– А иногда, – продолжил я, – он читал вам своё «Евангелие» – которое, видимо, и написал под вдохновением от того вашего изумительного вопроса.
– Да, читал…
Дарья снова взялась за вязание, и молча вязала около минуты. Я не прерывал её занятия.
– Я знаю, Олег Валерьевич, – снова заговорила она, – чего вы ждёте: чтобы я вышла, вернулась сюда с его рукописью и прочла вам из неё что-нибудь. Но это ещё сложнее, чем ввести вас в светёлку. До вас я показывала эту книгу только одному человеку: он уже старик, и от него не ждёшь подвоха. Понимаете, она – не моя. И больше всего я боюсь вашего пренебрежительного, равнодушного, умствующего отношения к ней.
– Я обещаю молчать, – заверил я её. – И во время чтения, и после.
– Так не получится: у вас всё всегда на лице написано! Ну хорошо, пусть. Пусть, – она вздохнула. – Нельзя же всё время хранить её как бабушкин сервиз и никому никогда не показывать…
Выйдя из кухни, Дарья через некоторое время вернулась с толстым ежедневником в чёрном переплёте.
– «Евангелие» совсем небольшое, восемь главок всего, – пояснила она. – И сами главки тоже крохотные. Я вам прочитаю сегодня две.
– Руководствуясь принципом «хорошего помаленьку»? – догадался я.
– Хоть как это называйте…
5
Глава о достоинстве
1. Каждый может стать Принцем. Для этого не нужны деньги, власть, знатное происхождение.
2. Принцу нужно лишь одно: чувство щемящей свободы и бездомности во всём мире. Этот мир – не мир Принца. Принц прибыл с другой планеты и никогда этого не забудет.
3. Есть несколько свойств, что делают Принца Принцем и отделяют его от других людей.
4. Принц не опускается до грубости. Он брезгует вульгарным.
5. Принц не позволяет другим людям водить себя за нос.
6. Принц не живёт чужим умом и чужой совестью. Он проводит много времени для того, чтобы выковать свои собственные принц-ипы. Он ни у кого не берёт их взаймы.
7. Принц легко относится к деньгам и не трясётся над ними. Он – Принц, а не Скупой Рыцарь.
8. Принц не озабочен накоплением благ. Он приходит в мир с пустыми руками и так же уходит.
9. Принц не гнушается любого труда. Но Принц не пляшет со скоморохами под чужую дудку. Принц не изменяет принципам.
10. Принц всегда готов ко всему. Он способен как взойти на трон, так и всю жизнь провести в изгнании, никем не узнанный. И есть своё благо в том, чтобы никогда не быть узнанным!
11. Принц живёт в миру, но он – не от мира.
12. Принц – не Сверхчеловек. Сверхчеловек – гордец, который считает, что для него не писаны законы.
13. Принц пишет свои законы и сам судит себя строже, чем его судили бы люди.
14. Принц – сам свой высший суд. Нет никого, кто мог бы судить его. Неужели позволим даже Розе судить Принца? Почему тогда не баобабу и не верблюжьей колючке?
15. Автор мысли о Сверхчеловеке желал пошатнуть Царя Царей, словно каменный идол, опрокинуть его, низвергнуть в сточную канаву.
16. Но Царь Царей – не каменный идол, не железный и не золотой.
17. Христос – пространство.
18. Кто может низвергнуть пространство?
19. Да случится так, что эта малая благая весть о Принце опрокинет лживого божка – Сверхчеловека! Кто из нас «сверх» других людей, и где находится «сверх»?
20. В Мировом Пространстве, через которое летит планета Принца, нет верха и низа.
6
Глава о Розе
1. Иной Принц одинок. У другого есть Роза.
2. Правда, бывают и те, кто живёт в пустыне, и Роза вовсе им не нужна. Сладка их участь!
3. Есть тысячи цветов, похожих на Розу, но Роза может быть только одна.
4. Как Принц ищет Розу, так пусть Роза ищет своего Принца и не обманывается ложными царевичами: их короны – картонные и промокнут под дождём.
