Император, который знал свою судьбу

Значит, Вы считаете болезнь неизлечимой?

ФЕДОРОВ:

Да, Ваше Величество. Кроме того, в любом случае он не сможет ездить верхом и всякие действия, связанные с напряжениями в суставах для него будут опасны.

НИКОЛАЙ:

Что же… Мы всей семьей уедем теперь в Крым, в Ливадию. Крымский климат очень благотворно действует на него, и он там, Бог даст, окрепнет. По крайней мере до 17 лет Алексей Николаевич будет с нами. Все же надеюсь, что его здоровье поправится, что он «вырастет из болезни» …

ФЕДОРОВ:

Ваше Величество… Я сомневаюсь, что новое правительство разрешит оставление Наследника в Вашей семье… Они ненавидят Александру Федоровну.

НИКОЛАЙ:

Не до такой же степени, чтобы разлучить нас с больным ребенком до его вступления на Престол?

ФЕДОРОВ:

Боюсь, что Вы недооцениваете степень ненависти новых правителей в Петрограде… Они идут на поводу черни. Они потребуют, чтобы Алексей Николаевич воспитывался в семье регента – Великого Князя Михаила Александровича…

НИКОЛАЙ:

О, нет! Мой брат – ему бы я доверил сына… Но его супруга… Нет! Нет!

ФЕДОРОВ

(вытирая покрасневшие глаза):

Увы, Государь. Не надейтесь на совесть и честь новых правителей России из Думы и Петроградского Совета! Ваш брат, Михаил Александрович, вынужден будет подчиняться им. Он будет царствовать, а править будут – они…

НИКОЛАЙ

(после паузы, спокойно):

Спасибо, Сергей Петрович, за этот разговор. Вы свободны. Я должен отправить сейчас пару телеграмм и подумать над текстом Манифеста… Успокойте, пожалуйста, всех относительно моего здоровья. Я здоров.

В это время в дверь стучит скороход: запоздавшая телеграмма от Главнокомандующего Сахарова. Николай читает ее, затем передает Федорову.

ФЕДОРОВ

(читает):

«Генерал-адъютант Алексеев передал мне преступный и возмутительный ответ председателя, Государственной Думы Вам на высоко милостивое решение Государя Императора даровать стране ответственное министерство и пригласить главнокомандующих доложить Его Величеству через Вас о решении данного вопроса в зависимости от создавшегося положения.

Горячая любовь моя к Его Величеству не допускает душе моей мириться с возможностью осуществления гнусного предложения, переданного Вам председателем Гос. Думы. Я уверен, что не русский народ, никогда не касавшийся Царя своего, задумал это злодейство, а разбойничья кучка людей, именуемая Государственной Думой, предательски воспользовалась удобной минутой для проведения своих преступных Целей.

Я уверен, что армии фронта непоколебимо встали бы за своего державного вождя, если бы не были призваны к защите родины от врага внешнего и если бы не были в руках тех же государственных преступников, захвативших в свои руки источники жизни армии.

Таковы движения сердца и души. Переходя же к логике разума и учтя создавшуюся безысходность положения, я, непоколебимо верноподданный Его Величества, рыдая, вынужден сказать, что, пожалуй, наиболее безболезненным выходом для страны и для сохранения возможности биться с внешним врагом, является решение пойти навстречу уже высказанным условиям, дабы промедление не дало пищу к предъявлению дальнейших, еще гнуснейших притязаний. Яссы. 2 марта. № 03317. Генерал Сахаров».

ФЕДОРОВ:

Я могу показать это Свите? Это – тоже измена… «Рыдающая и коленопреклоненная» измена.

НИКОЛАЙ:

Конечно. Можете показать. И пригласите ко мне Фредерикса, Нарышкина и Воейкова. Нарышкина – попросите взять том законов, о престолонаследии…

Федоров с поклоном уходит.

ЭПИЗОД 4.

Действующие лица:

Те же и

– Гучков – Гучков Александр Иванович (1862-1936), основатель и лидер партии октябристов, председатель Центрального военно-промышленного комитета и член Особого совещания по обороне, глава «Военной ложи», масон;

– Шульгин – Шульгин Василий Витальевич (1878-1976), лидер фракции прогрессивных националистов в Думе, редактор газеты «Киевлянин», член Временного комитета Думы, монархист – но активный участник февральской смуты;

– Нарышкин – Нарышкин Кирилл Анатольевич (1868-1924), генерал-майор, начальник военно-походной канцелярии Его Императорского Величества;

– охрана и члены Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов (агитаторы с листовками), приехавшие с поездом Гучкова и Шульгина;

– скороход Свиты;

НАТ. ПСКОВ, ВОКЗАЛ. ВЕЧЕР (от 21ч до полуночи)2\15 МАРТА 1917 ГОДА.

