Было это в начале июня. Нас, молодых, неопытных специалистов, только завезли из учебки в гарнизон по месту основной службы. Разместили и сразу, как и положено в армии, запрягли по полной. В основном, конечно, это работа на кухне, дневальными, знакомство с техникой, которую будем обслуживать. Для нас, молодых ребят, не избалованных в то время техникой, обслуживать самолеты было очень интересно. Все было новое: и стоянки, где размещались самолеты, окруженные земляными капонирами (это такие валы из грунта), и здания, в которых находилось оборудование, контейнера с ракетами, и многое другое, что нас удивляло и восхищало. Ну и, конечно, сами самолеты. Стремительные, серебристые, с обтекаемыми формами, они казались какими-то фантастическими машинами. Да они и были в то время такими. И мы эти машины обслуживали, ремонтировали, делали профилактику приборам. Оторвать нас оттуда нашим командирам было сложно. Но хочешь или не хочешь каждому из нас приходилось по графику идти на работы по кухне и в караул. Как тогда говорили: через день на ремень, через два на кухню. А на самолеты шли один или два раза в неделю. «Старики» говорили, что нам надо войти в ритм службы, понять службу и когда эта самая служба будет не в тягость, можно будет дальше самолетами заниматься. Мы так и поняли, что пока не подойдет пополнение, через полгода, так называемый новый призыв, нам с любимыми «ласточками» (так мы звали самолеты) придется нечасто видеться. Нас как самых «молодых» заставляли убирать территорию, мыть посуду, чистить, таскать, выполнять хозяйственные работы и так далее.

Так вот, случилось это на второй неделе службы. Утром на разводе старшина Ганган (фамилия такая) зачитал наряды. И мне первый раз в этой войсковой части предстояло пойти в сборный караул. А это значит, что где-то после обеда солдатам давался отдых (поспать)три часа, с двух до пяти. Потом подробный инструктаж, который проводил дежурный по части. Затем подготовка амуниции, ужин, получение оружия и строем на смену караула. Начальником сводного караула назначен старший лейтенант Адикадзе, веселый, постоянно, но не обидно всех подкалывающий, грузин. А до обеда – занятия по расписанию. Когда мы пообедали, подходит ко мне Адикадзе и обращается по имени – Борис, тут такое дело. У нас солдат, который должен был убирать учебные классы для летчиков, заболел. А ты парень здоровый, сильный, спортсмен – надо его подменить. То есть возьми хозинвентарь и займись уборкой классов.

– А как же поспать и инструктаж, товарищ старший лейтенант?

– Я тебя в карауле проинструктирую и дам отдохнуть.

– Есть товарищ старший лейтенант.

И я пошел. Учебные классы для летчиков – это такое одноэтажное здание, довольно большое по площади, разделенное на большие комнаты, уставленные столами, стульями, классными досками на стенах. В общем, работы часа на четыре… Набрал воды, стал мыть полы, сдвигая столы и стулья. А потом устанавливая их на место, я обнаружил нечто интересное. На каждом столе всю поверхность занимала прикрепленная и покрытая оргстеклом карта различных частей СССР с обозначенными коридорами, где можно летать. Ну, я, конечно, стал искать свой город Яхрому и нашел. И Дмитров нашел, где учился в техникуме, и Клин, где работал на стройке. Присел, немного помечтал, вспомнил моменты гражданской жизни. Как будто дома побывал. Так хорошо мне стало. И вовсе не обидно, что я работаю, а другие в это время «кемарят»(то есть спят). Короче, закончил все, доложил начальству и отправился на ужин. Примерно в семь часов вечера караул построили, проверили и повели на развод. После развода колонной по три пошли менять старый караул. Пришли, приняли помещение, и первая смена уехала менять посты. Мне начальник караула старший лейтенант Адикадзе говорит:

