Наша семья разрослась до шести человек. Папа, мама, бабушка Ксения, старшая сестра Любовь, младшая сестрица Людмила и я. В стране лютовала послевоенная разруха, голодно и холодно жили победители. Бабушка Ульяна зорко осмотрелась кругом, оценила обстановку и велела каждой невестке купить по зингеровской швейной машине, с тем чтобы обучить их шить на продажу всевозможные трусы, бюстгальтеры, школьные воротнички и манжетки. Обескровленная страна испытывала нужду во всём. Железная бабушкина воля, её неисчерпаемое трудолюбие взбодрили и организовали сложный семейный ансамбль. Кто-то шил, кто-то ходил на базар торговать, появились оборотные средства, и жизнь, как в исправном часовом механизме, начала приобретать предсказуемость и надёжность.
Не прошло много времени, и Красный Луч признал дружное семейство уральцев Дмитриевых. Бабушка Ульяна, своей царственной поступью, с запахом здорового женского тела, ходила по воскресной толкучке, встречалась с перекупщиками, снабжала людей товаром, сама запасалась мануфактурой. В то время базары буквально кишели человеческими обрубками. Десятки никому не нужных, покалеченных войной людей отирались на городских вокзалах и воскресных толкучках. У бабушки всегда был припасён особый денежный фонд на подаяние милостыней. Не припомню случая, чтобы она прошла мимо убогого, обделив своим состраданием. Происходило это, скорее всего, от собственной боли и горечи личных потерь. Дочь свою я назвал именем этой славной бабушки, в надежде, что она проживёт достойную жизнь, верную памяти своих предков, которые с упованием взирают на нас из своего чудного далёка.
По воскресеньям, после торгов, непременным образом затевались пельмени. Бабушка решала, в чьём доме устраивать большой семейный обед. Пельмени лепили все вместе, в белых передниках и белых косынках, в таких же свежих, как мясо, мука и руки стряпчих. Пельменей делали много, обильно, вкусно необыкновенно и всегда с сюрпризом. В один из пельменей заворачивали соль или пуговицу, для потехи. Застолье продолжалось долго, ели и пили не торопясь, шутили, вспоминали былое и, конечно, как все здоровые счастливые люди, мечтали о будущем. А потом пели под баян песни. Дядя Саша виртуозно владел что гитарой, что баяном. У всех братьев были фантастические голоса. Пели до того заразительно, что у калитки собирались толпы зевак, – мощно, с полной отдачей, как будто последний в жизни раз, и всё больше про Россию, про батюшку-Урал, про озеро Байкал.
Другая моя бабушка, по материнской линии, которую величали Ксения Афанасьевна, была прямой противоположностью Ульяне Исааковне. Она вела внешне неприметную, но полную забот и трудов праведных жизнь. На ней держался весь дом. Семья была большая, но бабушка Ксения незаметно умудрялась всех обстирывать, окармливать, за всеми прибирать, и всё строчила до глубокой ночи бесконечные трусы, воротнички, бюстгальтеры. Хотите – верьте, хотите – нет, но почти за полвека совместной жизни я ни разу не видел бабушку в гневе, наверное, за это Господь даровал ей долгую, покойную жизнь.
Отец, на первых порах, шоферил. Был такой, испытанный на фронтовых распутьях, чудо-грузовик «пятый Урал-ЗИС», с квадратным деревянным кузовом и такой же ящикоподобной кабиной. Все машины той поры вид имели угрюмый. Ездили с противным трансмиссионным подвыванием и очень неохотно. Обыкновенно водитель стоял раскорякой перед радиатором своего упрямца и остервенело ворочал заводную рукоять. Потом внезапно заскакивал в кабину и чего-то там смыкал, понукая крепкими словами бензинового коня.
Денежный достаток мало-помалу начал сказываться на положении отца в обществе. Каким-то замысловатым образом он сделался сотрудником комбината «Краснолучуголь». Работал в отделе техснаба и был ключевой фигурой, с семиклассным своим образованием.
