Император, который знал свою судьбу

ПРОТОПОПОВ

(дочерям Распутина):

Барышни… Девушки, у меня с Григорием Ефимовичем серьезный разговор.

Матрена и Варя уходят к себе. Через дверь приглушенно слышны голоса. Матрена и Варя прислушиваются.

РАСПУТИН:

Здравствуй, Александр Дмитриевич… Что скажешь?

ПРОТОПОПОВ:

Григорий Ефимович, тебя хотят убить.

РАСПУТИН:

Знаю.

ПРОТОПОПОВ:

Я советовал бы тебе несколько дней не выходить из дома. Здесь ты в безопасности.

РАСПУТИН:

Не могу.

ПРОТОПОПОВ:

Отмени все встречи.

РАСПУТИН:

Поздно.

ПРОТОПОПОВ:

Ну так скажи, по крайней мере, куда ты собрался?

РАСПУТИН:

Не могу, это не моя тайна.

ПРОТОПОПОВ:

Ты не понимаешь, насколько все серьезно. Весьма влиятельные особы замыслили посадить на трон царевича и назначить регентом великого князя Николая Николаевича. А тебя либо сошлют в Сибирь, либо казнят. Либо просто убьют. Я знаю заговорщиков, но сейчас не могу назвать. Все, что я могу – это удвоить охрану в Царском Селе. Может, ты сегодня все же останешься дома? Твоя жизнь нужна Их величествам. Подумай.

РАСПУТИН:

Ладно.

(тихо, про себя):

я умру, когда Богу будет угодно.

Протопопов прощается, уходит такой же подавленный, как пришел.

РАСПУТИН:

Матрена, Варя, подите сюда. Матрена, возьми-ка Евангелие Иоанна, почитай мне с начала.

Матрена читает Евангелие Иоанна («В начале было Слово, и Слово было у Бога, и слово было Бог…»). Камера отъезжает вновь в комнату дочерей, сквозь дверь слышен приглушенный голос Матрены, на который накладывается тиканье часов («Он сказал: Я глас вопиющего в пустыне: исправьте путь Господу, как сказал пророк Исайя… А посланные были от фарисеев…»). Камера показывает циферблат: 22, 23 часа. Дочери ложатся спать. Видно, что Матрена боится за отца. Варвара засыпает. Матрена лежит, смотрит на часы. В тишине – тиканье часов. Матрена тоже засыпает, вздрагивает во сне.

Распутин в тишине собирается в гости. Не может застегнуть ворот рубашки (пальцы дрожат); Катя из кухни видит это, подходит к нему и застегивает ворот. Катя уходит на кухню, за перегородку, тоже ложится спать. Распутин ложится на кровать, что-то шепчет (не слышно что). Часы в комнате дочерей продолжают тикать часы.

Около часа ночи раздается звонок в дверь.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ:

В ночь с 16 на 17 декабря 1916 года во дворце Юсуповых Григорий Распутин был зверски убит заговорщиками, в число которых входили князь Феликс Юсупов, Великий князь Дмитрий Павлович, Пуришкевич, Сухотин, Лазаверт и, вероятно, один из сотрудников английского посольства.

ДЕВЯТАЯ СЕРИЯ. АНАТОМИЯ ИЗМЕНЫ.

СЦЕНА 1\9. 30 декабря 1916 года. Встреча Николая с английским послом Бьюкененом.

Действующие лица:

– Николай – Николай Александрович Романов (1868 г.р.), император;

– Бьюкенен – лорд Джордж Бьюкенен (1854-1924), посол Великобритании в России;

– Александра – Александра Федоровна (1872 г.р.), императрица;

– их дети – дочери: Ольга (1895 г.р.), Татьяна (1897 г.р.), Мария (1899 г.р.), Анастасия (1901 г.р.), сын Алексей (1904 г.р.);

– камергеры и слуги Александровского дворца;

Место и время действия:

30 декабря 1916 года. Александровский дворец.

НАТ. АЛЕКСАНДРОВСКИЙ ДВОРЕЦ. ИНТ. ПРИЕМНАЯ. зала 30 ДЕКАБРЯ 1916, 11 УТРА.