Время от времени камера показывает часы – или вокзальные, или настенные часы в салоне царского вагона. Панорама вокзала. На путях стоят литерные поезда «А» (Царский поезд) и «Б» (Свитский поезд). Тускло горят два фонаря у вокзала. Освещены окна в литерном «Б». Морозный и ветреный зимний вечер. По перрону медленно прогуливается Николай. Смотрит на свой вагон – покраска местами как бы слегка потрескалась. Изредка проходят офицеры. Николай спокойно отвечает на их приветствия, прикладывая руку к папахе. Глубоко и спокойно вдыхает морозный воздух. Перрон пустеет, Николай идет по нему один. Камера показывает вокзальные часы (21ч40м). В это время, прямо навстречу Николаю из темноты показывается поезд с двумя вагонами. Поезд украшен красными флагами. В темноте все это производит мрачное, даже жуткое впечатление. Кроме Николая, этого пока никто не видит. Поезд выплывает из темноты как одноглазое чудовище. Николай разворачивается, медленно идет к своему вагону.

Подходящий к перрону поезд дает свисток. Из соседнего с царским вагона литерного «А» выскакивает флигель-адъютант Мордвинов. Они обмениваются парой слов. Николай входит в свой вагон, Мордвинов бежит к замедляющему ход поезду, на ходу вскакивает в последний вагон, рывком открывая дверь.

ИНТ. ВАГОН ПРИШЕДШЕГО ИЗ ПЕТРОГРАДА ДЕПУТАТСКОГО ПОЕЗДА. НАТ. ПСКОВ, ВОКЗАЛ.

В вагоне – полутьма, горит лишь огарок свечи. У дальней стены две фигуры – Гучков и Шульгин, в помятых и нечищеных пиджаках, грязноватых крахмальных рубашках, немытые и небритые уже несколько дней, взволнованные и подавленные, не знающие чего ждать. Здороваются. Мордвинов замечает, что руки у них дрожат. Вид у них не столько усталый, сколько растерянный.

МОРДВИНОВ:

Его Величество ждет Вас.

Гучков и Шульгин одевают пальто, шапки.

МОРДВИНОВ:

Что делается в Петрограде?

ШУЛЬГИН

(волнуясь):

Творится что-то невообразимое… Мы находимся всецело в руках Петроградского Совета… Нас, наверное, арестуют, когда мы вернемся.

Поезд останавливается. Они выходят из вагона, осматриваются, идут к литерному «А». Гучков всю дорогу идет молча, опустив голову.

МОРДВИНОВ:

С каким поручением Вы приехали, на что надеетесь?

ШУЛЬГИН

(тоскливо и смущенно, понизив голос почти до шепота):

Приехали за отречением в пользу Алексея Николаевича… Знаете, мы надеемся только на то… что, может быть, Государь нам поможет…

СПРАВКА:

Мордвинов А. Отрывки из воспоминаний. – см. В. Кобылин, «Анатомия измены», СПб, изд. «Царское дело», 2003, стр.316-317

Мордвинов хочет сплюнуть, но воспитание не позволяет. Он только дергает головой и глотает слюну. Из другого вагона прибывшего поезда выскакивает несколько субъектов в военной форме с винтовками, встают у подножки вагона. За ними выходит с десяток депутатов Петросовета (рабочие), с пачками прокламаций. Осматриваются, идут к вокзалу, размахивая листовками. Там начинает собираться публика, местные левые (чиновники, рабочие, обыватели). Некоторые из них приветствуют их и Гучкова и Шульгина криками «ура!» Депутаты Петросовета раздают им прокламации.

Мордвинов видит Гучкова и Шульгина в царский вагон литерного «А».

ИНТ. ВАГОН-СТОЛОВАЯ ЦАРСКОГО ПОЕЗДА.

Входят в вагон-столовую. Скороход помогает им снять верхнюю одежду и проводит в салон. Там их встречает престарелый министр Двора, граф Фредерикс – тщательно причесанный, безукоризненно одетый, с портретами императоров (усыпанных бриллиантами, на голубом банте) на груди, бодрый, безукоризненный. Около него – начальник военно-походной канцелярии, генерал-майор Свиты Нарышкин.

