Возвращение на Голгофу

– Господи, что же это будет со всеми нами, если аисты, как вороны, мертвечину клюют…

Безмолвно, в глубокой задумчивости всадники нагоняли штаб дивизии.

Сразу же за Герритеном охранение указало на кресло, укрепленное на высоком ветвистом дереве. Скорей всего вчера здесь с комфортом устроился во время боя корректировщик артиллерийской стрельбы. Это подтвердил и взятый в плен унтер-офицер, которого тем же вечером в штабе дивизии допрашивал Орловцев. Жителей в местечках и усадьбах не было, но чувствовалось, что бежали они из своих домов совсем недавно.

До вечера полки дивизии двигались вперёд, не вступая в столкновения с отступившим противником.

Солнце начало заходить за холм, поросший лесом, таких холмов здесь было множество. Орловцев свернул в ближайшую светлую рощицу, где берёзы перемешивались с редкими сосенками. Этот августовский вечер был необыкновенным, тёпло-золотистым и удивительно покойным. Дыхание войны и близость огромного количества войск совершенно не ощущались в этой рощице, насквозь пронизанной мягким солнечным светом. Уже во всём чувствовались лёгкие шаги близкой осени. Орловцев спешился и долго стоял, прислонившись к стволу берёзы, слушая такой привычный русскому уху, умиротворяющий шелест листвы и невольно погружаясь в раздумья о войне. Перед его глазами подрагивала прозрачная паутинка, искусно сплетённая между двумя сучками берёзы пауком, спрятавшимся до времени среди неровностей древесной коры. Большая, блестящая, будто перламутровая, муха ползала по стволу берёзы рядом с паутиной, что-то слизывала своим хоботком, взлетала и снова садилась, почти касаясь крыльями ажурной сети. Неожиданно мерное трепетание её крыльев прервалось и сменилось резким, паническим жужжанием. Зазевавшаяся муха одной из своих лапок коснулась паутинки. Муха рванулась, отлетела чуть в сторону, и на мгновение показалось, что ей удалось вырваться. Но растянувшаяся паутинка, прилипшая к лапке, спружинила, затянув насекомое в сеть. Муха забилась в вибрирующей сети, всё сильнее опутывавшей её перламутровое тело. Вскоре серебряная паутина целиком окутывала жертву. Хотя то, что она уже стала жертвой, муха ещё не понимала и продолжала отчаянно дёргаться, окончательно губя себя. Орловцев высматривал победителя, но паук довольно долго не появлялся. И только тогда, когда паутина перестала трепетать, из трещинки выскользнул небольшой паучок и бочком, бочком, как будто хромая и припадая всем телом к стволу, деловито засеменил к паутине. На секунду Орловцеву показалось, что он видит, как хитрец удовлетворённо ухмыляется, перед тем как воспользоваться своей добычей.

– Избави нас, Господи, от самодовольства и самоуспокоенности, не дай нам попасть в такую ловушку, – невольно прошептал Орловцев. С тяжёлым сердцем он сел в седло и медленно поехал вслед полковым колоннам.

На ночлег части дивизии устроились в Допенене* и его окрестностях. Ужинали вкусно и сытно, казённых харчей никто не ел, питались курами, гусями и свининой из обезлюдевших прусских усадеб. Вскоре в Допенен прибыл Донской казачий полк, получивший приказ состоять при дивизии. Это сильно ободрило командиров. Было ясно, что причина неудачного вчерашнего боя явно заключалась в плохой связи и отсутствии конной разведки. Но к несчастью, уже на следующий день казакам дали другое назначение, и донцы отправились к новому месту. Теперь дивизия и вовсе осталась без кавалерии, пограничную сотню забрали еще раньше.

Ночь прошла спокойно, да и утро 19 августа выдалось неспешным и погожим. Части дивизии продолжили движение на юго-запад, планируя за дневной переход выйти к западному берегу реки Роминта. По карте выходило километров тридцать, не такой уж и большой переход. Но когда его совершают вместе пятнадцать тысяч человек с артиллерией и обозами, всё становится значительно сложнее. В авангарде шёл Саратовский полк. Шли беспрепятственно, по-прежнему не ощущая близости противника. Ещё до полудня нарочный из штаба корпуса привёз новую директиву: выйти к Эндцунену* и там остановиться. Соседний корпус, наступавший севернее, отставал, и теперь ему дали время подтянуться.