Папе предоставили казённую квартиру рядом с комбинатом, по улице Водопроводной, ведь до этого мы жили в частном секторе, на съёмном жилье, практически возле базара. Это был двухэтажный, в два подъезда, гладко отштукатуренный дом. Нас поселили на первом этаже. Дом стоял на возвышенности, с которой хорошо просматривался весь Красный Луч. Внизу, под нами, располагалась действующая шахта. Мне доставляло несказанное удовольствие наблюдать по вечерам ползущие по откосу террикона гружёные вагонетки, помеченные электрическими огнями. Возникало ощущение пульса трудовой страны, ибо я уже понимал, что эти медленно двигающиеся вагонетки всего лишь малая часть сложной работы, которую делают мужественные люди глубоко под землей. И больше всего на свете хотелось стать большим, чтобы явиться к маме в шахтёрской робе и обязательно с таким же чёрным лицом и руками, как у настоящих забойщиков, и со светящейся лампой на лбу.
Если папа не был в командировке, обязательно приходил на обед домой. Любил горячий борщ, с добрым куском говядины и непременно свежайшей мозговой костью. Всегда выкраивал пару минут для текущих домашних забот. Успевал починить табуретку или оранжевый абажур, если на вечер намечалась семейная игра в лото.
За большой овальный стол садились все вместе, взрослые и дети. Играли азартно, невзирая на лица. Любимые карты, личные накрывашки, жаргон «кричащего» – у каждого свои, особенные. Когда цифра семь, то обязательно «армянский нос», если одиннадцать – «барабанные палочки», двадцать два – «уточки», девяносто – «дед», потому что восемьдесят – это «баба», и так почти по любому поводу. С каким восторгом, полным торжества и надежды, объявлялось партнерам: «квартира». Это означало, что на одной карточной строке выстроился неполный ряд и судьбу кона могло решить заветное число. Поэтому доставать из мешочка следовало очень осторожно, тщательно перемешивая и только по одному бочонку. Господи, до чего же было всё это уютно и мило, как, наверное, повторяется только в раю.
Незабываемо приятные хлопоты наполняли дом в предновогодние дни. На самом деле, всё начиналось с глубокой осени, когда папа вырезал из плотного листа фанеры большую по размерам звезду, настоящую копию ордена Победы. Приходя домой на обед, он успевал выпиливать несколько двухкопеечных по диаметру дырочек, в которые позже будут вставляться электрические лампочки. Их много, по всему периметру звезды. Внутри надпись, также из пропиленных дырочек: 1952. Папа покрасит лампочки специальным лаком в нарядные цвета, перепаяет их. Соберёт из разноцветных огней гирлянды для освещения новогодней ёлки. И по вечерам, задолго до праздника, будет включать в розетку всю эту замысловатую иллюминацию, заново перепаивать, перекрашивать, подбирать оптимальные сочетания.
Ближе к первому января настанет и наш черёд. Мама достанет из шкафа цветную бумагу, канцелярский клей, и мы примемся мастерить ёлочные украшения. Любаша знает толк в зверушках, моя задача изготовить длинные, на весь обхват широкой ёлки, красивые цепи, а меньшая сестрёнка нарежет и соберёт гирлянды из маленьких разноцветных флажков. Знаем заранее, что в Деда Мороза для поздравления облачится дядя Павел, – он самый весёлый и добрый, а ещё он мой крёстный. Догадываемся о содержании подарков, доставленных будто из заснеженного соснового леса. Но ничего не делается понарошку, все от мала до велика настроены серьёзно, без лукавства. Удивительно, что послевоенный народ наш был открыт для вкушения любых, даже самых наивных, самых мизерных радостей.