В салон входит Николай, в пластунской черкеске, спокойный и бледный. Вокруг голубоватых глаз коричневая кожа, вся разрисованная белыми черточками морщин. Подает руку депутатам.

НИКОЛАЙ:

А где Рузский?

ВОЕЙКОВ:

Сейчас придет, за ним пошли.

Воейков дает указания скороходу, затем по его распоряжению, комендант царского поезда (Гомзин) занимает пост в столовой, сам Воейков занимает пост на площадке, ведущей в салон из царского вагона через прихожую. Отсюда слышно, что происходит в салоне. Николай садится у стены вагона по одну сторону придвинутого вплотную к стене небольшого четырехугольного стола и жестом предлагает всем занять места, указав Гучкову стул справа от себя. Напротив поместились Фредерикс и Шульгин. В углу, за маленьким столом устроился начальник Военно-походной канцелярии Нарышкин – чтобы записывать всё происходящее. Николай делает знак Гучкову – начинать.

Гучков сильно волнуется, опустив голову, положив на стол правую руку и глядя на стол, но спокойно и корректно, говорит глухим голосом:

ГУЧКОВ:

Ваше Величество, к моменту нашего отъезда положение в столице начало улучшаться. Временный Комитет Государственной Думы контролирует ситуацию. Мы прибыли сюда по поручению этого комитета, чтобы дать те советы, которые могут вывести страну из тяжелого положения…

Николай слушает, слегка прислонившись к стене, глядя перед собой. Лицо его спокойно и непроницаемо.

ГУЧКОВ:

Петроград – в руках движения. Бороться с ним безнадежно. Борьба поведет лишь к напрасным жертвам. Попытки послать для усмирения войска с фронта не будут иметь успеха. Ни одна воинская часть этого не выполнит. Как бы ни была верна и надежна воинская часть, соприкоснувшись с атмосферой Петрограда, она перейдет на сторону движения и поэтому… Всякая борьба для Вас, Государь, бесполезна. Чтобы мое утверждение не выглядело голословным, я приведу один пример: в ночь на 1 марта в Государственную Думу явилась депутация из Царскосельского дворца, в которую входили представители Конвоя, Собственного полка, Железнодорожного полка и Дворцовой полиции, всего 25–30 человек. Все они заявили, что всецело присоединяются к новой власти, что будут по-прежнему охранять имущество и жизни Ее Величества и всей Вашей Семьи, которые им доверены, но просят выдать им документы с удостоверением, что они находятся на стороне движения. По этому примеру, Ваше Величество, видно, что Вы не можете ни на кого рассчитывать. Необходимо последовать совету Временного Комитета – отречься от престола.

В это время в вагон входит Рузский. Раздеваясь в прихожей, недовольно обращается к скороходу

РУЗСКИЙ:

(скороходу)

Ведь я ясно приказал направить депутатов сначала прямо ко мне. Отчего это не сделано? Вечно не слушаются.

Входит в салон. Поклонившись, он занимает место у свободной стороны стола, оказавшись между Гучковым и Шульгиным.

НИКОЛАЙ

(обращаясь к Гучкову и Шульгину):

Что именно Вы считали бы желательным?

ГУЧКОВ: Большинство пославших нас членов Временного Комитета стоит за конституционную монархию. Мы по их поручению советуем Вам, помолившись Богу, отречься в пользу Наследника Алексея Николаевича с назначением регента Великого Князя Михаила Александровича.

Николай при словах Гучкова «помолившись Богу», впервые за все время встречи одно мгновение смотрит прямо на него – странным взглядом, с таким видом, что, мол, этого можно было бы и не говорить.

РУЗСКИЙ

(привстает с места, довольным тоном, как подчиненный начальнику):

Александр Иванович, это уже сделано.

НИКОЛАЙ

(Гучкову, делая вид, что не слышит слов Рузского):

Считаете ли Вы, что своим отречением я внесу успокоение?

ГУЧКОВ, ШУЛЬГИН:

Да, да, Ваше Императорское Величество.

ГУЧКОВ

(взволнованно продолжает):

Я знаю, Ваше Величество, что я Вам предлагаю решение громадной важности, и я не жду, чтобы Вы приняли его тотчас. Если Вы хотите несколько обдумать этот шаг, я готов уйти из вагона и подождать, пока Вы примете решение, но, во всяком случае, все это должно совершиться сегодня вечером.

