11
Дверь «кукольного домика» открылась, выпустив Дину, которая попрощалась с хозяйкой, а мне только помахала рукой издали. Дарья подошла к моей скамье.
– Пойдёмте, накормлю вас овсяной кашей! – предложила она. – Краюшка хлеба ещё где-то оставалась…
– Сколько я вам буду должен за кашу? – уточнил я отчасти в шутку, а отчасти и вполне серьёзно.
– Ох, дурак! – вздохнула хозяйка вместо ответа. – Правду, видать, Динка мне сказала, что вы – дурачок совсем…
– Быстро вы управились с Диной! – заметил я за завтраком.
– Угу, – неопределённо отозвалась Дарья Аркадьевна. – И сорока минут не прошло…
– А… в чём её проблема? – рискнул я спросить. Дарья посмотрела на меня с сомнением, чуть нахмурившись.
– Извините! – сразу исправился я. – Не моё, должно быть, дело.
– Верно, не ваше… Нельзя одному человеку говорить о хворях другого. Но и не знаю, как быть: должна же я вас предостеречь, если вы вдруг станете… ей интересны. Поэтому… поэтому я так ничего вам и не скажу – но вы, наверное, и сами догадались?
Я кивнул, хоть и не вполне уверенно. Мы немного помолчали.
– Ах, люди! – темпераментно воскликнула Дарья. – Всё вы ищете чего-то, пытаетесь отыскать секрет того, как бы больше не рождаться, спрыгнуть с этой карусели! Вот – главный корень! Кто это желание победит, тому уж и другие несложно.
– Разве… можно его вообще победить? – с сомнением уточнил я.
– Не всем! – призналась Дарья. – Не всем, а то бы и мир закончился. Не всем, но кому дано.
– А какие же способы есть… если не полностью победить, то хотя бы уменьшить… это желание? – продолжал я спрашивать.
– Вы просто из любопытства интересуетесь, или вас оно самого беспокоит? – уточнила Дарья, немного бесцеремонно (впрочем, подумал я, «бесцеремонно» здесь подходит плохо, не называют же врача «бесцеремонным», когда он просит вас снять рубашку). Я покраснел. – Способов – тысяча и один. И все не работают, верней, плохо работают, изнашиваются. Только испробует человек какой-то способ, только облюбует его себе, как возгордится – и начинай сначала. Лучше всего – не допускать вообще, даже самой малой мысли. Именно то, что сказано в «Евангелии» о Князьях пустыни. Меня, Олег Валерьевич, Бог уберёг, я не жила плотской жизнью, оттого от жгучести этого желания знаю только половину. Моей заслуги в этом нет. Как мне поэтому давать советы тем, кто всё испил сполна? Их борьба тяжелей… Знаю только, что если желание толкает на грех, то надо бороться: тысячу раз упали – тысячу раз и встаньте. И тогда в тысяча первый авось и удержитесь. А вообще, сойдитесь с вашей Кристиной заново! И желаний этих поменьше будет, и, глядишь, Бог вам снова ребёночка пошлёт…
Я вздохнул и объяснил свой вздох:
– Я бы и рад с ней сойтись! Да вот пока не выходит, потому что…
– …Потому что по-старому вы с ней жить не хотите, – закончила она за меня. – А по-новому не умеете.
– Ах, как вы точно каждый раз видите суть дела, и как вам двух слов хватает, чтобы её обрисовать… Дарья Аркадьевна, прежде чем я уеду, можно ли мне попросить вашего совета по ещё одному вопросу? – собеседница кивнула. – Вы ведь помните Карлушу? Она мне прислала очень забавное письмо…
– Она? – удивилась Дарья. – Думала, мальчик был.
– В том-то и дело, что и я так думал… И в этом письме, на которое я, если честно, уже ответил… А, впрочем, читайте сами! – секунду поколебавшись, я протянул ей свой телефон.
«Кто бы мне сказал, что буду делиться с ней личными письмами! – пришла в голову мысль. – Я ведь и Кристине не давал читать свои письма. Так и поймёшь Мефодьева, который „обеспокоен моим состоянием“! Неужели через пару лет гляну на себя теперешнего и изумлюсь тому, как мог дойти до такой слепой некритичности, обнаружу в себе оболваненного сектанта?»
– Что ж вы чужие-то письма мне читать даёте? – мягко попеняла мне Дарья.
– Она же почти совсем девочка! – пояснил я извиняющимся тоном. – Оттого и даю: не наделать бы беды…
– Всё равно ведь говорите, что уже ответили ей, так стóит ли… Глупости меня заставляете творить…
Дарья Аркадьевна прочла письмо Каролины с улыбкой на лице, а, закончив, рассмеялась звонким девичьим смехом.