На экране – Александровский дворец, большая приемная (из окон виден парк). Зимний день, туман. Бьюкенен ожидает приема, о чем-то разговаривает с высокопоставленными придворными. Из окна виден Николай, быстро шагающий по снегу в парке – как обычно, он прогуливается в промежутках между докладами.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ:

Из мемуаров посла Великобритании в России лорда Джорджа Бьюкенена:

«Революция носилась в воздухе, и единственный спорный вопрос заключался в том, придет ли она сверху или снизу. Дворцовый переворот обсуждался открыто, и за обедом в посольстве один из моих русских друзей, занимавший высокое положение в правительстве, сообщил мне, что вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты и император, и императрица или только последняя; с другой стороны, народное восстание, вызванное всеобщим недостатком продовольствия, могло вспыхнуть ежеминутно. У меня не было никакого повода просить об аудиенции, но я не хотел быть свидетелем развития событий, не сделав последнего усилия спасти императора, вопреки ему самому.

Во всех предыдущих случаях его величество принимал меня без особых формальностей в своем кабинете и, пригласив меня сесть, протягивал свою табакерку и предлагал курить. Поэтому я был неприятно удивлен, когда был на этот раз введен в комнату для аудиенции и нашел его величество ожидающим меня здесь, стоя посреди комнаты. Я тотчас понял, что он угадал цель моей аудиенции, и что он нарочито придал ей строго официальный характер, как бы намекая мне, что я не могу касаться вопросов, не входящих в компетенцию посла. Сознаюсь, что у меня упало сердце, и на минуту я серьезно задумался, не отказаться ли мне от первоначальной цели».

Во время чтения этого текста Бьюкенен и Николай начинают разговор – начало разговора (о предстоящей союзной конференции) как бы опущено. (на экране только видеоряд их встречи). Они разговаривают стоя.

НИКОЛАЙ:

Итак, я надеюсь, что предстоящая союзная конференция будет последней перед нашей совместной окончательной победой в этой войне.

БЬЮКЕНЕН:

Ваше величество… К сожалению, я сомневаюсь в этом, так как политическое положение в России очень серьезно и тревожно.

НИКОЛАЙ:

Почему вы столь пессимистичны?

БЬЮКЕНЕН:

Мы не имеем никакой гарантии того, что настоящее русское правительство останется на своем посту, или что решения конференции будут уважаться его преемниками.

НИКОЛАЙ:

Ваши опасения безосновательны.

БЬЮКЕНЕН:

Координации наших усилий будут достаточны лишь в том случае, если в каждой из союзных стран будет существовать полная солидарность между всеми классами населения. Мы признали этот факт в Англии, и именно ради того, чтобы обеспечить сотрудничество рабочих классов, г. Ллойд-Джордж включил представителя труда в свой малый военный кабинет. В России дело обстоит совсем иначе, и я боюсь, что его величество не видит, как важно, чтобы мы представляли единый фронт перед лицом врага, не только коллективно как союзники, но и индивидуально как нации.

НИКОЛАЙ

(перебивает посла):

Я и мой народ едины в нашем решении выиграть войну.

БЬЮКЕНЕН:

Но не едины в оценке компетентности людей, которым Ваше величество вверяете ведение войны. Желаете ли вы, Ваше величество, чтобы я говорил со своей обычной откровенностью?

НИКОЛАЙ:

Извольте.

БЬЮКЕНЕН:

В настоящее время между Вами и народом выросла стена, и, если Россия все еще едина как нация, то она едина в оппозиции Вашей нынешней политике. Народ, который столь блестящим образом объединился вокруг своего государя в начале войны, увидел, как сотни и тысячи жизней были принесены в жертву вследствие недостатка винтовок и военного снабжения; как вследствие неспособности администрации разразился жестокий продовольственный кризис…

НИКОЛАЙ:

И железнодорожная разруха…

БЬЮКЕНЕН

(удивленный согласием Николая):

Да… Все, чего народ хочет, это правительства, которое довело бы войну до победного конца. Дума, я имею основания говорить это, удовлетворилась бы, если бы его величество назначил председателем совета министров человека, к которому питали бы доверие как он сам, так и народ, и позволил бы ему избрать своих коллег… В последние месяцы Вы меняете своих министров столь часто, что послы никогда не знают, останутся ли завтра на своих постах сегодняшние министры, с которыми они имели дело…

(замолкает, ожидая ответа Николая).

НИКОЛАЙ

(спокойно, но постукивая косточкой пальца по столу):

Продолжайте… Я слушаю вас.

БЬЮКЕНЕН:

Во главе правительства следует иметь сильного человека. Конечно, сильный человек во время войны должен возглавлять и министерство внутренних дел.

НИКОЛАЙ:

Министр Протопопов именно таков.