При последних словах Гучкова Рузский нагибается к Шульгину, шепчет:

РУЗСКИЙ:

Это дело решенное. Вчера был трудный день. Буря была…

НИКОЛАЙ

(спокойно, на этот раз с гвардейским акцентом):

Я этот вопрос уже обдумал и решил отречься.   

Гучков и Шульгин переглядываются – они не ожидали согласия.

ГУЧКОВ

(вновь волнуясь):

Ваше Величество, я думаю, Вы понимаете, что Вам придется расстаться с сыном, потому что никто не решится доверить судьбу и воспитание будущего государя тем, кто довел страну до настоящего положения. 

НИКОЛАЙ:

В три часа дня я принял решение отречься от Престола в пользу моего сына Алексея Николаевича; но теперь, подумав, пришел к заключению, (в этом месте голос Николая впервые слегка дрогнул) что я с ним расстаться не могу, и передаю Престол брату моему – Михаилу Александровичу.  (тихо:) Надеюсь, Вы поймете чувства отца. 

ГУЧКОВ

(несколько опешив, после паузы):

Но мы к этому вопросу не подготовлены. Разрешите нам подумать.

НИКОЛАЙ:

Думайте.

ГУЧКОВ:

Мы останемся в Пскове час или полтора и просим Вас, Ваше Императорское Величество, сейчас же составить акт об отречении, так как завтра мы должны быть в Петербурге с актом в руках. Разрешите передать Вам проект Манифеста, написанный нами в поезде, по дороге сюда.

Гучков передает Николаю помятые три листа. Николай берет листы, выходит из салона в то время как Рузский вновь наклоняется к Шульгину, громко шепчет:

РУЗСКИЙ:

Из Петрограда сюда идут грузовики с вооруженными людьми, наши? Из Государственной Думы?

Николай, вновь как будто не слышит Рузского. Выходит из салона, обращается к Воейкову, стоящему на площадке вагона.

НИКОЛАЙ

(обращаясь к Воейкову, негромко):

Вы заметили, Гучков был совершенно приличен в манере себя держать. Я готовился видеть с его стороны совершенно другое…

ВОЕЙКОВ:

Да, Государь. Я здесь мог только слышать, но то, что я слышал… Да.

НИКОЛАЙ

(не сдержавшись, с гримасой отвращения):

Но Рузский! Вы заметили его поведение?

ВОЕЙКОВ

(негромко):

Стыд и позор! Для него Гучков – Верховный главнокомандующий! А сами то, Гучков и Шульгин… Как одеты… Немыты…, наверное, для них главное – «товарищам» из Петросовета, с которыми они ехали, понравиться!

НИКОЛАЙ

(слегка машет рукой в знак согласия; затем громко, Нарышкину):

Кирилл Анатольевич! Пожалуйста, перепишите ранее написанное мной отречение с поправкою о передаче Престола моему брату.

СПРАВКА:

1. А.И. Спиридович. Великая Война и Февральская революция. – Нью-Йорк, 1961.

2. С.С. Ольденбург. Царствование императора Николая Второго, Ростов-на-Дону, изд. «Феникс», 1998

3. В. Кобылин, «Анатомия измены», СПб, изд. «Царское дело», 2003, стр. 315-318 (большая библиография – 485 наименований)

4. В.Н. Воейков. С Царем и без Царя. – М., «Терра», 1999, стр.184-190.

5. В. Шульгин. Дни. – Белград, 1925.

6. А. Блок. Последние дни императорской власти. – Петроград, «Алконост», 1921.

7. Э. Радзинский. Николай Второй. –М., «Вагриус», 2003

НАТ. ПСКОВ, ВОКЗАЛ. ИНТ. ВАГОН ДЕПУТАТСКОГО ПОЕЗДА. НОЧЬ С 3 на 4 МАРТА 1917 ГОДА.

На экране – привокзальный перрон, часы показываю полночь. До сотни местных жителей слушают речь Гучкова. Он выступает уверенно, красноречиво. Его слушают молча. Молча расходятся после окончания речи; некоторые крестятся. Гучков и Шульгин идут в свой вагон. Полутемный вагон депутатского поезда, Гучков и Шульгин входят в него с Манифестом в руках.