5. Принц не спешит говорить «Ты – моя Роза» чертополоху, репью, верблюжьей колючке.
6. Но пусть он знает, что и верблюжья колючка лучше искусственной розы.
7. Искусственным розам место только на кладбище жизни. Мир – кладбище всякой жизни. Вот отчего нужно жить в миру, но не быть ему родственником. Кто захочет породниться с кладбищем?
8. Принц заботится о своей Розе. Он терпеливо переносит уколы её шипов.
9. Но и, заботясь о Розе, он не уподобляется ей. Принц, даже самый маленький, – воин, а не цветок.
10. Принц не устраивает из своего сада пошлой оранжереи. Он не хвастается Розой перед друзьями. Правда, у Принца обычно и нет друзей.
11. Плох тот Принц, который из-за аромата Розы забудет всё на свете!
12. Человек, что упился ароматом цветов, становится Пьяницей. Быть Пьяницей – грустная судьба.
13. После смерти самые горькие Пьяницы попадают на Планету Пьяниц. Трудно сбежать с этой планеты.
14. Но глупо и вовсе не знать аромата цветов. Для кого и цветёт Роза, как не для Принца!
15. Впрочем, есть царственные Князья пустыни, и это сказано не про них.
16. Немногие способны сравниться с Князьями пустыни в их царственности! Им подражают, но подражающие – обычные жулики.
17. Когда Торговец предложит Принцу продать ему Розу, заплатив своим княжеским достоинством, пусть Принц отвергнет такую нечестную сделку.
18. Подлинную Розу невозможно купить. Продаются только искусственные розы – кладбищенские цветы.
19. Корону Принца нельзя отнять – во всём мире нет силы, чтобы отнять её! Но иные расстаются с ней по своей воле.
20. Мир полон людей, бывших когда-то принцами: горько бредут они по кладбищу жизни, одураченные жадным Торговцем.
21. Кто спасёт их? Никто, даже Принц, не знает ответа.
7
Закончив читать, Дарья закрыла ежедневник и отложила его в сторону.
– Вы зря беспокоились о том, что я буду разочарован! – заговорил я спустя некоторое время: нужно ведь было что-то сказать. – Красивая, поэтичная проза со своим внутренним ритмом, который иногда приближается к стихотворному; в нём слышится что-то ближневосточное, и даже странно, что это было написано под нашим серым небом, а не под египетским. О содержании мне судить сложно: оно слишком личное, слишком особое, и будет звучать в унисон с одним человеком, а другого оставит равнодушным. Это – текст, написанный мыслителем, и вы были правы, когда сказали, что он напоминает «Заратустру» – вернее, «Анти-Заратустру», потому что первая глава явно полемизирует с Ницше. О его весе, значимости, правдивости я говорить не могу – разве я философ или мистик? Я всего лишь заурядная «офисная крыса», поэтому куда мне рассуждать о таких материях! Куда мне думать о том, является ли Христос пространством, и как это понять обычному человеку? Но сама задумка впечатляет: немного я знаю людей, которые рискнут бросить вызов Ницше – да, пожалуй, никого. Вот разве что, – я усмехнулся, – духовник моей бывшей жены, который прямо сейчас дописывает свои «Уроки наставничества» – и издаст их на хорошей бумаге, неплохим тиражом, будьте уверены! Даром что их прочитают две-три православные кумушки…
– Вы не крыса… Я не знаю, Олег Валерьевич, – со спокойной грустью (или грусть мне только показалась?) заметила Дарья, – сколько людей прочитают эту книгу. Может быть, те же два-три человека.
– Вы никогда не пробовали этого изменить?
– Нет, никогда! И не думаю, что нужно.
– Вы… позволите мне переснять рукопись на камеру телефона? – видя, что собеседница явно сомневается, я добавил: – У вас единственный экземпляр: вдруг с ним что-то произойдёт? А так у меня, по крайней мере, сохранится копия.