После обеда части вошли в селение Эндцунен. Пустые улицы, в некоторых домах на столах брошенный недоеденный обед, даже теплящийся в очагах огонь – все указывало на то, что население панически бежало только что. Как и предписывалось, основные силы дивизии остановились здесь на ночлег, авангард же достиг Варшлегена*, выдвинув сторожевое охранение к реке Роминта. Там оно заняло линию от Ангступенена до Вальтеркемена*. Охранение, дошедшее до Роминты, также не встретило сопротивления, но перейти за реку разведчики не смогли из-за немецких патрулей, постоянно курсирующих по западному берегу.

Уже все офицеры знали, что в штабе дивизии получен приказ по армии о назначении дневки на 20 августа с целью, как в нем говорилось, «подтянуть отставшие части и тыловые учреждения», и радостно ожидали столь желанный отдых. Этим вечером Орловцев встретил штабс-капитана Цехоцкого, прибывшего в дивизию с суточными донесениями от Уфимского полка. Он и рассказал о несчастье, случившемся после боя 17 августа со всеми уважаемым полковым священником отцом Василием Васильевичем Нименским. Батюшка со служкой возвращались в полк на бричке, в темноте сбились с дороги, попали в Сталлупенен, а утром после ночёвки их захватил немецкий разъезд. В общем, попали они в плен, как кур в ощип.

Ночевал Орловцев в расположении штаба дивизии, и ночь эта ожидалась спокойной.

Глава 5

20 августа 1914 года

Как дивизия ни предвкушала уже обещанный на 20 августа отдых, но не случилось отдохнуть служивым. Ночью по телефону из штаба корпуса пришло распоряжение:

«Ввиду имеющихся сведений о сосредоточении немцев против района 3-го корпуса поднять 27-ю дивизию и занять позиции для боя по линии «Маттишкемен – Варшлеген – Соденен».

К пяти утра Орловцев уже доставил из штаба дивизии пакет с соответствующим приказом Уфимскому полку на выступление. Успел заскочить в роту к поручику Саше Лебедеву, у которого в малом обозе хранил свой скудный скарб. Переоделся в чистое.

Сонный ещё Лебедев удивился:

– Что это ты с утра переодевание устроил? Или ожидаешь чего-то из ряда вон выходящего?

– Ожидаю, Саша, ожидаю. Дело сегодня развернется нешуточное, так что готовься и ты.

Роты к этому времени уже поднялись с ночлега и заканчивали сборы. Противник, сконцентрировавший крупные силы на западном берегу реки Роминта, явно готовился к атаке. Для отражения грозящего наступления штаб дивизии выстроил сложную систему обороны. После того как генерал Адариди с офицерами штаба завершил обсуждение возможных планов боя, Орловцев внимательно рассмотрел штабную карту. По равнине, на самом юге которой начинались холмы, раскинулись поля, рощицы, с десяток ручейков и две маленьких речки. Несколько деревенек соединялись просёлочными дорогами. Штаб дивизии отрядил в передовую линию Уфимский и Саратовский полки, а также батальон Оренбургского полка со всей артиллерией. Троицкий полк выставили в резерв у имения Рудбарчен. В приказе определили и соседей дивизии: с юго-востока, по левую руку- 40-я, справа – 25-я дивизии. Саратовский полк с 1-м артиллерийским дивизионом уже находился в Варшлегене, Оренбургский выдвинули к Маттишкемену. Оренбургский и Уфимский полки с артиллерийским дивизионом подчинили генералу Беймельбургу. Этим частям приказали занять позиции западнее селения. Троицкий полк быстрым маршем двигался к имению Рудбарчен, там же планировалось разместить штаб дивизии. На три этих полка общей численностью в 6400 солдат с 15 пулеметами и 48 орудиями приходился фронт обороны длиной в пять с лишним километров. Вдобавок для отражения неожиданных атак в резерв выставили Троицкий полк численностью в полторы тысячи солдат с пятью пулеметами. Полки шли быстрым маршем, иногда переходили на бег, важно было достичь намеченных позиций раньше, чем к ним подойдут немцы. Надо было не только занять позиции, но и успеть окопаться. Это сегодняшним утром стало вопросом жизни и смерти.