– И, небось, спросите, что ей отвечать? – весело узнала она у меня. – Ничего вам не посоветую, ни-че-го! Что бы ни посоветовала, всё равно не угадаю… Глядите только! – она неожиданно погрозила мне пальцем. – Или не догадываетесь, чем кончается большинство таких случаев, когда ученик и учитель – разного пола?
– Ведь, кажется, отношения Вивекананды и сестры Ниведиты ничем таким не закончились? – возразил я. – И, осмелюсь заметить, ваши отношения с Принцем тоже?
– Почём вы знаете, что ничем таким они не кончились? – она лукаво глянула на меня.
– Дарья Аркадьевна, вы меня пугаете, – растерялся я. – То есть вовсе не собираюсь совать свой длинный нос куда не надо, но вы ведь сами говорили, что не были влюблены в него ни одной минуты, ни одной секунды…
– Говорила, и сейчас говорю, я вас не обманула. А между тем предложи он мне тогда выйти за него замуж, согласилась бы не думая.
– Почему?!
– Почему? Из желания быть полезной. Из верности, из послушания. Каждый несёт свой крест, этот – не хуже других.
– Но как же – без любви? – изумился я.
– Без любви ли? Эх, Олег Валерьевич, как вам мало ещё понятно… Такая вот верность учителю бывает порой очень мягкой, очень даже похожей на отношения между влюблёнными. В ней, конечно, отсутствует желание – и слава Богу, а то вышла бы пошлость. Но из верности на всё бывает готов человек… Нет, Принц никогда не посмотрел на меня как на женщину. А так легко могло бы сделаться: протяни руку да возьми. Но он был Принцем, а не разбойником! После в разное время двое ко мне сватались, и оба раза без толку. И я не жалею, ничуть! Я не нашла женского счастья – видимо, уже и не найду, – но моё счастье другое: тонкое, незаметное, интересное. Я – особый цветок на клумбе: неяркий и неароматный, но с длинными корнями, и эти корни касаются глубоких озёр и подземных рек, о которых почти никто не знает, и славно, что не знает, и зачем другим знать? Неужели воспретите мне быть такой?
Я только открыл рот, чтобы спросить об этом жутковатом «Видимо, уже и не найду», как она другим тоном прибавила:
– Да ступайте же, ступайте! У вас дела, а я вас задерживаю: стыдно…
12
– Здравствуйте, мой милый, драгоценный человек! – зашумел Савелий Иванович, когда я вошёл в его кабинет. («Кто ему, интересно, дал право меня называть милым и драгоценным? – мелькнула досадливая мысль. – Правда, у него это не по злобе, не ради обмана, а именно из дружелюбия. Но как легковесно…») – Что за облегчение! – рокотал он, протягивая мне руку. – Уже и не ждал… Да садитесь же, садитесь!
Не буду тянуть кота за хвост, – продолжил Мефодьев почти сразу, едва я приземлился на всё тот же короткий диванчик, на котором сидел в прошлую субботу. – Христина испугана тем, что вы попали под влияние некоей дурной женщины. Сначала думали, что у вас это так… гусарское! Но сообразили, что нет: эта женщина вам, если верить вашей бывшей супруге, диктует нормы и правила жизни! Вы и нахвалиться ей теперь не можете, глядите на неё словно на старицу и матушку-игуменью… А ведь я, милейший Олег Валерьевич, знаю её имя, знаю! Верней, догадываюсь! Ну-ка, проверьте мои способности к угадыванию? Дорофея Аркадьевна Смирнова. Правильно?
Я несколько оторопело кивнул, вслух спросив очевидное:
– Как вы вычислили?
– Так я ж сектовед! – охотно пояснил Мефодьев. – Конечно, не такой сектовед, как Александр Леонидович Дворкин, столь высоко не летаю, интересуюсь больше практической стороной вопроса, краеведческой даже… Мне известны все секты в нашем регионе! И нигде нет женщины-лидера! За исключением одной мелкой буддийской группы – но в симпатии к буддистам вас подозревать было бы дико! – да вот ещё… матушки, гм, Дорофеи. Ваш ребус с «Богданой» я быстро раскусил.
– Секта – это, выходит, официальное, государственное определение её деятельности? – уточнил я, про себя подумав: «А почему, интересно, „дико“ подозревать меня в симпатиях к буддистам? Разве ему так много про меня известно, чтобы так самоуправно решать за меня, во что я должен верить?»
