Император, который знал свою судьбу

…После выстрелов священник не пострадал, одна пуля слегка задела палец его руки. Его увели во двор соседнего дома. Рядом оказался Пинхус Рутенберг с ножницами. Он тут же остриг Гапона, его волосы брали на память. Рабочие дали ему другую одежду. Он стал неузнаваем. Его приютил Максим Горький. Здесь же была написана декларация. В ней он обратился к народу, заклеймив царя и правительство. «У нас больше нет царя!» – писал он рабочим.

Гапон был лишен церковного звания и объявлен отъявленнейшим преступником православной церкви. Он обвинялся духовенством в том, что, призванный вдохновлять православных словами истины и Евангелия, обязанный отвлекать их от ложных направлений и преступных стремлений, он, с крестом на груди, в одежде духовного отца, предал свой сан и вступил в преступное сообщество еретиков и халдеев, выполняющих в России предательскую роль.

Он написал несколько оскорбительных писем императору Николаю II. Вот одно из таких писем:

ПИСЬМО К НИКОЛАЮ РОМАНОВУ, БЫВШЕМУ ЦАРЮ И НАСТОЯЩЕМУ ДУШЕГУБУ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

С наивной верой в тебя, как отца народа, я мирно шел к тебе с детьми твоего народа. Неповинная кровь рабочих, и жен, и детей-малолеток навсегда легла между тобой, о душегубец, и русским народом. Нравственной связи у тебя с ним никогда уже быть не может. Могучую же реку сковать во время ее разлива никакими полумерами, даже вроде Земского Собора, ты уже не в силах.

Бомбы и динамит, террор бесправного люда, народное вооруженное восстание – все это должно быть и будет непременно. Море крови, как нигде, прольется.

Из-за тебя, из-за твоего дома – Россия может погибнуть. Раз навсегда пойми все это и запомни. Отрекись же лучше поскорей со всем своим домом от русского престола и отдай себя на суд русскому народу. Пожалей детей своих и Российской страны, о ты, предлагатель мира для других народов, а для своего – кровопийца!

Иначе вся имеющая пролиться кровь на тебя да падет, палач, и твоих присных.

Георгий Гапон.

Знай, что письмо это – оправдательный документ грядущих революционно-террористических событий в России.

20/7 февраля 1905 г.

Георгий Гапон

СПРАВКА:

См. Э.А. Хлысталов, «Правда о священнике Гапоне» (журнал "СЛОВО" № 4, июль-август 2002 г).

http://www.hrono.ru/statii/2002/gapon_hly.html

ГОЛОС ЗА КАДРОМ (в продолжение):

Несмотря на старания полиции, опознать и арестовать Гапона не удалось. Эсеры перепрятали его в загородный дом малонаселенной дачной местности, заверяя, что в ближайшее время переправят за границу. Прожив в этом доме несколько дней, он заметил подозрительных людей, которые перекрывали выход к железнодорожной станции. В одну из ночей он вылез в окно и по глубокому снегу бежал. Ему удалось сесть на поезд и уехать в Финляндию без чьей-либо помощи. Не сделай этого, эсеры бы продали его полиции за крупную сумму денег. За границей его окружали как народного героя.

Все революционные вожди добивались с ним встречи, каждый пытался приобщиться к его известности и тем самым показать свою значимость. За написанную книгу «История моей жизни» он получил пятьдесят тысяч франков, что давало ему возможность безбедно жить всю оставшуюся жизнь. Ему подарил свою книгу В. Ленин, хотя сам ненавидел все русское, все православное, все «поповское».

Все деньги у Гапона тут же «для дела революции» выманили эсеры. Они, якобы для покупки и завоза в Россию оружия, зафрахтовали судно, которое почему-то село на мель, и все оружие пропало. Сам Гапон спасся чудом, выплыв с большим трудом на берег: Несомненно, его деньги присвоили эсеры, обманув доверчивого человека и совершив первое покушение на жизнь бывшего священника.

СЦЕНА 3\4. 1905 год, 2, 4, 10 февраля, Москва. Убийство Великого князя Сергея Александровича.