Части дивизии вышли из Эндцунена рано, вслед за ними отправился в Рудбарчен и штаб дивизии. Шли форсированным маршем. Начальник штаба Радус-Зенкович поручил Орловцеву находиться на постоянной связи между штабом дивизии и полками, подчинёнными генералу Беймельбургу.

Орловцев отправился в Маттишкемен вместе с первыми ротами Уфимского полка. Но ещё на подходе их заметили немецкие наблюдатели, и артиллерия тут же открыла по русским беглый огонь, хорошо, что неточный. Обстрел заставил солдат поспешить с занятием позиций, лихорадочно рыть траншеи и щели. Шрапнель рвалась над полком, но с первых минут Орловцев видел, что у солдат и офицеров нынче гораздо больше хладнокровия и выдержки, чем в бою при Сталлупенене. Оренбургский полк успел вовремя занять линию обороны перед перелеском на километр севернее Маттишкемена. До разгара боя Орловцев с одним из своих нарочных успел доскакать до их позиций, и теперь в быстрой связи с полком был уверен. Уфимский полк расположился западнее дороги, ведущей из Маттишкемена в Варшлеген. Батареи 2-го дивизиона заняли позиции по сторонам дороги в Тракенен. Саратовский полк стал одним батальоном в Варшлегене и его окрестностях, другой расположил южнее, вдоль дороги на Соденен. Третий батальон оставался в резерве чуть восточнее Варшлегена. Артиллерийские батареи 1-го дивизиона разместились по околицам этого селения. В результате установилась очень сложная конфигурация обороняющихся частей, зато они надежно прикрывали друг друга. Сразу, как только роты заняли свои места и солдаты приступили к оборудованию позиций, начались атаки немцев. Так что толком завершить работы солдаты не смогли. Успели лишь отрыть окопы для стрельбы лежа, да щели для одиночных стрелков. Роты Саратовского полка приспособили к обороне дома на западной окраине Варшлегена.

Под наблюдательные пункты командиров дивизионов и батарей использовали чердаки окраинных зданий Маттишкемена и Варшлегена. Чердаки в двух домах Орловцев облазил лично. Дома находились вблизи пехотных цепей и попадали в зону ружейного огня противника, зато отсюда открывался отличный обзор поля сражения. Из чердачного окна Орловцев и заметил в бинокль первые немецкие пехотные колонны, приближающиеся с юго-западного направления. Тем временем, назначенный в общий резерв Троицкий полк разместился у помещичьего дома в Рудбарчене. Однако стоял он там недолго. Как только наблюдатели обнаружили угрозу атаки противника на части генерала Беймельбурга, резерву приказали двигаться к Маттишкемену и там стать в овраге чуть южнее дороги из этого селения в Рудбарчен. Следом и штаб дивизии перешел ближе к Маттишкемену.

Штаб разместился у дороги, соединяющей эти два поселка, на лесистом взгорке. Отсюда открывался отличный обзор не только на центр обороны, но и на фланги дивизии. Восточный склон этого взгорка в прежние годы изрыли ямами, добывая песок. Их и приспособили под укрытия, разместив там телефонные станции. По горькому опыту боя 17 августа особо занялись налаживанием телефонной связи между частями. На случай отказа телефонов сформировали подчинённую Орловцеву конную и пешую летучую связь между штабом дивизии, полками и артиллерийскими батареями. В результате во время боя связь работала четко и надежно. В такой исходной расстановке дивизия встретила утро 20 августа. Утро, когда еще никто не мог представить значимость и напряженность этого поначалу местного боя, через пару часов переросшего в большое сражение.