И вот наступил, в звезду оправленный папиными добрыми руками, пятьдесят второй год. Год выжидательный, полный тревог. Страна нутром чуяла закатные дни великого кормчего. По-звериному чуял и вождь настигающее в затылок дыхание старухи с косой, стремительно дряхлел, понимал всю беспомощность медицины и за это мстил врачам – жестоко, беспощадно. На дальних подступах он сделался уже не опасен, за отсутствием широкого энтузиазма, но кремлёвская, да и обкомовская, верховная сволочь переживала тревожные, беспробудно душененавистные дни.
Непредсказуемо мрачным появлялся в этот год Сталин, никто не мог знать, что творится в его угасающей топке дьявольских интриг и затей. Как распознать, чья физиономия вдруг подвернётся некстати и вызовет нечаянный гнев, с неминуемо разрешёнными последствиями. Соратники, под всякими предлогами, избегали встреч, сторонились хереющего на глазах гения. Всё чаще сказывались больными, искали повода для неотложных командировок, с головой накрывались видимостью не терпящих отлагательств государственных дел, и всё труднее становилось заманить кого-либо хоть на ближнюю, хоть на загородную дачу. Он видел всё, запоминал каждое предательство, каждую подлость, в надежде подобраться с силёнками и в который раз продемонстрировать мерзавцам, кто в доме хозяин.
Но самое тревожное – никто не боролся за власть. От вождя шарахались как от зачумлённого. Все понимали, что человек, принявший власть непосредственно из окровавленных рук товарища Сталина, обречён. Уже становилось понятным, что страна обязательно спросит, потребует ответа от верных и не очень завзятых ленинцев. Вопрос заключался лишь в том, спросит действительно или сделает вид, в мягком режиме прокатится на тормозах. С другой стороны, вся околосталинская псарня изготовилась к предстоящему смертельному гону. Потому что сначала сухой щелчок арапника, за ним долгожданное «Ату его!» – и тогда уж пощады не жди, тут тебе ни понятых, ни свидетелей.
В пятьдесят втором меня, в неполных шесть лет, отправили в школу. К тому времени я свободно читал, писал, арифметничал, и дожидаться исполнения необходимых семи лет не имело видимого смысла. Специально моим ранним развитием, конечно, никто не занимался. Разве только бабушка Ксения, постоянно читавшая по вечерам для детей хорошие книжки. Но училась старшая сестра Любаша, и я, между делом, подучивался вместе с ней, заглядывая в букварь через плечо. Школьная учительница жила по соседству и, что называется, не чаяла во мне души. Под влиянием её активных уговоров родители согласились отвести меня в первый класс. Однако возраст был мал, школа отапливалась печью из рук вон плохо, и я в зиму крепко захворал, застудил уши. Папа прекратил эксперимент с вундеркиндом до следующего года.
1953 год
Право же, одному небу известно, как оно было на самом деле. То ли пятьдесят третий пришёл, чтобы окочурился Сталин. То ли вождь дал дуба, чтобы грянул пятьдесят третий. Но он наступил, мартом припечатал страну к роковому пределу. Голос Левитана в чёрных репродукторных тарелках предвещал конец света. Ощущение всеобщего горя грозило разрастись до масштабов вселенской катастрофы.
Папа явился на обед очень сосредоточенным, снял со стены картонный портрет генералиссимуса и стал наводить под линейку цветными карандашами красно-чёрную рамочку. Несколько раз подправлял печальный антураж, никак не находил ни себе, ни портрету подходящего места, всё метался с ним по квартире, примеряясь к наиболее значительным ракурсам. У меня было такое впечатление, что он горевал неподдельно. Как, почему, после всех своих мытарств и лишений? До сих пор не возьму в толк.