Действующие лица:

– Элла – Елизавета Федоровна Романова (1864 г.р.), Великая Княгиня, сестра императрицы Александры Феодоровны, жена Великого Князя Сергея Александровича;

– Сергей Александрович – Сергей Александрович Романов (1857 г.р.), пятый сын Александра Второго, генерал-адъютант, участник русско-турецкой войны (1877-1878гг.), основатель и председатель Императорского Православного Палестинского общества, с начала января 1905 г. – командующий Московским военным округом;

– Каляев – Каляев Иван Платонович (1877 г.р.) – эсер, террорист, член боевой организации;

– Савинков – Савинков Борис Викторович (1879 г.р.), эсер, террорист, лидер боевой организации, масон;

– Куликовский – эсер, член боевой организации;

– Андрей – кучер Великого Князя Андрей Рудинкин;

– полицейский пристав, полицейские чины (околоточный, городовые);

– раненные нижние чины в госпитале в подвалах Московского Кремля;

Место и время действия: 2 февраля 1905 года. Москва.

НАТ. МОСКВА, КРЕМЛЬ. ИНТ. ГОСПИТАЛЬ ДЛЯ НИЖНИХ ЧИНОВ В ПОДВАЛЬНЫХ ПОМЕЩЕНИЯХ КРЕМЛЯ. 2 ФЕВРАЛЯ 1905 ГОДА.

На экране – хорошо оборудованные под госпиталь подвалы Кремля, ряды коек, тумбочки, раненные, медсестры. Элла в одежде сестры милосердия в сопровождении дежурной сестры обходит раненных, подает лекарства, воду, поправляет повязки. Один из выздоравливающих заговаривает с ней, Элла сидит у его койки.

РАНЕННЫЙ:

Княгинюшка, Елизавета Федоровна, я Вас помню – на коронации мне в Москве довелось быть, в толпе стоял, Вы с супругом Вашим недалече от нас прошли… Как народ всех Вас любил! А потом на Ходынке был я – Бог помиловал. А ведь Ваш супруг – Его Высочество ведь тогда градоначальником-то был – он ведь виноват был в Ходынке… Рвы эти, доски – разве ж можно было столько народу на такое поле запускать? Вы уж простите меня, – злости накопилось за эту войну. Вот и вспомнилось.

ЭЛЛА:

Господь с Вами, как зовут Вас?

РАНЕННЫЙ:

А Сергей я, с-под Тамбова мы… Рядовой с Порт-Артура… Ох тяжко там было… И там Бог миловал – не тяжело ранили-то, в контратаке. А здесь Георгия вручили. Второго Георгия, за ту атаку. Я впереди был. Простите великодушно. Вы тут как ангел милосердный для нас, наши повязки кровавые кажинный день меняете. А я – злое вспомнил.

ЭЛЛА:

Поверьте, Сергей, муж мой и я, мы до сих пор казнимся за Ходынку. Поверьте на слово – а Господь знает это.

РАНЕННЫЙ:

Верю, верю Вам, ангел Вы наш. Простите еще раз, что вспомнилось. Народ озверел ныне. Слышали мы, что беспорядки большие и в Москве, и в столице северной.

ДРУГОЙ РАНЕННЫЙ

(с соседней койки, на тумбочке лежит георгиевский крест):

Княгинюшка, правда ль Священный Синод на дни написал, – нам читали здеся, – что бунтовщики все на деньги супостата, японской микады от работы льнут и на улицы идут, что инородцы смуту затеяли? Кто инородцы то? Жиды верховодят? Царь-то к народу из-за жидов не вышел, али народа испугался? Тяжко народу живется, особенно рабочему люду в городах. Я знаю. Есть у нас тут из рабочих раненные.

ЭЛЛА:

Священный Синод все верно написал, про деньги от Японии. Но инородцы – не только евреи. И евреев-то немного среди бунтовщиков.

ДРУГОЙ РАНЕННЫЙ:

Мы там кровь проливаем, за веру и за царя, и за отечество, а они здесь на вражьи деньги бунтуют! И жиды ими верховодят! Скоро-ль Царь порядок наведет?

ЭЛЛА:

Царь давно уже решил облечение народу сделать, и рабочим, но война мешает. А теперь вот – бунтовщики. Но он все равно навстречу народу пойдет. Только вот бунты надо подавить, смуту преодолеть, и в войне победить.

РАНЕННЫЙ (Сергей):

Спаси Бог, княгинюшка, Елизавета Федоровна… Шестой час вы у нас ходите, всем помогаете, устали небось?

К Элле подходит сестра милосердия, тихо говорит ей:

СЕСТРА:

Елизавета Федоровна, Его Высочество, Сергей Александрович, телефонировал только что начальнику госпиталя, просит Вас собираться на благотворительный спектакль в Большом театре в пользу Красного Креста, Вы ведь его патронируете. Просит Вас подняться к нему.