Ещё до подхода полка уфимцев к Маттишкемену немцы начали теснить сторожевое охранение Саратовского полка и вынудили его медленно отходить на Варшлеген. Немецкая артиллерия вела огонь не только по передовому краю дивизии, но и накрывала пространство в тылу, далеко за Рудбарченом и Вирбелном. Пытаясь подавить активность врага, в артиллерийскую дуэль вступили русские батареи. Сначала те, что стояли за Варшлегеном, а затем открыли огонь и батареи с позиций от Маттишкемена. Но вскоре им пришлось перенести огонь на немецкие пехотные колонны, двинувшиеся вслед отходившим саратовцам.

Вслушиваясь в ожесточенную и незатихающую канонаду, Орловцев понимал, что соседние 25-я и 40-я дивизии тоже ведут тяжелый бой.

Сражение разгоралось. Орловцев хоть и метался между штабом дивизии и полками, но представить всю картину боевых действий, в которые уже втянулся весь 3-й корпус генерала Епанчина, не мог. Трудно уследить за быстро меняющейся обстановкой даже по фронту трёх полков. В штабе дивизии понимали, что этот встречный бой развивается иначе и имеет совершенно другие законы, чем предыдущий, и, значит, требует специальной организации боевых действий. В этот раз немецкая артиллерия не могла так метко стрелять по русским ротам и батареям, как под Сталлупененом, где они вели точный огонь по заранее рассчитанным и нанесенным на планшеты корректировщиков стрельбы площадям.

Поначалу немецкие части накатывались цепь за цепью, но плотный огонь русских сбивал их, едва пехотинцы поднимались для перебежек. Орловцев наблюдал, как отменно стреляла пулеметная команда штабс-капитана Страшевича, не дававшая немцам продвигаться и вести ответный интенсивный огонь.

К девяти часам утра в штабе дивизии заметили, что острие атак немецких частей направлено на Варшлеген. Генерал Адариди приказал немедленно перенести на это направление огонь первого артдивизиона. С наблюдательного пункта Орловцев видел, как снаряды русских батарей рвутся в центре войск противника, но, тем не менее, немцы упорно продвигались вперед, пытаясь использовать все возможные укрытия. Они накапливались в ложбине, по дну которой тек через селение Швигсельн ручей, укрывались в канавах вдоль дороги на Соденен, скрывались за деревьями старого кладбища и за каменной кладбищенской оградой. И короткими перебежками продвигались вперед. Кладбище было расположено между поселками Швигсельн и Варшлеген. Вскоре там собралось более двух батальонов немецкой пехоты. Именно туда и был перенесен огонь русских батарей. Деревья и ограда не могли надежно укрыть солдат от плотного огня, и это место быстро превратилось в западню, в которой гибли подходившие немецкие роты. Вскоре все могилы и дорожки оказались заваленными ранеными и трупами солдат 5-го гренадерского полка.

Орловцев совершенно утратил ощущение времени. В бою оно то бешено неслось, то вдруг на полном скаку останавливалось и тягуче, мучительно медленно ползло. Он в напряженном темпе работал при штабе дивизии, рассылал своих нарочных по полкам и дивизионам с распоряжениями начальника штаба, да и сам неустанно мотался между штабом и полками.

Бой складывался тяжело. В штаб поступали сведения о потерях, о гибели и ранениях многих офицеров. Среди них были и близкие знакомцы Орловцева. При очередном посещении Орловцевым Уфимского полка поручик Лебедев, болезненно морщась от царапины – пуля обожгла предплечье, рассказал ему, что в начале боя тяжело ранили в колено командира батальона Уфимского полка подполковника Симоненко. И едва он отдал письменное приказание принять командование своему заместителю – капитану Трипецкому, как снаряд попал ему прямо в грудь. А следом в атаке убили командира роты капитана Епикацеро, большой осколок вонзился ему между глаз. Мгновенная смерть! На своем наблюдательном пункте погиб командир батареи подполковник Шилов. Много молодых офицеров полегло в передовых ротах. Да и из команды рассыльных Орловцева двух солдат ранило и одного убило.

Гибель своего рассыльного, ловкого, решительного казака, потрясла Орловцева. Ситуация не предвещала трагического исхода: сперва зазевавшийся немецкий конник выскочил из-за холма на открытое место под прямой ружейный огонь русской роты. Стрелки тщательно выцеливали немца, стреляли не залпами, а по очереди на спор, со смешками, кто первый сшибёт немца с лошади. Конник не продержался и двух минут, казацкая пуля ударила немца в грудь, выбив его из седла на землю. Лошадь, освободившись от наездника, заметалась по полю, кидаясь то в сторону русских, то немецких позиций. С обеих сторон разгоряченные стрелки открыли огонь по лихорадочно мечущемуся животному.