Но пришла бабушка Ульяна и спокойно сказала: «Кончилась, сволочь». С мамой чуть было не приключился удар. Бабушка ненавидела Советскую власть, со всеми её вождями, большими и малыми, такой душераздирающей злобой, что для внешнего проявления уже не оставалось никаких человеческих сил. Ненавидела молча, непоколебимо, насмерть, как статуя Свободы. Можно только догадываться, сколько горя, какую боль и обиду пронесла через жизнь моя незабвенная бабушка, если даже смерть главаря не принесла облегчения. Обида проистекала не только от ужаса страданий и невосполнимости потерь, но, прежде всего, от вопиющей несправедливости, от абсолютной несоразмерности невообразимо диких обвинений и наказаний.
Дело было ранней весной. Возле комбината кучковались серыми призраками потерявшиеся соотечественники. По всему видно было, что произошло нечто непоправимое и вот-вот отверзнутся хляби небесные. Никто не знал, как следует вести себя перед концом света, что можно и нужно делать с этим несчастьем, ведь и не делать ничего казалось смерти подобно. Многие боялись идти домой, чтобы там в одиночку не сотворить чего непотребного. И не было никакой надежды, и помощи ждать неоткуда. Полнейшая растерянность парализовала, накрыла оцепеневшую страну.
Обыкновенно, мы лукаво персонифицируем историю, особенно в части её кровавых, постыдных страниц. Народ ведь не располагает коллективным мужеством, позволяющим во всеуслышание заявить: это мы, советское падло, своими собственными зубами растерзали лучших сынов и дочерей, на этом настаиваю категорически, нашего бесноватого Отечества. Подобного мужества недостает, поэтому возникает потребность назначить подходящего козла отпущения, то бишь тирана, который за всё в ответе. Удобно чрезвычайно, без лишних вопросов и ненужных затей по разборке полётов. Кто стрелял? А никто не стрелял. Кто издевался, допрашивал, грабил? А никто никого не допрашивал. Сталин – козырь неубиенный, джокер на все времена. Мы ведь народ подневольный – серенький, маленький. Положим, и хищненький, положим – зубастенький, но нас не видать, не слыхать и не сметь ворошить потаённого.
Образ Сталина-тирана более всего устраивает затихарившихся палачей, у которых руки по уши в крови. Всякие разглагольствования о культе, о порочной идеологии – чушь собачья. Конкретные убийства совершали не во имя великих идей, и почти никогда – по личной указке товарища Сталина. Мудрый Коба просто не мешал другим активно заниматься самовыражением. Несказанное наслаждение испытывает безбожный человек от насилия над себе подобным, пуще того, когда сам становится причиной чужих страданий. Попранный стыд – вот настоящий мотив любых преступлений. Совесть, мораль – это всё от Бога. Это непереносимое для животного человеческого естества насилие свыше всегда подспудно манит освобождением.
И потом, какое дело мне лично до товарища Сталина, если я точно знаю, кто донёс на моих. Фамилия их Витюковы. Бог шельму метит, нехорошее занятие предаваться злорадству, но сын этих мерзавцев пришел с фронта слепым. А ведь были и те, кто по ночам арестовывал, кто-то допрашивал бабушку с дедушкой, да с какой фантазией, с каким пристрастием. Не простое это дело – раздуть скромную персону деревенского кузнеца до масштабов врага народа, пособника агрессивных вражеских разведок. А кто-то ещё и собственноручно стрелял в моего беззащитного деда. Причём знал наверняка, что перед ним никакой не шпион, не белогвардеец, не диверсант, а обыкновенный сельский мужик, так и не верящий до последнего дыхания, что все эти дикие обвинения предъявляются всерьёз и последствия возымеют самые грозные.
Не могу без возмущения наблюдать демагогию нынешних властей относительно фигурантов тех жутких событий. Что толку посыпать голову пеплом над памятью усопших? Истинное покаяние состоит не в том, чтобы вспоминать миллионы безвинно погибших. Гораздо важнее для здоровья общества поименно перечислить всех надзирателей, палачей, стукачей, чьими стараниями совершались людоедские злодеяния. Чтобы жёг позор до седьмого колена.