БЬЮКЕНЕН:

Что касается Протопопова… Позвольте обратить Ваше внимание на то, что германские агенты не только стремятся посеять раздор между союзниками, но и внести отчуждение между Вами и русским народом. Их агенты работают повсюду. Они дергают за веревочки и пользуются, как бессознательным орудием, теми, кто обычно дает советы вашему величеству о выборе ваших министров. Они косвенно оказывают влияние на императрицу через окружающих ее лиц, и в результате, вместо того, чтобы пользоваться подобающей ей любовью, ее величество окружена недоверием и обвиняется в том, что работает в интересах Германии.

НИКОЛАЙ:

Чушь! Я сам выбираю своих министров и никому не разрешаю влиять на мой выбор. Относительно же Ее величества… Я удивлен, что вы, господин посол, повторяете грязные сплетни!

БЬЮКЕНЕН:

Протопопов – прошу простить Ваше величество за мои слова – привел Россию на край гибели. Пока он будет занимать пост министра внутренних дел, до тех пор не может быть того сотрудничества между правительством и Думой, которое является существенным условием победы.

НИКОЛАЙ

(вновь прерывает посла):

Я избрал господина Протопопова из рядов оппозиции в Думе, с целью быть с ней в согласии, и вот, – как только я его избрал, – он стал всем неугоден!

БЬЮКЕНЕН:

Но, государь, Дума едва ли может питать доверие к человеку, который изменил своей партии ради официального поста, который имел беседу с германским агентом в Стокгольме и который подозревается в том, что работает в пользу примирения с Германией.

НИКОЛАЙ: 

Господин Протопопов, – не германофил, и циркулирующие слухи относительно его стокгольмской беседы грубо преувеличены. Я не имею права поддаваться грубому давлению Думы и общественности в выборе министров.

БЬЮКЕНЕН:

Видит ли Ваше величество в полной мере опасности положения, и знаете ли Вы, что на революционном языке заговорили не только в Петрограде, но и по всей России?

НИКОЛАЙ:

Мне отлично известно, что люди позволяют себе говорить таким образом, но вы, господин посол, впадаете в ошибку, придавая этому слишком серьезное значение.

БЬЮКЕНЕН:

За неделю до убийства Распутина я слышал о предстоящем покушении на его жизнь. Я счел эти слухи пустой сплетней, но тем не менее они оказались верными. Поэтому я и сейчас не могу оставаться глухим к доходящим до меня слухам об убийствах, замышляемых, как говорят, некоторыми экзальтированными личностями. А раз такие убийства начнутся, то нельзя уже сказать, где они кончатся. Несомненно, в этом случае с Вашей стороны будут предприняты репрессивные меры, и Дума будет распущена. Если это случится, то я должен буду оставить всякие надежды на Россию…

(замолкает, ожидая ответа).

НИКОЛАЙ

(вновь постукивает косточкой пальца по столу):

Продолжайте, господин посол.

БЬЮКЕНЕН:

Ваше величество, мы должны вспомнить, что народ и армия – одно целое, и что в случае революции можно рассчитывать лишь на небольшую часть армии для защиты династии. Я отлично знаю, что посол не имеет права говорить тем языком, которым я заговорил с Вашим величеством, и я должен был собрать всю свою смелость, чтобы заговорить с Вами так. Я могу сослаться в свое оправдание лишь на то обстоятельство, что меня побуждают сделать это исключительно мои чувства преданности к Вашему величеству и к императрице. Если бы я увидел друга, идущего темной ночью в лесу по дороге, которая, как я знаю, кончается пропастью, то не было ли бы, государь, моим долгом предостеречь его от угрожающей ему опасности? И не такой же ли мой долг – предостеречь ваше величество от пропасти, которая находится перед Вами? Вы находитесь, государь, на перекрестке двух путей, и Вы должны теперь выбрать, по какому пути Вы пойдете. Один приведет Вас к победе и славному миру, другой – к революции и разрушению. Позвольте мне умолять Ваше величество избрать первый путь. Сделайте это, государь, и Вы обеспечите своей стране осуществление ее вековых стремлений, а себе самому – положение наиболее могущественного монарха в Европе.

НИКОЛАЙ:

Спасибо за Ваши благие пожелания… Вы знаете русскую пословицу относительно благих пожеланий?

БЬЮКЕНЕН:

Знаю, Ваше величество! Но позвольте мне сказать, что перед Вами открыт только один верный путь, это – уничтожить стену, отделяющую вас от вашего народа, и снова приобрести его доверие.

