– Мы, Гена, должны сначала адаптироваться к местным непростым условиям. Предварительно принять вакцину, а затем уже пробовать дичь.
– Я что-то вас, ребята, не пойму.
– Меньше будешь знать – крепче спать будешь, – изрек Владимир Петрович, наливая на посошок лечебной жидкости нам и Гене, который вдруг засобирался покинуть непонятную ему компанию.
IV
Ближе к вечеру мы выдвинулись к соленому озеру. Я с Володей занял позицию на берегу, где с прошлого года сохранился наш скрадок. Юрик с Лаймой расположились с другого края, напротив, в ложбинке. С собой Юрий Иванович прихватил спальник и, надо полагать, решил дожидаться уток лежа. Из-за песчаного бруствера виднелась лишь его потрепанная трикотажная шапочка, с которой он не расставался со школьной поры.
Владимир Петрович принялся поправлять растрепанное ветрами за год укрытие, а я занялся расстановкой чучел. В качестве груза использовал поленья саксаула. Тащить с собой на охоту свинцовые грузила для того только, чтобы с их помощью удерживать чучела уток на плаву, было тяжело и неразумно.
Как только покончили с приготовлениями к охоте, разместились в скрадке на стульчиках и закурили, внимательно оглядывая тускнеющий небосклон.
Для упорядоченной стрельбы договорились, что утка, летящая первой, будет моей, а следующая за ней – добыча Вовика.
Через полчаса появилась парочка уток. Увидев пенопластовых собратьев, они резко пошли на посадку. Я выстрелил, следом вступил Владимир Петрович. Поочередно обе птицы шлепнулись в воду. Дуська бросилась доставать дичь, а мы от удовольствия потирали руки. Я радовался удаче вдвойне. Прежде всего, тому, что Дуся забыла о своей вчерашней беде и смело ринулась к уткам. Азарт оказался сильнее горького опыта. Аналогичным образом мы добыли еще четырех уток и были горды выбранной тактикой.
Со стороны Юрика выстрелов не было. Я окликнул его, но ответа не последовало. Пришлось обойти озеро. А когда приблизился к укрытию, обнаружил нашего друга распластанным на спальном мешке. Из его уст исходили звуки изощренного храпа. Какое-то время я любовался безмятежной позой охотника, прислушивался к издаваемым им витиеватым напевам, а затем вынужден был потревожить его сон.
– Я, конечно, дико извиняюсь, но вы что – сюда спать приехали?
– И это тоже, – сонным голосом промычал Юрик, не открывая глаз.
Его Лаймы рядом не было.
– А где твой гончак?
– Наверное, в полазе, – тоном знатока охоты с гончими промолвил Юрий Иванович, не меняя позы. – Она долго на одном месте находиться не может – все же гончая. Ей нужен простор, она должна постоянно находиться в поисках зверя.
– Ладно, гончатник, вставай, пойдем искать твою собаку, а то ненароком заплутает в полазе.
Начало темнеть.
– Мы в лагерь. – крикнул я Володе.
– Я еще постою, – отозвался Владимир Петрович.
В лагере я первым делом заглянул в палатку. Лайма сладко дрыхла на моем спальнике.
– Тут? – спросил Юрик.
– А где ж ей быть. Спит, родимая.
До прихода Владимира Петровича подогрели вермишель. Раздали еду собакам, после чего приступили к сервировке стола. Первым делом я достал литровую бутылку со спиртом, на этикетке которой красовался в треуголке Петр I и стояла надпись: «Петровская водка».
Долго ждать себя Владимир Петрович не заставил. Как только закончили приготовления к ужину, он появился у стола. Я разлил спирт в кружки на донышке и скромно предложил тост за наше с Володей мастерство.
Юрий Иванович посчитал, что я налил ему водку, глядя на этикетку, поэтому возмутился, будто его обделили, и потребовал наполнить кружку до половины.
– Ты хорошо подумал? – спросил я его.
– Что тут думать, наливай.
Владимир Петрович промолчал, очевидно, заподозрив подлог, и осторожно сунул нос в кружку.