ЭЛЛА:

Да, спасибо, Вера. Пора идти, верно. До свидания, голубчики. Сергей, и Вы, Петр, до свидания. До завтра. Не волнуйтесь, дорогие мои. Вам выздоравливать надо.

Элла выходит из госпиталя, идет в свой дом (здесь же в Кремле). Сергей встречает ее, они разговаривают, собираются ехать в Большой театр. Зовут малолетних племянников. Вместе спускаются по лестнице, выходят из подъезда во вьюгу. Уже темно.

НАТ. МОСКВА, ВОСКРЕСЕНСКАЯ ПЛОЩАДЬ, У ЗДАНИЯ ГОРОДСКОЙ ДУМЫ. ВЕЧЕР 2 ФЕВРАЛЯ 1905 ГОДА.

СПРАВКА: см. Александр Лаврин, Сайт: People's History, статья: «"Словарь убийц", Иван Каляев».

На экране – Воскресенская площадь у городской Думы. Сильный мороз, дымится вьюга. Продрогший Каляев в крестьянской одежде, ждет карету Великого Князя, в руке у него – пакет с бомбой. Рядом с ним – второй метальщик (Куликовский).

КАЛЯЕВ:

Вон, вон едут. По-моему, его карета (вглядывается в метель).

КУЛИКОВСКИЙ

(выходит из соседней подворотни, подходит к Каляеву):

Кучер кто у него?

КАЛЯЕВ

(удивленно):

Кучер? Какая разница?

КУЛИКОВСКИЙ:

Иван, погибнет ведь заодно неповинный, живая душа. Хоть свечку за упокой его души поставлю.

КАЛЯЕВ:

Ты… Ты, чего ко мне подошел? Ты должен вон там стоять, в той подворотне. Иди, беги туда. А если мой снаряд не рванет, твоя очередь будет.

Карета сворачивает на площадь, Каляев бросается навстречу, но при свете фонарей видит, что рядом с великим князем сидит его жена и дети. Останавливается, опускает поднятый было пакет с бомбой. Идет в Александровский сад; за ним идет Куликовский, наблюдавший эту сцену. В саду их ждет Савинков.

САВИНКОВ:

Что случилось, Иван?

КАЛЯЕВ

(взволнованно, с трудом выговаривая слова):

Жена его… с ним была… и двое мальцов…

САВИНКОВ

(внимательно смотрит на Каляева):

И что?

(Каляев молчит)

КУЛИКОВСКИЙ:

Борис Викторович, мы ведь приговорили к смерти великого князя, а не его жену и племянников малых.

САВИНКОВ:

Да, как-то мы упустили… такой вариант. Не обсуждали.

КАЛЯЕВ:

Борис, ты как руководитель организации, можешь сейчас принять решение. Если решите всех… порешить… Тогда я дождусь их на обратном пути из театра… И всех порешу…

КУЛИКОВСКИЙ:

Как можно?! Детей?!

САВИНКОВ

(подумав):

Детей малолетних нельзя. Да и жена его не виновата. Иван Платоныч, ты правильно поступил. Будем ждать, когда один поедет. Каждый день один ездил, а тут… Как нарочно.

КУЛИКОВСКИЙ:

А кучер? Про кучера-то тоже не обсуждали…

КАЛЯЕВ

(резко):

Ты сдурел на морозе? Кучер – лакей сатрапа. Лакей, мужик. Буде увидит тебя с бомбой, тут же городовых свистнет, и сам навалится. Это – враг тоже.

САВИНКОВ

(смотрит на Куликовского):

Какой же ты революционер, если этого не понимаешь?

КУЛИКОВСКИЙ

(тихо, как бы про себя, дрожа от холода или от волнения):

Не думал я, что это так тяжко будет… Убивать.

САВИНКОВ:

И что?

КУЛИКОВСКИЙ:

Простите меня, я из дела выхожу. Не гожусь я в метальщики. Что другое – на все готов, а убивать – нет, не могу, не буду.

КАЛЯЕВ:

И пошел вон отсюда.

САВИНКОВ:

Ну, может на другое дело сгодишься. Иди. Завтра на новой явке обсудим дело подробнее.

(Куликовский понуро уходит в метель)

КАЛЯЕВ:

Я очень устал… устал нервами… Ты знаешь, Борис, – я думаю, – я не могу больше… но какое счастье, если мы победим. Если Владимир будет убит в Петербурге, а здесь, в Москве, – Сергей… Я жду этого дня… Подумай, 15 июля – Плеве, 9 января, затем два акта подряд. Это уже революция. Мне жаль, что я не увижу ее…

НАТ. МОСКВА, КРЕМЛЬ. ИНТ. ПОКОИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА. 4 ФЕВРАЛЯ 1905 ГОДА, ОКОЛО ПОЛУДНЯ.