В это время из окна комнаты для аудиенции, в глубине парка, видны Александра Федоровна, дочери и царевич. Бьюкенен замечает их, Николай как бы чувствует их спиной. В начале разговора немного сутулившийся, он выпрямляется во весь рост, жестко глядит на посла.

НИКОЛАЙ:

Так вы думаете, что я должен приобрести доверие своего народа, или что он должен приобрести мое доверие?

БЬЮКЕНЕН

(после короткого замешательства):

И то, и другое, государь, – ибо без такого обоюдного доверия Россия никогда не выиграет этой войны. Ваше величество действовали под влиянием удивительного вдохновения, когда посетили Думу в феврале прошлого года. Не пожелаете ли вы явиться туда снова? Не пожелаете ли вы говорить со своим народом? Не скажете ли вы ему, что Ваше величество, будучи отцом своему народу, желаете работать вместе с ним, чтобы выиграть войну? Вам стоит, государь, только поднять свой палец, и они снова падут на колени у ваших ног, как это я уже видел в начале войны в Москве.

НИКОЛАЙ

(жестко):

А не так ли обстоит дело теперь, что Моему народу следовало бы заслужить мое доверие? … До свидания, господин посол.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ

(голосом Бьюкенена):

«Великий князь Сергей Михайлович, которого я встретил затем через несколько часов за обедом в Яхт-клубе, в ответ на мой рассказ об аудиенции, заметил, что если бы я был русским подданным, то был бы сослан в Сибирь. Не придавая этим словам серьезного значения, я все же с облегчением нашел, что на русском новогоднем приеме, происходившем несколько дней спустя после моей аудиенции, император проявил ко мне такое же дружеское расположение, как и всегда. В коротком разговоре, который я имел с ним, ни один из нас не вспомнил о моей недавней аудиенции. Я больше ничего не сказал о внутреннем положении, но, так как я слышал, что его величество подозревает молодого англичанина, школьного товарища князя Феликса Юсупова, в соучастии в убийстве Распутина, я воспользовался случаем заверить его, что подозрение это совершенно неосновательно. Его величество поблагодарил меня и сказал, что он очень рад слышать это».

СПРАВКА:

Дж. Бьюкенен. Мемуары дипломата. Глава XXI.

Также см. В. Кобылин. Анатомия измены. – СПб, «Царское дело», 2005, стр.213

СЦЕНА 2\9. 22 февраля 1917 года. Отъезд Николая в Ставку.

Действующие лица:

– Николай – Николай Александрович Романов (1868 г.р.), император; в этой сцене он простужен, неважно выглядит;

– Александра – Александра Федоровна (1872 г.р.), императрица; выглядит также постаревшей, нездоровой;

– их дети – дочери: Ольга (1895 г.р.), Татьяна (1897 г.р.), Мария (1899 г.р.), Анастасия (1901 г.р.), сын Алексей (1904 г.р.); Ольга немного простужена;

– камергеры и слуги Александровского дворца;

Место и время действия:

22 февраля 1917 года, Александровский дворец.

НАТ. АЛЕКСАНДРОВСКИЙ ДВОРЕЦ, ЦЕРКОВЬ ЗНАМЕНИЯ, ВОКЗАЛ. 22 ФЕВРАЛЯ 1917.

На экране – Александровский дворец. Морозный солнечный день, вечереет. Николай прощается с детьми, выходит из дворца и вместе с Аликс садится в мотор; в сопровождении конного взвода конвоя Его Императорского Величества (казаки в черных бешметах) едут к вокзалу (Николай за рулем).

Стоящие у главных ворот чины Конвоя, Собственного полка, Дворцовой полиции дружно кричат: «Здравия желаем Ваше Императорское Величество». Едут в церковь Знамения. Прикладываются к чудотворной иконе Божией Матери. Едут к Царскому павильону. Белая пелена расстилается кругом. Блестит на солнце купол Федоровского собора. Переливается веселый звон его колоколов. Там только что окончили напутственный молебен. Потом едут на станцию.

АЛЕКСАНДРА:

Ты сказал Голицыну, что отменил свое решение?

НИКОЛАЙ:

Сказал… Милая забияка, сказал.

АЛЕКСАНДРА:

Явиться в Думу и объявить о даровании министерства, ответственного перед русским парламентом – перед этими скотами! Как ты мог!