Орловцев не мог оторвать глаз от лошади, втянутой людьми в их безумные распри и обезумевшей от дикой игры. Она казалась ему грозным символом бессмысленной бойни, разворачивающейся на этих совсем недавно мирных полях.

Внезапно рассыльный казак что-то гортанно крикнул и русские прекратили стрельбу. Немцы продолжали стрелять по лошади, им явно не хотелось, чтобы она попала к русским. Они промахивались, потому что расстояние было великовато для точной стрельбы.

Казак с товарищем кинулись ловить лошадь. Теперь немцы стреляли и по лошади, и по казакам, пытавшимся перехватить ее. Наконец казак ухватил повод уздечки, ловко вскочил в седло и уверенно направил лошадь к русским позициям. И почти тут же немецкая пуля ударила ему в спину. Напарник подхватил тело раненого и удержал его в седле, вскочил сзади на лошадь и прискакал к своим. Лихо соскочил с седла, спустил на землю безжизненное тело товарища, сам при этом оставаясь радостно возбуждённым.

– Стоило ли так рисковать, и в конце концов положить жизнь за спасение немецкой лошади? – Орловцев с укоризной смотрел на казака. Тот, взбудораженный от успешно законченного дела, отвечал без тени сомнения:

– Ваше благородие, лошади не люди, они не бывают немецкие или русские, они все лошади. А риск на войне – дело обязательное. Что ж, не сегодня казака порешат, так завтра может такое случиться. А сейчас главное, хотели мы лошадку сберечь и сберегли. Всё остальное как Бог даст.

До десяти часов утра сражение продолжалось c переменным успехом. Командование противника пыталось переломить ход боя: немцы продолжали яростно атаковать Уфимский полк. И, как назло, соседняя 25-я дивизия запаздывала с выходом на свои позиции. Хорошо хоть её артиллерия выдвинулась раньше и успела открыть огонь. Орловцев к этому времени вернулся от уфимцев и доложил офицерам штаба о тревожной ситуации. Многим, в том числе и самому Орловцеву, казалось, что еще немного, и немцы врубятся клином между двух русских дивизий. Но передовые части 25-й дивизии сами перешли в решительную атаку, местами в штыки, и немцы свои главные силы снова направили на 27-ю дивизию.

Как раз в момент наивысшего напряжения на немецкие позиции прибыл командир 17-гo корпуса генерал Макензен и сходу организовал психическую атаку, двинув на русских свои войска. Части шли в тесном строю, сплошными колоннами под маршевую музыку и с развевающимися знаменами. Одновременно немецкая артиллерия открыла ураганный огонь по частям 27-й дивизии. Порывистый и дерзкий Макензен решил, что можно, не считаясь с потерями, подавить, ошеломить русских, одним ударом взломать и опрокинуть их оборону. Но русские полки немедленно ответили точным и плотным огнем по всей линии наступающих. Цель перед стрелками была открытая, в результате марширующие немцы понесли огромные потери и залегли.

К полудню с наблюдательного пункта штаба дивизии заметили, что части Островского полка отступают к дороге на Йодслаукен и уже подходят к позициям 5-й батареи, опасно обнажив правый фланг дивизии. Тут же пришло донесение, что Оренбургский полк не выдержал натиска противника и отступил вслед за островцами. Создалась угроза охвата правого фланга. Ситуация складывалась тревожная, необходимо было действовать быстро и решительно. На правый фланг для отражения немецкой атаки перебросили батальон резерва, другой резервный батальон выслали к Маттишкемену в помощь генералу Беймельбургу. Двум артиллерийским батареям приказали взять немцев под фланговый огонь. Этих точных и быстрых решений штаба дивизии хватило, чтобы сорвать прорыв противника. Натиск русских батальонов заставил немцев к двум часам дня отступить в северо-западном направлении, и Островский полк вернулся на свои первоначальные позиции в полном порядке. Орловцев, которого послали в Оренбургский полк, чтобы на месте уточнить обстановку, нашел роты полка на их исходных позициях, ведущих активную оборону, о чем и доложил в штаб.