На экране – покои Великого Князя в Кремле. У окна – Сергей Александрович и Элла.

ЭЛЛА:

Ты уже выезжаешь, Сергей?

СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ:

Через десять минут, дорогая. Очень много дел. Трепов и Владимир в столице наводят порядок, а мы здесь.

ЭЛЛА:

Я разговаривала по проводу с Аликс, и потом еще с Александром Александровичем. Две недели назад там ужасная ситуация была. Оборванцы на Невском, все витрины заколочены, света не было. Беспорядки, грабежи. Это Аликс мне рассказала. Мосолов сказал, что сейчас гораздо спокойнее.

СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ:

Милая, я все это знаю тоже. Я ведь каждый день по пять раз на аппарате, и с Мосоловым, и с Треповым, и с Владимиром, и с Николаем тоже… Я расскажу тебе подробнее потом, если у тебя время будет. У тебя ведь своих дел очень много. Каждый день по госпиталям, по делам Красного Креста… Умница. Всем сейчас нелегко… Нелегко… Мне еще и жестким приходится быть… Даже жестоким. Без этого нельзя сейчас.

ЭЛЛА

(смотрит на него):

Что с тобой Сергей? Тебя что-то мучает?

СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ:

Нет, не это… Не то, что сейчас приходится быть жестоким… Это – необходимость. Я горжусь тем, что революционеры ненавидят меня.

ЭЛЛА:

Я знаю. Но тогда – что?

СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ:

Ходынка мне вспомнилась почему-то. Вот там моя вина была… Я организовывал гулянье, я и виноват.

ЭЛЛА:

Милый, милый мой. Я знаю. Но нельзя же всю жизнь терзаться этим.

СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ

(грустно):

Я ее редко вспоминаю, очень редко. Лет семь уж и вовсе не вспоминал, ни разу. Некогда. А сейчас – не знаю, что на меня нашло… Да, ладно, надо идти. Буду к ужину (целует Эллу, одевает шинель, уходит).

НАТ. ПОДЪЕЗД ДОМА ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ.

На экране – подъезд, Сергей Александрович выходит из дома, садится в карету.

СЕРГЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (кучеру):

Трогай, Андрей.

Карета трогается, проезжает несколько метров. Навстречу из-за угла дома выскакивает Каляев, с расстояния четырех шагов кидает сверток прямо в карету, в князя. Вихри взрыва, карета разваливается. Дым и щепки бьют Каляеву прямо в лицо. Он лежит, приподнимает голову; видит в пяти шагах от себя комья великокняжеской одежды и куски обнаженного тела Великого Князя. Пытается улыбнуться через боль, встает, пошатываясь. Вся его поддевка обгорела, утыкана кусками дерева, щепами кареты. С лица льется кровь. Несколько долгих секунд (звук хронометра в полной тишине) вокруг него – никого. Он поднимает с земли шапку, пытается уйти, хромает. Абсолютная тишина

Камера показывает окно на втором этаже – в нем лицо Эллы. Она в ужасе кричит что-то (не слышно). Слышны крики «Держи, держи!». Чуть не прямо на Каляева наезжают сани, из них выскакивает охрана, бегут городовые, околоточный. Его валят на землю. Слышны возгласы: «Смотрите, нет ли револьвера. Ах, как он успел, мы ж рядом были». Связывают его.

КАЛЯЕВ:

Чего вы держите меня, трусы. Не убегу я… Я свое дело сделал. Что орете – все равно не слышу я. Оглушило меня (чуть морщится, но взгляд весел).

На снегу – куски тела Сергея. Недалеко от него – корчится на земле и кричит от боли кучер – Андрей Рудинкин, много крови. Кто-то кричит: «Доктора сюда, Рудинкин живой!». Из подъезда выбегает Элла, без шубы, в платье, простоволосая. Срывает со своих плеч накидку. Бросается к кускам тела мужа, подбирает куски окровавленного мяса, собирает их на накидку, на земле.

АНДРЕЙ

(сквозь стоны, корчась на земле):

Барин… Ваше Высочество! Сергей Александрович! Живы ль?

Элла

(встает с колен, подходит к кучеру):

Голубчик, жив Сергей, жив. Ранен он только. Успокойтесь, к Вам врач идет, он поможет.

К Андрею быстро подходит врач. Элла снова идет к останкам и вновь на коленях – собирает останки на свою накидку.