НИКОЛАЙ:

Аликс, милая женушка… Ты же сама знаешь, что теперь это все равно – соглашусь я на их требования, или не соглашусь. Счет до Потопа пошел на дни! Святой Серафим ни разу не ошибся в своем письме… В своих предсказаниях…

АЛЕКСАНДРА:

Я помню. И старица в Новгороде, Мария Михайловна… Она тоже говорила, что в начале марта начнется… «Большая каша и крестный путь» … Но Ники, Господь все может изменить в один миг! Я молилась об этом сейчас в нашем соборе.

НИКОЛАЙ:

Помнишь, как Григорий во время первой нашей встречи сказал? О том, о чем молиться надо… в такие дни?

АЛЕКСАНДРА:

Ты тоже помнишь?

НИКОЛАЙ

(цитирует по памяти):

А надо так: ты возьми чистый лист бумаги и внизу листа свою роспись поставь, и отдай сей лист Господу с чистым сердцем…

АЛЕКСАНДРА:

Он взял тогда чистый лист со стола, расписался на нем, и положил тот лист перед тобою, Ники… Я помню.

НИКОЛАЙ

(продолжает):

А Господа нашего моли о том, чтобы он на сём листе написал тебе, что Он для тебя выбрал! И не ропщи, если не понравится тебе, что Господь наш для тебя избрал!

АЛЕКСАНДРА:

Да, милый, да.

НИКОЛАЙ:

Я должен ехать в Ставку именно сейчас, надо готовить весеннее наступление, мы это и с союзниками согласовали… а с началом наступления я разберусь и со смутьянами в Думе. Десять-пятнадцать главарей из заговорщиков придется арестовать… И с Земгором, с их взяточниками, тоже. С наступающей армией никто не посмеет возражать против жесткого наведения порядка. До этого еще, перед Пасхой в апреле сниму все ограничения для евреев – пора уже и это сделать. Так что и евреи перестанут воду мутить. В общем, у заговорщиков-либералов от силы месяц остается для попытки бунта… Однако, ускорить ничего я не могу.

Больше двух месяцев не был Ставке. Но я вернусь до 1 марта, самое позднее. Постараюсь раньше. Сегодня я вручил Голицыну указ о роспуске Думы, я подписал его с открытой датой. Если волнения в городе начнутся до моего приезда, он обнародует этот указ. Еще вот что, тебе надо знать: вчера я приказал отозвать в Петроград с фронта два верных полка. Вообще-то и двух батальонов хватило бы… Но так вернее.

АЛЕКСАНДРА:

Когда они прибудут в Петроград?

НИКОЛАЙ:

Самое позднее – через четыре дня.

АЛЕКСАНДРА:

Ники, проконтролируй выполнение этого приказа в Ставке. Не доверяй полностью Алексееву.

НИКОЛАЙ:

Милая… Если и ему не доверять, то… Мы обречены тогда.

АЛЕКСАНДРА:

Кому еще из высших чинов в Ставке ты полностью доверяешь?

НИКОЛАЙ

(кашляя):

Еще Рузскому я доверяю. Нельзя без доверия своим генералам воевать. Если и в Ставке измена… Тогда мы обречены.

АЛЕКСАНДРА:

Нет, милый, нет. Верные полки раздавят бунтовщиков! Мы возродим царство силы и мощи!.. Вот и вокзал… Как я ненавижу расставания! Ты будешь там совсем один! … И Рузскому – я не верю! Он – хуже Алексеева.

НИКОЛАЙ:

Всего неделю, милая. Даже меньше!

Выходят из автомобиля, прощаются на перроне. Лицо Александры – в красных пятнах, она сильно нервничает. Николай и несколько офицеров заходят в поезд. В два часа Императорский поезд трогается в путь. По сторонам, как вкопанные, часовые Железнодорожного полка. Вдали на лыжах «охрана второй линии».

Поезд трогается, свистит паровозный свисток. Камера показывает паровоз, дым из трубы; камера поднимается выше, выше; показывает сверху панораму вечернего зимнего Петрограда, над ним дымят трубы заводов, начинают раздаваться заводские гудки. (Смысловая параллель кадров – Петроград тоже «поехал» – поехал в революцию…)

СЦЕНА 3\9. 23-26 февраля 1917 года. Февральская революция в Петрограде. Заседание Св. Синода 26 февраля.

Действующие лица:

– Жевахов – Жевахов Николай Давидович (1874-193?), князь, потомок российской ветви древнего рода грузинских князей Джаваховых, камер-юнкер, в 1916-17 гг. – товарищ обер-прокурора Св. Синода; друг Протопопова, был знаком с Царской семьей; «реакционер», твердый монархист, член «Союза русского народа».

– митрополит Владимир – киевский митрополит Владимир;

– архиереи Макарий (Московский), Питирим (Петроградский), Георгий (Варшавский); другие члены Св. Синода;

– Яцкевич – Яцкевич Владимир Иванович, директор канцелярии Св. Синода;

– люди на улицах, горожане, солдаты;

Место и время действия:

26 февраля 1917 года, Петроград.

Улицы и площади Петрограда, здание Св. Синода на Сенатской площади.

НАТ. УЛИЦЫ И ПЛОЩАДИ ПЕТРОГРАДА, ЗДАНИЕ СВ.СИНОДА НА СЕНАТСКОЙ ПЛОЩАДИ. 26 ФЕВРАЛЯ 1917.

На экране – утро 26 февраля 1917 года в Петрограде. Грязные улицы, очереди у булочных и лавок; на улицах начинают собираться толпы людей; среди них видны и солдатские шинели. Ни трамваев, ни извозчиков. Над собирающимися толпами – красные флаги. Камера показывает Литейный проспект, подъезжает к дому товарища обер-прокурора (Жевахова). Он выходит из квартиры, звонит соседу, Яцкевичу (директору канцелярии). Яцкевич выходит, уже одетый. Здороваются.

ЯЦКЕВИЧ:

Здравствуйте, Николай Давидович. Пешком в Синод пойдем?

ЖЕВАХОВ:

Трамваи вчера не ходили, но извозчики были. Не знаю, что сегодня увидим. Слышали ночью выстрелы?

ЯЦКЕВИЧ:

Да, по-моему с Выборгской стороны…

Разговаривая, выходят из дома, ищут глазами извозчика. Не видя его, идут к Невскому, через возбужденные и озлобленные толпы– по ходу их следования они встречаются все чаще.

ЖЕВАХОВ:

Ну вот, и извозчиков не видно. Идемте пешком.

ЯЦКЕВИЧ:

Вон, опять в лавки хвосты длинные… Четвертый день уже очереди! Неужели хлеб и керосин не могли вовремя в город подвести?

ЖЕВАХОВ:

Я вчера разговаривал с Протопоповым по телефонной связи. Он сказал, что снабжение ни на день не нарушалось. На складах всего в достатке. Да я ведь сам-то в Петроград вернулся два дня назад – пол России объездил. Поезда везде ходят по расписанию. Везде спокойно, всего хватает. Ну, цены, конечно, заметно меньше, чем здесь у нас. Я для сестры два куля белой муки привез с юга. Вот, как раз пригодится.

ЯЦКЕВИЧ:

А настроение людей?

ЖЕВАХОВ:

Спокойное. В Киеве и в Екатеринодаре, и в Таганроге видел новобранцев – на фронт их отправляли. Веселые, румяные – любо-дорого смотреть… Все надеются, что в этом году дожмем немца. И верят в скорую победу. Я много с людьми общался. А здесь – черт знает что происходит!

(крестятся)

ЯЦКЕВИЧ:

Я слышал, на Марсовом поле уже три дня с утра до вечера митинги под красными знаменами. Полно смутьянов. А там ведь Павловские полки расквартированы…, и никто этих смутьянов не разгоняет! Что происходит?

ЖЕВАХОВ

(оглядывается назад, в начало Литейного):

Вон извозчик, давайте подождем.

Машут рукою извозчику, однако, наперерез ему бросаются подросток и солдат в шинели – заворачивают извозчика обратно. Народу на улицах становится больше. За извозчиком едет автомобиль с солдатами, под красным знаменем – его беспрепятственно пропускают, приветственно машут. Жевахов подходит к подростку (солдат скрылся в подворотне):

ЖЕВАХОМ:

Милый, ты чего делаешь? Зачем извозчика завернул?

ПОДРОСТОК:

Проходи, дядя, не мешай.

ЯЦКЕВИЧ:

Вы что делаете?

ПОДРОСТОК:

Не твое дело! Завтра узнаете, «чего» … Идите, попы, своей дорогой, пока вас не трогают

(также идет в подворотню)

Проходят еще несколько метров, слышат разговор городского обывателя и солдата.

ОБЫВАТЕЛЬ:

Братец, ты из какого полка?