– Хорошо, – согласилась она. – Но я прошу вас: пожалуйста, будьте очень, очень разборчивы в отношении того, кому вы дадите эту книжечку в руки!
Вооружившись телефоном, я переснял восемь коротких глав «Евангелия», пока Дарья чем-то занималась в соседней комнате. Вернувшись в кухню, она объявила:
– Я постелила вам в мастерской на раскладушке для гостей. Сама пойду в светёлку.
– Дарья Аркадьевна, мне неловко у вас оставаться…
– Бывшая жена не одобрит? – догадалась собеседница. – Всё-то ей не нужно рассказывать… Поглядите лучше на время: сюда так поздно такси не поедет! Ну хватит: придумали ещё спорить со мной… Спокойной ночи!
Спорить с Дорофеей Аркадьевной действительно не получалось: это ведь именно она, будучи ещё одиннадцатиклассницей, оказалась упрямей всей школьной администрации. Постояв в недоумении посреди тёмной кухни, я отправился спать на отведённую для меня раскладушку.
8
В четверг я проснулся рано, около семи. Перебрался на кухню и поставил чайник греться на электрическую плитку, надеясь, что шум воды разбудит Дарью Аркадьевну, видимо, ещё спавшую сном праведницы. Включил телефон – и обнаружил, что мне пришло большое письмо. От кого, как вы думаете? От Карлуши!
Дядя Олег, здравствуйте!
Простите за то, что целых три дня молчала. Наконец-то собралась с духом и написала Вам. (Я верно использую выражение «собраться с духом»? Викисловарь говорит, что верно, но вдруг это безнадёжное старьё, и вызовет у Вас только усмешку… Что же, тогда будем квиты. Ещё одно выражение, про которое я не знаю, грамотно ли я его употребляю…)
Вы всё это время считали, что я мальчик! Теперь сошлось: и вопрос о том, не бреюсь ли я, и Ваше беспокойство о том, как я создам семью, если кругом одни «царевны-лягушки», и что там ещё… Очень смешно и самую малость неловко. Но говорит в Вашу пользу: значит, у Вас точно не было про меня никаких нескромных фантазий и т. д. (Это очень дерзко с моей стороны – писать такие вещи?) Значит, Вы видели во мне юного человека в первую очередь, а девушку… А девушку, получается, ни в какую. Глупо признаваться, но это даже чуточку обидно…
Я бы и хотела остаться в Ваших глазах мальчиком! Но теперь уже никак. Скажите, это сильно помешает нашей… дружбе?
Дядя Олег, у меня будет к Вам две просьбы – из-за них и пишу. Первая – достаточно простая, а вторая – такая бесцеремонная, что просто дух захватывает.
Итак, просьба первая. В одном из писем Вы предложили мне пройти практику в той фирме, где Вы работаете. Нам, десятиклассникам, и правда «крайне желательно» этим летом пройти профориентационную практику, чёрт бы её совсем побрал. Отец в мае обещал меня устроить к себе на работу, но теперь вдруг «ему неловко», «это выглядит как кумовство», «мы должны подавать пример безупречности», и пр. Круто! Ещё круче мне было бы узнать об этом пораньше… Ваше предложение в силе? Меня можно будет оформить в качестве бесплатной кофеноски на две-три недельки? Я готова и что-то более сложное делать, только прекрасно понимаю, что более сложное мне не доверят. Пишу легкомысленным тоном, так как боюсь, что Вы мне откажете, и тогда Лё Папан придётся поступиться своими хрустальными принципами о недопущении непотизма в отношении родной дочери, и это станет ужасно неприятно. (Моё лингвистическое образование идёт ускоренными темпами: кумовство, непотизм, квиты…)
Просьба вторая. И здесь даже не знаю, как к ней подступиться.
Давайте допустим, что мы друзья. (То есть если Вы меня не погоните из своих друзей поганой метлой.) Но дружба взрослого человека и ещё несовершеннолетней девушки выглядит немного сомнительно, и мне будет сложно ответить, если вдруг кто-то до… хорошо, используем литературное слово, прискребётся ко мне с вопросом о том, почему у меня такие взрослые друзья. Как же быть? Я думала, думала… Вот моё предложение к Вам.