Мы чокнулись. Юрик глотнул спирт, поперхнулся, вскочил из-за стола с круглыми глазами и стал жадно глотать воздух. Я сунул ему в руку чайник с кипяченой водой. Юрий Иванович прилип ртом к соску, а когда бушующее внутри пламя было залито, отстранил от себя чайник и, тяжело дыша, завопил.
– Предупреждать же надо!
– Я же просил тебя подумать, – ответил я сквозь смех.
– Юрий Иванович, нельзя же быть таким бездумным, – вступил в разговор рассудительный Владимир Петрович. – Особенно когда находишься в экстремальных условиях. Повсюду лютует туляремия. Целый день мы твердим о необходимости принятия вакцины, а ты как будто с луны упал…
– Я же не могу пить чистый спирт.
– А где ты слышал, что вакцину разбавляют водой? Она же тогда потеряет свои лечебные и профилактические свойства.
– Так что, Юрий Иванович, если хочешь выжить – пей вакцину не разбавленную, – высказался я, – и благодари меня за то, что предусмотрительно захватил с собой такую панацею.
V
Легли спать рано, изрядно захмелевшими. Я устроился по центру палатки. С левого бока примостился Владимир Петрович. Справа от меня грузно разместился Юрий Иванович. В результате я оказался плотно зажатым с двух сторон и с трудом мог пошевелиться. Причем, я не привык отходить ко сну в это время, и сразу заснуть не мог. Но мои сожители, как только уложили буйные головы на возвышение в виде рюкзаков, тут же залились храпом, поочередно выводя рулады, словно демонстрировали друг перед другом свое мастерство. Поначалу я цокал, чмокал, призывал перевернуться на бок, потом стал пинать каждого, но единоборство продолжалось, на какое-то мгновение затухая и вновь отчаянно разгораясь. Отдать кому-либо из участников состязания пальму первенства было для меня затруднительно.
Отчаявшись, я схватил ружье, высунул стволы в окошечко и выстрелил… Наступило секундное затишье, после чего оба противника разом повернулись на другой бок и продолжили соревнование.
Я не помню, в котором часу заснул. Знаю только, что раза два или три выползал из палатки, курил, грелся у костра, а когда ложился, всякий раз безуспешно бился за свое право на сон. Очевидно, крепко заснул перед рассветом, потому что выстрелов на утренней зорьке не слышал. Вышел из палатки, когда солнце уже изрядно припекало. В лагере никого не было. Зашел на холм, с которого просматривалось соленое озеро, но и там ребят не увидел. «Наверное, двинули на фазаний промысел» – подумал я. Самому идти в тугай не хотелось. Время близилось к обеду, а есть было нечего. Пока суд да дело, решил приготовить плов. Когда уже забрасывал в казан мясо, в полутора метрах от меня по тропке неспешно пропрыгал маленький зайчонок, ничуть не сконфузившись моей близости. «Ну, и наглая дичь пошла» – пробормотал я, продолжая орудовать ложкой. Но все же не вытерпел, сходил к палатке, достал ружье и на всякий случай положил его рядом у костра. Закурил, прокручивая в голове эпизод с зайцем и представляя, как вот так же могла пробежать рядом и другая, более существенная живность. И тут за кустом послышалось шумное дыхание какого-то животного. Я схватил ружье, снял с предохранителя, только нацелился, как на тропу вышел Юрикин гончак. Вид у собаки был изможденный. Она тяжело дышала. Вывалившийся из мокрой пасти язык болтался на ходу. Бедное животное едва передвигало лапами, но безжалостный инстинкт толкал его вперед.
Минут через пять после того, как собака скрылась из виду, появился запыхавшийся Юрий Иванович.
– Представляешь, Лайма зайца подняла, – произнес он в ажиотаже. – Как рванула за ним…Теперь не знаю, где она.
– В гоне, Юрий Иванович. Она только что здесь пулей пронеслась, клацая зубами. Ты её позови. Наверняка где-то рядом разрывает зайца на куски, потому что вид у нее был очень агрессивный.