И не надо рассказывать, что дети не отвечают за своих родителей. Отвечают, да ещё и как, только вот всё больше с нашей стороны. Могу привести длиннющий список престижных учебных и служебных заведений, не самых элитарных, дорога в которые нам была заказана по факту самого рождения и где неплохо устраивались и благополучно пребывают и поныне отпрыски палачей, без устали тыкающие в усатую морду расшалившегося семинариста.
Если дети имеют моральное право наследовать материальное достояние своих родителей, то они просто обязаны наследовать ответственность за совершённые преступления своих распоясавшихся предков. Конечно, для этого нужна порядочная власть, которой стыдно будет кривляться, стыдно лицемерить и манипулировать общественным сознанием. Правда, и ничего кроме правды, – вот единственно возможная мера вещей, всё остальное – от лукавого. Как заметил один наш умнейший писатель, «Правду говорить легко и приятно». Хотя подозреваю, что на предмет слушанья правды могут быть и другие мнения.
В дни моей младости, был в большой чести забавный такой суперидеологический групповой портрет, с четырьмя смотрящими вдаль священными идолами – от Карла Маркса до Сталина. Гривы, лысины, усы, бороды – все в ряд, единым порывом устремлены в светлое будущее. Эту портретную галерею свободно можно разворачивать, как тульскую гармонь, в любую сторону. Хотите от Карла Маркса? Извольте: Фурье, Сен-Симон, Жан-Жак Руссо, Кампанелла – и так без конца и края, насколько достанет эрудиции. Желаете в другую сторону, будьте уверены: свято место пусто не бывает. Иосиф Джугашвили, временно конечно, оказался в этом ряду крайним. Ему и шишки все. Но дайте срок, хамская, сумасбродная идея осчастливить всех скопом, по точно выверенному плану, непременно возобладает, да с такой ещё яростью, что дух перехватит.
А всё оттого, что у нормального человека может быть в жизни только одна серьёзная задача – это спасение собственной души, то есть приведение её к состоянию горнего безмятежья. К тому единственно прекрасному и блаженному состоянию, которое дарует ощущение счастья бесконечного. Как только человек начинает заниматься устроением чьего-либо счастья, а то и вовсе организацией счастья всего человечества, он неминуемо оказывается в сетях дьявола.
Дьявольщина – это порождение порочного общественного сознания. Ветхий наш человек Адам благополучно пребывал в раю, доколе оставался сам. В Библии до обидного скупо написано – Ева ли виновата в том, что поддалась искушению змия, Бог ли сыграл нехорошую шутку, насадив в эдемском саду запретное древо, и был ли то всамделишный рай, когда в нём существовали запреты? Складывается впечатление, что бедолага Адам, войдя в общественные отношения, что называется, связался на свою голову.
Иногда на свет Божий появляются люди, наделённые исключительными дарованиями. Из них вырастают выдающиеся мыслители, музыканты, поэты. Яркий композиторский талант позволяет художнику улавливать и воспроизводить никому неведанную доселе музыкальную ткань. Неизвестно, существовала ли шестая симфония Чайковского в сокровенных глубинах Вселенной задолго до того, как Пётр Ильич извлёк и озвучил её. Подобно тому, как закон Архимеда всегда существовал в природе вещей. Или шестая симфония является исключительно выражением собственной фантазии художника, продуктом его творческого самовыражения? Но в любом случае, носитель такого удивительного таланта абсолютно богоподобен, потому что реально участвует в сотворении мира, являя на белый свет нечто доселе неслыханное, людям неведомое.
Когда мы читаем в Библии, что Человек сотворён по образу и подобию Божию, надо хорошо разуметь – это говорится об избранниках Божиих, способных сделаться сопричастными к трудам на поприще сотворения мира. Кстати сказать, в первоисточниках первый стих книги Бытия, по смысловой нагрузке, принципиально отличается от современных текстов. Сейчас пишут: «В начале Бог сотворил небо и землю». Между тем на древнееврейском сообщали много мудрее: «В начале Бог сотворяет небо и землю». Понятие «сотворяет» имеет непреходящее значение, оно чётко указывает, что процесс сотворения мира никогда не оканчивается, это постоянно действующий, живой божественный акт. Люди, принимающие участие в таинстве преобразования мироздания, действительно отмечены знаками образа и подобия Божия, ибо и они, вместе с Отцом своим небесным, постоянно сотворяют, созидают мир Божий, преображают его.