Я избираю Вас (только не смейтесь, пожалуйста!) своим учителем, своим духовным наставником. Вы всё-таки смеётесь? Так и вижу, как Вы смеётесь… Отсмеялись? А теперь послушайте меня всерьёз.
Да, я знаю, что Вы – не какой-то великий гуру, даже вообще не гуру. Так и я, простите, не образец высокой нравственности. Вы – не Амвросий Оптинский, так и я – не Достоевский. (Смотрите, смотрите, какие я знаю факты из нашей истории! И безбожно ими хвастаюсь, чтобы меня похвалили: самой смешно.) Мне понравились Ваши ответы на мои вопросы. Это хорошие, честные ответы. Ещё больше, чем ответы, мне понравился – нет, никудышное слово, – поразил Ваш рассказ про Киру. Меня прямо там, на скамейке, накрыло сильнейшее deja vu: будто однажды я уже сидела на этой скамье, а Вы мне говорили то же самое. Это было очень, очень смело. И – человек, который шестнадцатилетней соплюшке (терпеть не могу это слово, но здесь оно как нельзя кстати) не побоялся рассказать такое воспоминание, не может ведь быть плохим? От него можно же кой-чему научиться?
Или, откуда мне знать, вдруг Вы специально со мной поделились таким личным, чтобы я развесила уши и дала себя затащить в тёмный подвал, где… Фу, какие гадости пишу. Хотела стереть, но оставлю. Должны же Вы знать, какая масса мыслей пролетает через мою глупую молодую голову и какой я не подарок.
Итак, я своё предложение сделала. Решение за Вами. Боюсь, Вы мне на мою глупость ничего не ответите. Нет, скорей всего, выйдет иначе: Вы мне скажете, что «очень тронуты» и «цените мою дружбу», а про вторую часть письма притворитесь, что её и не было никогда. Ну, будет мне наука. Вот так тыкаюсь о других людей, набиваю шишки, потихоньку взрослею… А разве есть иной способ?
Как закончить письмо – не знаю. Всё мне хочется произвести впечатление получше, и прекрасно понимаю, что все эти попытки выглядят словно кувыркания щенка в глазах старой опытной собаки. (Теперь Вы, наверное, обидитесь на собаку. Не обижайтесь, пожалуйста!)
Написала. «Осенив себя крестным знамением и препоручив себя милости Божией», отсылаю. И чем скорей, тем лучше, а то ещё передумаю.
Каролина
P. S. Да, да, я именно Каролина, по паспорту. Ля Маман меня назвала в честь – только не падайте – Кэролайн Элис Элгар. Вы о ней слышали? O snow, which sinks so light // Brown earth is hid from sight11 – и прочая тоска смертная. Они у меня вообще те ещё англофилы.
На «Карлушу» я тоже откликаюсь. И даже «Кэри» годится. Есть такая актриса – Кэри Маллиган. Вам она нравится? Будь я мужчиной, была бы её поклонницей. Жаль, что я на неё совсем не похожа!
Простите за ошибки, если найдёте. Если не хватило запятых, то возьмите отсюда:,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,
Дочитав письмо до конца, я не удержался – начал смеяться, сперва тихо, а потом всё громче.
9
Я всё ещё смеялся, когда входная дверь отворилась и в кухню вошла незнакомая мне женщина в фиолетовом спортивном костюме. Вошла – и уставилась на меня во все глаза, как и я на неё. Она нашлась первой:
– А вы, собственно, кто такой?
– Я? Я – ученик Дарьи Аркадьевны, – отрекомендовался автор. – Вот, сижу, жду, когда проснётся…
Женщина, хмыкнув, присела на скамье рядом с дверью.
– Вы пройдите, выпейте чаю! – предложил я, несколько, конечно, нагло: меня ведь никто не оставлял распоряжаться кухней.
– Нет, спасибо… Надеялась, первой буду… У вас надолго?