– Хазов, ты пойдешь в последнюю смену. Сейчас ложись и отдыхай, можешь поспать. Я упал на топчан и, конечно же, сразу заснул. И ничего мне не мешало, топот смен, разговоры ребят. Спал как убитый, все же притомился, наверное. Разбудили, когда на смену идти. Встал, получил оружие, патроны, зарядил карабин в специально отведенном месте. Вышел со сменой из караулки, сел в «козелка» и поехали. Честно говоря, глубокой ночью я в пустыне ни разу не был. Поэтому пытался через окошки чего-нибудь разглядеть. Машина куда-то ехала, поворачивала, останавливалась, солдаты залезали, вылезали. В общем, развозили караул по постам и собирали отслужившую смену. Наконец мне хлопнули по плечу – выходи. Через заднюю дверь выпрыгнул на бетон. Мне кто-то похлопал по плечу – служи брат – дверка захлопнулась, и машина поехала. Пока горели фары, я, что-то еще видел, а когда машина отъехала, вокруг стало так темно, что невозможно описать эту черноту. Стою я, значит, на бетонке, что это бетонка, сапогами чувствую. А в остальном полный мрак. Я был в шоке. По уставу я должен был с разводящими принять пост и обойти все что охраняется, проверить печати, связь с караулом, ну и многое другое выполнить по уставу. А тут ничего. Первый раз в этой части, в карауле. Границ поста не знаю, что охраняю, тоже не знаю. Где соседние посты, непонятно. Ну конечно, на инструктаже-то не был. Да еще и темно, как у негра в… одном месте. Вот думаю, попал. Ориентироваться могу только на слух. А слух мне подсказывает, что вокруг меня, такое ощущение, громадное живое существо под названием пустыня. До меня со всех сторон доносились самые разные звуки. Явственно слышал, как ветер гонит шары из верблюжьей колючки, свистит на разные тона. Песок, который струится, как поземка, тоже издавал непонятный шорох разной тональности со всех сторон. Везде потрескивал остывающий камень, нагретый днем жгучим солнцем. И вообще, все вокруг свистело, скрипело, щелкало, трещало. Не то чтобы очень сильно, но в полной темноте явственно звучало у меня в ушах. Я решил пройти немного вперед и услышал буквально грохот своих сапог, подбитых металлическими подковами. И тут же встал. Это получается, что этим грохотом я всему окружающему миру говорю – я тут. И мне стало немного страшно. На политинформациях, которые проводили с нами командиры, нам всегда рассказывали о басмачах – туркменах, которые будто бы еще существуют где-то в песках и продолжают нападать на солдатиков, чтобы завладеть их оружием, о шпионах, переходящих на нашу сторону через недалеко находящуюся границу, ну и много других страстей. А жить то хочется. И я тогда потихоньку, потихоньку не поднимая сапог, скользя ими по бетону, стал искать край бетонки, ну и вышел потихоньку на песок. Присел, прислушался. Стал анализировать звуки, звучащие вокруг меня и прикидывать, отчего и почему они идут. Потихоньку я успокоился и понял, что это нормальные звуки, которые издает пустыня. Я стал оглядываться и всматриваться в окружающую меня темень. И что-то в полной темноте начало проглядываться. Более темные или светлые участки, очень вдалеке была видна цепочка огоньков, скорее всего, освещение на гражданском аэродроме. И я решил, хоть как то шагая по песку, разведать обстановку и поискать хоть какие-то ориентиры. Не будешь же посреди пустыни кричать:

– «Ау, люди, где вы?». И вот на пятом или шестом шаге я услышал звук, явно отличающийся от общего фона. Это был треск разрываемой ткани. Не сильный, но явный. Я тут же присел, взял карабин наизготовку. А что делать, я же ничего не вижу. Хочу сказать, почему меня это сильно напрягло. Да потому, что все самолеты и все основное оборудование на стоянках, на ночь укрывалось специальными матерчатыми чехлами. Ну вот. Направление на звук рвущейся ткани я четко определил и прямо по песку, крадучись, направился в том направлении. По-прежнему ничего не видно. И тут опять раздался еще более сильный звук рвущейся ткани. Я понял: там кто-то есть. И тут же вскочил и буквально заорал уставные слова: «Стой, кто идет, стой, стрелять буду» – загнал патрон в патронник и присел между больших барханов. И тишина. И вдруг я услышал тихие-тихие шаги, от меня удаляющиеся. Что такое? Явно слышны шаги человека, идущего по песку. Можете себе представить, что у меня в этот момент было в душе. Явно диверсант. Но где он? Чувствую, уходит, слышать слышу, но не вижу. И вдруг метрах в тридцати-сорока какая-то узенькая тень закрыла один огонек в той цепочке светильников у гражданского аэродрома, потом другой. Явно фигура человека-нарушителя. Тут я не выдержал: «Стой стрелять буду», – заорал. И стрельнул в воздух. А тень тут же увеличила скорость и тогда я, в полной темноте ориентируясь только на огоньки, несколько раз выстрелил в эту тень. Вспышки от выстрелов, меня ослепили, а звук оглушил. Я прыгнул в сторону и залег на песке, ожидая ответной стрельбы. Но было тихо. Я, честно говоря, ничего уже точно не видел, только теперь и не слышал. Потихоньку пополз по песку, примерно, в сторону бетонки. Выполз на нее. А дальше что делать, не знаю. Где связь с караулкой, понятия не имею. Слышал ли кто-то мои выстрелы, не знаю. Тут я увидел фары машины. Понял, что это возвращается наш «козлик» со смены дальних постов. И побежал ему наперерез, через кочки, верблюжью колючку, какие-то ящики. Выбежал в свет фар. Меня увидели, подъехали. Я коротко рассказал про все. Все, кроме водителя, вылезли из машины и довольно плотной цепью пошли в том направлении, где все случилось. А «газончик» фарами освещал нам путь, отчего за счет контраста черных теней и освещенных участков становилось еще страшней. Мы осторожно, если не сказать, крадучись перемещались по небольшим барханам. Как вдруг кто-то крикнул:

– Вот он, – и все резко задергали затворами карабинов, загоняя патроны в патронники. Но так как все было тихо, мы подошли поближе. Верблюд?! И почти все захохотали, разряжая возникшее напряжение. Все смеялись, хлопали меня по плечу, подшучивали. А я по инерции продолжал повторять о том, как все случилось, и каждый раз вызывал хохот среди ребят.

Потом меня подменили, отвезли в караулку, где я все рассказал начальнику караула и дежурному по части. Затем меня уложили спать, и я продрых до утра. Утром, при свете всходящего солнца, пустыня была совсем не страшной и, когда мы приехали на место ЧП, мне стало не совсем хорошо. Кругом стояли контейнера с ракетами, самолеты, какое-то оборудование и между всем этим лежал верблюд. Комиссия собралась из офицеров, все осмотрели и тоже удивились, что я ночью всеми тремя пулями попал верблюду в задницу. А ткань, которую он зубами рвал, оказалась обшивкой старого крыла от АН-2, стоящего у контейнера. На ней налет был из соли вот он ее и рвал. Уже позже я узнал, что верблюд ходит, переставляя ноги как человек, поэтому я и слышал шаги. А узкая тень силуэт, которую я видел, это, оказывается, он сзади толщиной не больше полуметра. Примерно год меня заставляли ребята рассказывать эту историю, смеялись, но каждый, судя по глазам, мысленно примерял эту ситуацию на себя. Мне объявили благодарность и отпуск на Родину – десять дней без учета дороги. Верблюда забрал на мясо и шкуру хозяин-туркмен. А в отпуск я так и не съездил… Но это уже другая история.

Рассказик седьмой
Шутка

«Шутка есть ослабление напряжения, поскольку они отдых…»

Аристотель (IV в. до н.э.)

Утром, после развода, старшина Хохлов, направил нас, молодых, первый раз на обслуживание самолетов в ТЭЧ (технико-эксплуатационную часть). Для нас, только приехавших из школы младших авиационных специалистов, все было в диковинку: новая часть, новые солдаты окружавшие нас и делившиеся на «стариков», «молодых» и «салаг», пустыня вокруг, техника. Все это психологически давило. Надо было акклиматизироваться, приспосабливаться, находить свое место в этом новом для нас окружающем мире. И если с техникой и природой все было просто и даже интересно, то с психологическим встраиванием в коллектив все было гораздо сложнее. Мы тогда служили по три года. И все солдатики, неофициально, конечно, делились на «стариков», которые служили третий год, «молодых», которые служили второй год, и «салаг», которые служили первый год. Между этими категориями, негласно конечно, выстраивалась определенная иерархия. Как психологическая, так и техническая. Более «старые» солдаты были, конечно, и более опытными и более знающими. И, конечно, этим пользовались как в быту, так и на службе. Мы, молодые «салаги», прослужившие полгода в учебке, пока учились, не сталкивались с этой проблемой. Хотя нас и пугали тем, что, когда попадем в действующие части, хлебнем и дедовщины, и тому подобное. Поэтому все первые дни службы в части мы были как бы «настороже».

Построив эскадрилью в колонну по три, сержант Ганган повел нас, ТЭЧ, через гарнизон, а потом и через пустыню по натоптанной в песчаных дюнах дороге. Когда шли через гарнизон, чтобы поднять настроение, дал команду «Запевай!» и мы запели. До сих пор помню несколько куплетов этой фирменной для нашей третьей эскадрильи песни.

Там, где пехота не пройдет,
Где бронепоезд не промчится,
Угрюмый танк не проползет,
Там пролетит стальная птица.
Угрюмый танк не проползет,
Там пролетит стальная птица.

Теперь я понимаю, что песня, которую поют идущие в строю солдаты, психологически объединяет. Но и тогда мы тоже это чувствовали. Это был один из способов сблизить коллектив. Дать почувствовать его силу, почувствовать рядом локоть товарища, невзирая на его срок службы.

ТЭЧ располагалась в огромном по высоте здании, стоящем на краю аэродрома. Ворота в здании были на всю высоту и сдвигались по рельсам. В здание ТЭЧ закатывалось сразу несколько самолетов, и их там ремонтировали. Когда мы пришли, сразу разделились по специальностям. Отделение радио и РЛО – на один самолет, самолет и двигатель – на другой, оружейники – на третий. Разделились и мы молодые «салаги» по специальностям, хотя до этого старались держаться вместе. Хочу напомнить, что это были первые дни на новом месте, и мы были как молодые «кутята», ничего не знающие и очень многого не понимающие. Я был поставлен со своим отделением радио и РЛО на самолет СУ-9. Нас было пять человек. И все, кроме меня, «старики». Так уж вышло. В принципе, ребята все нормальные. По дороге через пустыню рассказывали про службу, про пустыню, аэродром, на котором находились наши самолеты. На барханах, мимо которых мы проходим, что удивительно, прямо из песка торчали то тут, то там ярко алые маки на длинных зеленых ножках. Дорогу перебегали то ящерицы, то какие-то насекомые, похожие на пауков. И, конечно, рассказывали всякие страсти – мордасти про хозяев пустыни – насекомых, которые ползают, прыгают, бегают где ни попади. А уж кусаются сразу насмерть. Нам и до этого в «учебке» рассказывали обо всем, но тут ребята прямо разошлись и пугали по-настоящему. Даже я, понимающий, что все это по большому счету пацанский треп, стал поглядывать на свои ноги: не лезет ли какой паук по мне. Когда начали работу на самолете, все это сразу забылось. Началось то, ради чего нас учили полгода. Стали снимать облицовку самолета, открывая доступ к агрегатам. Тут, конечно, всем пришлось побегать. В торцевой стене здания ТЭЧ располагалось много небольших комнат, в которых были инструменты, приборы контроля и другое оборудование, необходимое для ремонта самолета. На дверях комнат были повешены номерки. Ребята – «старики» расположились на самолете, каждый у своего агрегата, а мне, как «салабону», досталась задача «подавать ключи», как в известном анекдоте, Хазов, принеси прибор №… из комнаты № 2, Хазов, принеси то, принеси, подай это, и все бегом-бегом, задуматься некогда. Работы было действительно много. И только когда мне крикнули: «Хазов, принеси канистру эфира из кладовки № 7», я насторожился. Нас предупреждали о том, что старослужащие, любят пошучивать над молодыми. И вот тут мне стало понятно, что надо мной хотят подшутить и посмеяться. А учитывая, что у меня было средне-техническое образование, я решил не попадаться на уловки.

– Серега, крикнул я, – эфир в канистрах не носят. Молчание. А потом началось, мне стали давать поручения реальные, перемешивая их со всякой чепухой. Типа «протри волну на 75 Герц», «подай диапазон», «продуй насосом волновод» и другое. Но я не поддавался. Мы все, конечно уже устали, хотелось развеяться, скоро обед, а я все не поддавался на провокации. И тогда случилось то, что я помню уже сорок девять лет. Один из ребят, по-моему Николай, сказал: Ну ладно, Борис, проверку по технической грамотности ты прошел, принеси из комнаты № 1 прибор №… он там, у окна слева на стеллаже стоит, на второй полке снизу, и на сегодня работу заканчиваем. Обрадованный скорым окончанием работы я бегом побежал в кладовку № 1, метнулся к нижней полке стеллажа у окна, и тут что-то мелькнуло у меня перед лицом. Я выпрямился и меня охватил ужас. Прямо передо мной на расстоянии 40–50 см. от моего лица висел громадный паук, размером с чайное блюдце. Желтовато-коричневый, какой-то лохматый, он шевелился. Меня сначала охватил какой-то ступор, все конечности как будто окостенели. И если бы у меня были волосы, я стригся под ноль, то они встали бы дыбом. Длился этот ступор, наверное, долю секунды. Я все-таки спортсмен, и на одной реакции прыгнул назад, да так, что проскочил трехметровую кладовку за один прыжок. И если бы дверь открывалась вовнутрь, то я ее выбил бы вместе с коробкой. А так она распахнулась с такой силой от удара моего тела, что только пружина слетела с петли и жалобно зазвякала. То, что я увидел, вылетев из кладовой № 1, заставило меня остановиться. На бетонном полу, застеленном брезентом, лежали мои четыре коллеги и давились от смеха. Серега, Колька, Валерка и Славка хохотали, тряслись и подпрыгивали на брезенте от охватившего их смеха. Валерка лежал на спине и согнув колени как-то странно икал и дергался. Купили… меня, в общем. Глядя на них, и я не удержался и заржал во весь голос. И адреналиновая пружина, скрутившая меня, вместе с хохотом, грохотавшем на весь ангар потихоньку ослабла. Потом подошли ребята с других самолетов и тоже рассмеялись. В общем, первый рабочий день закончился весело. Я, конечно, вернулся в кладовку посмотреть на паука-фалангу. Когда-то давно, больше года назад его убили на одной из стоянок самолетов. Потом подсушили и повесили на тоненькой леске на окно. А учитывая, что все окна в промзданиях и кладовых никогда не моются и затянуты пылью, то и света в помещениях почти нет, сумрак какой-то. И паука-фалангу сразу-то и не увидишь. Да еще от ветра он шевелился, как живой. В общем, жуть. Сейчас по телевизору и интернету можно увидеть всяких пауков – птицеедов и других. Но такой фаланги гиганта я вообще не встречал. Вернувшись в казарму, все наперебой стали рассказывать об этой шутке ребятам-сослуживцам, остававшимися по делам. Меня, конечно, еще долго легко подкалывали, да я сам вместе со всеми смеялся. Скучно же в армии. Развлечений нет, а тут такое событие…Вот и помню его почти 50 лет.

Рассказик восьмой
Охота

«Жизнь требует движения…»

Аристотель (ШМ в. до н.э.)

Как я уже рассказывал, служба в армии, в мирное время, довольно однообразна и скучна. А когда это длится три года, то можете себе представить. Только по воскресениям нас водили, опять-таки строем, под песню в дом культуры, в кино. А так каждый старался в свободное от службы время, чем-нибудь себя занять: большинство – спортом, подготовкой к институту и так далее. Так уж получилось, что у «салаг» времени не было практически, у «молодых» время уже появлялось, а у «стариков» было больше всего. Но не из-за какой-то дискриминации, а потому что «старик» благодаря своему опыту выполнял свою работу и все свои дела по службе за час, а «салага» за день. Случилось то, о чем я хочу рассказать, в конце второго года службы. Я был еще не «старик», но уже почти не «молодой». У нас был в гарнизоне медблок и возглавлял его подполковник Писарчук. О нем я уже рассказывал. Кто-то из ребят мне рассказал, что он собирает крупных скорпионов, фаланг и каракуртов. Причем, за скорпионов и фаланг размеров больше 5 см. дает отдохнуть в медсанчасти три дня, а за любого каракурта семь дней. Для каких целей он их собирает, никто не знает, да и не наше это дело, а вот отдохнуть в санбате от службы, да и поесть по другой норме питания хотелось бы. Однажды во время службы я его встретил и спросил об этом. Он мне все подтвердил и сказал, что если я принесу насекомое, то все так и будет. Только без болтовни.

И вот я все свободное время стал посвящать охоте. Охоте на ядовитых насекомых. С разрешения старшины одевал сапоги вместо ботинок, брал несколько стеклянных банок с крышками, длинную палку и уходил в пустыню. Не очень далеко, в пределах слышимости, то есть если тревогу объявят, то минут за десять точно добегу. Немного расскажу об этих насекомых. Скорпион в Кара-Кумах цвет имеет желтовато-сероватый, полупрозрачный, хвост как бы составной, на конце – жало. Ядовит круглый год, но весной особенно, причем опасен любого размера. Жало свободно пробивает хлопчатобумажную солдатскую форму. У нас один солдатик сидел на песке рядом со мной и вдруг хлопает по ляжке. Вот, – говорит – гад! Убил маленького скорпиона сантиметра два длинной. Хвостом бил по брюкам натянутым. Ну, убил и убил. Вдруг проходит некоторое время, как закричит: – Нога, нога! – Увезли сначала в медсанчасть, а потом и в госпиталь в Баку. Девять раз ногу резали, все время нарывала. Так и комиссовали. Теперь о фаланге. Довольно страшный и противный на внешний вид, желтовато-коричневого цвета, паук. Говорят, неядовитый. Но он питается трупами животных, насекомых и на его жвалах, похожих на маленькие ножницы находится трупный яд, что еще хуже. Если от яда натурального можно применить для лечения вакцину, то от трупного яда – вопрос. Фаланга очень быстро бегает и даже прыгает. Ноги как пружинки. Теперь о каракурте. Каракурт – в переводе с туркменского – «черная смерть». Говорят, укусит – просто ложись и помирай. Черного цвета. Не очень большой по размеру. Сантиметра два-три по телу, без лапок. Очень ядовит. Туркмены – киллеры подсовывали каракурта в юрту своим врагам и за ночь он всех перекусает и убьет.

Вот на таких насекомых я и охотился. Идешь по пустыне. Смотришь, какая-то палка лежит. Откинешь, а под ней скорпион. Аккуратно, прямо стеклянной банкой, вместе с песком загребешь его, начинаешь рассматривать. Если маленький, то придумывал для него казнь. Например: суровую нитку пропитывал бензином, клал кольцом вокруг скорпиона и поджигал. Так он тут же задирал свою голову и хвостом своим бил себе под нее. И готов. Однажды решил проверить, кто сильнее, скорпион или фаланга, тоже не очень больших размеров. Скорпион сидел в одной банке, а фаланга в другой. Так я вместе с песком пересыпал в одну и стал смотреть. Никакой драки не было. Фаланга моментально откусила хвост скорпиона и начала его жрать.

Но большей частью я их просто убивал, когда ногой давил, когда палкой. Но больших не встречал. И лишь однажды пошел я на стрельбище, где выставляют прицелы самолетных пушек. Типа небольшого оврага, а в конце бревенчатая стена, обсыпанная грунтом. На бревна подвешивают мишени и метров с трехсот стреляют из пушек и пулеметов, выставляя прицелы. Там вокруг, от бревен, осколков, щепок валяется множество. Вот тут я повеселился. Смотрю, на одном краю бетонки лежит большая щепка, как доска. Я к ней, подкидываю своей палкой, а там лежит фаланга, ну очень большая, по телу явно 6–7 см. Я к ней, а она на бетоне лежит, как ее возьмешь. Тут она взяла и побежала по бетонке, да так быстро. Я за ней. И не доходя одного шага до края бетонки, она как прыгнет мне на грудь, но не долетела, я ее рукой в воздухе как шмякну! Она упала на песок, можно сказать, «без сознания», и я ее быстренько в банку и крышкой прикрыл. Принес в медсанбат. Отдал медбрату. А тот сразу: раздевайся. И выдает больничное белье. Разместил меня в палате. – Отдыхай, – говорит. В эскадрилию я сам позвоню. Три дня я там сачковал. Ребята меня навещали, я им, конечно, все рассказал, по большому секрету. Следующий раз я попал в медсанбат, уже когда поймал каракурта. Было это летом. Вечером, когда еще было светло, я решил сходить в одно интересное место. Я его издали видел, но побывать так не успел. Представьте себе, иду я по песчаным дюнам, и вдруг передо мной расстилается плоский участок пустыни, который буквально завален белыми ломаными камнями размером с человеческую голову. Как будто какой-то великан повеселился. Вот там-то я и нашел каракурта. Он сидел на одном камне и видно грелся на солнце. Меня увидел – и раз! И спрятался под ним. Я камень перевернул, его увидел и банкой на песке сразу накрыл. И понес его в казарму, чтобы ребятам показать. А то все про них слышали, но никто никогда не видел. Поставил в курилке банку, все подходят, смотрят. А он такой черный, страшный, жвалами шевелит, бегает по дну, а по стенкам подняться не может. Кто-то из ребят принес соломку и давай ей его дразнить. Так представляете, он зашипел. А соломку жвалами схватил и перекусил, как ножницами. Мы все очень впечатлились. Потом отнес в медсанбат и сачковал неделю. И честно говоря, мне стало стыдно. Если в первый раз я и был-то фактически два дня в медсанбате, не заметил их. То в этот раз сижу, как дурак, на скамейке в тени дерева у санчасти. День, два, пять, озверел, оторвавшись от коллектива. На шестой день сам ушел в казарму. Не смог, будучи здоровым, лежать, ничего не делать, когда ребята работают. Я, конечно, понимаю, что многие мне завидовали и хотели бы тоже в санчасти дурака повалять. Но я не смог больше. И в дальнейшем больше пауков не ловил.