ШУЛЬГИН:

вот, совершилось… Но… Какое царственное спокойствие… Я не ожидал! … Однако, гмм…Он не стал вступать с нами в переговоры – он просто объявил свою волю.

ГУЧКОВ:

По-моему, у него атрофированы эмоции. Такая нечеловеческая выдержка… Это невероятно… Однако, Василий Витальевич, все же… Нет ли здесь подвоха?

ШУЛЬГИН:

Какой подвох? В искренности ему нельзя отказать.

ГУЧКОВ:

По закону Империи о престолонаследии, он может отречься только в пользу Наследника… Отречение в пользу брата – недействительно. Вы, как монархист, должны знать.

ШУЛЬГИН:

Я абсолютно уверен в том, что он просто не захотел расстаться с сыном. Только поэтому отрекся в пользу Михаила.

ГУЧКОВ

(после паузы):

Пожалуй, Вы правы… Надо брать, что дают, Василий Витальевич!

ШУЛЬГИН:

Я все еще потрясен… Просто не верится…

ГУЧКОВ:

Рузского я еще с русско-японской знаю, с 5-го года… Не даром же я столько лет работал с ним, потом с Алексеевым, с командующими фронтами… В Военных комитетах Думы… в Особом совещании… Мы долго к этому шли… И вот – совершилось то, что должно было совершиться…

НАТ. ПСКОВ, ВОКЗАЛ. ИНТ. ЦАРСКИЙ ПОЕЗД, САЛОН-ВАГОН НИКОЛАЯ.

Панорама вокзала. Вокзальные часы показываю 1 час ночи. На путях стоят литерные поезда «А» (Царский поезд) и «Б» (Свитский поезд). Тускло горят два фонаря у вокзала. Освещены все окна вагонов. Морозная и ветреная ночь. Оба поезда под парами. Воейков идет по перрону вдоль царского поезда, обращает внимание на внешний вид вагонов: камера показывает вагоны – с царапинами и изъянами; покраска потрескалась и большими слоями начинает отваливаться: на стенах вагонов как будто следы мелких снарядных осколков (см. В. Кобылин. Анатомия измены, стр.322)

ВОЕЙКОВ:

Что за чертовщина? … Вчера еще как новенькие были… Первый раз такое вижу на литерных…

Воейков заходит в царский вагон. Литерный «А» тихо трогается с места. В купе Николая входит Воейков. Купе освещено одной лампадою, перед иконой.

ВОЕЙКОВ:

Вызывали, Ваше Величество?

НИКОЛАЙ:

Владимир Николаевич, с ближайшей станции – Сиротино? – отправьте, пожалуйста, эту телеграмму – Михаилу. Прочитайте.

ВОЕЙКОВ

(читает):

«Его императорскому величеству Михаилу. Петроград. События последних дней вынудили меня решиться бесповоротно на этот крайний шаг. Прости меня, если огорчил тебя и что не успел предупредить. Останусь навсегда верным и преданным братом. Возвращаюсь в Ставку и оттуда через несколько дней надеюсь приехать в Царское Село. Горячо молю Бога помочь тебе и твоей родине. Ника».

НИКОЛАЙ

(видя, что Воейков хочет сказать слова сочувствия и поддержки):

Не надо слов, Владимир Николаевич… Давайте, просто обнимемся.

По-мужски обнимают друг друга за плечи.

ВОЕЙКОВ:

Лишь одно, Государь… Разрешите мне остаться при Вас…

Николай молча кивает головой. Воейков выходит из купе. Николай раскрывает свой дневник, записывает (его голос за кадром читает):

ГОЛОС ЗА КАДРОМ (ГОЛОС НИКОЛАЯ):

«2-го марта. Четверг. Утром пришёл Рузский и прочёл свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в ставку, а Алексеев всем главнокомандующим. К 21/2 ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством пережитого. Кругом измена и трусость и обман!»

Камера показывает крупно руку Николая, записывающего в дневнике последние слова (крупно, во весь экран): «Кругом измена, и трусость, и обман!»

ЭПИЗОД 5.

Действующие лица:

– Дубенский – Дубенский Дмитрий Николаевич (1857-1923), генерал-лейтенант Свиты, военный историк; один из генералов Свиты, остававшихся верным Присяге;

– Крестьянин – состоятельный крестьянин, лет 40-ка на вид;

НАТ. СТАНЦИЯ БОГУШЕВСК (между Витебском и Оршей). ИНТ. Ж\Д ВОКЗАЛ НА СТАНЦИИ БОГУШЕВСК. БЛИЖЕ К ВЕЧЕРУ 3\16 МАРТА 1917 ГОДА.