Я сделал руками какой-то неопределённый жест.
– Понятно… Вы на чём приехали? – продолжала спрашивать спортсменка.
Говорить ей, что я приехал на такси вчера вечером, да и остался здесь ночевать, показалось мне неразумным: что за впечатление это произведёт! И репутация Дарьи Аркадьевны пострадает… Поэтому, выбрав из двух зол меньшее, я ляпнул:
– На автобусе.
– От остановки пешком шли?
– А как же.
– Ага… – иронично прокомментировала новая знакомая. – То-то я гляжу: ночью дождь был, а у вас кедики совсем чистенькие…
– Это… это, понимаете ли, сменная обувь! – нашёлся я.
– Сменная?
– Конечно! – на меня накатила волна вдохновения, и захотелось подурачиться. Не иначе детское, забавное, озорное письмо Карлуши было тому причиной. Обычно мне желание дурачиться вовсе не свойственно: я человек серьёзный, даже занудный. – Конечно! Я рассматриваю дом Дарьи Аркадьевны как храм! А в храме полагается снимать обувь. Но поскольку прохладно, то и беру сменную… Матушка Дорофея очень, очень многое сделала для меня!
– Что именно?
– О, я вам расскажу! – я чувствовал, что начинаю сбиваться на «блаженные» интонации Аврелия. Кто бы мог подумать! Вот уж правда: чему посмеёшься, тому и послужишь. – Во-первых, в детстве у меня была собака. Прекрасная чёрная сука! «Сука» – это литературное слово, когда речь идёт о собаке, не вздрагивайте вы так. И она умерла, как можно догадаться… Но Дарья Аркадьевна изготовила её снова, один в один.
– Изготовила её снова?! – воскликнула женщина в фиолетовом.
– Да, то есть не совсем её, а её фигурку, но это мелочи… Её фигурка мне приносит большое утешение! Ещё у меня в юности была девушка…
– Дайте-ка угадаю: и она тоже умерла?
– Вы правильно угадали…
– И Дарья Аркадьевна снова её изготовила? Один в один? Чтобы приносить вам большое утешение?
– Нет, не так, я её об этом не просил… Вы думаете, нужно? – спросил я, изобразив лицом крайнюю степень наивности.
– Не знаю, что вам посоветовать… Что ещё у вас случилось?
– Ещё я, вы только вообразите, вчера поссорился с женой… Бывшей!
– Ваша жена стала бывшей после того, как вы с ней поссорились?
– Не совсем, это произошло два года назад.
– А из-за чего, если не секрет?
– Из-за того, что она посчитала, будто я ставлю Христа и эту погибшую девушку на одну доску.
– Ясненько… Фигурку?
– Какую фигурку? – не понял я.
– Фигурку девушки вы поставили рядом с распятием, я спрашиваю?
– Почему фигурку? Живую!
– Но она ведь уже умерла… А собаку или, как вы выражаетесь, суку вы на ту же самую доску поставили?
– Что вы, разве можно! Я ведь ещё не настолько тупой…
– А кажется, что именно настолько, простите… Послушайте, как вас там?
– Олег, – представился я.
– Вот, и имя соответствует… Дина, очень приятно.
– Про имя сейчас обидно было… – пробормотал я.
– Значит, ошиблась… Олег! Вы ведь меня разыгрываете?
Уголки моего рта начали подёргиваться. Я бы непременно рассмеялся, если бы входная дверь не открылась снова и внутрь не вошла – кто, как вы думаете! – Дорофея Аркадьевна с большой вязанкой хворосту собственной персоной! Я-то думал, она спит десятым сном наверху.
– А, кого тут вытянуть хворостиной? – весело крикнула Дарья, роняя вязанку на пол. – Здрасьте, здрасьте… Динка, небось снова к мужчине приставала?
– Что вы, Дарья Аркадьевна, как можно! – зарокотала Дина низким обидчивым контральто.
– Ну и Бог с тобой, всё равно правды не скажешь… Олег, нам с Диной нужно по-женски посекретничать!