ОКОЛОТОЧНЫЙ

(осторожно пытается поднять ее с земли):

Ваше Высочество, Елизавета Федоровна, ему не поможешь уже… Лучше Вам уйти. Пожалейте себя. Не надо это Вам видеть!

ЭЛЛА

(тихо и спокойно):

Нет, я должна быть с ним сейчас. Его душа здесь, она жива. Душа его здесь… (продолжает собирать куски мяса).

Тем временем к месту трагедии подъезжает извозчик с полицейским и следователем. Городовые заталкивают Каляева между собой, извозчик тут же сильно дергает вожжи: «Пш-шла!». Каляев пытается обернуться.

КАЛЯЕВ

(громко кричит):

Долой проклятого царя, да здравствует свобода, долой проклятое правительство, да здравствует партия социалистов-революционеров!

ОКОЛОТОЧНЫЙ

(сплевывает):

Ирод!

(крестится).

СПРАВКА: см. Александр Лаврин, Сайт: People's History, статья: «"Словарь убийц", Иван Каляев». Из воспоминаний самого Каляева.

НАТ. МОСКВА, БУТЫРСКАЯ ТЮРЬМА. ИНТ. КОРИДОР, ТЮРЕМНАЯ КАМЕРА. 10 ФЕВРАЛЯ 1905 ГОДА.

На экране – вход в тюремную камеру для свиданий. За маленьким столиком – Элла, в скромном траурном платье. Надзиратель ведет по коридору Каляева, впускает его в камеру, выходит. Остается рядом с открытой дверью. Каляев молча кивает головой, садится напротив Эллы.

В камере: оба молчат, смотрят друг на друга. Как двое смертных, которые лишь случайно остались живы.

ЭЛЛА:

Зачем вы убили моего мужа?

КАЛЯЕВ:

Я убил Сергея Александровича, потому что он был орудием тирании. Я мстил за народ.

ЭЛЛА:

Гордыня… Не слушайтесь вашей гордости, покайтесь… А я умолю Государя даровать вам жизнь. Я буду просить его за вас. Сама я вас уже простила.

КАЛЯЕВ:

Нет! Я не раскаиваюсь, я должен умереть за свое дело, и я умру… Моя смерть будет полезнее для моего дела, даже чем смерть Сергея Александровича… Мне очень больно, что я причинил вам горе, но я действовал сознательно.

ЭЛЛА:

Почему вы не убили меня и детей вместе с ним, второго дня, за день до…

КАЛЯЕВ:

Так решила наша организация социалистов-революционеров. Мы вынесли приговор Сергею Александровичу, но не вам и детям.

ЭЛЛА:

Вы верите в Бога?

КАЛЯЕВ:

Я верю в высший разум. Пусть будет в Бога. Но попов и церковь я презираю.

ЭЛЛА:

Значит, все же верите в Бога, не ведомого вам… Я прошу вас, возьмите от меня иконку на память. Я буду молиться за вас. (очень тихо, шепотом): бо не ведают, что творят…

КАЛЯЕВ:

Что? …

Элла молчит, протягивает ему иконку. Каляев принимает ее. В его глазах – торжество победителя, искреннее торжество.

ЭЛЛА

(замечая его взгляд, тихо повторяет):

Отче, отпусти им, бо не ведают, что творят.

КАЛЯЕВ:

Что? Что вы сказали? Я еще плохо слышу. Контузило меня от взрыва… Простите. Моя совесть чиста, мне очень больно, что я причинил вам горе, но я действовал сознательно, и если бы у меня была тысяча жизней, я отдал бы всю тысячу, а не только одну

Элла встает, чтобы уйти. Каляев тоже встает.

КАЛЯЕВ:

Прощайте. Повторяю, мне очень больно, что я причинил вам горе, но я исполнил свой долг, и я исполню его до конца и вынесу все, что мне предстоит. Прощайте, потому что мы с вами больше не увидимся

Элла уходит молча.

СПРАВКА: см. Э. Радзинский «Николай Второй», стр. 102; Александр Лаврин, статья: «"Словарь убийц", Иван Каляев». Из воспоминаний самого Каляева.

СЦЕНА 4\4. Март 1905 год. Встреча с Саблером. Разговор о восстановлении Патриаршества. Попытка отречения от Престола.