Литерный «Б» (Свитский поезд) подходит к станции Богушевск. Морозный, солнечный день. Сильный ветер. Панорама вокзала. Поезд замедляет ход. Из вагона выходят офицеры и генералы Свиты – размяться. Дубенский идет в здание вокзала, заходит в зал ожидания первого класса, осматривается – в зале никого, кроме хорошо одетого человека, по виду состоятельного крестьянина. Он подходит к Дубенскому, кланяется.

КРЕСТЬЯНИН

(тихо):

Простите, позвольте узнать… Тут перед вашим поездом литерный прошел – неужели это Государя повезли?

ДУБЕНСКИЙ:

Да, это проследовал Его Величество в Могилев, в Ставку.

КРЕСТЬЯНИН:

Да ведь у нас здесь читали, что его отрешила Дума и теперь сама хочет управлять…

ДУБЕНСКИЙ:

Вы сегодняшние газеты читали? Там ведь подробно написано. Про Временное правительство, про восстание в Петрограде, про Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов…

КРЕСТЬЯНИН:

Да, здесь начальник станции еще нам все подробно рассказывал. Но как же так можно?

ДУБЕНСКИЙ:

Что можно?

КРЕСТЬЯНИН:

Как же это так? Не спросясь народа, сразу Царя Русского Помазанника Божия и отменить, и заменить новым?

С этими словами крестьянин отходит от Дубенского, не дожидаясь ответа, качая головой. Дубенский грустно смотрит ему вслед, затем идет к поезду, тихо говорит сам себе:

ДУБЕНСКИЙ:

Словно нарочно… Случайный человек, из народа… В первый же день по отречении…

СПРАВКА:

В. Кобылин, «Анатомия измены», СПб, изд. «Царское дело», 2003, стр. 321 (название станции там не указано, но, вероятно, где-то между Витебском и Оршей)

ЭПИЗОД 6.

Действующие лица: НИКОЛАЙ, МАРИЯ ФЁДОРОВНА (вдовствующая императрица), свита, а также:

– Сандро – Великий Князь Александр Михайлович Романов (1866-1933), друг детства и юности Николая; муж сестры Николая (Ксении), отец Ирины, жены Феликса Юсупова; внук императора Николая Первого; в 1916-17гг – генерал-инспектор военно-воздушного флота; называл себя «мистическим масоном» и розенкрейцером, занимался спиритизмом;

Сергей – Великий Князь Сергей Михайлович (1869-18.7.1918), брат Сандро, генерал-адъютант артиллерии;

– Свита Николая;

– генералы и офицеры;

НАТ. МОГИЛЕВ: ДОМ ГУБЕРНАТОРА, ЗАТЕМ ВОКЗАЛ. 4\17 МАРТА 1917, ОКОЛО ПОЛУДНЯ.

На экране – дом губернатора в Могилеве (напротив городской управы), откуда Николай выехал в конце февраля. На здании городской управы – большие красные флаги (они видны из окон кабинета и покоев Николая). Он в сопровождении флигель-адъютанта (Мордвинкина) выходит из дворца, садится в автомобиль; едут на вокзал – встречать прибывающую из Киева Марию Федоровну. Солнечно, сильный мороз, очень сильный ветер. На улицах встречаются то тут то там подвыпившие писаря, обыватели в красных шарфах, с красными бантами. В отличие от дореволюционных пейзажей – на улицах грязно, мусорно.

К императорской платформе прибывает поезд. Автомобиль Николая подъезжает к платформе. Николай медленно идет по платформе, здоровается с двумя казаками конвоя (у входа в вагон матери), входит в вагон. Объятия, поцелуи, слезы – горькие слезы. Выходят из вагона (Мария Федоровна, Сандро и Сергей, Николай). Обходят встречающих (офицеров и генералов Свиты). Николай и Мария Федоровна идут в деревянный барак (отдельное строение на станции у императорской платформы); Сандро и Сергей возвращаются в поезд.

ИНТ. ДЕРЕВЯННЫЙ БАРАК (УКРЫТИЕ ОТ ВЕТРА И СНЕГА) НА ИМПЕРАТОРСКОЙ ПЛАТФОРМЕ.