Юрий Иванович удалился, а чуть погодя к палатке приползла Лайма. Я налил ей воды в миску, и она лежа жадно принялась лакать. Неподалеку послышался призывный свист и настойчивые команды Юрия Ивановича, но откликнуться на зов хозяина у собаки сил не было. Она повалилась на бок тут же у миски. Тело её ходило ходуном в такт учащенному дыханию.
VI
В тот день вечёрку мы с Владимиром Петровичем решили провести на пресных озерцах, расположенных в получасе ходьбы от лагеря. Там мы тоже охотились раньше, и неплохо. Эти кормовые угодья тянулись на сотни метров и соединялись между собой узкими проемами в перемычках.
Володя окопался на берегу, а я полез в воду расставлять чучела, при этом находился спиной к противоположному берегу. Вокруг было тихо. Неожиданно грохнул выстрел. Стрелял Владимир Петрович. Я вскинул голову, но уток над собой не увидел. За спиной услышал громкий треск ломающегося тростника и тут же второй выстрел, что заставило меня резко обернуться. И тут заметил диких свиней, с разбегу бросающихся в воду и переплывающих узкий затон не далее пятидесяти метров от нашего места.
Зрелище это длилось несколько секунд. Меня поразило, с какой быстротой эти мощные животные перемещались по воде, как будто на копыта были надеты ласты. Они исчезли так же мгновенно, как и появились.
Из тростника вынырнул возбужденный Владимир Петрович и поведал о волнующем событии.
– Они вышли прямо на тебя. Сначала высунулся из зарослей секач и внимательно так присматривался, принюхивался… Я переломил ружье, поменял дробь на картечь и осторожно попытался защелкнуть стволы, но свиньи все же услышали, как сработал замок, и ринулись в камыши. Я выстрелил, а они уже кинулись вплавь. Пальнул по плывущим, но, наверное, далековато были.
– А что он присматривался, почему сразу не скрылся?
– Видишь ли, ты задом к нему стоял и как раз в тот момент наклонился, поэтому головы твоей ему видно не было, а то, что на него смотрело, он понять не мог. Вот и соображал.
VII
Утром следующего дня мы отстояли зорьку и часов в девять направились к егерю, где нас уже дожидались знакомые трактористы, чтобы сопроводить до поселка.
Прежде чем нам отчалить, Маша усадила всех за стол завтракать. Мы допили остатки спирта, и Владимир Петрович рассказал о нашей встрече с кабанами. Тут Гена вспомнил и поведал свою печальную историю, связанную с этими животными.
– У нас в прошлом году, примерно в это же время, кабан домашних свиней увел. Причем, в тот день я собирался везти мясо в город. Думал забить одного хряка. Захожу в хлев, а там пусто. Выскочил в загон, а в заборе дырища зияет. Ночью, видать, зараза, залез и увел с собой всех поросей. Правда, через два дня одна свинья вернулась. Грязная, изможденная… Повсюду искал, как сквозь землю провалились. А этой весной в округе снова объявился табунок. Судя по следам, голов восемь будет. Наверное, вы их и встретили.
Мы все посочувствовали хозяевам и принялись рассказывать свои истории из мира диких животных.
Следует иметь в виду, что каждый охотник со стажем всегда готов вспомнить и поведать своим коллегам о происшедших с ним необычных случаях на охоте, но при этом не всякий в силах превозмочь соблазн приукрасить события для остроты восприятия.
Оказалось, что местные мужики-трактористы тоже давно промышляли охотой и теперь с готовностью делились с нами воспоминаниями из своей охотничьей практики. Не удержался и я, на лету придумывая байку покруче.
– Вчера на зайцев решил поохотиться, – начал я свой «правдивый» рассказ. – Рыскал, рыскал в округе – ни один не попался. Собрался уже вернуться в лагерь. Перевалил через бархан, стал спускаться к озеру, у которого остановились, и тут вижу: на берегу два зайца сидят. Один здоровый, килограммов на пять, а другой чуть поменьше. Увидели меня, переглянулись, и – бултых в воду. Я еще подумал: если поплывут брассом, то успею добежать до озера и взять их. А когда приблизился, гляжу – они кролем идут. Причем тот, что покрупнее, плывет первым: у него лапы побольше и загребает он мощнее, и, что удивительно, постоянно оглядывается, вроде как примеряется к ходу – догонит его соперник или нет. А тот, что поменьше, носик в воду опустил, одни ушки торчат и молотит лапками что есть мочи.
На этом кульминационном моменте я сделал паузу и оглядел присутствующих. Все молча ухмылялись, и только одна Маша участливо смотрела на меня, очевидно, переживая за бедных зайцев. Воодушевленный её заинтересованностью, я продолжил рассказ.
– При виде этой картины меня вдруг обуяла страсть болельщика. Стал кричать, подбадривать меньшого… Ну, а как только они выскочили на сушу, отряхнулись и поскакали своим путем, меня вдруг осенило: ведь они плыли кролем, а значит, это были кролики.
Все засмеялись, а Маша растерялась и осторожно спросила меня:
– Так это шутка? А ведь я все за чистую монету приняла.
– Ну, ты, мать, даешь. Где ты плавающих зайцев видела? Да еще чтоб кролем плыли, – подивился наивности жены Гена.
Мы тогда не знали, и не могли даже представить, что видимся с Геной в последний раз. Со слов наших знакомых трактористов, с которыми встретились на следующий год по возвращении с Балхаша, узнали, что его весной перевели на другой кордон. А куда именно, они не знали. Так след нашего доброго егеря затерялся. Исчезла с орбиты наших интересов и саранчовая станция.
ТИМКА
I
После того, как от нас ушла Дуська, мы с Татьяной решили не заводить собак. Уж больно короток их век и слишком тяжела разлука. Но спустя полгода позвонил Виктор, мой университетский приятель, и уговорил взглянуть на одного пса.
Мы заехали во двор какого-то микрорайона на краю города. Виктор ушел за собакой, а мы с женой остались дожидаться в машине. Через пять минут из подъезда пятиэтажки вывалила ребятня, тащившая на бельевой веревке заторканную животину. Пес походил на русского спаниеля, только выглядел крупнее, и уши у него были сравнительно небольшими, по форме напоминающими виноградный лист. Он нам сразу не понравился. Показался несуразной полукровкой, одетой в бело-рыжее тусклое одеяние. К тому же это был уже взрослый кобель.
– Ну как? – спросил нас Виктор.
– А сколько ему лет? – поинтересовалась супруга.
– Где-то год. Дело в том, что у него это уже третьи хозяева. И судя по всему, здесь его тоже не жалуют. Вот, соседские дети выводят гулять.
Мы с Татьяной молча следили за собакой, никак не выказывая к ней своего отношения.
– Я бы его сам забрал, но ты же знаешь, у меня и так две собаки… Просто животное жалко…– продолжал давить на психику Виктор.
– Слушайте, они ж его задушат, – вдруг встрепенулась женская душа.
На самом деле, веревка была накинута на пса в виде петли, и он, пытаясь высвободиться от назойливых пацанов, издавал сиплые звуки.
Я вышел из машины, подошел к собаке и ослабил на шее удавку. Пес на меня не взглянул, а, как мне показалось, виновато отвел глаза в сторону, затем глубоко и устало вздохнул. Я решительно взял у малолетних любителей животных веревку и, обращаясь к собаке, спокойным голосом произнес.
– Пошли, собачка, пошли.
Пес поплелся за мной следом.
– Мне жалко его, – сказал я жене.
– Ну, давай возьмем, – тут же согласилась она.
– А как его зовут? – спросил я у Виктора.
– Бой.
– Мне не нравится, – отреагировала Татьяна.
– Назовем по-своему, – успокоил я супругу.
По приезду домой мы окрестили пса Тимкой. Парень явно был из простой семьи, и эта кличка, как нам представлялось, подчеркивала его пролетарское происхождение и в то же время намекала на теплое к нему отношение с нашей стороны.
Мне не терпелось проверить профпригодность собаки, то бишь её охотничьи способности, и в тот же день я повез Тиму в Серегины угодья – заброшенный, старый яблоневый сад недалеко от города. Выпустил его там и пошел следом. Тимка резво побежал прочесывать местность и, как мне показалось, двигался «челноком». Пес оказался крепким, выносливым и без устали, в хорошем темпе, обежал всё хозяйство за полчаса. Причем, не безрезультатно – выгнал трех фазанов. Я остался довольный нашим приобретением и, откровенно говоря, не ожидал от собаки такой прыти.
На следующий день мы с женой повезли нашего питомца на речку, где он вдоволь набегался, а в завершение прогулки помыли его с дустовым мылом на случай, если у него водились паразиты.
Для меня было отрадно, что пес не боялся воды, охотно заходил в самые глубокие места на речке, а там, где лапы не доставали дна, спокойно греб по течению и продолжал бродить дальше по мелководью…
Но одно обстоятельство в поведении нового члена семьи не давало нам покоя. Мы с женой привыкли к тому, что предыдущая наша собака, Дуська, когда мы обращались к ней или вели с ней беседы, всегда очень внимательно смотрела в глаза, как будто пыталась понять каждое произнесенное слово. И в действительности её «словарный запас» потрясал воображение. Она реагировала не только на четко выраженные команды, например: «Ко мне!», но и на такие словосочетания, как «Иди сюда», «Подойди ко мне», «Будьте так любезны, мадам, присоединитесь к нам», «Не желаете ли вы приблизиться, подойти поближе?», «Канай сюда!». Иногда и вовсе для того, чтобы подозвать её, достаточно было призывно поманить пальцем, помахать рукой или похлопать себя по ноге, не произнося никаких слов. Тимка же упорно не смотрел в глаза. Впрочем, для расстройства не было причин. Он был полудиким существом. В течение первых двух недель буквально вырывал из рук хлеб и с жадностью, урча, поедал его, словно обезумевший. С ним никто по душам не говорил, и нужно было время, чтобы собака сначала привыкла к нам, поверила в нашу искренность.
Но недоверчивость к людям слишком глубоко сидела в Тимофее. Будучи по природе преданным, ласковым и благодарным созданием, он сдерживал себя, чтобы не обнаружить эти качества и в который раз не оказаться обманутым. Скованность и внутренняя напряженность проявлялись в каждом его движении, а особенно при попытке погладить его или заговорить с ним. Все наши ласки Тима воспринимал, потупив взгляд. В то же время он не предъявлял своих требований, просьб, не обнаруживал пристрастий и желаний. Не сидел у стола и не выпрашивал у людей подачек, как это делают практически все собаки, живущие в квартирах бок о бок с хозяевами. По утрам не надоедал, чтобы его вывели погулять. И если к нему никто не обращался, вообще не выказывал своего присутствия в доме.
II
Месяца через три после того, как у нас появился Тима, мы переехали жить на дачу. Привязывать его на цепь или содержать в вольере мы не стали, учитывая его надломленную психику. Спал он с нами в доме. Дверь мы не запирали, поэтому Тима имел возможность время от времени выходить на улицу, охраняя наш сон. Нужно сказать, что сторожевые функции он исполнял с большой ответственностью, как, впрочем, и другие свои обязанности.
Однажды нам с женой необходимо было выехать из дома вместе. Тиму заперли на веранде и отбыли в город. К вечеру, ничего не подозревая, возвращались на дачу. Еще издали я заметил, что у калитки нас дожидается Тимка. Он лежал на траве, внимательно всматриваясь в даль. Завидев нас, он соскочил и бросился навстречу машине, радостно виляя жалким обрубком хвоста.
– Ты как здесь оказался? – встревожился я, глядя на собаку.
Мы побежали к дому, открыли дверь и только тогда поняли, что произошло. Стекло в нижней, угловой части оконного переплета было разбито. Добраться до края рамы можно было по лестнице, ведушей вдоль стены на второй этаж дома. Но было непонятно, каким образом Тима мог разбить стекло… Я представил – в каком отчаянии находилась собака, если решилась на этот шаг и кинулась в образовавшийся проем с выступающими острыми краями, приземлившись с двухметровой высоты на бетонную дорожку…
Мы тут же кинулись осматривать пса, но, что удивительно, на теле у него не обнаружили ни царапин, ни ссадин.
После этого случая Тимка неотлучно следовал за нами. Если мы приходили к родственникам или знакомым в гости, он лежал в квартире у двери, а если забегали куда-нибудь по делам ненадолго, дожидался в машине.
И сегодня, спустя много лет, меня не покидает чувство вины и стыда за содеянное. До сих пор мучает вопрос: почему внутри меня ничего не ёкнуло в тот момент, когда Тимка безнадежно метался по веранде, пытаясь найти выход; полными тоски глазами смотрел через окно во двор, высматривая нас; и, наконец, в состоянии крайней безысходности бросился с размаху на стекло, выбил его и бесстрашно устремился наружу? А сколько ему пришлось пережить за те долгие часы, что он провел у калитки, мучительно всматриваясь в проезжающие вдали автомашины, в фигуры редких прохожих, стараясь определить знакомые очертания, распознать чутким слухом в доносившихся звуках желанные вибрации…
III
Особое пристрастие Тима проявлял к воде. Не знаю, что собой представляют на деле так называемые «водяные» спаниели, специально выведенные для охоты на водоплавающую дичь. Специалисты утверждают, что это сильные, бесстрашные пловцы, не знающие усталости в работе, и к тому же обладающие природным умом. Тимку, как оказалось, смело можно было причислить и к этому виду собак.
Как-то я с Николаем отправился на рыбалку. Естественно, взял с собой Тимку. Расположились на берегу пруда. Пока готовили снасти, Тимка бродил вдоль берега, гонял лягушек. Наконец, мы забросили удочки и все внимание устремили на поплавки. И тут я краем глаза заметил, что Тима плавает посередине водоема, метрах в сорока от берега. Я сначала испугался, что он так далеко заплыл, но, заметив его спокойные, размеренные движения, понял, что ему плавание доставляет удовольствие. Он кружил в центре пруда, на ходу хватал плавающие на поверхности листики водорослей, фыркал и беззаботно продолжал пробовать на вкус все, что попадалось ему на воде. Я забыл про удочку и с удивлением следил за Тимкой. Ничего подобного я не видел, и у меня плавающая в свое удовольствие собака вызывала недоумение. Каждый из нас не раз мог наблюдать, как в жаркий день, оказавшись у речки или на берегу озера, запарившаяся псина забегала воду и либо подолгу бродила по мелководью, наслаждаясь прохладой, либо присаживалась и мочила брюшко. Но так, чтобы подолгу купаться по собственной воле, а не только сгонять, допустим, за палочкой, брошенной хозяином, желающим освежить свою собаку… Мне такого видеть не приходилось. В этом купании животного проглядывалось человеческое, осознанное отношение к водным процедурам. Так вольготно и всласть мог плавать только человек в знойный день, погрузившийся в прохладную воду и испытывающий от этого истинное наслаждение, когда он желает как можно дольше продлить это состояние и не спешит покидать обуздавшую его стихию.
Позже мне доводилось не раз наблюдать Тимкину страсть к воде, и я даже усматривал в его поведении признаки маниакальности.
Тем же летом мы с друзьями отправились в зону отдыха на Капчагайском водохранилище. Перед обедом решили искупаться. Вышли на пляж. Было жарко, хотя по воде гулял ветерок, накатывая на берег небольшие волны. Тимка первым бросился в морскую пучину, но поплавать ему не удалось. Волны захлестывали его с головой, и он едва успевал глотнуть воздуха. Выбравшись на берег, он улегся на песочек и спокойно стал смотреть на пенистые барашки, ласкающий взор прилив. Через час мы засобирались обратно. Уселись в машины и только отъехали, как обнаружили, что с нами нет Тимы. Мы огляделись и увидели, что он по-прежнему, как завороженный, лежит на берегу и неотрывно глядит на волны. Он не сразу откликнулся на наши вопли и неохотно проследовал к машине.
IV
Довольно часто можно услышать или прочитать об универсальности той или иной породы охотничьих собак, то есть их приспособленности для охоты чуть ли не на все виды птиц и зверей. Доводилось видеть, как спаниелей пытались натаскивать на кабана и барсука. Я уже не говорю о лайках, за которыми безоговорочно упрочилось мнение, что они обладают всеобъемлющими охотничьими способностями. Меня всегда умиляют авторы книг по собаководству, наделяющие тот или иной вид собак самыми разнообразными чертами и особенностями, свойственными всей породе, забывающие о том, что каждая собака индивидуальна: со своим характером, физическими и умственными данными, восприимчивостью к дрессировке и так далее. Немало примеров, когда простая дворняжка на охоте могла дать фору собакам голубых кровей.
Но, как известно, печатное слово более авторитетно. Оно воспринимается, особенно начинающими охотниками, более доверительно, чем высказывания иных бывалых людей, нередко любящих приврать либо приукрасить охотничьи способности своих питомцев. И если в какой-нибудь, чаще всего в иностранной кинологической литературе написано, что такая-то порода «заслужила славу прекрасной водяной собаки»; что она «превосходно плавает, ныряет и охотно подает охотнику битую и подраненную дичь, при этом очень умна и трудолюбива и может работать без устали целый день в самых труднопроходимых охотничьих угодьях»; что она «одинаково отлично работает по любому виду дичи, а её полевые качества универсальны» – ну как человеку, жаждущему охотничьей удачи, при такой характеристике удержаться от соблазна иметь при себе друга и партнера именно данной породы?! А если к охотничьим талантам такой собаки присовокупить её способности по охране дома и нажитого имущества, и что она к тому же чудненько ладит с детьми и исполняет обязанности няньки при них, то эти качества прекрасной «семейной собаки», несомненно, убедят всю семью в необходимости принять ее в свои члены.
Я вспоминаю, как Николай, в семье которого испокон веков в доме жили охотничьи собаки, решил, будучи уже в возрасте, тоже приобрести псину. Нашими советами он пренебрег и обратился к английскому переводному изданию о породах собак. Так, из всех известных охотничьих пород он предпочел бассета. Эта собака, как уверяли авторы этой солидной книги, якобы относится к гончим породам.
Когда бассет повзрослел, Николай даже брал его пару раз на охоту. Первый раз животное прошлось неторопливым шагом по сухостою метров сто, после чего его потребовалось срочно эвакуировать с места «боевых действий» в автомашину, так как живот был исполосован колючками и сухой травой до крови. Во второй раз Николаю пришлось нести бедную животину в гору на руках, потому что идти по крутому щебенчатому склону она попросту не могла…
Хотя упоминание о французских «коротконожках» имеется в книге об охотничьих собаках известного русского кинолога Л.П. Сабанеева, изданной в Москве в 1896 году. В этой книге автор вскользь замечает, говоря о спаниелях, что «в группе птичьих собак спаниели занимают то же место и играют такую же роль, как французские бассеты между гончими». Так, очевидно, и было в XIX веке, но только ленивый не знает, что англичане в те же годы скрестили испанок и французских эпаньёлей с французскими же бассетами и вывели тяжеловесных спаниелей – клюмберов, а от скрещивания артезиано-нормандских бассетов с бладхаундами получили бассет-хаундов, которые и появились у нас в Советском Союзе в конце 80-х годах прошлого столетия. Причем появились не в качестве гончей, а обычной декоративной собаки. Но почему-то о данном собачьем перевоплощении никто англичанам не дал знать, а они, будучи по сути своей консерваторами, по-прежнему продолжали косить бассет-хаундов под гончих. А люди продолжали верить, несмотря на очевидное несоответствие слова и факта.
И все же, что бы там ни говорили и ни писали приверженцы любимых пород, универсальных охотничьих собак не бывает, Так же, как не бывает людей, обладающих профессиональными знаниями или навыками во всех областях человеческой деятельности. Справедливости ради скажу, каким бы выдающимся утятником не был Тимка, какой бы покладистый характер он не имел, и как бы я его не любил – на иную дичь с ним ходить приходилось, скрипя зубами. Но об этом чуть позже.
V
Назвав его «выдающимся утятником», не могу удержаться, чтобы не рассказать об одном эпизоде из нашей охотничьей практики, хотя и не очень лицеприятном с позиции моих нынешних представлений об охоте и охотниках. Но что делать, тогда мы были молодыми, беспечными и к тому же мало задумывались над проблемами охотничьей этики. Так вот, в тот розовый период времени, о котором я хочу поведать, Тима преподал нам мастер-класс, показав запредельные возможности водяного спаниеля. Такой впечатляющей картины нам не только не приходилось наблюдать за всю нашу долгую охотничью жизнь, но и слышать что-либо подобное от любителей травить охотничьи байки.
Как-то в середине охотничьего сезона Юрий Иванович неожиданно сообщил нам с Николаем об одном местечке недалеко от города, где ему без особого труда удалось добыть несколько крякв. Заинтригованные его рассказами, мы, не мешкая, отправились с ночевкой на его «Клондайк». Это был небольшой ручей, поросший тростником, который на некоторых участках можно было легко перепрыгнуть. Водный поток протекал по холмистой степной местности и бесконечно петлял, образуя на излучинах тихие заводи, а в низинах, где вода растекалась, затопляя мелкую прибрежную растительность, – крохотные болотца. В этих затаённых местах отдыхала и кормилась утка, причем преимущественно кряковая.
На пути этого ручья была воздвигнута плотина для полива высаженных неподалеку овощных культур. К середине осени урожай уже был собран, и пространство окрест казалось безлюдным. Ближайший от водохранилища поселок располагался километрах в трех. Других жилых строений в поле зрения не наблюдалось. По берегам водоема плотной стеной стоял тростник, сквозь который поверхность воды не просматривалась. Само озеро было в диаметре сто-сто пятьдесят метров.
– Сначала обследуем пруд,– заявил Юрий Иванович.
Мы разбрелись по берегу, отыскивая проходы к воде. Как только ступили в тростник, у самой плотины взвился табунок чирков. По центру пруда медленно очерчивали круги четыре гуся, которые на нас не обратили никакого внимания. Понаблюдав некоторое время за домашней птицей, мы выползли из зарослей и двинулись к машине. Прежде чем тронуться к заветному ручью, бурно вытекающему за плотиной, мы решили перекурить. И тут до меня вдруг дошло.
– И что, мы вот так уедем, оставив дичь на воде? – возмутился я, намекая на гусей.
– Ты это о чем? – тут же откликнулся сердобольный Юрий Иванович. – Это же убийство!
– Какое же это убийство? – не унимался я. – Они же ничейные.
– А как они тут оказались? – озадачился Николай.
– Умирать с поселка пришли, – пояснил я непонятливому партнеру и тут же предложил развернутый план действий.
– Значит так, окружаем озеро и хлопаем их. Они ж не летают…
– Я под это дело не подписываюсь, – категорично заявил опасливый Юрий Иванович.
– Хорошо, только учти – на ужин коркой хлеба обойдешься, – пригрозил я Юрику и огласил итог операции.– Таким образом, из одной птички на ужин бульончик сварим, и по одной домой привезем.
Такой расклад Николаю пришелся по нраву. Он тут же отправился на противоположный берег, а я с Тимкой пошел к озеру напрямик.
У воды я принялся хлопать в ладоши, топать ногами, кричать для того, чтобы заставить гусей переместиться с центра пруда ближе к месту, куда направился Николай. Когда же он, наконец, занял необходимую позицию, а гуси с поворота зашли на него, я дал отмашку к началу боевых действий. Юрий Иванович не удержался и устроился неподалеку от меня.