– Нет, нет, нет! – замахал руками собеседник. – Нет здесь никаких официальных определений, а государство, если хотите знать, словом «секта» и вообще почти не пользуется! Только мы, грешные… И какое подобрать для неё определение, если она даже не уведомила власти о создании религиозной группы? Живёт незаметно, тише воды ниже травы. А между тем кое-кто в епархиальном совете считает, что именно она – один из самых серьёзных наших… оппонентов!
– Да не может быть! – не удержался я от восклицания.
– И очень даже может! Вы знали, что бывший церковный староста храма святой великомученицы Параскевы Пятницы оставил приход и примкнул к её, с позволения сказать, рядам? Семён Григорьевич Качинский, если вам интересна фамилия. Что же это будет, если так дальше пойдёт?
– Нет, не знал… А мне во Введенской обители, напротив, посоветовали её посетить! – изобразил я наивное удивление.
– Кто же именно вам посоветовал такую… – он, видимо, хотел сказать, «чушь», но сдержался. – …Такой необдуманный поступок?
– Не помню имени, – уклонился я от ответа, поняв, что сказал лишнее.
– Вы дурно о нас думаете, Олег Валерьевич, подозреваете в наших методах сталинизм! Просто хочется знать, кто там раздаёт такие советы.
– Говорю же, не помню! Да мне и не представились.
– Чёрт-те что творится во Введенском, – ругнулся он. – То есть простите за «чёрта», виноват! Принимаем, живя в миру, эти вещи близко к сердцу, изнашиваемся раньше времени… И весь наш разговор я подвожу к одному вопросу, который мне нелегко задать, но задать его я вынужден! Я спрашиваю вас, русского и православного человека: в какой мере вы теперь зависимы от Дорофеи Аркадьевны? Чем из ваших убеждений и свободы вашей совести вы уже успели пожертвовать? Насколько далеко зашла ваша индоктринация?
Я задумался.
Вопросы Мефодьева были исключительно беспардонными. Они автоматически лишали меня всякой субъектности в деле веры, объявляли болваном, школьником, который потянулся к недолжному удовольствию, сошёл с надёжной тропинки и бултыхнулся в канаву. Рассориться с ним вдрызг, сказав это всё, можно было бы прямо сейчас. Но… опять Кристина! Во-вторых, ссориться немедленно оказалось бы немудро: кто знает, для чего ещё мог бы пригодиться главный редактор православного издательства? И, в конце концов, я ведь не являлся врагом православия! Так с чего бы я вдруг стал добровольно записываться во враги?
– Дарья Аркадьевна… мне помогла в тяжёлый час моей жизни, – заговорил я, взвешивая каждое слово.
– Это, простите, каким образом? – вклинился Мефодьев. – Что же она, ведёт психологическую практику без соответствующего образования?
– Подождите, Савелий Иванович, дайте сказать! – прервал я его с неудовольствием. – Я ведь делюсь с вами, считайте, по-дружески, а могу и ничем не делиться. Могу сейчас выйти вот в эту дверь и не возвращаться больше. – Он глупо захлопал глазами: неужели ему не приходила в голову такая очевидная мысль? Или так с ним никто из «чад Божьих» не разговаривал? – …В тяжёлый час моей жизни, но содержанием дальнейших наших разговоров вы будете разочарованы. Мы обсуждали поэзию, воспоминания юности, детские сказки…
– Поэзию? – поразился собеседник. – Воспоминания юности?
– Именно так.
– Что же, ей действительно стоило бы вспомнить юность: то, как она, учащаяся православной гимназии, была просватана за будущего батюшку, очень порядочного и симпатичного молодого человека – и безобразно, самым свинским образом бросила его, практически сбежала из-под венца, чтобы предаться своим… оккультно-сектантским опытам!
– Даже и симпатичного? – не удержался я от вопроса.
– Очень! Мне показывали его на общей фотографии выпуска того года, правда, с ним самим я не встречался, как у бедняжки сложилась жизнь дальше, не знаю…
– И чего, действительно, ещё хотелось девке, – иронически прокомментировал я. Моя робость улетучилась полностью. Собеседник, наверное, был неплохим человеком, но этот хороший человек со всей его «религиозной дальнозоркостью» не сумел отличить правду от легенды, выдуманной семнадцатилетней девочкой. А претендовал, между прочим, на духовное водительство! Легенда не могла не обрасти материальностью, понял я вдруг. Требовалось придумать семинариста, хорошего и милого мальчика, ведь иначе что выходило? То, что девчонка обвела вокруг пальца целое учреждение со взрослыми православными дядями и тётями, сбежала из-под надзора, полтора месяца жила на квартире, снятой для неё сомнительным лицом, на уроках которого будущие матушки, опора и надежда нации, совершают лесбийский каминг-аут! Ах, лопухи, лопухи…
– Вот и я о том же! – согласился главный редактор, не услышав в моём голосе никакой иронии.