– Всё понял – ухожу, – откликнулся я.
– Совсем уходить – не уходи, и тебе пару слов скажу после, а лучше выйди на двор да сгреби грабельками скошенную траву в кучу! – велела хозяйка. – Грабли у входа справа.
Шутливо козырнув, я отправился исполнять. На «ты» меня назвали, видимо, ради общего настроения, но неделю назад мне бы такое тыканье показалось обидным. А сейчас, гляньте-ка, послушно шёл искать грабли…
10
Несложная работа была сделана минут за двадцать. Покончив с ней, я присел на одну из двух лавок под высоким можжевельником и быстро, за пять минут написал ответ Карлуше.
Кэри, здравствуйте! (Или «Каролина» – как Вам будет угодно.)
Вы бесконечно милая и забавная. Я, прочитав Ваше письмо, действительно рассмеялся, но не обижайтесь на меня. Да ведь Вы этого и добивались! Разве нет?
Устроить Вас на практику совсем не сложно, и характеристику мы Вам тоже напишем. Вы – не первая практикантка, а я на хорошем счету в фирме, поэтому не предвижу никаких проблем. Есть только одна небольшая трудность: сегодняшний день – первый день моего отпуска. Терпит ли Ваша практика до начала июля?
Нет, я не притворюсь, будто второго Вашего вопроса и вовсе не было на свете! Я просто честно скажу Вам, что духовный учитель из меня – как пуля из одной всем известной малоаппетитной субстанции. Если бы можно было пройти краткие курсы духовного наставничества! Вероятно, они даже где-то есть: один знакомый редактор рассказывал, что епархиальный совет задумал в ускоренном порядке готовить катехизаторов. Только, боюсь, учат на этих курсах совсем, совсем не тому, что нужно! А что нужно? Если б знать…
Но и «нет» говорить Вам тоже не хочу, потому что с моим «нет» кончится наша странная дружба старого с малым. Я, правда, не очень стар, да и Вы не очень малы. В Вас много ребяческого, но в Вашем ребячестве нет инфантилизма нашего времени, от которого, знаю, Вас и саму тошнит, – и это так замечательно! Ладно, не буду Вас больше хвалить, а то боюсь сглазить.
Предлагаю Вам компромиссное решение. Гуру из меня никудышный, но я готов быть для Вас старшим товарищем, который нет-нет да и подаст какой дельный совет. Годится?
Пишите, звоните, буду всегда рад.
Дядя Олег
Отправив письмо, я обнаружил, что за это время мне пришло короткое сообщение. Сообщение, судя по его стилю, было от Мефодьева, которому я вчера в качестве простого жеста вежливости дал свою визитную карточку. Вот он, значит, и воспользовался…
Уважаемый Олег Валерьевич! Христина очень обеспокоена тем, в каком состоянии нашла Вас. Не было бы Вам затруднительно на днях посетить мой скромный приют, а именно редакцию «Кирилла и Мефодия»? Вы, конечно, можете отказаться. Но Ваш отказ и будет камнем вместо хлеба, змеёй вместо рыбы, положенной в протянутую Вам руку, и руку друга, а не врага. С. И. М.
Я ничего не преувеличил: именно в таком стиле этот человек и писал свои короткие сообщения. Запятые, уж конечно, все были расставлены где нужно. Пригоршни запятых, в отличие от Карлуши, он мне не предложил, да и вообще не обнаруживал способности к юмору. Не помещалась эта способность в его большом и благообразном теле.
Настроение подыспортилось. Можно было пренебречь сообщением, даже добавить отправителя в чёрный список, чтобы не слышать о нём больше никогда. Но поступить так означало, пожалуй, порвать последнюю ниточку, которая меня связывала с Кристиной, коль скоро именно этого крупного дяденьку моя бывшая жена избрала своим доверенным лицом. Я не хотел порывать эту ниточку… И что толку откладывать в долгий ящик?
Скрепившись, я перезвонил Мефодьеву и договорился о том, что заеду в издательство после полудня.