Действующие лица:

– Николай – Николай Александрович Романов, император;

– Саблер – Саблер Владимир Карлович (1847 г.р.), до мая 1905 г. – товарищ (заместитель) обер-прокурора Священного Синода;

– Александра – Александра Федоровна (1872 г.р.), императрица;

– Митрополит Антоний – Митрополит Петербургский Антоний (Александр Васильевич Вадковский, 1846-1912), первенствующий член Св. Синода, доктор церковной истории, духовный писатель, доктор богословия Оксфордского и Кембриджского университетов;

– Митрополиты Московский (Владимир), Киевский (Флавиан);

– Архиепископ Финляндский (Николай); епископы Волынский (Антоний Храповицкий), Владимирский (Никон, Винницкий (Климент);

– Члены Священного Синода;

– Керенский – Керенский Александр Федорович (1881-1970), в 1905 году – молодой адвокат.

НАТ. АЛЕКСАНДРОВСКИЙ ДВОРЕЦ. ИНТ. КАБИНЕТ НИКОЛАЯ. 10 МАРТА 1905 ГОДА.

САБЛЕР:

Ваше Величество, мы в Синоде на зимней сессии обсуждали, в частности, некоторые итоги Вашего правления в части Вашего покровительства Церкви Божией. Итоги впечатляющие даже только по перечислению материально зримых дел. В Ваше царствование открылись за эти годы более 150 монастырей, более 5000 новых церквей, не считая часовен. Во многих наших церквах Греции, Болгарии, Сербии, Румынии, Черногории, Турции, Египта, Сирии, Ливии, Абиссинии, Палестины имеются Ваши дары. Целые комплекты сребропозлащенных облачений, икон и богослужебных книг посылались чрез Ваше попечение в епархии Сербской, Греческой, Болгарской, Черногорской, Антиохийской, Константинопольской и Иерусалимской Православных автокефальных Церквей, не говоря уже о щедрых денежных субсидиях на их поддержание. Это только материальные итоги.

НИКОЛАЙ:

Отец завещал мне: «В политике внутренней – прежде всего покровительствуй Церкви. Она не раз спасала Россию в годины бед».

САБЛЕР:

Государь, позвольте теперь продолжить разговор о восстановлении Патриаршества в Российском православии. Помнится, на прошлой нашей встрече Вы сами сказали, что только независимая Церковь может быть в полной мере «совестью народа» и только независимая от Государя Церковь может «смирить всех в любовь» во времена Смуты. Вы знаете, что я – сторонник восстановления. Перечитывали ли Вы, Государь, историю Смуты на Руси начала XVII века?

НИКОЛАЙ:

Вы знаете, одной из главных ошибок Петра Великого я полагаю упразднение Патриаршества. Надо думать, он полагал, что без этого не сможет проводить коренные преобразования государства российского. Конечно, назначенный Государем обер-прокурор Священного Синода, который Петр и учредил, – человек зависимый. Буде обер-прокурор, при всех своих превосходнейших качествах, противопоставлять Церковь намерениям Государя, легче его увещевать. А буде пойдет прямо против воли Государя – можно и поменять на более сговорчивого. Хорошо для власти, но может быть плохо для России в целом, для народа православного, особенно во времена Смуты, которая теперь у нас творится. О Смуте на Руси начала XVII века – конечно, Владимир Карлович, и ранее читал, и недавно перечитал. Верно, только независимая Церковь и смогла тогда объединить народ, и под ее крестом и хоругвями поляков одолели.

САБЛЕР:

И начало Вашей династии положили всем православным миром. В утвержденной грамоте великого Московского собора 1612 года навеки записали: «Заповедано, чтобы избранник Божий, Царь Михаил Феодорович Романов был родоначальником Правителей на Руси из рода в род, с ответственностью в Своих делах перед Единым Небесным Царем. И кто же пойдет против сего Соборного постановления – Царь ли, патриарх ли, и всяк человек, да проклянется таковой в сем веке и в будущем, отлучен бо будет он от Святой Троицы».

НИКОЛАЙ:

Владимир Карлович, спасибо, что напомнили эти дорогие всем нам слова… Однако, что касается восстановления Патриаршества… Вы знаете, есть у этой идеи и влиятельные противники, с мнением которых я не могу не считаться. Они полагают, что дело Петра Великого может быть успешно продолжено только при прямом участии Государя в делах Церкви и уж во всяком случае, что ныне, во времена новой Смуты в России – что не время сейчас для подобных кардинальных преобразований.

САБЛЕР:

Победоносцев… да, он – против. Пока Константин Петрович обер-прокурор Священного Синода, он будет всякие этому делу препоны ставить. Но Вы, Государь, все можете решить своею волей. Митрополиты Петербургский, Московский и Киевский подготовили предложения и хотят вручить их Вам.