В деревянном бараке – Николай и его мать, Мария Федоровна. Николай бледен, кожа лица – желтоватая, но он уверен в своей правоте. Мария Федоровна едва сдерживает рыдания.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Ники, Ники… Ты знаешь, что Миша отрекся? Нам в поезде сообщили…

НИКОЛАЙ:

Знаю, Мама, знаю…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Как ты мог… Как ты мог подписать этот Манифест?!

Николай закуривает, молчит (в дальнейшем курит одну папиросу за другой)

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Одним росчерком пера… Ты уничтожил 300-летнюю династию!

НИКОЛАЙ:

304-летнюю… Мама, Миша не должен был этого делать. Удивляюсь, кто дал ему такой странный совет…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Кто? Вероятно, те же, кто заставил тебя подписать Манифест!

НИКОЛАЙ:

Гучков был против отречения Михаила… Это не он…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Ники! О чем мы говорим? О ком?! Ты! Милый мой сын! Как ты мог?

Мария Федоровна плачет; Николай садится рядом и обнимает ее, целует в голову.

НИКОЛАЙ:

Мама, я расскажу Вам все подробно-подробно… Но чуть позже. Сначала – о другом.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Нет, Ники, нет! Сначала об этом!.. Сергей в поезде, как только увидел в окна красные флаги, напомнил мне слова Петра Аркадьевича… Он сохранил газету с его речью в Думе.

Николай закуривает папиросу, в дальнейшем курит почти непрерывно, одну за другой.

НИКОЛАЙ

Столыпин много чего умного говорил… Он почти всегда был прав…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Послушай, Ники… В 10-м году, в Думе, он сказал – вся Россия читала: «Если бы нашелся безумец, который в настоящее время одним взмахом пера осуществил бы политические свободы России, то завтра же в Петербурге заседал бы совет рабочих депутатов, который через полгода своего существования вверг бы Россию в геенну огненную».

См. В.Н. Воейков. С Царем и без Царя. – М., «Терра», 1999, стр.195.

НИКОЛАЙ

(вздрагивает):

Да, Мама… Вот об этом я и хочу Вам напомнить… О предсказаниях…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА

(не слушая его):

Этот безумец – ты?! Ты одним росчерком пера… Ники, мое сердце переполнено горем и отчаянием. Представь, какие ужасные, не поддающиеся никакому описанию времена нам предстоит пережить!! О, Ники, Ники (рыдает)

См. Дневники императрицы Марии Федоровны. – М., «Вагриус», 2005

НИКОЛАЙ:

Мама, успокойтесь, милая, милая моя Мама… (вновь обнимает и целует ее) Петр Аркадьевич ведь не первый такое говорил… Мама, вспомните 1901 год… Апрель, Гатчино… Мы с Аликс приехали к Вам, радостные… Снять столетние печати с книги Авеля… С письма императора Павла…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА

(удивленно смотрит на сына):

Монах Авель… Да, я помню, помню… Господи! Неужели?

НИКОЛАЙ

(достает из пачки бумаг, из-за пазухи, лист):

Аликс переписала мне из его письма, когда я уезжал в Ставку, 22 февраля… Мы уже тогда знали… Хотя и… не хотели верить… Прочитайте, Мама, это обо мне.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА

(берет листок, читает):

«Николаю Второму – Святому Царю, Иову Многострадальному подобному. Будет иметь разум Христов, долготерпение и чистоту голубиную. О нем свидетельствует Писание: Псалмы 90, 10 и 20 открыли мне всю судьбу его. На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим; как некогда Сын Божий. Искупитель будет, искупит собой народ свой… Война будет, великая война… По воздуху люди, как птицы, летать будут, под водою, как рыбы, плавать, серою зловонною друг друга истреблять начнут. Накануне победы рухнет трон Царский. Измена же будет расти и умножаться. И предан будет правнук твой, многие потомки твои убелят одежду кровью Агнца такожде, мужик с топором возьмет в безумии власть, но и сам опосля восплачется. Наступит воистину казнь египетская».

НИКОЛАЙ:

И потом, в 1903 году… Послание Святого Серафима…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Его ты мне не показывал. Только рассказал о его пророчествах о русско-японской войне… Все сбылось – я помню.

НИКОЛАЙ:

Не хотел расстраивать Вас, Мама. Про революцию и отречение мое – там и год указан, и месяц. Февраль и март… 1917-го…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Где это послание?

НИКОЛАЙ:

У нас, в Александровском… Копию я отправил в январе в Сергиев Посад, в Троице-Сергиевскую Академию, верным людям. Они там сохранят.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Ники… Как там Аликс, как дети? Это ужасно. Все больны корью. И в такие дни – без тебя… Какими мелкими теперь кажутся мне все наши распри с нею…

НИКОЛАЙ:

Я еду к ним через три дня. Сам жду не дождусь. Сердце ноет… рвется на части… (судорожно сглатывает, снова закуривает)

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Три дня я буду здесь с тобой… Три дня… Поговорим подробно, обо всем.

НИКОЛАЙ:

Да, Мама… Но ведь и Святой Серафим – еще не все. Вы помните, я рассказывал Вам о Кайро? Луис Хамон, ирландский граф?

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Нет, не помню. Какой-то граф из Англии? Предсказатель? Плохо помню. Да ты почти ничего и не говорил о нем.

НИКОЛАЙ:

Я встречался с ним два раза – в 1896-м и еще раз – в 1907-м, в августе… Он – тоже предсказал катастрофу в начале этого, 17-го года.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Бог с ним, с Кайро. Он ведь не Святой Серафим Саровский, и не Авель…

НИКОЛАЙ:

Но и он – то же предсказал! И еще несколько человек…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА: Распутин? Не будем о нем вспоминать. Прости меня, но не надо о нем…

НИКОЛАЙ: Хорошо, не будем…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Значит… Авель и Святой Серафим провидели твою судьбу, и ты подчинился судьбе, Року…

НИКОЛАЙ:

Значит, я подчинился воле Божьей. Я понял это 2-го дня, в своем вагоне, во время встречи с Рузским…Когда он сказал мне: «Решайтесь!»

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Как он мог? Он!

НИКОЛАЙ:

Не только он… Главное, что меня сразило… Кто меня сразил – это Николаша. Вот, почитай его телеграмму…

Николай роется в пачке синих бланков телеграмм, достает одну; Мария Федоровна читает с возмущением.

НИКОЛАЙ:

И не только Николаша… Почти все Главнокомандующие… Алексеев почти всех запросил…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

И Сахаров? И Гурко? И Келлер? И Хан-Нахичеванский? – не может быть!

НИКОЛАЙ:

Гурко он не запрашивал – от него не было телеграммы. И насчет Федора Артуровича – тоже не знаю. Впрочем, это уже неважно. Дело сделано. Совершилось.

МАРИЯ ФЕДОРОВНА

(сквозь слезы):

Ники… Наши генералы, так часто кокетничающие словами «я солдат», забыли эти замечательные простые слова, именно, в тот момент, когда должны были сказать – мы можем дать советы по вопросу наступать или отступать, но по вопросу отречения благоволите обратиться в Сенат, Государственный Совет – мы не компетентны, мы «солдаты». Они же… Не только не ответили так на вопрос об отречении, они имели смелость поднять этот вопрос, который был совершенно вне их компетенции, выше их политического разума.

НИКОЛАЙ:

Мама, Мама… Что же теперь делать… Все совершилось по воле Божьей!

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Не знаю, Ники… Возможно, Бог попустил эту победу дьявола… Но для чего? Я не могу понять это! Твоя жертва – спасет ли она Россию?

НИКОЛАЙ:

Ты же знаешь, нет такой жертвы, на которую я не пошел бы ради спасения России…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Это единственное, что ты мог сделать, сын?

Николай не выдерживает напряжения этих дней, рыдает. Мать обнимает его, гладит. Тоже плачет.

НИКОЛАЙ

(смахивает слезы левой рукой):

Авель и Серафим предсказали гражданскую войну на 1918 год… Я принес эту жертву, чтобы не допустить гражданской войны, не допустить братоубийства. Монархия низложена. Теперь нет причин для братоубийственной войны!

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Дай Бог… Дай Бог…

НИКОЛАЙ:

Кроме того, Мама, я в эти дни я должен был удержать армию в стороне от политики. Уж коли так случилось, что высшие военачальники оказались настроены против меня… Я не имел права ввергать армию в раздоры ради своих амбиций…

МАРИЯ ФЕДОРОВНА:

Бунт генералов…

НИКОЛАЙ:

Наконец, Мама, быть может, Временное правительство будет править страной лучше меня? Вы знаете, я невысокого мнения обо всех этих… о Милюкове, о князе Львове, о Гучкове… и прочих… Но – может я ошибаюсь? Может быть, им удастся сделать больше и лучше меня…