– Савелий Иванович! – я решил перейти в наступление. – Всё, что вы говорите, справедливо, только если считать группу Дорофеи Аркадьевны – а я даже не уверен, есть ли группа, – повторюсь, только если считать её группу сектой, то есть некоей общиной, которая откололась от господствующей Церкви и толкует её учение вкривь и вкось. Но я – и это я говорю как юрист, заметьте! – во-первых, не уверен, что религиозная деятельность вообще ведётся. У такой деятельности есть конкретные признаки, и определение того, присутствуют ли эти признаки, – предмет юридических действий, а не наших с вами отвлечённых рассуждений. Если же мы признаем, что некая община всё-таки существует, то кто вам сказал, что перед нами – именно христианская община?
– Простите? – Мефодьев вновь глуповато захлопал глазами. – Какая же ещё?
– Да какая угодно! Сегодня, например, Дорофея Аркадьевна мне рассказывала про «карусель бытия» и про то, что окончательная победа над половым влечением позволяет с неё «спрыгнуть». Чем это не буддизм с его колесом сансары? Ну, или индуизм: я не силён в востоковедении…
– Интересные же вещи она вам рассказывает: вот, значит, о какой «литературе» и о каких «днях юности» вы ведёте разговоры…
– Оставлю ваш комментарий без внимания. Если Дарья Аркадьевна следует индуизму, то пусть главный индуист нашей области, как бы там его ни звали, печалится о том, секта её группа или нет!
Мефодьев тряхнул головой.
– В этом есть смысл! – признал он. – Хотя не укладывается в уме: дочка Аркадия Венедиктовича – и не христианка! Позор… Пока, Олег Валерьевич, в ваших рассуждениях я вижу лишь игры рассудка, плетение словес адвоката, который зачем-то взялся защищать свою подопечную любой ценой, ценой даже выхода её из лона христианства!
– Ну, анафематствуйте её тогда… Разве мы уже в зале суда, чтобы вам видеть во мне адвоката? Я ведь не обязан вас ни в чём убеждать, верно? – возразил я. – Я и сам ни в чём не убеждён. Савелий Иванович, я не философ, не мистик, не семинарист и не проповедник! Не наивный двадцатилетний мальчик, которому покажешь «Ом» на футболке, и он уже пускает слюни. Не православная старушка, при всём уважении к ним. Я юрист! И меня деятельность Дорофеи Аркадьевны интересует во многом в моём профессиональном качестве.
– Хотелось бы верить! – ответили мне. – Говоря откровенно, верится пока с трудом…
Я еле удержался от того, чтобы не посоветовать ему оставить при себе любые беспокойства на мой счёт, мне совершенно не интересные. Вместо этого как бы между делом обронил:
– Кстати, а вдруг дочь Аркадия Венедиктовича в итоге окажется чистой воды православной, и вы воюете с человеком, который ещё станет украшением Церкви? Это вроде бы называется «своя своих не познаша»?
Мефодьев развёл руками, состроив кислое лицо: мол, всё в руках Божьих.
– Давайте пофантазируем, – продолжил я, – что мне удастся раздобыть один из «священных текстов» этой группы. Вообразим, что такой текст попадёт в руки специалистов – вот хотя бы и в ваши. Разве не смогут эти специалисты ответить на простой вопрос «Что перед нами?»? И действительно: что именно перед нами? Произведение глубоко православного автора? Сектантское писание? Текст, не имеющий к христианству никакого отношения? Или, может быть, сказка для детей?
– А разве… есть шансы, что вам удастся заполучить… сей документ? – спросил главный редактор, с сомнением глядя на меня. Эх, знал бы он, что в памяти моего телефона уже хранится «сей документ»…
Я, подражая ему, развёл руками:
– Бог весть! Ничего обещать не могу. Но постараюсь держать вас в курсе событий. Разве не продвинет это нас к понимаю того, что за феномен представляет собой Дорофея Аркадьевна?
– Продвинет, продвинет, любезнейший Олег Валерьевич, конечно, продвинет… Может быть, даст возможность и меры принять в её отношении…
– Или, напротив, понять, что перед вами – не враг, а друг, и, обрадовавшись тому, что найден ещё один друг, издать его хорошую книгу, – ввернул я. – Ведь мы стремимся быть объективными? Ведь не стоит задачи непременно осудить, заклеймить и «принять меры»?
