыми, но беспардонными» можно играть и вдвоём. После такого письма, ещё и отправленного с чужого адреса, надеяться на продолжение дружелюбных отношений с Мефодьевым, видимо, не приходилось. И Бог с ним, однако: мне с ним детей не крестить.
«Звоните мне в любое разумное время, дядя Олег! – отозвалась Каролина по телефону. – Давайте новые поручения! Мне понравилось… И ещё хотела предложить: говорите мне уже „ты“, пожалуйста».
– У меня сейчас нечаянно сказалось… Это, наверное, грубо? – обеспокоился я.
«Нет! Это… нормально. Будь я вашей племянницей, вы бы мне тоже „ты“ говорили».
Мы тепло попрощались.
9
Итак, с Мефодьевым мы, похоже, поссорились, но запущенная им машина проворачивалась: его эмиссары продолжали ко мне ехать и писать мне письма. Первой была Ольга, которая объявилась ещё раньше, чем Кэри успела справиться с поручением.
Ольга Николаевна Смирнова, двоюродная сестра Дарьи Аркадьевны, позвонила мне и попросила меня о встрече. Я предложил ей кафе в качестве места.
«Старовата я уже – по кафе ходить! – с неудовольствием оборвала меня Ольга Николаевна. – Я бы к вам пришла на работу, если у вас есть свой кабинет. Что, вы в отпуске? Тогда домой».
Мысль о том, что православной матушке напрашиваться в гости к одинокому мужчине несколько неприлично, её, видимо, никак не обеспокоила. Вздохнув, я продиктовал ей свой адрес.
В пятом часу в дверь позвонили. Я открыл гостье и пригласил её пройти на кухню, где предложил ей чаю. Она согласилась, даже поблагодарила, но так рассеянно, равнодушно, дежурно, что было видно: совсем не ради чая она ко мне явилась.
Мы сидели, разглядывая друг друга, она – меня, а я – её. Широкая чёрная юбка в пол, серая полностью закрытая блузка с длинными рукавами, жёлтый поясок (почему хоть жёлтый, а не белый?, что сказал бы об этом Чехов, например?). Брошь из финифти в районе шеи, с изображением одного из древнерусских храмов. Волосы собраны в клубок на затылке и украшены узким костяным гребнем, который она, едва сев, вынула и положила на стол. Что это означало: чистоту намерений? Брошенную перчатку? Или являлось повседневным, бытовым жестом, в котором я зря искал символический смысл? Губы сжаты в ниточку. За исключением этих тонких губ да несколько большей отчётливости, даже изящества черт лица, сходство между кузинами оказывалось поразительным: их можно было бы посчитать родными сёстрами, а не двоюродными.
– Чем обязан? – ляпнул я какую-то нелепую дореволюционную фразу.
– Хотела посмотреть на вас, Олег Валерьевич. Узнать, как выглядит… – она усмехнулась, – создатель новой веры!
– Вы, наверное, меня с кем-то перепутали: я новых религий не создавал!
– Не создаёте, так помогаете создать, – парировала она. – Слýжите бабкой-повитухой сектантства… Слышала, новую молельню завтра учредят?
– Откуда вам, кстати, известно? – ответил я вопросом на вопрос, в еврейском стиле.
– А в газете прочла! Обратили моё внимание добрые люди… Дашеньку, выходит, священницей назначат?
– У нас её принято называть Дарьей Аркадьевной, – отозвался я, иронично выделив «у нас» голосом.
– Ну да, знаем, а также «матушкой Дорофеей»… Одного не могу понять: какая ваша в этом личная выгода?
– Не все вещи делаются из выгоды, Ольга Николаевна, – назидательно возразил я.
– Понимаю! Некоторые – из забавы.
– Считайте так, – легко согласился я. – Не буду с вами спорить.
– Что на вас, кто вас… Ума не приложу: как она вам, умному, взрослому человеку, сумела застить глаза?
– Мы, кажется, живём в разных мирах, – проговорил я, сдерживая раздражение. – Вероятно, в вашем мире принято «застилать глаза», «одурманивать», «околпачивать» и что там ещё. Но есть другой мир, где люди добровольно соглашаются доверять друг другу.
– Идея про разные миры – это, позвольте уточнить, тоже часть «новой веры»? – перебила Ольга, даже забыв обидеться на нелестную характеристику «её» мира. – Откуда хоть взяли: из буддизма, что ли? Шутки шутками, но понимаете ли вы, какой серьёзный вред способна нанести эта идея? Прямо сейчас все мы сражаемся с нашими идейными врагами. А откуда они взялись? Да вот благодаря защитникам веры во множество субъективных миров и взялись! Для них именно мы – людоеды и кровопийцы. А вы и такие, как вы, стоите над схваткой и ведёте благостные рассуждения о множестве миров, о том, что у каждого, мол, своя правда!