Иногда рождаются люди, наделённые исключительным даром ощущать потаённую суть мироздания, его богоодухотворенность. Из таких людей вырастают великие пророки, святители, праведники. Они сияют в веках призывом к благочестию для людей, томящихся горением вышнего духа, и стоят живым укором для тех, кто не способен улавливать божественную гармонию мироздания. Виноват ли человек в том, что не воспринимает музыку Баха, плохо рисует, не пишет стихов, не испытывает религиозных восторгов? Нет, наверное, не виноват. Почему так бывает, не знает никто, и это всё тайны провидения Божия.
Остается совсем немного времени, когда все наши великие предшественники будут вызваны из небытия, чтобы вместе с Мессией подытожить сей утомлённый лунным сиянием мир. И тогда обнаружится ошибка фараонов, которые легкомысленно рассчитывали, с помощью сохранения плоти и с использованием труда сотен тысяч подневольных людей, обрести желанное бессмертие. Залог вечности, счастье горнее, несомненно, даны человеку, но они вовсе не в примитивном сбережении тварного естества – они в делах, в результатах прожитых наших дней.
Большим заблуждением является упование моих современников, будто развивающиеся биотехнологии в скором времени помогут воссоздавать ушедшие персонажи по их бренным останкам. Подлинный генетический код человека не имеет никакого отношения к говядине. Одухотворённый Пушкинский стих, палитра Ван Гога, пируэт Улановой – вот настоящий живой ключ к воссозданию бессмертных людей, и они обязательно явятся ещё раз в этом мире, во всём своём могуществе и великолепии. Вспомните заветное игольное ушко, о котором поведал Христос и в которое с чёрного хода пытаются продраться толпы никчемных людей. Никому не удастся протащить сквозь волшебное ушко своё сытое брюхо. Только слава подвижников духа беспрепятственно минует заветный рубеж и станет залогом их бессмертного воплощения.
Все талантливые люди ведут сосредоточенную, с большим внутренним содержанием, жизнь. Действительный дар Божий требует огромных усилий по его обслуживанию, когда практически не остаётся ни времени, ни сил для каких-то побочных интересов. Но иногда валятся на нашу голову беспокойные ребята, которым вдруг начинает казаться, что они пришли в этот мир, чтобы улучшить, а то и вовсе сделать его идеально совершенным. Правильно устроить течение рек, течение жизней, наполнить их правильным содержанием в соответствии с некоторым, очень мудрым, учением. На таких людей в обществе не бывает спроса, их никто не ищет, не ждёт, не заказывает; они размножаются самосевом, как чертополох, и важно величают себя большими государственными или политическими деятелями.
Человечество в целом не становится со временем лучше или хуже. Люди были всегда такими, как есть, какими их сотворил Господь, поэтому живут и действуют по законам, отвечающим их натуральной природе. Из этого, прежде всего, следует, что цивилизация, несмотря ни на какие сумасбродства бесконечных вождей, реформаторов и прочих государственных деятелей, упрямо продвигается к месту своего назначения.
Хорошо, когда выдающийся общественный муж в меру придурковат и не очень настойчив, – тогда дело обходится кукурузой, иконостасом из подмётных наград, перестройкой. А когда возникают личности масштабов Адольфа Гитлера или товарища Сталина, с огромным умом, амбициями, волей, да ещё с темпераментом каких-нибудь кавказских кондиций, тогда держись, ну просто хоть святых заноси, тогда неминуема перековка людей, со всеми тяжкими, ведь дело это горячее. Такие экземпляры опасны своей последовательностью; они знают, что, не изменив, не переиначив природу людей, ничего в этом мире изменить невозможно. Но ведь не то что переделать, а и волосы на голове все сочтены, как утверждает Священное писание.