НИКОЛАЙ:

Я приму Антония, Владимира и Флавиана 13 марта. Но дело не только в противлении Константина Петровича. Готов ли Священный Синод к этой огромной перемене? Готова ли Церковь стать независимой? Три митрополита, вы, Владимир Карлович, и еще несколько Ваших единомышленников готовы. Но это ведь не простая реформа – а и те ох как тяжело в России идут – это перемена духовная, нравственная… Привыкли многие и в Священном Синоде быть как бы… чиновниками государственного департамента. Вот Вы напомнили: «С ответственностью в своих делах только перед Единым Небесным Царем…». А уж 200 лет после первого Петра Священный Синод ответственен перед Государем… Это в крови уже у синодалов, за десять поколений накопилось.

САБЛЕР:

Государь, я понимаю огромность возможной перемены и Ваши опасения. Но ведь если и далее откладывать, то и еще одно поколение чиновничьи привычки впитает. Ничего и не будет. С этой Смутой Вы – я верю – с Божией помощью справитесь. А ну как через лет десять еще одна Смута? Если японцы на свой миллион такую смуту в России посеяли, то ну как через десять лет найдется супостат, который десять миллионов вложит в развал Самодержавия, в развал России?

НИКОЛАЙ

(внимательно смотрит на Саблера):

Это Вы про что, Владимир Карлович? Что будет через 10 лет?

САБЛЕР:

Слухами земля полнится, Государь. Есть на Руси святые старцы – Вы и сами знаете – пророчествуют… Мы ведь с ними иногда встречаемся, в дальних монастырях. Да и в недальних тоже. Вот об иеромонахе Варнаве из Гефсиманского скита – близ Троице-Сергиевой Лавры – Вы слыхали ль? Ему много за семьдесят, к нему паломники со всей России идут, уж более тридцати лет идут. И я у него сподобился совета полтора года назад. Он и сказал мне с Вами встретиться и восстановление Патриаршества обговорить. Если помните, я о восстановлении Патриаршества впервые и заикнулся в разговоре с Вами в то время, после Саровского прославления.

НИКОЛАЙ:

Старца Варнаву я знаю. Встречался и я с ним не так давно… Вот что, Владимир Карлович: скоро зимняя сессия Ваша в Синоде кончается. Давайте продолжим разговор этот по окончании сессии – 13 марта. Я обдумаю все… Еще раз обдумаю. Обещать сей час ничего не могу.

САБЛЕР:

Простите, Государь, если что не так сказал. Я знаю: сердце царево в руце Божьей… Как Вы скажете, такова и будет Божья воля для нас. Прощайте.

НИКОЛАЙ

(еще раз внимательно смотрит на Саблера):

До свидания, Владимир Карлович.

НАТ. АЛЕКСАНДРОВСКИЙ ДВОРЕЦ, ПАРК. 11 МАРТА 1905 ГОДА.

На экране – парк у дворца; яркое весеннее солнце, но снег еще не тает. Николай и Александра прогуливаются по парку.

АЛЕКСАНДРА:

Ники, через Стану мне передали, что один из вожаков эс-эров, которые убили Сергея, был недавно на выставке «Мир искусства» здесь, в городе. Стоял нагло и уверенно, скрестив руки на груди как Наполеон. И никто не сообщил в полицию! Потом он спокойно ушел. Что это, Ники?! Я не могу понять это! А ведь на выставке был весь цвет людей искусства, и было много людей! Говорят, некоторые смотрели на него чуть ли не с восхищением! Я не сказала об этом Элле, и просила Стану молчать об этом. Но это стыдно, это невозможно понять. Среди этих художников были, кстати, знакомые тебе, которым ты лично заказывал некоторые картины. И Сергей их знал, и Элла их знает!!

НИКОЛАЙ:

Я знаю, Аликс. Лопухин докладывал мне. Этот «Наполеон» – Савинков. Но у полиции пока что нет на него ни прямых, ни косвенных улик. Только слухи и донесения филеров о его связях. Тем не менее, я удручен не менее тебя. Стыд и позор! Это – смута. Это не революция, но это смута!

АЛЕКСАНДРА:

Ники, так не может продолжаться дальше. Надо что-то делать. Что-то решительное надо сделать!

НИКОЛАЙ:

Я много думал об этом, начиная с 9 января, с того злосчастного дня… И после убийства Сергея…. Господи, как тяжело!.. Помнишь, в те дни я сказал тебе, что готов отречься от престола?