– В том, что вы говорите, есть какая-то истина, – пришлось признать мне. «Умна!» – подумал я про себя. – Но поглядите, пожалуйста, и на опасность противоположной мысли, мысли о том, что «правда всегда одна»! На том же самом примере, если угодно. Коль скоро «правда всегда одна», а от идеи о том, что именно они правы, наши противники не откажутся, неужели эта битва будет, образно говоря, битвой до последнего солдата?
Собеседница кивнула.
– Так, наверное, и случится, – подтвердила она. – Это – сущностный, цивилизационный спор.
– Но спор между разными верами в России – разве сущностный и цивилизационный? – возразил я. – Неужели вы хотите истребить всех мусульман, буддистов и далее по списку, установив монополию православия?
– Жизнь покажет… – отозвалась Ольга. – Больше всего меня поражает то, что такая… такое недоразумение, как моя Дашенька, скоро заделается целой… начальницей языческой кумирни. Она же всегда, всю жизнь была беспомощной! Складывала лапки и мяукала словно котёнок, ждала, пока кто-нибудь, сжалившись, не возьмёт её за шкирку и не перенесёт в нужное место. Как вы все вдруг разглядели в ней ведунью и пророчицу? Что вы в ней высмотрели? Вот уж правда, кого Бог хочет наказать…
– Нет пророка в своём отечестве, – возразил я другой пословицей. – Вообще, вам, кажется, не с руки завидовать сестре: ваша жизнь, судя по всему, с чисто внешней точки зрения сложилась куда удачливее.
– Но сколько я трудилась ради того, что ей упало даром прямо в подол! – немедленно и с чувством отозвалась сидящая напротив женщина.
«Вечный спор между Моцартом и Сальери, – пришла мне мысль. – Как странно, что в религии тоже есть свои моцарты… и свои сальери!»
– А на Дашеньку, вы подумайте, скоро уже и епитрахиль возложат… Как можно на женщину возлагать епитрахиль?! – продолжала вслух изумляться Ольга.
– Кто вам сказал, что в этой «новой вере», как вы её называете, вообще будут использоваться епитрахили и прочее православное богослужебное облачение? – возразил я, стараясь звучать мягко. – Здесь, судя по всему, всё окажется скромней.
– Жёлтый шарф тогда…
– Что ещё за жёлтый шарф? – не понял я, с лёгкой оторопью подумав, что собеседница заговаривается.
– Атрибут учительства! – пояснила Ольга. – В мае две тысячи девятого я разными правдами и неправдами вызнала, где живёт моя пропащая сестрёнка. Пришла к ней в гости и увидела жёлтый шарф, приготовленный ею для её… гуру, – слово она выговорила, даже физически содрогнувшись от прошедшей по ней волне неприязни. – Что-то я, видимо, сказала непочтительное про этот шарф или про него самого – и она меня прогнала, выставила за дверь! Я так растерялась, что позволила… Отчего все сектанты так озабочены своими смешными детскими символами? Отчего они относятся к ним со звериной серьёзностью? Можете вы мне ответить?
– Встречный вопрос, Ольга Николаевна, – нашёлся я. – Представьте, что Дорофея Аркадьевна посмеялась бы над священнической епитрахилью. Что бы вы сделали в этом случае?
– Уж, наверное, не выгнала бы её из дому… Как вам пришло в голову сравнивать эти вещи?! – возмутилась гостья.
– Сравниваю, и буду сравнивать. Как вы, «воцерковлённые православные», любите играть в вашу православную «Монополию»! – воскликнул я с досадой. – И ради Бога, на здоровье, внутри ваших приходов играйте в неё сколько влезет! Только будьте добры помнить, что перед законом, хотя бы чисто номинально, в России все веры равны.
– Конечно! – саркастически отозвалась собеседница. – Все равны, «нет мужеска пола, ни женска», и даёшь содомитские браки, аминь! Узнаю учение Азурова! За которое его из гимназии с моей помощью, слава Богу, и выперли.
– Кто такой Азуров? – не понял я.
– А вы не знали фамилии? – удивилась Ольга. – Как же, её духовный, с позволения сказать, «наставник»! Обычный неудачник, кухонный философ, каких в России тысячи, чудик с завиральными фантазиями. Помню, в конце декабря, в нашем одиннадцатом классе, занятия сактировали из-за мороза, но он всё равно пришёл. Получился «свободный урок», без записи в журнал – и на этом свободном уроке он нам вдруг начал рассказывать, что «Бармаглот», оказывается, плохо переведён на русский, что в действительности эта нескладушка – героическая баллада, которую нужно в переводе излагать прозой, причём лучше всего – языком «Слова о полку Игореве». Вы можете представить себе степень оторванности от реального мира и от родной культуры учителя, который вещает такую… ахинею?
– Какие вы с Дарьей Аркадьевной всё-таки разные, – невольно сказалось у меня. – Что ж, по крайней мере, он был талантливым педагогом, если хотя бы две девушки из вашего класса его внимательно слушали. Или даже три: поглядите-ка, ведь и вы до сих пор помните тот урок! – шутливо заметил я.
– Не требуется много таланта, чтобы уложить семнадцатилетнюю дурёху в постель! – неожиданно выдала новая знакомая, будто держала эту карту наготове и собиралась её скинуть при первом удобном случае.
– А кто вам, извините, сказал про постель? – вежливо полюбопытствовал я, про себя подумав, что мадам, кажется, злоупотребляет моим гостеприимством.
– Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сложить два плюс два… Вы хоть знаете, что перед его отъездом моя сестра жила со своим «гуру» супружеской жизнью? Простите, неточное слово использовала: служила ему бесплатной наложницей?
– Разрешите вам не поверить.
– Не верьте! – хмыкнула гостья. – Дело хозяйское.
– Ольга Николаевна, даже если Дорофея Аркадьевна в юные годы жила бы супружеской жизнью с целым взводом солдат, это едва ли оказалось бы для меня важно, – заметил я, вспоминая фразочку Дины. – И также в упор не вижу, какое вам до этого может быть дело.
– Почему ей всегда всё сходит с рук?! – воскликнула Ольга, беря свой костяной гребень и с силой ударяя им об стол. – Ей вы готовы извинить целый взвод солдат – тоже мне нашлась, Мария Египетская! – а мне самого мелкого грешка никто не простит! Чтó, не так?
– Не могу знать, ваше благородие, – уклонился я от ответа. – Я бы не хотел фантазировать про взвод солдат ни в вашем, ни в её случае… Давайте начистоту, если можно. Зачем вы приехали?
Ольга Николаевна с полминуты, наверное, сидела молча, сжав губы, прежде чем произнесла:
– Я считаю, что я должна быть кем-то вроде церковного старосты или секретаря приходского совета в новой общине. Я хотела бы знать, как мне стать им.
– Зачем?! – искренне изумился я, одновременно поражаясь её бесцеремонности или, лучше сказать, наивности.
– Что значит «зачем?»?! Потому что я её двоюродная сестра!
– Нет, вы не поняли, я не спрашиваю вас: «Почему?» Я спрашиваю: «Зачем?»
– Затем, что тогда мой авторитет как матушки и руководительницы воскресной школы при храме святого Андрея Первозванного позволит владыке и епархиальному совету смотреть на новую общину терпимей, не как на секту чистой воды, а скорее как на подготовительную группу, как на ступеньку к истинной вере, как на «христианство для духовных детей»! – пояснила Ольга. – Если и будете вы считаться сектантами, то неопасными. А я уж прослежу за тем, чтобы «духовные дети» с моей сестрицей во главе не наделали непоправимых глупостей. Мы разговаривали с Савелием Ивановичем и сошлись на том, что такой вариант мог бы всех устроить… Неужели не ясно?
Вон оно как… Что ж, с её точки зрения план, пожалуй, имел некоторый смысл. В идее имелся только один недостаток: её авторы были свято уверены в том, что «Оазис» не проживёт без терпимого отношения к нему церковных властей.
– При всём уважении к названным персонажам, нам всё равно, насколько ласково или неласково на новую общину посмотрит епархиальный совет и даже правящий митрополит, – возразил я, стараясь звучать спокойно. – Уж извините. Если вы считаете нас антихристианской сектой, как мне сегодня дали понять, то нам не нужен ваш «пригляд», – забавно, у меня впервые выговорилось это «нас», до того я считал себя не более чем консультирующим юристом. – А если всё же хотите «приглядывать» за нами, то будьте любезны признать Дорофею Аркадьевну, со всеми её особенностями и «странностями», лидером полноценной православной общины! Чего вы почти наверняка не сделаете…