Есть в биографии Иосифа Сталина одна общеизвестная, но по-настоящему недооцененная, непрочитанная страничка. Я имею в виду годы его семинарской учёбы. Это только простакам чудится, что между священниками и большевиками нет ничего общего, будто они огонь и вода. На самом деле, между ними существует железная связь, прочная, принципиальная. Священники, так же как и большевики, знают ответы на все вопросы. У этих людей не бывает сомнений, им известно всё, по любому поводу, на любой случай земной, загробной и какой угодно жизни.
Не стоит заблуждаться, будто священниками становятся симпатичные парни, которые сильно, до невтерпёж, поверили в Бога. Батюшками, как правило, становятся интересные ребята, которые умеют картинно изображать веру в Иисуса Христа. Ничего удивительного, бывают люди, которые, любуясь собой, умеют достоверно изображать страуса, пингвина и даже цыплёнка табака. Я никогда не понимал, для чего человеку, действительно верящему в Бога, кликушествовать об этом на весь белый свет. Настоящая вера – это настолько сокровенное сердечное переживание, что публичное высказывание о нём только подтверждает пророческое предостережение: «Слово изреченное есть ложь».
Вообще в жизни людей бывает много чего, что предполагает интимность. Например, если человек начинает публично, то бишь профессионально, заниматься любовью, то это занятие приобретает несколько иное наименование. Не случайно дома, в которых рекомендовано открыто заниматься любовью, называются публичными. Невозможно профессионально любить родную мать, свою Родину. Невозможно представить, чтобы выражение этих благородных чувств сделалось ежедневным публичным вашим занятием, конечно если судьбина не вознесла вас в секретари обкома комсомола. Уверен, что и вера, и любовь к Богу – это настолько интимная субстанция, что при переходе в профессиональную деятельность она должна называться всё-таки немного иначе. Не возьмусь судить как, это обязаны сделать сами фигуранты подобных деликатных занятий.
Для того чтобы перекинуться от священника к коммунисту, не требуется больших усилий; достаточно только чуть-чуть, самую малость подправить на перископе резкость, и ты узришь, зачаруешься дивной картинкой буколического счастья. Универсального, всеобъемлющего, всеобщего счастья, в теоретическом воплощении сегодня и в практическом решении совсем скоро, в прекрасном светлом будущем. При этом всегда хочется масштабов, большого поля деятельности. В полном соответствии с шариковским правилом: «Чтобы все». Разве завернёшь в какой-нибудь Грузии настоящий голодомор, с хорошим результативным выхлопом, где народу всего миллионишко, так, паршивенький голодоморчик. Ты подавай Поволжье, ты предоставь украинский чернозём – вот тогда пригубишь, отведаешь семинарской заквасочки.
Страна устала от Сталина – это было ясно по тому, как скоро забыла о нём. Буквально на следующий день после грандиозного прощания закипела новая жизнь. Уход отца народов удивительно органично совпал с пробуждением природы. Не припомню другой такой дружной, оглушительно животворной весны на Донбассе. Солнце куражилось, всё ликовало кругом. Люди, птицы, любая живая истота неожиданно обнаружили на себе Божие попечение. Ведь до этого даже зайцам и мухам казалось, что они пребывают в послушании у кремлёвского горца.
Но не только восторг, ведь и явная растерянность царила в стране. Одним чуялось время надежд, другими овладело беспокойство возможных разоблачений. А ну как возьмутся ворошить: кто в кого стрелял, кто на кого стучал, предавал, подличал? А то вдруг примутся пуще прежнего стучать, стрелять и подличать. Поди разберись в одночасье. Ясно, что кругом одна сволочь недобитая, после такого небывалого светопреставления почти все – потенциальные враги народа, только знать бы, кто в первую, а кто во вторую голову. И главное дело, что теперь вернее – на кого, кому стучать, самому стрелять или незаметно подносить патроны?