АЛЕКСАНДРА:

Помню. Но это… это невозможно. В пользу кого? В пользу малютки Алексея?

НИКОЛАЙ:

Аликс, милая, давай поговорим об этом серьезно. Ты помнишь все эти ужасные предсказания для нас? Сначала в Японии, 14 лет назад, потом 9 лет назад в Англии, потом письмо Авеля в Гатчино – 4 года назад. Потом в Сарове – письмо святого Серафима и блаженная Прасковья. Ты помнишь все это?

АЛЕКСАНДРА:

Я помню. Я помню, ты уже пытался переломить судьбу. После предсказаний Кайро о двух ужасных войнах – ты добился созыва Гаагской мирной конференции. В январе прошлого года – ты согласился на все условия Японии, на все их ультиматумы. И все же война началась. А теперь еще и эта ужасная смута. Авель и Святой Серафим писали о смуте, я помню.

НИКОЛАЙ:

Так вот, теперь остался один способ превозмочь судьбу.

АЛЕКСАНДРА:

Отречься от престола … в пользу нашего маленького сокровища? Но кто будет регентом?

НИКОЛАЙ:

Ты и Михаил. Я знаю, ты сможешь и одна управлять страной, до совершеннолетия Алексея, но тебе одной нельзя. Такое отречение не поймут ни при дворе, ни в народе. Необходимо, чтобы регентом был еще кто-то из нашего рода по мужской линии. Михаил поймет и согласится. Он подойдет. Народ его любит, и двор он не раздражает.

АЛЕКСАНДРА:

Нет, Ники, этого недостаточно. Вся мерзость и грязь в России поднялась против тебя, но народ тебя любит. Я особенно хорошо поняла это в Сарове, где сотни тысяч простых людей искренне приветствовали тебя. Боже мой, какая это искренняя любовь! Я никогда и нигде не чувствовала, не ощущала ничего похожего!

НИКОЛАЙ:

Нас, Аликс, нашу семью любит народ. Ты права и в том, что я не должен уйти в тень, в небытие. Этого русский народ тоже не поймет.

АЛЕКСАНДРА:

И что же?

НИКОЛАЙ: Вчера я встречался с товарищем обер-прокурора Синода, с Саблером – ты его знаешь немного. Он давно уже говорит о необходимости восстановления Патриаршества в России. Только независимая от Государя Церковь может смирить всех в любовь, прекратить смуту.

АЛЕКАСАНДРА:

Как это было двести лет назад, в начале Династии? Я читала эти книги, которые ты рекомендовал мне. И ты… Ты восстановишь Патриаршество? И ты…

НИКОЛАЙ:

Да. Ты понимаешь меня с полуслова. В эти дни кончается зимняя сессия Синода, они будут встречаться со мной. Митрополит Антоний и его единомышленники, в том числе и Саблер поднимут этот вопрос.

АЛЕКСАНДРА:

И ты согласишься и предложишь себя в Патриархи?

НИКОЛАЙ:

Да, милая, да. Я сердцем уже принял это решение. Войну закончим – и уйду.

АЛЕКСАНДРА:

Но согласятся ли они? У каждого из них свои планы, свои интересы. Верно, есть и мечтающие стать Патриархом…

НИКОЛАЙ:

Вчера Владимир Карлович хорошо сказал: «Сердце царево в руце Божией» … В руке Бога. Я чувствую это, и они должны понимать это.

АЛЕКСАНДРА:

Помнишь Сергея Нилуса? Его жена как-то сказала мне эти слова. А этот Саблер, он все же немного странный.

НИКОЛАЙ:

Владимир Карлович – да, оригинальный человек. Но очень ревнив в вере православной, очень деятелен. Он всегда – друг архиереев… Друг всего духовного и особенно монашеского чина. Как мне докладывали, его приемная в Синоде всегда переполнена монахами и монахинями, игуменами и игуменьями, архимандритами и протоиереями. Он занят полный день, очень часто принимает посетителей после 12 часов ночи. Церковь – его жизнь. В имении Саблеров, в 15 верстах от Каширы, он построил женскую богословскую семинарию, на 500 девочек, с 6-летним курсом обучения; выпускницам дано право преподавания Закона Божия в общеобразовательных школах. Так что, Аликс, он – достойный человек.

АЛЕКСАНДРА:

Но если все же они не согласятся? Не захотят видеть тебя Патриархом?

НИКОЛАЙ:

Если не согласятся – значит, не судьба…

АЛЕКСАНДРА

(задумчиво и грустно):

Ники, только не уговаривай их. Если не примут сразу – сразу и откажись…