Ещё дважды противник пытался штурмом опрокинуть русские полки, но и эти попытки, несмотря на храбрость немецких солдат, не увенчались успехом. В половине третьего Орловцев с наблюдательного пункта заметил активное движение войск в тылу немецких частей, а затем длинную колонну артиллерии, спешным маршем идущую со стороны Грюнвейчена. На какие позиции она так мчится – предсказать никто не мог. Во всяком случае, никто не предполагал, что артиллеристы решатся встать на открытую позицию в зоне огня русских батарей. Однако колонна лихо выскочила на высотку, находившуюся юго-восточнее Риббинена. Все двенадцать орудий быстро сняли с передков и изготовили к стрельбе прямой наводкой по русским позициям. Но этот дерзкий и рискованный шаг дорого обошелся немцам. На их орудия обрушился огонь всех русских батарей 1-го дивизиона со стороны Варшлегена, 2-го дивизиона из-за Маттишкемена и пулеметов Саратовского полка, стрелявших из домов на окраине селения. В бинокль Орловцев наблюдал, как точный огонь русских орудий буквально сметает немецкие батареи, успевшие сделать лишь несколько залпов. Через четверть часа там, где немецкие артиллеристы заняли позиции, уже лежали перевернутые пушки и разбитые ящики со снарядами. А вокруг валялись тела солдат и лошадей, так и оставшихся в упряжках. Тотальная гибель артиллерии, высланной германским штабом в надежде вдохнуть энергию в новые атаки, произвела настолько удручающее впечатление на готовившиеся броситься в атаку части, что они остановились. Окончательно потеряв не только темп, но и уверенность, немцы отказались от общей атаки, зато усилили своё давление на фланги 27-й дивизии, надеясь добиться успехов в тех местах, где к ней примыкали соседние дивизии – 25-я на севере и 40-я на юге.

Тут же, западнее Йодцунена, наблюдатели обнаружили еще несколько немецких батарей, ведущих сильный огонь по русским войскам, стоявшим за Маттишкеменом и за перелеском севернее этого селения. Противник настойчиво пытался подавить русские батареи, не дать подтянуть резервы. Но и в этот раз германцы не смогли добиться успеха, значительных потерь русским батареям и резервам нанести не удалось. Только в Йодслаукене и Маттишкемене от обстрела занялись пожары, да вблизи штаба дивизии заполыхали два дома. Через некоторое время немцы подготовили новую атаку и снова двинули вперед плотные цепи, наступавшие волнами одна за другой на небольших дистанциях. Приблизиться к русским им снова не удалось. Их остановили точным огнем сначала батареи 2-го дивизиона, а затем ружейным огнем оренбуржцы и уфимцы. И тут же, сходу части этих русских полков, поддерживаемые батальоном Троицкого полка, бросились в решительную контратаку. Немцы не удержались, в панике откатились назад. И эта попытка противника смять правый фланг дивизии окончилась ничем. Провалом завершилась и следующая атака против крайнего левого фланга Саратовского полка.

Несмотря на активные атаки противника на три часа дня 27-я дивизия удержала все свои позиции. Две немецкие атаки на фланги дивизии стали последними. Получив на всех направлениях решительный отпор, враг уже больше не атаковал, лишь прикрывал орудийным огнём отход своих частей. Для прикрытия же противник попробовал применить несколько бронированных автомобилей, которые неожиданно выехали из Риббинена, помчались на расположение уфимцев, обстреливвая их из пулеметов. Пулеметный огонь из броневиков вёлся результативно, нанося русским ротам существенный урон. Для борьбы с броневиками срочно выдвинули орудия 4-й батареи, которые быстро развернулись на позициях и открыли по автомобилям беглый огонь прямой наводкой. После первых же залпов немецкие машины развернулись, спешно ушли за Риббинен и на поле боя больше не появились.