Как всегда случается в мутное безвременье, на высоких подмостках закружилась мышиная возня. Стали выдвигаться скороспелые вожди-однодневки – некоторым образом Булганины и Маленковы. Щелкопёры, им ещё невдомёк, что суетливым нищим мало подают. Или, как говаривала одна шикарная дама, проводя инструктаж перед вечерним выходом своих девочек, – главное, не суетитесь под клиентом. Потому что уже затаился, приготовился к решающему выходу настоящий маэстро. Лысый, пучеглазый, как сатана из мельничного омута, такой же вертлявый и вездесущий, готовый немедленно броситься в любую мерзопакостную авантюру.
Но это там, в столице. А на местах новые веяния были заметны по всякого рода административным перетасовкам. Так, наш Краснолучский угольный комбинат для чего-то переименовали в «Ленинуголь», как будто Вальдемар Ильич был самым шустрым шахтёрским забойщиком, и переместили в областной центр, по тем временам, дай бог памяти, наверное, в Ворошиловград. Потому что вскоре будет несколько раз то Луганск, то Ворошиловград. В зависимости от того, сукой был Клим Ефремович Ворошилов или доблестным красным конником. В действительности он был и тем и другим, единовременно, нераздельно, в полном соответствии с кремлёвским уставом для торжественного стояния на мавзолейном подиуме.
В первую очередь на новое место жительства перемещался комбинатовский кабинетный арсенал. Источающие стойкий запах сорокоградусной водочки, суетливые рабочие вытаскивали и укладывали на грузовики тяжёлые двухтумбовые столы, застеклённые книжные шкафы, телефоны, гроссбухи и прочую канцелярскую утварь. Доверху заставленные машины запускали двигатели и мчались по шоссейной дороге в волнующую меня даль. Я всё время старательно пытался вообразить большой, по рассказам отца, город и красивый многоэтажный наш будущий дом. Не все, конечно, сотрудники комбината были переведены в областной центр, да ещё с предоставлением казённой квартиры. Папа, не исключаю, изловчился дать кому следует в лапу, и Родина выделила ему прекрасную новую квартиру на Красной площади, в лучшей части города.
Я непоколебимо уверен, что отец мой был очень полезным, по-настоящему ценным работником. Его отличала необыкновенная организованность, он никогда ничего не делал в своей жизни на авось. Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь англичанин или немец мог бы соперничать с моим родителем в аккуратности, трудолюбии и обязательности. У папы не было высшего образования, к тому же он не был коммунистом, и даже в этой, по советским меркам, абсолютно безнадежной ситуации он умудрился продвинуться по служебной лестнице до весьма солидных чинов, до уровня руководителя областного масштаба. Прекрасно помню уговоры сослуживцев на предмет плюнуть на всё и положить в нагрудный карман заветный партийный билет, открывающий перспективу дальнейшего роста. Но для моего отца плюнуть на всё означало, прежде всего, плюнуть на себя самого, а это было недопустимо ни при каких обстоятельствах.
Вот так и оказался я в мае пятьдесят третьего года в роскошной четырёхкомнатной квартире на пятом этаже архитектурного сталинского дива. После краснолучских шахтёрских пристанищ в новых апартаментах возникало ощущение стадиона. Недосягаемых высот потолки, гостиная в тридцать квадратных метров, огромная прихожая, необъятная кухня, удобства, кладовые – всё для житейского благополучия, в самом лучшем виде, было скомпоновано в нашем новоявленном царстве. О чём говорить, если даже люстры, самые настоящие, бронзовые с хрусталём, были предусмотрительно развешены и подключены строителями в каждой жилой комнате. Балконами и окнами квартира выходила на обе стороны украшенного карнизами и лепными консолями здания.