– Само собой! – согласился он. – Само собой.
Мы перебросились ещё парой маловажных фраз и наконец пожали друг другу руки, прощаясь. Не могу сказать, насколько искренними при этом прощании были наши улыбки.
13
Вернувшись домой и наскоро пообедав, я занялся привычным для юриста делом: вчитывался в текст законов на экране ноутбука, изучал статьи, посвящённые конкретной правоприменительной практике, мерил комнату шагами, думал…
Предложил я «Евангелие» Мефодьеву, конечно, сгоряча. Но каким, действительно, мог оказаться его вердикт? Именно одним из четырёх, уже названных в ходе нашей с ним беседы: православная книга, сектантский вздор, нехристианский текст, сказка.
А ведь и первую, и последнюю ему как раз с руки было бы издать. Вот пусть «Кирилл и Мефодий» и включит «Евангелие» в свой редакционный портфель! Предлагал же он мне продолжить сочинять сказочку, а к ней подобрать иллюстратора.
Или мог главный редактор решить, что перед ним – книга, никакого отношения к христианству не имеющая. Что ж, пусть он придёт к такому выводу и оставит Дарью в покое: и то хлеб, как говорится.
Что произойдёт, если Мефодьев увидит в книжечке Принца лжеучительное, псевдохристианское и вообще богопротивное писание? Неприятно это будет, но, в конце концов, на Савелии Ивановиче свет клином не сошёлся. Его взгляд окажется всего лишь частным мнением одного-единственного православного клирика, да и то клирика «в запасе». (Извините, «на покое». ) Не от имени ведь всей Русской православной церкви он выскажет своё «Фи»! Можно ли даже в таком исходе обнаружить что-то хорошее? Можно: я буду знать, что духовник моей бывшей жены – человек глупый, недалёкий, ограниченный; что он – не друг. А мне что с того? Именно ничего: ubi nihil vales, ibi nihil veles. Мысль о воссоединении с Кристиной, заглядывающей ему в рот, придётся тогда похоронить, но эта неприятная окончательность, пожалуй, окажется лучше неопределённости, как ни крути, ещё более неприятной.
Есть, правда, и другая сторона дела. Получив ещё одно подтверждение того, что группа, собравшаяся вокруг Дарьи, является в его терминологии «сектой», редактор «Кирилла и Мефодия», а вслед за ним всё его священноначалие уже не будет сдерживаться в… В чём? Опустим мысль о глупых хулиганских выходках: для столь благообразных людей – несолидно. Могут ли господа из епархиального совета повредить моей знакомой на юридическом поле?
Религиозной деятельности Дарья не ведёт. Или ведёт? Как посмотреть… Вдруг однажды все её «гости», включая меня, соберутся в одно время? Нечаянно обратится она ко всем собравшимся с наставлением – и уже можно будет расценить такое наставление как проповедь. А домашняя «часовня»? Да, это частная часовня, часовня на одного человека, личное молитвенное пространство – но поди-ка объясни это какому-нибудь недалёкому полицейскому чину! А несовершеннолетние? Рассказывала ведь она про «совсем юную девочку» в числе своих учениц… Что, если родители этой девочки начнут писать кляузы во все инстанции?
В моём «законническом уме» вызрела мысль: Дарью Аркадьевну нужно оградить от возможных будущих претензий. И лучший способ ей самой оградиться – это «выйти из подполья», создать религиозную группу официальным манером, с уведомлением управления министерства юстиции и получением соответствующего ответа из государственного органа. Благо сделать это в наше время совсем не сложно! Такая вновь созданная религиозная группа вовсе не должна быть околоправославной, да и христианской она быть не обязана. Пусть тогда епархиальный совет сидит несолоно хлебавши. Сложно будет убедить мою знакомую в пользе всех этих бумаг, но бумаги правят взрослым миром. Вот и профессия моя окажется не бесполезной…
Решившись, я набрал номер «одного из главных оппонентов епархии».
– Дарья Аркадьевна, я, наверное, надоел вам хуже горькой редьки! – заговорил я, пропуская приветствие. – Уже днюю и ночую у вас…
«Нет, не надоели, – ответил мне голос в телефонной трубке. – Когда надоедите, я скажу, не постесняюсь. Что у вас произошло?»
– Есть важные мысли, которыми хочу поделиться.
«Так приезжайте, не томите душу! Если на машине, то захватите меня, пожалуйста, с остановки автобуса. Стою здесь и мокну под дождём».