В четвертом часу измотанные части немцев не выдержали русского артиллерийского огня, который при сближении становился все более точным, дрогнули и начали откатываться назад. Отступление, сначала планомерное по всему фронту, быстро перешло в бегство отдельных частей. Орловцев видел, как от русского огня падали, словно подкошенные, вражеские солдаты, бегущие вдоль шоссе и канав. Они бежали беспорядочной гурьбой, охваченные паникой, бросая на бегу оружие. Как-то мгновенно исчезла хваленая немецкая железная дисциплина. Русские войска начали решительное огневое преследование врага, артиллерия продолжала косить отступающие колонны.

Из донесений, поступавших в штаб, стало ясно, что пришел момент для перехода в решительное наступление. Начальник дивизии генерал Адариди самостоятельно решился двинуть войска вперед, и Орловцев в сопровождении солдата из своей команды связных поскакал в штаб генерала Беймельбурга с приказом о наступлении в направлении на Аугступёнен. Они спешили, на пределе гнали коней. В середине пути солдат осадил лошадь, спешился, снял сапоги и стал перематывать портянки. На призыв Орловцева срочно ехать, а портянками заниматься потом, солдат спокойно отвечал:

– Ваше благородие, торопиться надо при ловле блох, а тут следует всё аккуратно сделать, себя надо в порядке содержать, тогда и всё кругом будет в порядке. А немец, да куда он денется, успеем как-нибудь.

Он ловко перемотал портянки, и они понеслись дальше с приказом как можно быстрее начинать наступление, стремительную погоню, пока противник не опомнился и не закрепился на новых позициях.

– Вот оно упоение в бою, вот она радость настоящей победы! – звенело в душе у Орловцева. Но войска дивизии в ходе сражения расстроились и перемешались, потребовалось время для восстановления порядка в полках. Настоящее, мощное наступление началось только после четырех часов дня и развивалось оно стремительно. Но через тридцать минут командир корпуса генерал Епанчин, извещенный о переходе 27-й дивизии в решительное наступление, передал по телефону приказ остановить преследование врага «ввиду общего положения дел на фронте армии». Что это за «общее положение дел», дивизионным командирам было неизвестно. И только значительно позднее до Орловцева дошли неясные сведения о неуверенности и перестраховке командующего 1-й армией. Ренненкампф не смог удержать контроль за ходом сражения, от этого впал чуть ли не в истерику и, не решившись довериться военному чутью и опыту генералов Епанчина и Адариди, остановил атаку 27-й дивизии и всего корпуса. Приказ остановить преследование вызвал недоумение среди офицеров. Для командиров, для солдат невыносимая вещь, когда успешное наступление останавливают в самый решительный момент. Войска лишаются возможности довести вырванную большой кровью победу до конца. Все возмущались остановкой преследования врага, но нарушить приказ никто не решился. Штаб дивизии вынужден был отдать приказ: остановиться на занятых позициях.

В шестом часу генерал Адариди уже объезжал полки и поздравлял солдат и офицеров с победой. Настроение в частях царило восторженное. Орловцев слышал, как при встрече с одним из офицеров Уфимского полка генерал крикнул:

– С победой, капитан! – И подчеркнул: – С настоящей победой!

Радовались победе генералы, командиры полков и офицеры, еще более радовались солдаты, радовались они и победе, и тому, что смерть перестала смотреть им в глаза. Люди расслабились. Песням, прибауткам и нескончаемым рассказам о событиях только что отгремевшего тяжелого сражения, закончившегося победой, не было конца.