СОЛДАТ:

Волынского запасного… В увольнении я…

ОБЫВАТЕЛЬ:

Иди в казармы, расскажи, что тут творится. Пусть солдаты к нам присоединяются. С солдатами – мы точно победим! Если вы на улицы выйдете…

СОЛДАТ:

Ишь-ты, какой быстрый! Мы, конечно, тоже против войны, и против царя и господ… Но вы-то побунтуете и по домам разойдетесь, а мы, ежели что – под расстрел пойдем!

Обыватель увлекает солдата с собой, что-то горячо доказывает ему.

ЖЕВАХОВ

(удивленно):

Кто-то ведь организует все это безобразие!

ЯЦКЕВИЧ:

Я слышал, Петроградский совет какой-то… Рабочих и солдат.

ЖЕВАХОВ:

Слышите? На Выборгской опять стреляют!

ЯЦКЕВИЧ

(вздрагивает от звука близкого выстрела):

И ближе уже! Это у Окружного суда. Здесь уже, на Литейном!

ЖЕВАХОВ:

Идемте-ка дворами, Владимир Иванович! Так спокойнее будет.

Близ Невского заворачивают в проходные дворы. Идут, иногда выглядывая на Невский. Там собираются толпы под красными знаменами.

ЖЕВАХОВ:

Жидков-то сколько… Довольные… Ранее никогда на Невском столько жидков не видел…

ЯЦКЕВИЧ:

Довольных…

ЖЕВАХОВ:

Вот что, Владимир Иванович… Надо будет сегодня на заседании Синода обращение к народу принять…

ЯЦКЕВИЧ:

От лица Православной церкви?

ЖЕВАХОВ:

Да, конечно. Обращение к православным. Чтобы не принимали участия в беспорядках.

ЯЦКЕВИЧ:

Как в 5-м году обращение?

ЖЕВАХОВ:

Пожалуй, еще и посильнее надо сформулировать.

ЯЦКЕВИЧ:

Павел Иванович будет председательствовать?

ЖЕВАХОВ:

Нет, он мне вчера вечером из Царского телефонировал, что его на сегодняшнем заседании не будет. Мне придется внести это предложение.

ЯЦКЕВИЧ:

Да, надо принять. Примет ведь Синод!

ЖЕВАХОВ:

Если Владимир во фронду не войдет. Первенствующий митрополит – у него много сторонников в Синоде.

ЯЦКЕВИЧ:

Ну да, обижен он на Государя с 15-го года.

ЖЕВАХОВ:

Да, не ожидал он, что Государь удалит его из столицы. Киев он ссылкой считает. Сильно обижен.

ЯЦКЕВИЧ:

Я слышал, он Распутина считал главным инициатором своего удаления? Ведь он с Распутиным «на ножах» был.

ЖЕВАХОВ:

Да, конечно… Я ему говорил: не надо в личную жизнь Государя встревать. Его и Государыни друзья – это Их Величеств личное дело…

ЯЦКЕВИЧ:

Да уж… Убили Распутина, а толку… Еще хуже стало! Даже его враги теперь это признают. Что ничего не изменилось, только хуже. А про Государыню – еще больше сплетен. Вранья больше… Прости Господи!

ЖЕВАХОВ:

Я на это, на убийство Распутина, еще строже смотрю. Ведь Царь – Помазанник Божий. И сказано Господом: не тронь Моих! А полезли с грязными сплетнями в Их личное! Он же друг их был! Ох, грех! Грех – не только убийство, но и это хамство народное. И еще хуже стало! Беда идет! Накажет народ Господь, что не защитили Друга Царева.

ЯЦКЕВИЧ:

А что же наш Высший свет… Аристократия наша…

ЖЕВАХОВ:

и Царь, и Царица… они не похожи на наших современных аристократов, … если бы Они не были Царями, то наше великосветское общество даже не приняло бы Их в свою среду. Они слишком хороши, слишком просты и естественны, слишком искренни…

Переходят Невский, идут мимо Адмиралтейства на Сенатскую площадь, к Св. Синоду. На Сенатской спокойнее, меньше народу. Нет красных флагов. Входят в здание правительствующего Синода.

ИНТ. ЗАЛ ЗАСЕДАНИЙ СВ.СИНОДА.

Там уже собрались митрополиты, архиереи – члены Св. Синода. Здороваются, проходят в зал заседаний, рассаживаются. Жевахов берет слово перед началом заседания.

ЖЕВАХОВ:

Господа синодалы! Позвольте слово перед началом заседания… Вы все знаете и видите, что творится в Петрограде. Народ пошел в смуту. Все происходящее в последние два дня начинает напоминать начало января 1905 года, и осень того года. Новой революции Россия не выдержит. Положение очень серьезно. Тем более, что новая смута поддерживается германскими агентами и их деньгами. Как 12 лет назад – японскими деньгами. Я предлагаю принять Обращение к православному народу, от имени нашей Церкви – с воззванием не участвовать в уличных беспорядках, поддержать в эти сложные дни правительство и Государя Императора. При этом, надо избегать общих мест, общих слов, а говорить конкретно о событиях этих дней!

Возгласы с мест: почему само правительство ничего не делает? Где городовые? Почему хлеба и керосина в лавках нет?

МАКАРИЙ:

Николай Давидович прав. В новую смуту идем! Обращение необходимо. И надо жестко его написать. Предупредить надо, что каждый примкнувший к революционному движению будет отлучен от святого причастия!

ГЕОРГИЙ:

Верно, верно. Это должно быть грозное предупреждение Церкви!

ВЛАДИМИР:

Верно вам из зала кричат, что власти бездействуют. Власти виноваты, и они сами должны навести порядок.

ПИТИРИМ:

Церковь не должна стоять в стороне. Вразумляющий голос всегда уместен, а ныне – просто необходим!

ВЛАДИМИР:

Теперь уж извольте не перебивать! Это всегда у нынешней власти так: когда мы не нужны, тогда нас не замечают, а в момент опасности к нам первым обращаются за помощью. Городские власти не могут людей хлебом и керосином обеспечить, а мы к народу взывать будем?

Вновь возгласы с мест: верно. Где власти? Пусть сами порядок наводят!

ВЛАДИМИР:

Обер-прокуратура хочет перед властью выслужиться. Почему Священный Синод должен идти на поводу обер-прокуратуры?

ЖЕВАХОВ:

Господа! В такие дни недопустимо сводить счеты между собою, интриговать, или вспоминать старые обиды!

ВЛАДИМИР:

Дело не в обидах. И не об интригах я говорю, а о необходимости твердой власти! Народ возмущен ее слабостью и бездействием. Власть должна увидеть это, и исправить свои ошибки. Народ побузит немного – пусть власть почешется! Пока не вижу необходимости выступать с Обращением к народу.

ЖЕВАХОВ:

Завтра поздно может быть!

ВЛАДИМИР:

Не надо нас запугивать, Николай Давидович! Не принимать обращение! К тому же, я вижу, многих иерархов нет сегодня в зале. И обер-прокурора, кстати, не вижу! Не считаю возможным в таких условиях принимать обращение. Перейдем, господа, к обсуждению прежней повестки дня.

НАТ. УЛИЦЫ ПЕТРОГРАДА.

Место и время действия – те же. Синодалы расходятся после заседания. Жевахов и Яцкевич возвращаются тем же путем на Литейный. На экране – кадры, иллюстрирующие голос Жевахова за кадром.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ (голос Жевахова):

Возбуждение на улицах, между тем, все более разрасталось. Предположение, что войска откажутся повиноваться и присоединятся к бунтовщикам, превратилось в факт, ужасные последствия которого трудно было даже учесть. Серые солдатские шинели все чаще и чаще стали появляться в толпе; вместо вчерашней стрельбы из-за угла, шла открытая перестрелка вдоль и поперек улиц, и каждый прохожий чувствовал себя точно в западне, не зная, как выбраться из опасного места… Я то и дело сворачивал то в один переулок, то в другой, и затем возвращался обратно, скрываясь в подворотнях. Прошло много времени, пока я добрался до Литейного проспекта, пользуясь всевозможными потайными ходами и внутренними дворами. Ночь прошла крайне тревожно. В различных частях города виднелись зарева пожаров; Литейный проспект был окутан густыми облаками дыма: горело здание Окружного Суда… Трещали пулеметы, гудели мчавшиеся в карьер грузовики, с высоко поднятыми красными флагами.

… А ведь Католический приход принял обращение к своей пастве – не принимать участия в демонстрациях и беспорядках – и католики в февральской революции не участвовали…

СПРАВКА: о заседании Св. Синода 26 февраля 1917 г. и событиях тех дней – см. Н.Д. Жевахов. Воспоминания товарища обер-прокурора Св. Синода. – М., «Родник», 1993.