Несмотря на усталость, Орловцев вместе с другими офицерами штаба отправился осматривать поле битвы. Оно действительно походило на огромное поле сжатой пшеницы, усеянное тысячами снопов. Но на стерне лежали не снопы, а тела солдат и офицеров, в большинстве своем молодых и здоровых людей. В каких только позах не настигла их смерть. Десятки тел, лежащих валом друг на друге, был взвод, лёгший ровненько строем, как косой скошенный пулемётами, был безрассудный немецкий артиллерийский дивизион, расстрелянный ураганным огнем русских пушек. Издали некоторых из убитых можно было принять за живых, так выразительны были их застывшие лица и жесты. Орудийные номера, замершие как живые перед пушкой, рухнувший рядом лихой командир орудия с саблей, намертво зажатой в руке, и судорожно открытым ртом, словно все еще кричащим команды. И расстрелянный орудийный расчёт у запряжки, не успевший снять орудие с передка, вперемешку лежащие солдаты и лошади. Это поле, по которому прогулялась безжалостная смерть, раскинулось километров на десять. Особенно много убитых лежало вдоль дорог, идущих от поля боя, и в канавах по пути бегства немецких войск. Кровь стыла от ужаса при виде оторванных ног, рук и кусков тел, разбросанных повсюду. Санитары подбирали раненых немцев, русских раненых уже вывезли на перевязочные пункты. Офицеры помогали санитарам искать оставшихся в живых солдат. Неожиданно раздались выстрелы. Раненый немецкий офицер расстрелял в русских всю обойму. Зацепил двух офицеров, один из них уже вынул свой револьвер, собираясь пристрелить немца, но пожалел беспомощного врага и только обезоружил его.

После осмотра поля сражения офицеры двинулись к штабу дивизии. Солнце клонилось к линии горизонта и освещало закатными лучами всадников и лошадей, бросая на землю длинные причудливые тени. Орловцев несколько поотстал от однополчан, не спеша проезжая вдоль перелеска. Как он любил лес! В детстве – еловые леса родной Тверской губернии, во время службы – сосновые и лиственные леса Литвы. Прусские леса были чище и прозрачнее, поэтому они казались ему похожими на парки и навевали спокойствие.

Орловцев, задумавшись, ехал вдоль опушки. Неожиданно он услышал звонкий щелчок. Этот щелчок и последовавший за ним возглас досады заставили его очнуться. Верховой немецкий офицер, прятавшийся за деревом, целился в него из пистолета. Орловцев мгновенно пришпорил коня и стал кидать его из стороны в сторону, раскачиваясь в седле всем телом. Немец был совсем рядом, метрах в десяти и, не случись осечки, он бы наверняка уложил Орловцева.

На это раз осечки не было – грохнул выстрел, вслед за ним еще один, и оба раза немец промахнулся. Орловцев выхватил из ножен шашку. Бросил коня в сторону противника. Тот припал к шее своей лошади, пустил её вскачь, пытаясь оторваться от преследователя. Но силы были явно неравны. Орловцев выигрывал призы, считался вторым в Академии по скачкам, да еще слыл и лихим рубакой. Погоня была короткой. Орловцев уже мог дотронуться рукой до крупа лошади противника. Он начал приподниматься в стременах, занося шашку над головой, чтобы верней, с оттяжкой, нанести смертельный удар, который развалит туловище немца от шеи до пояса. Удивительное спокойствие охватило его в эти секунды. Он представил, как горячий фонтан крови хлынет из рассеченного тела врага, и озаботился, чтобы его мундир не забрызгало, для чего хладнокровно решил в момент удара отвернуть Бархата в сторону. Он вспомнил, как рубил в манеже тоненькие ивовые прутики и успевал рассечь на четыре части тыкву, падающую со столба. Его кисть, сжимающая эфес шашки, должна была в момент удара сделать движение, придающее клинку особенную убийственную резкость. Все это было отработано годами тренировок. Ещё мгновение, и всё будет кончено. В эту секунду преследуемый офицер обернулся, и Орловцев увидел вблизи свежеподстриженную рыжеватую щетинку усов, жёсткий воротничок кителя, глубоко впившийся в покрасневшую шею, рот, искажённый гримасой страха, и лихорадочный блеск глаз человека, уже чувствующего неизбежность смерти. Что-то случилось в этот момент с Орловцевым, вся его ненависть, весь гнев, вся решимость покончить с врагом одним ударом сменилась жалостью к беспомощному человеку, уже попрощавшемуся с жизнью. Он резко отвернул Бархата в сторону. Немец скакал прочь, вывернув голову, продолжая оглядываться на русского офицера. Пораженный случившимся, Орловцев двинулся вслед за товарищами. Он не злился и не пытался оправдать себя. Он просто ехал, ослабив поводья, дав коню полную волю, внутри его по-немецки и по-русски звучали строки, выученные им в десять лет вместе с отцом: